Текст книги "Дневник поэта. Город & мысли…"

19

 
Уснул надолго.
Очнулся внезапно.
Месяц ноябрьский,
месяц последний…
Интеллигентный
и статный,
думающий
и поэтичный —
оказался преступником
собственной жизни,
собственных слов заключённым
в сырой и серой, больничной тюрьме.
Я не ума лишённый,
а от дней своих отречённый.
Я, потерявший шагов скорость,
прозябаю в клетке, как загнанный зверь.
Я, говорящий о вере и правде
в своём веку, лишён слов не по личной воле.
Я, желающий искренних чувств
не заслужил и взаимного взгляда.
В этом месте остаётся жить по предчувствию,
ночью гадая, когда настигнет земная кара.
И перечёркивать мысленно дни,
чтобы не потерять их последовательность,
прикидываться, что тебе нравятся застывшие щи
и молчаливая общественность,
которая день ото дня
от угла к углу склоняется
и при любых нуждах, смотря на тебя
улыбается.
Люди в белых халатах, их особенность —
не видеть, не слышать, не чувствовать
человека подлинность
и его намерений осознанность.
Их заключается деятельность —
за шиворот, и отключить
от мира, от мыслей, от дела
и выбросить без возврата
на прежнюю жизнь.
 
 
В окне решётчатом
горела тусклая звезда,
она как образ, мелом
писанная, погасшая мечта.
И дни летели облаком,
сливаясь с городским свинцом;
и пели птицы в унисон,
меня склоняя в забвенный сон.
 

20

 
Измаялся…
Измучился…
Истрепался…
Истосковался…
По городу, улице
и лицам прохожих,
по квартире
и днях непогожих.
По запаху двориков,
по бумажному шороху,
ночному сторожу,
дежурившего у ночных столбиков.
И признаюсь, истосковался
по глазам, в которых искал отражения;
по рукам, что нежнее нежного
и по коже, оттенка, – молочно-белого.
Желаю, вновь, раствориться в голосе,
раскрывающийся из аспектуальное
в выраженное
и обстоятельственное.
Соприкоснуться бы с рванным ритмом
и слетать до луны и обратно,
посвятить себя мучительным рифмам
и вернуть тебя, вместе с функцией «безвозвратно».
Но мне досталась никчёмная награда —
измерять недели шагами,
и думать, что где-то осталась отрада,
прогуливающаяся между двумя берегами.
 

21

 
По бетонным ступеням дома
ступает одна и другая нога,
я давно не слыхал отголоска,
уходящего в этажные небеса.
И не видел давно соседей,
пробегающих мимо меня,
что под звуки каких-то бредней
бегут от самих себя.
Я усталым иду до квартиры,
ватное тело за собой волоча,
ведь я знаю, что ждут пустые страницы
и погасшая внезапно свеча…
В квартире крохотной,
немного запыленной, —
звучит тишина
и спит темнота.
Гудит холодильник,
как междувагонный тамбур.
Пора бы устроить квартирник,
И развеять прошедший в моей жизни сумбур.
Но я замечаю знакомый запах,
обволакивающий тебя с головы до ног,
желанию конец – мат и шах
и он возвращает меня на порог.
 
 
На пороге конверт. В нём письмо:
 
 
Привет! И прости…
И кажется, всё решено…
Ты приходи.
Завтра вечером, в пять
я и мои гости будем тебя ждать.
Ты, пожалуйста, не молчи
и обид на меня не таи.
Видишь ли,
те стихи
довели меня до слезы,
а они не свойственны для моей черты.
Ты говорил о высокой и вечной любви,
но совсем не знаешь моей души…
а впрочем, я и сама не знаю
и от этого… вся в облаках летаю…
В моих предложениях многоточия,
видишь, мне не хочется точности,
мне нравятся авантюры и приключения —
они рождают во мне дух неустойчивости…
И зачем я об этом пишу?
Видимо снова, куда-то лечу…
Может по новой начать…
Привет… И прости…
Нет… оставлю как есть.
Извини, что пропала
не позвонила и не написала.
Времени не было…
Мы летали в Марокко,
а вчера вернулись с Бордо
и привезли с собою вино,
по этому случаю собираем друзей
и ты значишься, среди званных гостей.
Так и хочется, тебе всё рассказать
и осеннюю Францию тебе показать.
Хватит, мой милый, в этой глуши серчать,
пора и другой мир узнавать…
Мой дом у красной кирпичной стены,
там башня у реки и мосты,
ориентируйся на громкие песни
(у нас поют их до самой ночи).
Ты, пожалуйста, приходи
и обид на меня не таи.
Завтра вечером, в пять
будем тебя ждать…
 

22

 
Без пятнадцати пять —
мимо старый кирпичный дом.
Пройдут минут пять
и до башни дойду за углом.
Ещё пару шагов
и пройду по мосту,
в голове напишу
строки стихов.
Без пяти минут пять —
музыканты играют джаз,
а прохожие абсурдно танцуют вальс,
словно время возвращая вспять.
За перекрёстком стена —
по ней скользит тень,
уходящая вдаль
и нет ей конца.
Без трёх минут пять —
дом, открываю дверь.
Не хватает двух минут до пяти
и ступеней, около десяти.
Шаг. И минуты
переходят в секунды.
Шаг. И стою пред тобою в обличие,
как человек, оказавшийся на книжной странице.
Вечер, на часах ровно пять
(я не посмел опоздать),
видите, перешагиваю порог,
добровольно склоняясь у ног,
по которым недавно
писал поэтический портрет,
получал любящий взгляд в ответ
и казалось, что и вечное право.
 
