Текст книги "Секунданты"

Совершенно разбитый, угнетенный тем, что произошло на заводе, добрался Валька домой, а там теща встретила его похожей новостью.

– Бастуем! – объявила она. – Дожили – бастуем!

– Сумасшедший дом, – в пространство сказал тесть. – Ну что же, побаловались, и будет… Демократы, тудыть их в качель! Валь, тебе женщина звонила, эта, скульпторша. Просила срочно перезвонить в мастерскую. Кто-то там приехал, она тебя познакомить хочет, говорит, это для тебя очень важно.

– Микитин, что ли? – растерялся Валька. Это было некстати. Он надеялся, что к приезду мэтра приготовит и рисунки, и мелкую пластику, а вместо того занимался непонятно чем. – Да, это действительно очень важно. Тут судьба моих дизайнерских курсов решается.

– Какие, к лешему, дизайнерские курсы… – проворчал тесть. – Ты что, вовсе не понимаешь, что творится? Жрать скоро нечего будет, а ему – курсы!

– Талон на зимние сапоги вот дали, действителен три месяца, а на какие шиши выкупать? – спросила теща. – Лето на носу, а они мне зимние сапоги всучили! Илонке сандаликов хоть две пары нужно, я ей в сентябре покупала, думала, как раз к лету, а у нее ножка гляди как выросла! А на толкучке сандалики – полторы тысячи! Детские-то сандалики!

– Демократы хреновы! – ответил на это тесть.

Валька понимал, что все семейство вздрючено, а тут еще он, дармоед, встревает с глупостями. Поэтому он не стал спорить с тестем, а позволил дочке дать ему в руки фломастер.

– Вот зайка у нас сейчас получится, – забормотал Валька, одной рукой обнимая сидящую на колене девочку, а другой рисуя овал и примыкающий к нему кружок. – Вот зайкина головка, вот зайкины лапки, вот зайкин хвостик… А это что? А это зайкины ушки, а это зайкины глазки…

Илонка пыталась тоже ухватиться за фломастер. Потом Валька уговорил ее показать зайку маме, бабе и деду. А сам остался у края обеденного стола с дочкиным альбомом и машинально стал чертить странную геометрическую композицию, что посетила его недавно, похожую на классическое пространственное изображение ядра атома.

Он и вообще любил компоновать причудливые натюрморты из шаров, кубов, призм и конусов, прорастающих друг в друга, особо старательно растушевывая светотени и высветляя блики, А тут несколько шаров вписались в какой-то интересный каркас, и в этом был смысл.

Возясь с шарами, Валька вдруг отчетливо увидел в одном из них, поближе к центру, ту самую заячью морду, которую нарисовал дочке, и еще она была похожа на зайца из папье-маше, довольно неудачно оклеенного кроличьей шкуркой.

Странные узлы плело сегодня воображение. И вдруг никак не получилось вспомнить, чью рожу он нашлепывал гуашью подряд на десяти плакатах, вдохновляемый галдящими девчонками со сборки. Рожа была родная, заводская, даже популярная, но вот фамилия вылетела из головы, хоть тресни, и повторить эту карикатуру сейчас на бумаге он бы тоже не смог.

Заяц обернулся шаром, потом шар опять обернулся зайцем. Валька ругнулся про себя – что же эта разгаданная им тайна преследует его и не дает покоя? Широков признал его правоту – действительно, экспериментатор Чесс мог додуматься до возвращения Александра Пушкина в Михайловское, что сулило полный разгул фантазии. И что поэт в пьесе непременно погибал на дуэли, Широкову тоже понравилось. Ему-то понравилось, а вот Вальке – расхлебывай теперь чужую творческую галлюцинацию… Да еще принадлежащий ныне Изабо кавалерийский пистолет образца 1813 года, который намертво привязался, с одной стороны, к зайцу, а с другой – к снежной равнине, в которой из конца в конец протоптана тропинка. Длиннущая такая тропинка, куда длиннее тех, что положены сходящимся бойцам по дуэльному кодексу…

Убедившись, что на него уже не обращают внимания, Валька тихонько позвонил в мастерскую. Изабо назначила ему срочную встречу в фойе Дома работников искусств. Голос у нее был очень озабоченный.

