Текст книги "Опасные гастроли"

– Фрейлен Кларисса, если бы мы вышли в парк, я бы все объяснил с помощью своего товарища, – сказал я. – Только вы говорите медленно, медленно… иначе вас трудно понять…

Я протиснулся мимо конского бока, вслед за мной из стойла вышла Кларисса. Теперь она опять была в юбке, прикрывавшей колени. До двустворчатой двери, величиной с небольшие ворота, которая вела в парк, было несколько шагов. Я махнул рукой Гаврюше, он устремился за нами.

Господь нас уберег – никто не видел, как мы вышли в аллею и спряталась в куртине. Доски и шест мы положили на видном месте, туда же примостили пилу и деревянный ящик с плотницким прикладом. Кто увидит – пусть думает, будто мы отлучились на минутку.

Слезы никого не красят, и Кларисса была теперь нехороша собой.

Когда она прыгала, стоя на конской спине; и даже когда мы нашли ее на дороге, выброшенную коварной веткой из седла; и даже потом, когда мы ехали к Риге и было достаточно хорошо видно, она казалась хорошенькой. Теперь же, увидев ее в лучах жаркого июньского солнца, я понял – ее подбородок чересчур тяжел, нос длинноват, и десять лет спустя она рискует стать одной из тех немецких фрау, которые на мужской взгляд – сущие страшилища.

– Переводи, Гаврюша, – приказал я. – Фрейлен Кларисса, мы не плотники. Я отставной мичман императорского флота. В Ригу я приехал в погоне за вашим цирком. Я ищу своего племянника Ивана. Он убежал с цирком, когда вы покидали Санкт-Петербург. У вас его зовут Иоганн.

– Иоганн? – переспросила она, и по ее лицу я понял, что с племянником неладно.

– Я хотел прийти к господину де Баху открыто. Но я узнал, что он купил племяннику новую одежду, учит его так, как учил бы родного сына. Мне это показалось странным. Я понял, что, если приду открыто, господин де Бах скажет, что не знает никакого Ивана Каневского и спрячет племянника так, чтобы я его не нашел. А потом увезет. Отсюда и наш маскарад… Гаврюша, говори отчетливей! И переводи каждое слово!

– Я поняла, – отвечала Кларисса. – Я все поняла. Господин Каневский, ваш племянник… из-за вашего племянника… Это он впустил в парк похитителей, которые увели моих липпицианов!

– Ваших липпицианов? – переспросил я, не придавая значения тому, что она меня называет Каневским.

– Да! Господин де Бах сказал, что, если я буду выступать у него до двадцати пяти лет, он даст мне их в приданое! Он твердо обещал! А вашего племянника он взял всем наперекор. Ему не нужен был ученик! Фрау Лаура просила его не делать этого – у нее три сына, их нужно учить! У него есть я! Но он взял Иоганна Каневского, потому что ему за это заплатили!

Возмущение Клариссы было неподдельным – я понял, что она говорит правду.

– Кто мог заплатить за него? – спросил я. – Он убежал из дома, не взяв вещей, не взяв денег. Никто из родственников не одобрил бы его решения стать цирковым наездником! Вы, милая фрейлен Кларисса, не знаете нравов российского дворянства…

– Но к господину де Баху его привел родственник! Этот человек называл Иоганна своим племянником и просил взять его на обучение. И он оплатил обучение на год вперед! И еще дал денег, чтобы Иоганну купили новое платье! Клянусь вам! Я сама слышала этот разговор.

– Кто же этот богатый господин? – удивился я. – И для чего ему такая несуразная благотворительность?

– Для того, чтобы Иоганн по его просьбе ночью открыл ворота конюшни и вывел липпицианов! Неужели непонятно? Это все уже поняли! Он боялся предлагать деньги цирковым служителям или наездникам – они могли все рассказать господину де Баху. И он уговорил господина де Баха взять Иоганна. И заплатил!