 
Но время расставляет
всё по каким-то своим местам
и твердит,
что так должно быть, идя по пятам.
Ты встретила взглядом
и объятием скомканным,
словно не было прошлого —
всё осталось заброшено…
Ты кидаешь слова,
стреляя на поражение,
пробивая душу и сердце.
Теперь уж картина ясна:
кольцо на безымянном пальце
с бриллиантом в два карата
и силуэт мужской, как грозная стена
обосновался на твоём плече.
Вы познакомились с ним
на самой высокой точке Парижа.
Он показал вам юг
и беззаботный режим.
Через пару недель вы «жена»,
он «муж»
впереди Марокко
и берег Бордо.
Жизнь приобретает —
сказочный мотив.
Он к вашим ногам —
морской прилив.
Я пишу стихи на стене
и слушаю старый винил,
живу в скромной квартире;
и сам себе, свою жизнь сочинил…
 

23

 
В вальсе нежно, но смешно,
пахло всюду алкоголем.
Ложь и дым, оно —
вам не станет морем.
Вы смеётесь
и вам всё равно,
а у меня теперь
всё мертво.
В богемской рапсодии
вы вписываетесь в сюжетные линии,
я же напротив – антигерой,
случайно попавший
в сценарий.
 
 
Смех и возгласы
переходили по кругу.
Танцы под громкую музыку
разливали пьяные ритмы.
Мне хотелось скрыться,
сбежать, уйти в сон и забыться,
было тошно
и невыносимо душно.
Бесконечная смена позиций,
переходящие объятия и поцелуи,
будто достоин каждый
твоей, так называемой, – любви.
Пропала натура тонкая, пропал эскиз,
что воспевал в стихах;
а может я вовсе был впотьмах
и не видел попросту ваших глаз?
Нет, я обманут самим собой.
Нет вины вам, – это моя боль.
Признаюсь, что потерял цель,
следуя за судьбой…
И теперь остаётся лишь нажать на курок
и пустить себе пулю в больной висок…
или остаться и вызвать его на дуэль
и пусть случай определит этот день…
Нет, нет, достаточно унижений,
думаю… надо просто уйти,
собрать волю в кулак, распрощаться, забыть
и сжечь, сжечь
все стихи…
 
 
Словно напророчил своими устами —
танцы потухли,
музыка —
стихла…
нависла мерзкая тишина,
затем голоса, голоса
и откуда-то полились отрывки
и до чёртиков знакомые строки…
Это был голос ваш…
Это были мои стихи
из пожелтевшей тетрадки,
что подарил я для вас,
там были и вечера
и зарисовки вашего сна
и признания мои в любви
и по старо-арбатской, наши прогулки.
Наши все встречи,
поцелуи и ночи до дрожи,
и прочее, прочее, прочих —
написалось на этих страницах.
Вас поглотила, какая-то мнимая страсть,
подбивающая на несоответственную скорость
чтения моей, как кто-то выразился, фаталисткой поэзии,
глупой и смешной словесности.
Молния разрывала меня на части,
кровь становилась настолько горячей,
что я чувствовал, как моё лицо и руки
обжигались каждой каплей.
Боль невыносимо сдавливала
голову и сжимало бешенное сердце,
ещё хоть несколько слов, мгновение
и конец этого действия.
Но публика жаждала продолжения,
а ваш названный муж захлёбывался от смеха,
для него же, конечно, – это всего лишь потеха,
не имеющая никакого жизненного значения.
Я мог бы вызвать его на дуэль,
но этот поступок нынче
не вписывается в сегодняшний день,
да и за честь, принимают иное…
Плачет пуля по вам
меж рёбер, но увы,
вы
относитесь к подлецам,
и лучше оставлю вас, чтобы и мне
не уподобиться вашей участи…
 

24

Диалог с Пушкиным…

 
Я ушёл,
и покинул
ту злополучную ночь,
забрав собственную тень.
Думаю,
а впрочем, и к счастью,
что моё теневое отсутствие
останется незамеченным, скрывшись в небытие.
 
 
Друг мой, Пушкин…
 
 
Такой странный —
этот двадцать первый век,
излишне современен и глуп,
до отвратности просто груб, он
потерянный дух
столетия прошлых
дней.
Он приемник идей —
нарциссизма и брани,
воспитанный на красной
энциклопедии,
основанной на истории
без истинной реалии.
Может вы мне дадите ответы,
на не дающие мне покоя, вопросы:
где скрывается нынче правда
и есть ли любовь и живая душа
или всё это только бредни
и бродячие речи
с отсутствием чувственной этики?
Если знаете, расскажите
в какой точке на карте мира
по улицам гуляет вера —
в существование истинное.
Где живёт человек,
верный друг,
способный честно сказать
и своё слово до гроба сдержать?
Вы только вдумайтесь…
сколько войн, предательств и лжи —
земля состоит из костей и крови.
Врознь
идут человеки,
роняют остатки,
разрушают истории
и только ветер сдувает пылинки.
Боже! Земля содрогается,
кричит и сжимается;
сгущается небо
над миром из пепла.
 