Изабо толковала, что мэтр на месяц взял там номер, что удобнее его посетить в такой вольготной обстановке, чем в городской квартире, а Валька вдруг услышал снова тот сегодняшний ритм, но только образованный уже не шагом, а словом.

– Парам-пам-пам, парам-пам-пам, бей, барабан, парам-пам-пам, гуди, дурман!

Тьфу ты, да это же «Императорская гвардия», вспомнил Валька, она самая! «Печатай шаг, блести, звени, металл кирас, войска идут на истребление зараз! А кто зараза – император скажет нам! Бей, барабан, гуди, дурман, парам-пам-пам.»

Песня зазвучала где-то внутри во всю свою мощь, но не высоким голосом Чесса, а страшноватым мужским металлическим хором… сегодняшним гулом? Сегодняшней уверенной в своей силе яростью?

И вдруг Валька понял одну вещь. Он навсегда разлюбил эту песню. Потому что перестал понимать себя прошлогоднего, влюбленного в походный ритм таких мужественных гитарных песен. Песня ополчилась на дурман, но она и сама до последнего времени была дурманом. Вальке стало стыдно, что он не понял этого с самого начала…

Машинально он повторил адрес Дома работников искусств, день и час встречи. Сказал, что приедет на взморье пораньше, заглянет в писчебумажный магазин насчет кисточек. Еще что-то сказал. И положил трубку.

До нужной станции Валька доехал электричкой, оттуда было еще минут десять ходу самой оживленной улицей поселка, а потом налево – и тропинкой через дюны к десятиэтажному зданию.

Возле местного кинотеатра Валька задержался – афиша, видите ли, показалась любопытной. Тут его и тронула за локоть Верочка. Она была с Широковым.

Оба имели довольный и благодушный вид – вид отдыхающих из добротного санатория, которые раз в день выгуливают себя по единственной приличной улице в поисках любых развлечений.

– А мы в кино собрались, – сказал Широков. – Специально приехали посмотреть «Большую прогулку».

– Ой, я так хотела, это ведь просто замечательная комедия, и ее так давно нигде не показывали, я весь день боялась, что билетов не будет, – добавила Верочка.

Знакомое ощущение неприятной лягушкиной лапкой коснулось Вальки. Точно так же было, когда нарядная Изабо собиралась куда-то в гости вместе с Карлсоном, а он смотрел на нее, слушал ее – и не узнавал. Эти двое тоже были, несомненно, Верочкой и Широковым. Точно так же, как Изабо в ярости и тоске хоронила своих уродцев, Широков отчаянно и безнадежно писал пьесу Чесса, Верочка продолжала его любить. И точно так же, как тогда Изабо, они перевоплотились в беззаботных, нарядных и банальных обитателей планеты. Этого Валька понять не мог.

– А ты тоже, что ли, в кино? – спросил Широков.

– Давай с нами! – предложила Верочка. – А перед сеансом зайдем, кофе попьем. Тут, за углом, очень уютный барчик открыли.

Валька смотрел, как она держится за локоть основательного Широкова и – не понимал. Может, не она торопливо шептала и горестно качала головой, рассказывая ему про свою любовь к Чессу? И тогда, когда зазвала к себе, тоже была – не она?

Люди вокруг Вальки становились какие-то другие… двухмерные, как сказала о нем самом Изабо, что ли? Он поймал себя на мысли, что не может им этого простить. Эта их незамысловатость, сменившая прежние бурные страсти, раздражала и причиняла боль. Раньше Валька такого за собой не замечал. Да, мир изменился. Очевидно, эта тройка безумцев могла вот так, будто по заказу, отдыхать от своего напряжения и возвращаться к нему. Да, действительно, нельзя же все на пределе… Пусть отдыхают. Их счастье, что могут…

– У меня дела, – ответил Валька. – Мне Изабо велела прийти в этот, как его… Дом работников искусства. Хочет меня наконец с Микитиным познакомить.

– Давно пора, – одобрил Широков, и больше говорить вроде было нечего.

К месту встречи Валька явился вовремя.

Изабо возникла перед ним из-за угла, стремительно и потому жутковато. Лишь секунду спустя Валька понял, в чем дело. На ней было узкое платье под цвет глаз – серо-голубое, сверкавшее, как сталь. И взгляд от этого был светлым, сверкающим, безрассудным.

