Текст книги "Дневник поэта. Город & мысли…"

«Грёзы, или диалог с поэтом»

«Не захлебнись в океане любви,

особенно, если он состоит из грёз»

Предисловие

 
В осенней печали:
мимо домов, церквей
и заброшенных кладбищ.
По аллеям, дворикам
и окружающему пространству,
не зная точно, на какой из следующих
окажусь улиц, проходя, и всматриваясь
в лица прохожих.
Вижу истории,
слышу мотивы мыслей,
чувствую
боль и тернии
между судьбой и жизнью.
Обращаю внимание
на пережитки прошлого,
на окно и здание,
взявшие начало у вечного,
пережившие войны
и глупую революцию,
и надорванные ими нервы,
и воздвигнутый мир,
подстроенный под новую резолюцию.
Я шагаю медленно так,
чтобы попасть в сердцебиения такт,
и ещё, чтобы выжить
и на вопросы в моей голове, ответить…
 
 
Кто таков, и
кем прихожусь?
То ли друг,
то ли призрак,
мающийся —
между землёй и небом.
 

1

 
В квартире крохотной,
немного старенькой,
пахнет лекарствами,
а на фоне Вертинский
приятно шипящий, —
в пол тона поющий,
увлекался стихами.
В квартире уютной,
но одинокой,
посреди тишины ночной —
горел канделябр,
гудел холодильник, как междувагонный тамбур,
приглушавший звук
печатной машинки;
на бумаге автор,
воспоминаниям отдавшись
записывал мысли…
 

2

 
Всё случилось, тогда —
так внезапно и скоро…
 
 
В году таком надцатом.
И время помню —
всё стремилось к без пятнадцати.
И точно знаю,
что была осень…
 
 
Я блуждающей тенью
таскался по антикварному Арбату,
разговаривал с поэтом Бродским,
и спорил с ним о судьбе России.
Я не политик, да и слава Богу,
но мы сошлись на мнении,
что жизнь подвержена цикличности
и люди в ней ходят по кругу,
совершая одну и ту же ошибку.
Вскоре, мы перешли на мотив поэтический,
конечно, нам обоим близкий.
Мы говорили о поэтической форме,
о ритме и наилучшей рифме.
Но затем, перешли на вопрос философский:
кто поэт стихотворный,
а кто поэтичный?
Как оказалось, вопрос этот вечный,
и ответ на него не единичный…
 
 
Мы распрощались. А после?
А после… Пушкин.
И с ним удалось разговориться
о самых искренних чувствах,
признаюсь, что господин Пушкин —
это толковый словарь по любви,
и всё что относится к ней,
даже то, что нам кажется
к ней не относится,
а в мире всё склоняется к любви.
 
 
Отметьте себе на заметку…
 
 
Гуляли долго, говорили много,
ведь за 183 года накопилось столько,
что придётся продлевать свою жизнь.
Мы словно знали друг друга вечность,
и та временна́я пропасть, что образовалась между нами
заполнялась товарищеской и тёплой полнотой.
Мы поменялись друг с другом одеждой,
он сказал, что мне чертовски идёт сюртук,
мне было лестно, так как давно
никто не делал таких комплиментов,
и тут меня осенило, что уже 183 года
Пушкину никто ничего не говорил,
и я тоже начал бросаться лестью,
говоря о том, как же ему идут
мои коричневые ботинки,
купленные мною в секонд-хенде.
 

3

Мерцали звёзды

на старо-арбатской…

Помню. Я ещё тогда шутил,

что звёзды, это такие же люди.

Просто —

кто-то ярче горит, а кто-то бледней,

и всё от того,

что, кто-то любовью согрет,

а кто-то выходит на ночной променад один.

Но каждый стремится к своей мечте,

и оставляет свой собственный след,

а луна – это словно большая любовь,

и приблизиться к ней, увы, но дано не каждой звезде.

А Пушкин смеялся и мне говорил:

«Тебе бы, мой друг, романтиком быть,

тебе бы, мой друг, стихи слагать,

о вечной любви говорить и рассуждать

и мысли свои в книгах писать…»

 
И его слова насквозь прошли через выжитое сердце,
пробежали дрожью по моей расстрелянной душе,
словно весь электрический заряд сосредоточился на мне,
отдавая поток импульса от ног к голове.
Виною моего теперешнего состояния
был вовсе не Александр Сергеевич,
а незадолго до этого, произошедшая со мною история,
которая и привела меня на старо-арбатскую, в этот поздний час.
 