– Господин де Бах показался мне человеком, много повидавшим. Неужто ему не показалось странно, что привели мальчика из благородной семьи для того, чтобы сделать его цирковым наездником? – спросил я.

Кларисса задумалась.

– Я не знаю… – произнесла она неуверенно. – Я не слышала их переговоров. Но фрау Лаура говорила, будто Иоганн из очень хорошей семьи, будто он наследник богатого русского имения, и именно поэтому нашлись люди, которые воспользовались его любовью к лошадям и выпроводили его из вашей столицы. Я не знаю – она это придумала, или ей господин де Бах рассказал… Право, не знаю! Я же не слышала, что рассказал родственник Иоганна, когда привел его к нам!

– А нет ли и впрямь у вашей сестрицы какого-то злодея в родне? – спросил, переведя речь Клариссы, Гаврюша.

– Единственный злодей, который говорит ей правду в глаза, – это я. Не переводи! А вот теперь переводи. Да кто же этот загадочный господин? Фрейлен Кларисса, постарайтесь вспомнить! – взмолился я. – Ведь господин де Бах как-то же обращался к нему!

Гаврюша, переводя, даже постарался передать отчаяние в моем голосе.

– Это был высокий плотный мужчина, – сказала Кларисса. – С толстыми щеками… Мы еще шутили – вот настоящий русский барин… Мы его видели в ложе на представлении, потом он приходил на конюшню смотреть лошадей. Тогда господину де Баху многие предлагали продать липпицианов, но он отказывал всем. Теперь ясно, почему он не предлагал денег за лошадей! Он знал, что украдет их!

– Но для чего воровать цирковых лошадей? Не собирается же он устроить в своем имении крепостной цирк?.. Гаврюша, скажи просто «цирк»!

– Для чего? Есть люди, страстные любители лошадей, которые разводят их, скрещивают, выводят новые породы. Они могут дорого заплатить за кровного жеребца. А наши липпицианы – жеребцы. Липпицианы – единственная порода, в которой жеребцы послушнее и мягче нравом, чем кобылы. К тому же это «школьные» лошади. Они знают все прыжки Венской школы. Такая лошадь – сокровище… Погодите… Я вспомнила, как звали того господина! Его звали – господин Сурков!

Я лишился дара речи. Гаврюша – тоже. Мы уставились друг на друга глазами столь огромными и круглыми, как по меньшей мере яблоки.

– Погоди, Гаврюша, погоди! – воскликнул наконец я. – Он не знаком с нашей родней! Он всего лишь выпытал у бедного Вани, как зовут несколько родственников, в том числе дядюшку!

– Мошенник! – кратко определил Гаврюша. – И наследника изобрел – есть у мазуриков такой кундштюк, Яков Агафонович сказывал. К картежникам приводят молодца – наследник-де и простофиля. Тот начинает играть, сперва поддается, а потом вся шайка и берет тех картежников в оборот!

Я не стал ему объяснять, откуда Яшка знает про эти затеи. Яшка теперь у нас Яков Агафонович, и его авторитет должен быть непререкаем.

– Переводи, – приказал я. – Фрейлен Кларисса, что вам удалось увидеть той ночью? Вы своими глазами видели, как Ваня… Иоганн впустил того человека? Что же было потом? Точно ли тот мошенник увел его с собой?

– Мошенник был не один. Ваш Иоганн впустил его и еще троих, – сердито отвечала Кларисса. – Я как раз была на конюшне. Я хотела, когда манеж освободится, немного позаниматься с Гектором. Гектор – мой вороной конь, я учу его, у него способности к аппортировке, и еще другие способности.

– Аппортировка?