Она быстро провела его через холл, где маялись перед ужином два старичка в дорогих спортивных костюмах.

Вместо того, чтобы ждать лифта, Изабо рванула вверх по лестнице, Валька – за ней. Единым духом они поднялись на седьмой этаж, Изабо открыла номер своим ключом, вошла и повалилась в кресло.

– Мы что, опоздали? – спросил Валька.

– С чего ты взял?

– Спешили, бежали, а здесь пусто.

– Нет, все в порядке. Это не самого Микитина номер, а его подруги. Они сюда одновременно приехали, понимаешь… ну, проблемы семейных людей… У Микитина сейчас гости из Москвы и он где-то с ними шатается. Так что мы с тобой будем сидеть здесь до победного конца. Видишь, я уже расположилась, – и Изабо показала на свою большую сумку возле тахты.

– А чего здесь сидеть? Давай лучше пойдем куда-нибудь, кофе выпьем, – предложил Валька, догадываясь, что в таком заведении нельзя без бара.

– Не хочется, – ответила Изабо. – Давай лучше я тебя проинструктирую. Ты сейчас при нем не лазь в сумку за рисунками. Вот когда он с тобой о какой-нибудь ерунде разговорится, я подскажу ему пригласить тебя в гости, в мастерскую.

– Тебе виднее, – согласился Валька.

Она включила магнитофон и распахнула балконную дверь.

С балкона было видно сразу и морской залив, и речной берег – Дом работников искусств стоял в самом узком месте перешейка. Валька заинтересовался пейзажем и вышел на свежий воздух, Изабо – за ним. Они молча смотрели на вершины сосен, и Валька удивился тому, что сверху они, оказывается, круглые.

– Ты не поверишь, но на меня иногда нападает боязнь высоты, – сказала Изабо и отступила назад, в номер.

– Это соблазн, – сделав два шага вперед и взявшись за перила, объяснил Валька. – Вот уж не думал, что высота – такой соблазн… Он вспомнил про третий шаг Чесса. В самом деле, что удерживает человека на грешной земле? В частности, его, Вальку, – что? Уж не та ли одинокая лодка посреди реки?

А ведь лодка действительно держала! Он не мог отвести от нее взгляда. Кто-то плыл сейчас на этой лодке… плыли двое, в обнимку, и им было не до весел… опущенные вдоль борта горячие пальцы женщины полоскала прохладная вода… и ничего, кроме той любви, о которой мечтали целую долгую зиму…

Он чувствовал затылком взгляд Изабо. Долго выдержать этот тяжелый взгляд он не смог и, отбросив мысль о сигарете, вернулся к ней и закрыл балконную дверь. Она посмотрела ему в глаза и едва заметно кивнула.

– Ты всегда так справляешься с соблазнами? – спросила она, когда он не отвлекся музыкой, кучей журналов на столе, а молча выдержал ее взгляд.

– По-всякому бывает.

Валька напрочь забыл, для чего он здесь оказался. Что-то изменилось вдруг в мире, он стал сильным мужчиной, она – слабой женщиной. Что такое произошло за то время, что он смотрел с балкона на реку и залив, Валька понять не сумел. Но что он при последних словах не узнал собственного голоса, это точно – голос получился скорее уж как у Карлсона, у взрослого и уставшего от глупостей жизни мужика. Изабо подошла к зеркалу и стала поправлять свою безукоризненную прическу. Валька впервые видел ее перед зеркалом, это тоже было странно, ощущение своей силы и ее слабости повторилось. Что-то с ними обоими произошло… возможно, это началось ожидание первого поцелуя, для которого оба давно созрели?

И тут Валька понял, что ни одного поцелуя между ними не будет. А будет объятие звериной силы, которое припаяет их друг к другу намертво, перемесит два тела, как два кома сырой глины, и собьет в плотную массу, которое заставит их мгновенно прорасти друг в друга на молекулярном уровне.

– Как нелепо, именно здесь… – негромко сказала Изабо, и Валька понял, что она имела в виду.

– Где захочешь, – ответил он. – И когда захочешь.

– Именно здесь и именно сейчас, – прошептала она, но это не было приказом, Изабо словно тосковала о том, что здесь и сейчас ничего между ними невозможно. Кроме объятия, которое сейчас померещилось Вальке.