4

Посвящение Пушкину…

 
Вечность, простоявши одним монументом,
наблюдая за жизненным бегом
со всеми её изворотами
и новыми переворотами.
Любовь, за руку вечность держа,
чувствуя, как её бронзовая кровь нежна.
Она, – виновница или судьба?
Но такова. Её роль исполнена была.
Сколько, пред вами пройдено шагов, и
оставлено на брусчатке следов?
Поэзия, рождённая вашим умом,
является и ныне всему примером.
И подвиг, который стал гибелью вашей,
для мира, обернулся глобальной потерей.
Вечность, стоявши одним монументом,
напитывая, отроки – истинным смыслом.
Только, об этом помнит не каждый,
увлекаясь ещё недописанной сказкой.
Скажите, каков девятнадцатый век?
Каковы же людские мотивы, и
заложены ли в них манеры,
вызывающие гордость отчизны?
Расскажите о русских барышнях,
прогуливающихся в милых платьях.
Расскажите о тонких ножках,
и об их истомных желаниях.
Поведайте об истинных джентльменах,
вштопоренных в чёрных смокингах, и
мужественных духах, не боящихся
оказаться у любимой в поклонах.
Не сердитесь, коль утомил вас,
сей расспросами и разговорами.
Только сердце моё не на месте, —
оно ищет себя в сей моменте.
И прокрутится небо по шару, и
ещё раз, осень заменит зиму, и
мимо вас пройдут миллиарды шагов,
не замечая, сколько же они оставляют следов…
 

5

 
Господин Пушкин.
Вы знаете, любовь убивает…
Внезапно внедряясь в твоё нутро
она раскрывает глубокое чувство.
И жить с нею – больно, и
без неё, становится невыносимо.
В одиночестве томясь
тёмной ночью,
допивая холодного чаю,
напрасно, но всё же пытаешься согреться.
Даже вы, мой друг, как мне помниться:
стрелялись из-за любви на дуэли.
Скажите, мне, честно,
сейчас, стрелялись бы,
зная о смерти?
И Пушкинским вздохом,
и взглядом своим, он ответил:
– Стрелялся, и буду,
ещё раз, и трижды,
и сколько угодно,
ведь ради любви
можно выдержать много,
переживая вечно…
Вот видите, Пушкин,
любовь заставляет нас убиваться,
и в небо взлетать и разбиваться,
и добровольно к ногам палача
отдаваться, теряя, где разум, а где душа.
Всё ради любви —
ради самого высшего чувства,
способное привести существо к жизни
или же обречь на смерть, хороня в безымянной могиле.
 

6

 
Но, пришёл и мой черёд,
быть с вами откровенным.
 
 
Друг мой,
мой дорогой Пушкин.
Позвольте же мне, скромному поэту,
пережившему любовь, человеку
излить свою боль,
уж долго пришлось мне молчать,
слоняясь от угла к углу,
и проходить через одну и ту же дорогу.
С мыслями погружаться в воскресную службу,
склонившись с молитвой у алтаря,
подпевая церковному хору,
одновременно вспоминая эти глаза – из янтаря.
Взгляд, что как поезд по рельсам
прошёлся – по оголённой душе,
и сделав остановку на сердце —
без слова, отправился вдаль…
Забрав с собою:
дни,
недели,
часы
и моменты,
вошедшие в эту историю.
И с лично-наивного разрешения:
несколько граммов сердца,
километры нервов и три литра крови,
несколько вырванных клочков души, —
входящие в состав моего тела.
Погрузив на плечи – бремя…
Говорят, что алкоголь
может облегчить боль,
но вот бокал и красное-полусладкое
доходит до пункта, проливаясь по глотке —
не то горькое, не то терпкое, не то сладкое
словно шарм,
медленно обволакивающий кровавый шрам.
И вновь аврал…
 
 
Да, в этой истории печальный финал,
как в Шекспировской трагикомедии.
Но это не пьеса и сейчас не 16-й век,
да и я, впрочем, совсем не Шекспир.
А поэт, обрёкший себя на муки творчества —
вечный поиск сути и нужной рифмы.
Поэт и раненный человек, ищущий искусство
в любви, городах, людях и прочих мелочах жизни.
 