– Он может носить в зубах палки и другие вещи, как собака. Я хочу, чтобы он брал губами платок с моей груди. Это понравится публике. И еще я хочу на нем ездить, как Матиас, но это неудобно в юбке. Я уже просила господина де Баха, чтобы он позволил мне выступать в мужском костюме… – тут Кларисса вздохнула. – Для чего я осталась на конюшне? Мне нужно было бежать следом за Лучиано, когда он погнался за вашим Иоганном и похитителем! Господи, какая я дура! Я же могла спасти Лучиано! Почему, почему я осталась на конюшне? Я не поняла, что происходит, я была в стойле у Гектора… за что Господь наказал меня?..

Она опять заплакала.

– Бедная девка, – сказал Гаврюша. – Оставили бы вы ее, право… в другой раз все расскажет…

Он избегал моего взгляда. Ему было неловко за то, что он так открыто проявил жалость к Клариссе – по его понятиям, еретичке, обреченной гореть в аду.

– Фрейлен Кларисса!.. – позвал я. – Слезами ведь уже не поможешь…

– Да это все, что мне теперь осталось, – слезы! Я найду ее и убью! – вдруг воскликнула Кларисса. – Я убью ее точно так же – большим ножом! Прямо в сердце! И пусть потом хоть в тюрьму, хоть на каторгу… Я останусь в Риге, я убегу с корабля… Я знаю, где искать эту женщину!

– Фрейлен Кларисса! – произнесли мы с Гаврюшей хором.

– Да, я с ней за него рассчитаюсь! Я сильная! Я так ударю ее ножом, что она умрет сразу… я знаю, где сердце… я убью ее, я убью ее…

Больше ничего нельзя было разобрать – сев на лавочку и закрыв лицо руками, Кларисса отчаянно рыдала.

– Ее послушать, так получается, будто итальянца убила женщина и… – я хотел было продолжить свою мысль, но осекся.

Лицо Гаврюши безмолвно говорило, что ему пришла в голову та же самая мысль.

Женщина, которая в смятенных чувствах бежала по цирку, преследуемая не злодеем, нет! Преследуемая, возможно, свидетелем своего преступления! Женщина, которую мы спасли – и спрятали у себя, и пытались по наивности своей вызнать у нее хоть что-то про Ваню! А она, ловкая соблазнительница, так ухитрилась себя поставить, что мы охотно о ней заботились, оплачивали ее расходы, помогали ей скрываться от полиции!

– Фрейлен Кларисса, – решительно сказал я. – Мы знаем, о какой женщине вы говорите. Почему она убила господина Гверра? Гаврюша, переводи как можно точнее!

– Вы знаете? – Кларисса просто воспряла. – Вы поможете мне? Я все вам расскажу! Однажды вы спасли меня, я верю вам, я помогу найти Иоганна, только помогите мне отомстить!

– Почему вы решили, будто она убила господина Гверра?

– Мне все объяснили его друзья – она была его любовницей! Эта старуха! Ей по меньшей мере тридцать лет! – Кларисса вытерла глаза, ярость в ее душе оказалась сильнее скорби. – Она соблазнила его, он к ней бегал по ночам. А потом они поссорились, он не захотел к ней ходить, она прибежала в цирк и заколола его! Она убила Лучиано – и как же мне теперь жить, как мне жить без него?.. Он был самый лучший, самый талантливый из всех! Он бы понял наконец, что липпицианы – мое приданое, это же так просто!

Действительно, просто – я наконец с большим трудом уразумел, что девочка была влюблена в итальянца. Никогда не понимал, что женщины находят в этих черномазых, косматых, губастых и носатых детинах.

В Гаврюшиной голове для понятия влюбленности места не было. Он выразился попроще:

– Так она что же, замуж за него собиралась?

– Выходит, так…

Мы на цыпочках отступили подальше.

Я понял, в чем винила себя Кларисса. Увидев, что с конюшни уводят драгоценных липпицианов, она на своем Гекторе кинулась в погоню. Она была одна, похитителей – по меньшей мере трое. Ей оставалось только выследить их. Но, не зная, надолго ли лошади спрятаны в имении Крюднера, она боялась возвращаться в цирк – как знать, вдруг к приезду возмущенного де Баха с полицией кони окажутся уведены в другое место? Но если бы она осталась в цирке, то, возможно, помешала бы убийству итальянца – так ей сейчас казалось.