Она быстро шагнула вперед и обняла его.

Сбылось нечто неотвратимое. Валька вспомнил мечту об этом объятии, которая еще полторы минуты назад никогда не была его мечтой. И все же она сбылась… почти… Изабо как-то странно мотнула головой. Что-то с этим объятием у нее получилось не так.

Тут из коридора послышались голоса. И дверь распахнулась.

Это явился Микитин с подругой и московскими гостями.

И начался весь соответствующий случаю галдеж, с кучей малопонятных для Вальки новостей и намеков, с разливанием по чайным стаканам сухого вина, с попыткой засунуть кипятильник в графин и с прочими компанейскими глупостями.

Гости оказались супружеской четой из околохудожественных столичных кругов. Они всех знали, всех звали по имени, посетили все престижные премьеры, не вылезали из кулуаров кинофестивалей и так далее. По интонациям задающей вопросы Изабо Валька догадывался, что ей эта бурная светская жизнь смешна, но и она, и ироничный мэтр Микитин пользовались этой забавной парой как самиздатовской газетой с расширенным разделом светской хроники, и охотно поддерживали разговор.

Вальке спрашивать было не о ком и не о чем, он уж решил, что его забыли, но под прикрытием стола рука Изабо коснулась его руки. Валька в ответ чуть сжал ее пальцы, страдая оттого, что не мог ей высказать внезапную смешную мысль: неделю спустя эта пара у себя в Москве будет трещать о том, что вот сидели за бутылочкой сухаря с Арнольдом, он поддал и в клочья разнес Колькин альбом вместе с Сашкиной выставкой, какой Арнольд, ну, Микитин же, таких людей знать надо!

Изабо уселась покрасивее, нога на ногу, и повела в разговоре свою тему, причем артистически подошла к проблеме промышленного дизайна. И преподнесла Вальку не хуже настоящей хозяйки светского салона.

Конечно, москвичи поняли ее игру, но это было лакомым кусочком – Гронская и молодой талант! Они исправно помогли Изабо раскачать Микитина, и Вальке пришлось отвечать на его ехидно-профессиональные вопросы.

Потом невысокая толстушка в брюках занесла одолженные вчера газеты, да так и осталась за столом. Явились двое мужчин, случайное приобретение микитинской подруги, и принесли еще бутылку. Словом, забурлила обычная вечерне-ночная жизнь Дома работников искусств.

– Который час? – тихо спросила Изабо у Вальки.

– Половина одиннадцатого.

– Выйдем-ка в коридор.

Там она с полминуты постояла, соображая.

– Значит, так. Ты посиди пока тут, потрепись, а я сейчас приду. Минут через десять, наверно. Хочу кое к кому в гости заглянуть.

Она огладила на себе платье, запустила пальцы в прическу и вывела к щекам два острых уголка.

– Ты сегодня красивая, – сказал Валька.

– Так надо.

– Тебе не холодно в этом платье? – спросил он, подумав, что возвращаться отсюда придется поздно, да еще ей ехать через весь город.

– Я взяла с собой свитер, – ответила она. – Думаю, что холодно нам с тобой сегодня не будет…

Сказав эти, или слишком простые, или слишком невразумительные слова, она повернулась и пошла мимо лифтов к лестнице. Стальное платье блестело и, кажется, даже отсвечивало. Стук каблуков гасила длинная ковровая дорожка.

Валька вернулся в номер, забрался в угол и сидел там довольно долго, дольше десяти минут. Потом москвичи засобирались. Они остановились у кого-то в городе и были повязаны расписанием электрички.

Двое, которые принесли бутылку, тоже вспомнили про какие-то обстоятельства и смылись. Толстушку вызвонили по местному телефону.

– А вы, Валентин, останьтесь, пожалуйста, пока я провожу на электричку Олега с Наташей, – попросил Микитин. – Иначе придется запереть дверь и Иза будет вынуждена ждать в коридоре.

Микитин с москвичами ушли. Валька вздохнул с облегчением. И сразу же в номер стремительно вошла Изабо, посмотрела в упор на Вальку и опустила глаза.

– Послушай, – сказала она. – Я тут того… влипла! На старости лет мужика завлекла. Правда, он пьяный, но все-таки! Выручай старую шалаву!

И она резко расхохоталась.