 
Но пора кончать с предисловием
и прочим моим увлечением,
переходя к основному содержанию, —
этой истории…
И так, вот, что случилось со мной
В месяц сентябрьский
в месяц осенний….
 

7

 
Станция:
Площадь печального года.
запах железа и «громкая» тишина,
лица прохожих и «спокойная» суета.
Красными цифрами катится время
гул поездов звенит из туннеля,
и топот колёс – эхом звериным
марш задаёт по тревожным путям.
 
 
В этот сумрачный час,
я по снам своим не ходил
и не в скверах время своё проводил.
По туннелям бродил, словно бездомный пёс.
Опрокидывая взгляд то наверх,
то вниз, отыскивая истинный облик их —
глаз незнакомых,
но искренно говорящих мне
о любви, готовой раскрыться во всей своей широте.
 
 
Где-то…
находясь при искусственно созданном свете…
Где-то…
в глубине планеты…
Там-то…
встретились холодные ветры…
Там-то…
ищущие направление…
 
 
Холодная сталь проникает в душу
и вагоны мотает будничной маетой.
Я случайно прислушался к сердечному ритму,
чувствуя, как он отбивает чечётку,
и не замечая, как
погружаюсь в омут,
и собственноручно —
закрываю дверь
за собой.
 
 
Говорят, что в таких моментах —
сознание теряет свою истинную оболочку.
Согласен, я нырнул во временную пропасть,
(теряя контакт с мозгом), – последовал не по своему рейсу.
Утрачивая вселенский дар речи,
всматриваясь в синеглазые очи, —
и вспоминая бабушкины заветы:
«не захлебнись, внук, в истомном океане любви…»
Но в этом бою признаю поражение
и заявляю вам о гибельном положении:
ваш внук отдался проклятому искушению,
подводя себя к бесповоротному заключению…
 

8

 
Пристальным взором,
как смотрит влюблённый,
как ястреб в полёте
смотрит вдаль поднебесья,
как преданный пёс
смотрит другу в глаза,
так и я, погружался
в омут глубокий,
не видя ни дна,
ни спасения,
но я отражался
в этих синих глазах,
словно в море карибском,
в них отражался —
наивный парняга,
влюблённый поэт!
 
 
Я прежде не знал о вас ничего,
но отбыл от станции, оставив багаж,
и вспоминаю, что кажется, видел, ваш контур во снах
и помню ослепительный свет, – синих глаз,
освещающий мой ночной антураж.
Так и хочется —
протиснуться сквозь толпу
и с её любезного разрешения
дать свободного пространства воздуху.
Так и хочется —
подойти к вам, раскрыв свой секрет,
(с вашего личного позволения)
видите ли, я пишу стихи, я поэт…
И готов начать сезон поэтических антреприз
ежесекундно, не дожидаясь ваших «capriсe»,
я стану записывать чувства в стихах в дневнике
и тут же их зачитывать, и вновь повторять на «bis»
и всё время всматриваться в глубину ваших глаз,
словно беспрекословно отдающие мне указ —
становиться художником портретистом
(вторым Леонардо да Винчи),
написать ваш портрет,
что будет лучше самой Джоконды
и разместить
в самых крупных музеях мира,
чтобы все содрогнулись от красоты,
ну а затем…
совершить маленькую хитрость, и —
эту картину украсть…
 

9

 
Как же мне хочется вас узнать ближе.
Как ваше имя: Анастасия, Ангелина, Мария?!
А впрочем, причём тут имя. Еже
за вами (без возражений) последует кавалергардия
святой Екатерины.
Из-за вас на дуэли будут стреляться мужчины,
и даже нарочно нырять в пучины…
И здесь (без обратной мысли)
даю вам своё личное подтверждение,
подписываясь под вышесказанными словами,
что буду стреляться, будь то на рассвете или закате.
Пусть пуля шальная пронзит мне сердце
и раздробит душу на сотни мелких осколков
и пусть я умру от захлёба собственной крови,
но после
обо мне напишут в стихах, как о поэте, погибшего не от пули,
а от любви…
И всё бы безусловно случилось,
но мы нынче живём в ином веке
и дуэли печальные ушли в забытье,
как, впрочем, настоящая любовь и
непоколебимая совесть…
 