– Надобно узнать подробности, – сказал очень мрачный Гаврюша. – Как его убили, кто тело нашел, с чего взяли, будто это – она…

– Погоди, не видишь – ревет в три ручья…

Кларисса опять успокоилась, и мы приступили к ней с расспросами. Она была убеждена, что Ваню забрал с собой похититель лошадей, а про таинственную любовницу Лучиано Гверра ей объяснили его товарищи-наездники. Товарищей было с полдюжины – Матиас, Фриц, Герберт, еще кто-то, мы тогда не разобрали его прозвания, и наш приятель Казимир. Похоже, был и шестой. Все они были знатными конными штукарями – де Бах плохих вольтижеров не держал. Все считались и хорошими прыгунами – для них мы и затеяли свою подножку. Если Гверра изображал жизнь и смерть героического солдата, стоя на несущейся лошади, то Казимир в силу малого своего роста годился для выступлений с липпицианами – они, поди, и не чувствовали на спине его веса, совершая свои диковинные прыжки. Матиас показывал обучение трактирщицы конной езде – он выходил в разноцветных юбках и преогромном чепце, с бутылью наливки, его долго подсаживали на лошадь, он норовил то свалиться, то сесть задом наперед, хватался за хвост, отплевывался – словом, валял дурака, а потом доказывал всем, что и он не лыком шит, и скакал стоя, даже не вздрагивая, когда лошадь брала барьерчик.

Эти господа, приезжая в новый для себя город, очень быстро обзаводились любовницами, друг от друга этих подвигов не скрывая, а напротив – похваляясь ими. Про амурные приключения итальянца они узнали от него самого, да и встречали его с избранницей возле церкви – я понял, что речь об Александроневском храме. О том, что любовница не оправдала ожиданий, Гверра им тоже доложил. Насчет ожиданий мы с Гаврюшей были в недоумении, но он догадался первым:

– Может, она ему денег не давала?

Наша незнакомка действительно мало походила на перезрелую Венеру, которая станет платить за ласки бойким молодцам. Так этот вопрос и повис в воздухе.

– Фрейлен Кларисса, – сказал я. – Мы попытаемся найти эту женщину. Убивать ее вам не для чего – если она заколола господина Гверра, то пойдет на каторгу, а российская каторга – более суровое наказание для убийцы, чем нож в сердце. Давайте заключим договор.

– Какой договор? – спросила девочка.

– Я позабочусь о том, чтобы убийца господина Гверра не ушел от возмездия. А вы разузнайте, кто последний видел той ночью Иоганна и точно ли он уехал с похитителями. Вы ведь говорили, что в конюшню из парка вошли три человека, один из них – мнимый дядюшка Иоганна. А сколько человек сопровождало липпицианов, когда вы их выслеживали ночью?

Кларисса задумалась. Потом она, как могла, объяснила путь похитителей.

И тут я опять отклоняюсь от нити своего рассказа. Дело в том, что цирковые артисты живут не так чтобы дружной семьей – скорее уж, табором человек в сорок или даже пятьдесят. И этот табор не нуждается в посторонних. У него своя жизнь, свои страсти, свои интриги – скажем, приколотить сапоги недруга подошвами к полу. Они, приезжая в город, редко заводят там хорошие знакомства – неженатые мужчины ищут разве что богатых и доступных женщин, а прочим хватает таборных взаимосвязей. Из цирка и конюшни господа артисты выходят в город для того, чтобы поесть, или же на рынок за продовольствием. Могут прогуляться по лавкам. И получается, что они знают два-три маршрута, жизненно необходимых, и могут не знать соседних с цирком улиц. Кларисса жила прямо в цирке со своим законным отцом, музыкантом, а как по прозванию – я запамятовал. Она привыкла к этой походной жизни и умела быстро обустроить ложу для ночлега, а перед представлением ловко собрать всю обстановку в узел. Она умела готовить на походном очаге, шить не только тоненькой иголкой, как наши девицы, но и большой иглой, которой чинят сбрую. Она сама себе мастерила наряды. Словом, девочка могла бы стать прекрасной супругой для конного штукаря. Де Бах, как я понял, ей покровительствовал, но в меру – не хотел ссориться с фрау Лаурой. Девочка-то появилась на свет, когда де Бах был давно женат и имел уже четверых детей от законной супруги. Кто была мать Клариссы – я так никогда и не узнал.