– Щас! – бодро ответил Валька, немного удивленный, что Изабо не может сама дать отпор пьяному. – А как это?

– Очень просто – выйди к нему, скажи, что я дико извиняюсь, и пусть катится. Я, понимаешь ли, велела ему ждать меня в холле, здесь на каждом этаже есть маленький холл с телевизором. Но он, кажется, пошел следом и заметил, в какую дверь я вошла. Он нам тут совершенно не нужен. Если вместо меня придешь ты, он все поймет и отвяжется.

– Все равно через двадцать минут явится Микитин, – заметил Валька.

– Микитин уведет подругу к себе в номер. Так что ступай на пятый этаж. Как с лестницы спустишься, налево и сразу же направо. Там коридоры параллельные, а холл между ними, выходит и туда, и сюда. Ну, я жду. Так и скажи – что, мол, прислала и велела поискать ветра в поле… Погоди! Там накурили жутко, сквозняк устроили… вот, накинь.

Она достала из сумки Верочкин голубой свитер.

– Заодно в нем и домой поедешь, чтобы не замерзнуть ночью.

– Разве ты не отдала его Верочке? – удивился Валька.

– А она не приезжала, – объяснила Изабо. – Я просила Карлсона ей домой завезти, а он сунул на заднее сиденье и напрочь забыл… коли не врет.

Валька влез в свитер.

– Внушительно выглядишь. То, что надо, – заметила Изабо и попыталась улыбнуться, но получился оскал. Поскольку Валька уже знал, что эта странная женщина не умеет улыбаться, то и не придал гримасе значения.

В коридорах было пусто. Из некоторых номеров доносился пьяноватый шумок. Валька вышел на площадку перед лифтами, свернул на лестницу и спустился на два этажа. Он слышал, как там, наверху, открылась дверь лифта и кто-то, перепутавший этажи, заспешил вниз по лестнице, следом за Валькой.

В холле пьяного не оказалось.

Валька выглянул в соседний коридор.

Возле огромного, от пола до потолка, окна стоял человек. Окном этим коридор как бы замыкался, и силуэт человека четко рисовался на вечернем небе. Между Валькой и силуэтом протянулась прямая, как стрела, ковровая дорожка, ее полосы по законам перспективы сошлись в одной точке у окна – очевидно, и тот человек увидел бы, как к Вальке сходятся полосы, если бы повернулся.

Это был высокий мужчина. Валька заметил красивый профиль, густую бороду, мощные плечи и даже хмыкнул – разборчива же эта Изабо…

А больше он ничего и подумать не успел. Вынырнувшая сзади рука зажала ему рот и кто-то, во много раз сильнее его самого, заволок его за угол.

– Молчи, – тихо сказал напавший. – А то пасть порву. Будешь молчать?

Ошарашенный Валька утвердительно замычал. Тогда его отпустили. Он резко повернулся и увидел Карлсона.

– Где Изабо? – жестко спросил Карлсон. – Немедленно к ней!

Он пропустил Вальку вперед и подтолкнул в спину.

Изабо они встретили сразу же за поворотом на лестницу. Оказалось, что она спустилась на пятый этаж вслед за Валькой – зачем, спрашивается? Подслушивать, что ли?

– Ага, – сказал Карлсон. – Чего и следовало ожидать.

– Я ничего тебе не обещала, – мгновенно взяв себя в руки, жестяным голосом ответила Изабо. – Пропусти меня, я иду в бар.

– Ну-ка, оба ступайте в тот номер, откуда пришли, – негромко приказал Карлсон. – Живо, живо… Не валяйте дурака. Я знаю кое-что такое, что вы сейчас не обрадуетесь.

– Валентин, нас ждут в баре, – приказом же ответила Изабо.

– Не подставляй парня, – ласково даже попросил Карлсон. – Не надо… Пошли.

Изабо посмотрела по очереди на обоих – на подобравшегося, как перед дракой, Карлсона и на совершенно растерянного Вальку.

– Он ничего не знает, – сказала наконец она.

– Ты думаешь, я тебе теперь верю? Идем, – настаивал Карлсон. – Нечего тут торчать. Я ведь могу отвести тебя в номер и силком.

– Да, это ты можешь, – согласилась Изабо и выглянула из-за угла. Валька же выглянул из-за ее плеча – хотел убедиться, что плечистый красавец еще не ушел.