10

 
В этом старом вагоне из стали —
нас мотает одна маета,
мы от жизни своей задыхаясь
продолжаем себя заражать, и
в придачу отравляем других.
Мы из ртов своих изливаем:
ядовитые, лживые фразы,
а о чувствах своих забываем,
закрывая их напрочь замком.
Как же просто быть добрым и честным,
с другими, с собой.
Так и хочется всем напомнить,
что ведь миром —
управляет любовь!
Только хочется, чтобы взаправду,
а не для картинки
самой крутой…
 

11

 
Вот.
Словно замирает в крови ток,
и замедляется скорый ход,
душа от пяток идёт вперёд —
по следам незнакомым…
Процесс становится необратимым.
Разрезая эхо говорящей станции,
голосом, – вы перевернули все мировые субстанции.
Просканировали меня рентген аппаратом,
от головной подкорки и до желаний,
узнав заранее о погоде грядущей
и о следующей осени, закончившейся снегопадом.
Тысяча действий, совершённые вами в секунду
и в своей взмокшей руке, уже чувствую вашу руку,
словно близкому другу
вы кинули мне своё имя и цифры.
 
 
Вагон опустел. Двери закрыты.
в голове зажгли свет, я ей диктую,
словно записной книге
ваше имя и цифры…
 

12

 
В квартире крохотной
разбросаны слова
и беспорядочной
становится судьба.
Ведь мне не свойственна,
совсем, такая неприличная черта,
но встретив вас, я всё пишу, и не могу остановиться.
Я видел за окном туман, и третий день в нём раствориться.
На календаре зависла наша встреча, —
её отметил красным цветом.
И догорела вот уже десятая свеча,
и кажется Вертинский, уже запел фальцетом.
Часы бьют тяжело по вискам,
третий или четвёртый день, я не сплю по ночам,
будто прошли долгие недели
с момента нашей встречи —
последней
и первой…
 
 
Пожалуй, оставьте свою немоту, и
приходите в мою крохотную квартиру,
войдите в мою жизнь, признаюсь, скромную
и совсем одинокую…
Осень сейчас немного промозглая,
а моя душа, кажется, ещё тёплая.
Я не фантаст, но готов стать вашим солнцем,
и простите за откровенность, раздевать утренним взглядом.
Что-то долго сидевшее в моей груди
прорывается сквозь болящие тернии.
Видимо оно устало сидеть в тени,
прячась от смертельной болезни.
Но сейчас очень хочется света
включить и не выключать,
и даже в доме поставить фонарь,
чтобы наши силуэты в окне видела вся округа.
Плевать! Пусть громко играют песни
и содрогаются старые стены.
Мне не хочется чувствовать никакой вины,
она и так поглотила меня всего изнутри.
 
 
Мне хочется держать вашу руку,
и танцевать в лунную ночь.
И чувствовать дрожь по телу,
так, чтобы волной поднималось
до самых отдалённых звёзд,
выходящие на променад.
Хотеть касаться, такое странное чувство —
оно будто бы разрывает моё нутро.
Но я желаю вашего тела,
как дикий зверь желает свежего мяса,
как ребёнок зимой желает прихода знойного лета,
как заядлый читатель желает новую книгу,
как поэт, желающий отыскать триумфальную рифму,
как мужчина, желающий женщину,
как любящий, желает любящую.
 
 
Именно так, сильно! Мне хочется вас…
И прошу прощения за свою глупую страсть,
но я уже представляю вас в профиль и анфас,
как вы говорите, а я смотрю на вас и ничего не могу сказать.
 

13

 
Первый раз.
Произошёл одним вечером
(в дальнейшем он будет составлен из фраз)
и в календаре, также, отмеченным.
По улицам вольно бродила осень,
такая, которую восхваляют поэты:
золотистая, алая, тёплая и романтичная,
будто бы сошедшая с литературной страницы.
 
 
Мы встретились на арбатской
в старом баре, расположившийся в мансардной.
Вы что-то искусно пили
и мне улыбались, словно первые лилии.
Ваши тонкие линии
грациозно играли,
и бегали пальчики,
изображая игру на рояли.
Держаться пред вами
в интеллигентной натуре
доставляло блаженное удовольствие,
и кажется мир, будто сосредоточился над нами.
Не стоит скрывать, вы
были безукоризненно красивы
и в вас отражались вечерние софиты
и те самые блики, взятые из художественной палитры.
Взгляд оставался ровным,
но голос выдавал внутреннюю тревогу,
а затем выходил на нужную ноту
и сливался с мелодичным тоном.
А тем временем моё сердце трепетало так,
что я чувствовал его биение по всей площади тела,
оно превосходило мощь музыкального оркестра
и по всей видимости, не собиралось уходить в антракт.
Ладони вспотели,
пересохли все внутренние стенки
и руки дрожали,
как у мальчишки.
 