Так вот, если верить Клариссе, похитители вышли из Малого Верманского парка через те ворота, что открывались на перекресток Елизаветинской и Александровской. И тут же они свернули в одну из малых улочек. Кларисса преследовала их по стуку копыт. Они продвигались на север, где располагалось преогромное городское пастбище и не было возможности повстречать патруль. Потом они вместе с липпицианами вышли к огородам обывателей Петербуржского предместья. Их голосов Кларисса не слышала, а когда и стук копыт казался неуловимым, проделывала забавную штуку: Гектор, ее любимец, умел по команде подавать голос. Он ржал, а липпицианы из темноты откликались. Кларисса всего дважды это предпринимала, боясь, что ее хитрость раскроется и похитители найдут возможность ее отпугнуть.

Из всего этого я понял, что Кларисса не знает точного количества похитителей. И был ли с ними Ваня – определяет умозрительно.

Я решительно не желал верить, что мой племянник – пособник конокрадов!

Потом, когда Кларисса ушла на конюшню, а мы с Гаврюшей старательно мастерили подножку, я приводил ему тысячу агрументов: почему дитя, воспитанное в дворянской семье, не может опуститься до преступления.

– Так коли дитя все добром да добром учат, оно как раз находка для мошенника, – возражал Гаврюша. – Вон Яков Агафонович всякое вытворяет – сиделец у нас, Митрофан, зазевался, и Яков Агафонович у него деньги из кассы стянул, а потом на него же и накричал. Вперед будет за кассой смотреть! Вот это – наука. А дворянское дитя живет без науки…

Он призадумался и вдруг брякнул ни к селу ни к городу:

– А девка-то, выходит, толковая…

– Какая девка? – напрочь забыв в тот миг о Клариссе, спросил я.

– О приданом своем заботилась. Не то что амуры крутить, а приданое… Все в дом будет нести, а не из дома…

Я ужаснулся. Случилось страшное – ему понравилась Кларисса!

Он сам себе не отдавал в этом отчета, ему просто было приятно рассуждать о ней. Невеста в Московском форштадте – это само собой, невеста никуда не денется. А Кларисса… это же совсем иное!..

– Да, девица хорошая, – согласился я. – Бог даст, найдет себе мужа по сердцу где-нибудь в Австрии. Рано ей замуж – ей и пятнадцати нет. Хорошо бы ей встретить богатого жениха, чтобы бросить цирк. А то выйдет за наездника, всю жизнь проведет на конюшне.

Гаврюша промолчал и сделал вид, будто всецело занят шурупом, вгоняемым в толстую доску. Вдруг он поднял голову.

– А с другой девкой что делать будем? – спросил он. – Сдадим в полицию?

– Придется, – подумав, – отвечал я. – Но сперва сами строго допросим. Может статься, она видела Ваню и что-то о нем знает. Покрывать убийцу я не намерен.

– И я. Да и Яков Агафонович ее бы выдал. Алексей Дмитрич…

– Что, Гаврюша?

– Вы уж обскажите все Якову Агафоновичу – что я с девкой разговаривал и все в точности переводил, без сучка, без задоринки. А то он на меня зол, я знаю…

– Я его усмирю. Гаврила Анкудинович! – воскликнул я совершенно с Яшкиной интонацией. – Ты что это мне тут творишь?! Ты с какой стороны шуруп ввинтил?!