Тот стоял в дальнем конце коридора и полоски ковровой дорожки по законам перспективы все еще стекались вместе у его ног. Что-то было в этой потертой дорожке этакое… Хотелось опять стать на другой ее конец, и желание это, чтобы двое мужчин стояли по двум концам то ли дорожки, а то ли протоптанной в снегу тропинки, было каким-то не Валькиным, пришедшим снаружи, но, может, и изнутри, как все последние сюрпризы памяти. Это была идея Чесса, и нашла же она место и время, чтобы вылезть на свет Божий!…

– Тебя ждет? – спросил Карлсон у Изабо, показав подбородком туда, где за углом стоял бородатый. – Ты его у этого дурацкого окошка поставила? Ох, дура баба… Не сметь!

Изабо, схватившая было Вальку за руку, чтобы вместе с ним выскочить в коридор, шарахнулась от Карлсона и вжалась в стенку.

В руке у Карлсона был пистолет.

– Черт знает что, – морщась, говорила Изабо. – Это черт знает что!…

Валька, войдя в номер, первым делом отошел подальше от Карлсона и его пистолета. Ситуация была – несуразнее некуда. Если у Карлсона с Изабо какие-то крутые разборки, то при чем тут он?

– Сядь и успокойся, – велел Карлсон. Как ни странно, Изабо послушалась и села.

– Твое счастье, что я встретил этих двух сумасшедших, Широкова и Верочку, – сказал, помолчав, Карлсон. – Представляю, чего бы вы тут вдвоем натворили… Я как услышал, что ты заманила этого младенца в Дом работников искусства, похолодел.

– В бане отогреешься, – буркнула Изабо.

– Бывают же совпадения, – продолжал Карлсон. – Только два дня назад Широков жаловался тебе, что его не пригласили на это мероприятие вселенского значения. Вы ж понимаете, конференция книгоиздателей, вся литературная молодежь звана, а Широкова напрочь забыли! Что ты ему тогда сказала? Что на его месте выдержала бы характер и на конференцию – ни ногой?

– Я привезла Валентина к Микитину, – глядя в окно, сказала Изабо. – При чем тут, к чертям собачьим, какая-то дурацкая конференция?

– Ты знала о ней? – настойчиво спросил Карлсон, но ответа не получил.

Валька смотрел на пистолет в его опущенной руке – этот пистолет был сейчас в комнате четвертым собеседником, и куда более значительным, чем сам Валька. Карлсон не целился, не угрожал, он просто не убирал пистолета, и Вальке безумно захотелось тоже ощутить в руке тяжесть этой опасной штуковины, чтобы встать напротив Карлсона – на равных. Нет, не стрелять, разумеется, и не грозить – просто чтобы в опущенной руке было оружие, которое можно в любой миг медленно поднять.

– Ну, ладно, – решил наконец Карлсон. – Твое счастье, что я мимо киношки проезжал. Собирайся, домой отвезу.

Изабо недоверчиво покосилась на него и помотала головой.

– Как знаешь. Прости, Валентин, что я тебя так сурово. И ступай-ка ты поскорее отсюда. Вот тебе тысчонка на такси. Электричку-то ты уже проворонил.

В правой руке у Карлсона был пистолет, левой он вытянул из заднего кармана штанов скомканную бумажку. Жест был резкий, движение вскинутого подбородка – повелительным. Валька шагнул вперед и взял.

Что-то было с ним сейчас не так… Эти деньги брать не следовало – а он взял. И выплыла наконец в памяти та рожа, которую он сегодня размножал гуашью, самой толстой кисточкой. Это был заводской депутат, который прямо от станка влетел в парламент и принялся проповедовать немедленные рыночные отношения.

– Войска идут на истребление зараз, – подумалось песенным слогом. – А кто зараза, император скажет нам…

– Вот так-то. Еще раз – извини. Не надо было тебе тогда – помнишь? – туда возвращаться. Ну да ладно. Ступай. Авось еще встретимся. Ступай, ступай!

Карлсон ободрительно улыбнулся ему. Изабо опустила голову и напрасно было сейчас ловить ее взгляд. Возможно, она и хотела, чтобы он остался, но не этого хотел их четвертый собеседник – пистолет.