 
Я долго всматривался в ваши глаза,
не решаясь произнести слова.
Но вдруг ваша рука,
коснулась моей руки, – и тишина…
а после стихи, стихи
и я уже не в силах удержать порыв,
всё глубже погружаюсь в мечты,
обо всём остальном позабыв.
По правде
в этом сложившемся мире —
случайности, отнюдь, не случайны,
и страшные сны могут войти в наши судьбы.
 

14

 
Далее…
Ночь подтолкнула нас выйти из бара
и мы оказались с тобою на крыше
(здание старое, не очень высокое)
пред нами раскинулась улица,
а тихий темп пешехода
сливался с порывами ветра.
Время на миг перестало спешить,
словно даря нам возможность —
замерли бегущие стрелки
и успокоились сердечные ритмы.
Вдоль арбатской зажглись фонари
и город, будто высыпал звёзды.
Всё говорило о счастливой любви,
но это были лишь грёзы.
 

15

 
Далее…
Мы говорили, ближе.
И уже подходили к моей квартире.
 
 
Не помню конкретно,
о чём был наш диалог,
лишь припоминаю отдельные фразы:
 
 
Лазурный берег…
 
 
Монмартр…
 
 
И кажется, что-то о маленькой даче…
 
 
О будущей жизни, и об искусстве…
 
 
И даже о вере и браке…
 
 
О внезапно вспыхнувшей страсти…
 
 
О маленьких мелочах, жизненно важных…
 
 
И как-то внезапно, заговорили об интимных делах.
 
 
Наверное странно,
наивно и глупо,
но «постепенно»
переходило в «мгновенно»
и диалог перенёс нас
в иную реальность,
тела погружая
в мир ночи и белых простынь.
Диалоги за шторами
и мы в первозданном обличии,
тела извивались,
демонстрируя гибкость.
Белые простыни
мялись в сотом порыве
и тонкие руки,
словно сотканные
из шелковистых материй
переплетались, образуя суконный,
грубый и нежный —
узор выразительный.
Молочное женское тело
набирало багровый оттенок,
словно в пожаре горело
и трепетало от холодного ветра.
Словно бурным потоком
переливались две крови,
как две горные реки
сливались к истокам.
Сердца вырывались из-под груди,
они сливались в потоке любви,
они сходились, как заведённые наскоро часы
и замирали, как опрокинутые навзничь мечты.
Глубокий вдох
и протяжный выдох —
воздух осенний и зимний
сошлись между двух измерений.
Сошлись слова и материи,
будто сшитые по фирменному заказу,
будто изданные по императорскому указу
и будто созданные из единой ткани,
изготовленной, самим, – Господом Богом, заранее
и отданной, небесным Ангелам, на сохранение…
…Мои слова уходят в забвение
и наступает молчание…
 

16

 
Ночь прошла
и перелистнулась страница.
Ты как младенец купалась
в лучах утреннего солнца, а я упиваясь
наблюдал за этим эскизом.
Будь я портретистом,
так написал бы тебя на холсте,
но я поэт, и напишу в словах о тебе…
на стене.
Пусть останется здесь,
ведь стены и здания умеют хранить нашу память.
Пусть, если можно,
так вечно
сохранится чёрно-белое фото.
Пусть наши потомки
лицезреют твои оголённые ножки
и вчитываясь в мои строки,
всё чаще бы задавались вопросами.
Пусть, грянет ещё одна бестолковая революция
и пережжётся книга, дом и история,
но великое наше искусство
на месте пепла
вырастит в виде дуба,
и как океан разольётся
по всей необъятной планете,
и как кино воссоздастся
на выцветшей киноленте…
 
 
Дыхание твоё, так тонко
проходило
морозом
по моей коже…
Сердце твоё, так чутко
и плавно
и тихо
сливалось с трепетаньем листвы…
Казалось,
ты так и спала бы, уходя в постоянность,
но звон колокольни
пробрался в твои сонные мысли…
 