Гаврюша отчаянно покраснел.

Ради его же блага я изругал его нещадно. Нечего ему забивать голову свою цирковыми наездницами. Кларисса как приехала, так и уберется прочь, а у него невеста есть, немногим постарше Клариссы. Еще только недоставало, чтобы и этот увязался за бродячими штукарями!

Затем мы попытались из готовых кусков (у англичан есть куда более подходящее слово – «фрагменты») собрать нашу подножку. Шест отменно пружинил, и Гаврюша, как дитя малое, покачался на нем. Пришли Карл и Йозеф, похвалили наше произведение, явился кто-то из наездников, бывший также прыгуном, взбежал по доске, прыгнул в четверть силы – и то довольно высоко взлетел, Йозеф поймал его, не дав утратить равновесие и шлепнуться наземь.

Мы стояли довольные и гордые – затея удалась. Вот так ищешь пропавшее дитя – а по дороге пользу приносишь цирковым прыгунам.

Послали гонца за директором, явился сам де Бах со свитой из троих сыновей. Ему показали подножку в действии, и он распорядился тащить ее в форганг, чтобы штукари принялись разучивать прыжки на новый лад. Нас с Гаврюшей он повел в свой кабинет и спросил, сколько мы хотим получить за изобретение. Я и рта разинуть не успел, как мой Гаврюша принялся бешено торговаться. Ста рублей ему было мало, он бился за полтораста, но выговорил сто двадцать да еще чтобы пускали в цирк на галерею, пока вся эта компания не уедет обратно в Австрию.

Это было даже разумнее, чем я сам бы придумал. У нас больше не было повода приходить на конюшню, но если мы имеем право приходить на каждое представление чуть ли не как свои, то сможем и беседовать с наездниками, и с Карлом, а главное – с Клариссой, которая обещала узнать, кто и где последним видел Ваню.

Наконец де Бах самолично выдал нам деньги, и мы покинули цирк.

– Не кабинет богатого человека, а конура какая-то, – сказал я. – Разве что ковры на стенках, а щели – в палец!

Почему-то мне казалось, что де Бах, дорого и со вкусом одетый, владелец бесценных лошадей, должен сидеть в кабинете не хуже, чем у какого-нибудь прокурора, с роскошной мебелью от братьев Гамбс. А откуда возьмется это диво в здании, построенном за неделю и обреченном на снос через три-четыре дня, откуда возьмется мебель в багаже бродячего балаганщика, я, конечно, не подумал.

Потом уж я понял, что штукари, даже самого высокого полета, тратят заработанные деньги главным образом на прекрасную одежду и на драгоценности, и что цирковая красавица может спать, укрываясь конской попоной, но в ушах у нее будут бриллианты.

– Сделку обмыть полагается, – намекнул Гаврюша.

– Так тебе же вера не позволяет?

– А у нас в форштадте есть дед, сам пиво варит лучше любой рижской пивоварни. Пойдем, Алексей Дмитрич. Я же вижу – домой вам возвращаться неохота…

– Неохота – но надо.

Гаврюша насупился.

Некоторое время мы шли в сторону Гертрудинской молча. Мне следовало наконец принять разумное решение – и я его принял.

– Ну что же, Гаврюша, наше романтическое приключение почти окончено, – сказал я. – Вот и вечер наступил. Сейчас мы пойдем домой, а завтра с утра – в полицию. Я расскажу, как моего племянника обманом определили в цирк, расскажу и про загадочного господина Крюднера. И пускай в полиции докапываются – прячет ли Ваню де Бах, боясь, что придется держать ответ за полученные деньги, или Ваня в имении Крюднера, где его жизни угрожает опасность. Свидетель кражи лошадей, каждая из которых стоит многие тысячи, мошенникам не нужен. Я полагаю, первым делом нужно навестить Крюднера.