Валька вздохнул и сделал два шага к дверям. Оставался третий. Он замер. Вывалиться из-под пистолетного прицела в пустой коридор, несомненно, лучше, чем вывалиться из-под незримого прицела в трехсекундный полет. Мудрее и благоразумнее. За спиной у Чесса, очевидно, просто не было пустого коридора.

Он промедлил с полминуты. Карлсон больше не гнал его – и так было ясно, что почти ушел… А следовало бы Карлсону, хоть шутя, прицелиться навскидку. Это с непостижимым в ситуации озорством пришло в голову Вальке, когда в дверь вдруг постучали и сразу же открыли ее.

На пороге стояли запыхавшиеся Верочка и Широков.

Карлсон отвел руку с пистолетом за спину. Изабо вскочила.

– Ничего себе дорогие гости! – даже с каким-то шалым весельем воскликнула она. – Вы что, последнюю электричку проворонили?

Широков и Верочка, ухватившись за руки, словно дети малые, одновременно переводили глаза с Изабо – на Вальку, с Вальки – на Карлсона, с Карлсона – опять на Изабо.

– Добрый вечер, – сам ощущая всю нелепость своей вежливости, сказал наконец Широков. – Мы в кино были, тут рядом…

– «Большую прогулку» смотрели, – добавила Верочка.

Что-то они ожидали здесь увидеть, зачем-то принеслись, и вдруг обоим стало неловко, ведь ничего вроде и не происходило в комнате. Видно, от неловкости Верочка и прижалась к Широкову.

Карлсон взглянул на Вальку и, явно наслаждаясь комизмом ситуации, достал из кармана свободной рукой еще одну тысячную бумажку.

– Берите, гуляки, и поезжайте домой, – сказал он. – Полагаю, что вам с Валентином сегодня не по пути. Он отправится другим мотором.

Валька удивился тому, как Карлсон, не в пример ему, сходу просек ситуацию и мгновенно вошел в прежний свой образ благодушного банестроителя. Странно ему, правда, было, что Верочка, вся такая несчастная влюбленная, опустилась-таки на грешную землю. Но в двадцать пять лет Верочке лучше уже быть замужем, философски решил Валька. И не караулить Бог весть кого у заводских проходных… вот только, позвольте, кого же?

Он опять изумился тому, что не может вспомнить себя в той суете, воплях народных и возне с гуашью. От шума ошалел и исправно выполнял приказы родимой своей заводской толпы совсем другой человек.

– Русский бунт… бессмысленный и беспощадный… – произнес кто-то в комнате. Валька встрепенулся – это был не Карлсон и не Широков, те разбирались с бумажкой. Голос был мужской – но чей?

– У меня есть деньги, я трехмачтовый барк продал, – отстраняя руку Карлсона с бумажкой, ответил Широков и хотел было что-то добавить, но наконец увидел пистолет.

Верочка проследила его взгляд и ахнула.

– Это зажигалка, – сказал ей Карлсон. – А ты думала, настоящий? Господь с тобой, Верочка… откуда?

– Бога бы всуе не поминал, – проворчала Изабо. – Бери-ка, Пятый, Верочку и вали отсюда. И без вас тошно. Вали, вали, без вас разберемся.

– У нас тут сцена ревности, – добавил Карлсон. – Действительно, ехали бы вы домой.

– Никуда я не повалю, – Широков, к огромному удивлению Вальки, невозмутимо протопал мимо пистолета и так ловко уселся в кресло, что подставил под дуло висок. – И Верочка тут останется.

– Останусь, – она так же спокойно подошла к широковскому креслу, села на подлокотник с другой стороны и обняла Широкова за плечи.

По тому, как оба мгновенно успокоились, Валька понял – что-то в этом духе они и думали здесь увидеть.

– Мало мне было одной сумасшедшей… – заметил в пространство Карлсон.

– Ребята, я заварила эту кашу, мне ее и расхлебывать, – обратилась Изабо к Широкову и Верочке. – Не надо меня спасать, не надо ложиться на амбразуру. Одна я выкарабкаюсь, слышишь, Пятый? Мне, лично мне ничего не угрожает.

Карлсон улыбнулся.