17

 
Месяц осенний…
Месяц октябрь…
Позади ночь,
и пара свиданий.
Жёлтая и багровая
осень, немного опавшая,
немного прохладная
и совсем немного дождливая.
Она не была фоновым изображением,
а становилась нашим полноценным отражением.
Она подталкивала нас на встречи
и словно каждый раз, обнимала нас за плечи.
Наверное, именно осень —
приобретала в этой истории главную роль,
но, а мы, как оказалось
только играли в любовь…
 
 
Месяц осенний…
Месяц октябрь…
Позади пятая ночь
и десяток свиданий.
Позади диалоги
под дубом и строки,
поселившиеся на страницах
и стенах (городских и домашних).
Позади вино,
игра в домино
и бокалы хрустальные,
в порыве разбившиеся на счастье.
Их осколки, позже
займут своё назначение тоже
и символом станут,
уходящей эпохи любовной.
 
 
Я помню наш разговор,
наш первый, состоявшийся спор…
Тогда звёзды гуляли и ветер плавно стихал,
будто бы этот самый момент ожидал,
когда я свой роковой стих дописал.
Как и прочие все стихи
я тебе его прочитал…
 
 
Что думаешь? Скажи…
О том, что было, есть, и будет, —
и на странице книги напиши,
оставив в ней знакомый ПостСкрипт.
Пока ещё моя свеча горит, но я не знаю,
о чём же завтрашний мой день сулит.
Мне остаётся только размышлять,
когда с косой нагрянет смерть.
 
 
Что думаешь? Скажи…
Хоть шёпотом
шепни,
хоть криком
прокричи,
проливая истину на оголенные тела,
горящие от чувств. Душа моя – твоя – раскалена!
Огонь здесь вовсе не при чём,
виновна лишь она одна во всём:
мы оба ею, оказались так больны,
и нет другой – обратной стороны.
 
 
И день один, сменяется другим,
безвольно становясь смертельным палачом.
И жизнь несправедливостью опьянена,
давно, исчезли истина и глубина.
Дурно, в безвестности пропасть,
так и о чувствах не узнав.
Ко мне прижмись,
и в сердце, как в зеркало вглядись,
пройдя рукой через рукав.
 
 
Как дрожь, как ток пройдись,
оставив на губах моих ожоги.
Себе позволю – их, я сохранить,
и на страницах книги будут жить, они
о том, что было, есть, и будет,
и что могло бы, может быть.
Скорей, ко мне прижмись,
и всё, о чем болит, —
мне расскажи…
 
 
Миг…, и ты стала настолько белее,
что кожа твоя – отражение
и алые капли вина
проходили по жилам,
проливались по венам,
скапливаясь в виде сгустка
у сердца, готового разлететься
и лететь в разные части света.
Я чувствовал, как агония
исходила от прозрачного тела.
И при всей твоей внутренней бури
ты замерла в полном молчании
и только спело налитые вишни
из рук твоих опадали
и на ладонях, свою терпкую кровь оставляли…
 
 
Всё замолчало…
Внутри потухло…
Вновь ветер завыл
и кадр, своей резкостью оживил.
В миг твоя агония стихла
и ты сошла, как с полотна,
собрав наскоро вещи
мне оставила лишь: «до встречи!»
 

18

 
Подошёл к концу октябрь,
покрылся воском мой канделябр.
Дни уходили в неиссякаемость
времени, тянущее за собой недосказанность:
слов, социальной значимости,
и места на карте
с отметкой о проживании;
о своём жизненном статусе.
Слова затихли,
уже неделю не писались стихи,
и кажется с момента последней встречи
прошли долгоиграющие дни…
Сегодня забыл поспать,
как и вчера, забыл поесть.
В желудке разыгралось обострение:
острое, режущее, ноющее
и жутко давящее в боку.
Боль, – разошлась не на шутку
по всему тракту…
Сейчас, перестал чувствовать руку.
Моё жалкое тело
с каждой секундой немело,
сливаясь с домашним интерьером —
невыносимо печальным.
Позабыл запах родной улицы
и звук шелеста осенней листвы.
Пыль въелась под кожу
и усталость поразила подкорку.
Излюбленные квадраты комнаты
становились невыносимо отвратны,
но в тоже время спасительными
от ошибки за окнами.
Верба в углу склонилась от затхлости
и Ангел опрокинул слезу.
А в дурной голове о тебе лишь мысли:
Как ты там? Сегодня холодно. Не стой на ветру.