– А откуда мы знаем про Крюднера? – спросил он. Я сперва растерялся, потом понял – если рассказывать, как мы шли по следу Клариссы, принимая ее за Ваню, то несколько времени спустя полицейские поймут, кто ночью устроил стрельбу в лесу возле Берга.

– Надо как-то сделать, чтобы про Крюднера сказала Кларисса, – додумался Гаврюша. – Она ж кружила вокруг его имения, случайно разведала, кто хозяин. Я ей растолкую, для чего это нужно…

– Гаврила Анкудинович, – сказал я. – Думаешь, я не вижу твоих хитромудрых замыслов? Идем-ка лучше домой. Нам еще надо с этой искательницей приключений разобраться. Надо же, до чего мы с тобой просты – убийцу приютили! А она, поди, вздумала, будто я ее и дальше буду прятать от полиции, а потом и вовсе вывезу из Риги! И с ногой – одно притворство!

– А любителей Шиллера больше искать не будем?

– Ты сам видишь, сколь успешны наши розыски. Мы просто расскажем о них полицейским сыщикам – и пускай сами за ними гоняются по всей Лифляндии. И чем скорее мы пойдем в управу благочиния – тем более надежды, что мы найдем Ваню живым и невредимым. И так уж сколько времени потеряли!

Мысль покойной государыни Екатерины назвать заведение, занятое надзором за порядком и ловлей преступников, управой благочиния, всегда казалась мне забавной. Полиция – она и есть полиция, вон ведь военную полицию именно так и называют.

– Так я могу возвращаться к Якову Агафоновичу? – уныло спросил Гаврюша.

– С наилучшими рекомендациями! Станешь старшим приказчиком, а гимнастический цирк будешь обходить за три версты. Вот только завтра вместе сходим в полицию – и ты свободен от моих домогательств.

Он вздохнул и так повесил голову, что рыжеватая бороденка уперлась в грудь. Я и сам не хотел расставаться с бойким парнем. Но его место – у Яшки в лавке. Не дай Бог, сманят его штукари – а мне за его заблудшую душу на том свете ответ держать. И так уж я ощущал немалые угрызения совести из-за Вани. Не дуре-сестрице воспитывать мальчиков – ей дай Бог с дочками управиться. И не зятю Каневскому, сидящему в кабинете с безумными прожектами. Стало быть, в Ванином бегстве есть и моя вина.

– Мне вас в полицию сопровождать?

– Пожалуй, да. Мало ли на какого немца там нарвемся – а я хочу быть уверен, что в полиции нас поймут правильно. А теперь ступай в Московский форштадт да кланяйся Якову Агафоновичу – скажи, что я тобой доволен и что служба твоя, Бог даст, завтра завершится.

Мы уже были почти у моего рижского жилища. Я посмотрел на небо – только что было голубым, и вдруг сделалось равномерно серым. Явно собирался дождь.

– А с девкой договориться все же надо, – сказал Гаврюша, – чтобы не вышло разногласицы. Она согласится, коли по-доброму. Вы же ее спасли. Ну, перстенек подарите, что там еще девки любят…

– А с перстеньком пошлю тебя? Ну, ты, брат, и Фигаро! – воскликнул я.

– Какое «фигаро»?! – возмутился он. До того возмутился, что явно пожелал в ответ назвать меня каким-то гнилым словом, даже рот открыл, да сдержался.

– Прости, Христа ради! – взмолился я, насилу удержавшись от смеха. И то – откуда староверу из Московского форштадта знать оперу Россини про севильского цирюльника?

Мы помирились, а через несколько минут расстались. И я отправился разоблачать убийцу.

Страха во мне не было – я вообще не пуглив. Было негодование на собственную доверчивость. И было намерение довести сегодня же это дело до конца, а утром сдать авантюристку в полицию – и точка.