– Вот когда в тебе женщина проснулась, – заметил он. – Да, радость, пока я с тобой, тебе действительно ничего не угрожает. Но не дай мне Бог отвернуться…

– Мы все эту кашу заварили, Изабо, миленькая, – подала голос Верочка. – Все трое, понимаешь? Все и будем расхлебывать.

– К вашей крошечной кашке в ближайшие два дня прибавится такая большая и крутая каша, что мало не покажется, – предупредил Карлсон. – Вы нашли-таки самое удачное время для разборок со Вторым! Послушайтесь доброго совета от компетентного товарища – разъезжайтесь по домам, пока не очень поздно. Валентин – на одном такси, вы двое – на другом, а эту даму я отвезу сам.

– Прямиком в баню, – подытожила Изабо. – Ладно, хватит дурака валять. Не получилось… а жаль…

Тут она так посмотрела на Вальку, что он обмер. Валька не предполагал, что в женском взгляде может быть такая невыносимая, окаянная тоска. Даже когда Изабо хоронила своих уродцев, не было у нее таких затравленных глаз.

Он мог сделать одно лишь – шагнуть ей навстречу.

Они одновременно сделали этот шаг, и другой, и обнялись, не поспевая разумом за взлетом своих рук.

Изабо прижалась к Вальке и он почувствовал ее дрожь.

– Ну, что ты, что ты, – гладя ее кончиками пальцев по щеке, сказал Валька. – Ну, успокойся, я же с тобой…

– Родной мой, – ответила Изабо.

А больше она ничего не успела сказать, потому что Карлсон рванул Вальку за плечо, невесомое объятие распалось, и оказался Валька в углу, между диваном и портьерой.

– Добром тебя прошу – убирайся домой! – приказал Карлсон. – И прекратите вы все травить ей душу! Вы же ее так подставляете, как злейший враг не подставит! Вы же провокаторы траханные! Вы все в сторонке окажетесь, а она глупостей понаделает и под суд пойдет! Вы же из нее все соки выпили! Сволочи вы вместе с вашим покойником Чессом! Дайте же ей наконец жить нормально! Она же пять лет из-за вас дурака валяла! Пять лет из жизни выброшено – можете вы это осознать, идиоты? Или все-таки не можете?

Изабо хотела было ответить, но осеклась и лишь грохнула кулаком по столу.

Валька отклеился от стенки и вышел из угла.

– Никакой я не провокатор, – мрачно сказал он. – Я вообще не понимаю, что здесь происходит. Изабо, разве я тебя подставляю? Я что, тебе работать мешал? Объясните мне наконец хоть что-нибудь!

– Вот их попроси, – Карлсон, немного успокоившись, мотнул головой в сторону притихших Верочки и Широкова. – Будь они порядочными людьми, сразу бы тебе все рассказали. Но это же провокаторы, каких свет не видел! Можешь мне поверить на слово. Вот эта парочка…

– Я сама давно совершеннолетняя, – оборвала его Изабо.

– Знаю, что совершеннолетняя. Но ты нормальный человек, без дурацких комплексов. А они внедрили в тебя какой-то нелепый комплекс вины и искупления, вот эти двое кротких ангелов! Так давай однажды назовем вещи своими именами! – Карлсон начал горячиться. – Давай скажем друг другу правду, чтобы больше не устраивать идиотских дуэлей! Валентин! Ты помнишь, как мы с Широковым просили тебя не приезжать больше в мастерскую?

– Интересные новости! – воскликнула Изабо.

– Ну, помню, – ответил Валька.

– А что мы тебе сказали, помнишь?

– Да что-то про атомную бомбу толковали… – с трудом припомнил Валька, и тут в памяти явственно всплыли слова Карлсона о том, что из-за него, Вальки, в мастерской большая каша заварится.

– Это я тебе про критическую массу объяснял, – некстати встрял Широков.

– Решил сделать ставку на правду? – неприятным голосом осведомилась Изабо.

– А теперь слушай меня, Валентин, – негромко сказал Карлсон, делая вид, будто не слышал этих слов. – Когда я просил тебя не приезжать в мастерскую, я прекрасно знал, что может получиться из твоих невинных визитов! Знаешь, что эта милая компания затеяла? Воскрешение покойников и реанимацию трупов! Ты слушай, слушай. Знаешь, зачем ты им всем понадобился? В качестве ходячего манекена с физиономией покойного Чесса!