25

 
Звёзды мерцали…
Тёплый свет фонарей вдоль аллеи
обволакивал два силуэта —
это были с разных времён, два поэта.
 
 
Пушкин внимательно выслушал
и воспрянул
во всей широте,
во всей своей тонкой натуре.
Обвёл меня взглядом,
как паром,
и тихо устами
стал молвить стихами:
– Друг мой, я не Бог,
не пророк,
и не смогу дать ответы
на терзающие твою душу вопросы.
Я такой же поэт, как и ты
и погиб от своей глупой вины,
лишив себя жизни
и вечной любви…
Ты прими этот век, он совсем не виновен…
Он —
материя тонкая,
мы
люди —
проблема глобальная.
Но даже век нарциссизма
достоин права
на существование
и канонов произрастание.
Восприми таковым,
но сам, прошу, оставайся самим:
вот перо, вот страницы, иди и пиши
не сбивайся с пути…
пиши и
иди…
 
 
И так закончилась наша встреча,
подошёл к финалу диалог с поэтом.
Луна склонилась над крышей дома,
туман закрутился искусственным пируэтом.
Пара фраз на прощание
и дружеский хлопок по плечу,
он оставил после себя надежду
и отдаляясь канул в тумане.
Следом потухли фонарные столбы
поочерёдно, вдоль старо-арбатской
и нету иной тропы,
кроме той, что идёт по мостовой.
Вот красная стена,
и музыканты, как ты говорила, поют до утра.
Вот дом, там горит окно,
в последний раз пройду мимо него.
Вот двор и скамья,
здесь я читал тебе стихи под луной
и мечтал, что моя стезя
обретёт путь другой.
Вот бар на старо-арбатской,
расположившийся в мансардной,
вот крыша бара, и те самые звёзды,
смотря на них, мы верили в любовь, но это, – были лишь грёзы.
Вот мой дом и двадцать четыре ступени
до деревянной, узорчатой двери.
Вот квартира моя и стена,
а на ней слова, слова, слова…
 

26

 
В квартире крохотной,
немного старенькой,
пахнет лекарствами,
а на фоне Вертинский
приятно шипящий, —
в пол тона поющий,
увлекался стихами.
В квартире уютной,
но одинокой,
посреди тишины ночной —
горел канделябр,
гудел холодильник,
как междувагонный тамбур,
приглушавший звук
печатной машинки;
на бумаге автор,
воспоминаниям отдавшись
записывал мысли…
 

Послесловие

 
Что есть любовь,
и кто есть Бог?
Завет так гласит, между строк и стихов:
Бог, есть любовь,
и любовь, есть Бог…
Простые слова,
а на деле заветные тайны
в познании сущности
для человека высокого.
Статус здесь – сплошная никчёмность,
духовная нравственность, вот она истина.
Где же скрывается нынче и прежде —
любовь настоящая, любовь первозданная?
В пламени остром и раскалённом,
в искрах, летящих по небу и свету,
стремящихся ввысь, но погасших в болоте?
Где же скрывается нынче и прежде —
Бог настоящий, Бог первозданный?
В небе далёком, средь облаков парящих,
иль на земле, среди живых и мёртвых?
Просто шагавших, просто живущих,
просто сказавших, просто толкнувших,
не просто, однако, в тяжкое бремя.
Ближних своих возлюби и прости,
дальних, осмелься, и отпусти.
Все мы шагаем и все говорим,
кто его знает:
Кому быть и не быть?
И быть ли вообще, или не быть?
 
 
И пусть мы говорим на разных языках:
на русском, на английском, на французском.
И пусть мы жили в разных временах,
но все пытаемся сказать о важном…
о личном, о недосягаемом, прекрасном,
иль о себе, иль для другого
мы ищем сходство в разном,
в пустом, единообразном,
но для кого-то —
это тоже важно.
Мы, словом, раним,
без сожалений жизни отнимаем,
нахально, души, вынимаем,
сердца сжимаем.
И сколько войн
и потрясений нужно,
в земле пробоин,
чтобы открыть «наружно»?
Мы разделяем мир
и сталкиваемся лбами,
а ведь, по сути, – каждый сотворим
под Божьими венцами.
Перипетия наших строк
и каждому дорога,
мы все по-разному идём,
переходя порок.
Мы строим небоскрёбы
выше
небесной синевы,
а сами только ниже
и глубже
уходим до земли.
И что же человеку нужно знать,
чтоб научиться искренне любить,
не убивать
и с праведною ролью жить?
Мы где-то можем вытерпеть,
недосказать, самим сгореть,
но сохранить,
или оставить
и забыть
и дать
живому умереть…
Мы в беготне
без целесообразности кричим,
а кто-то в это время в тишине
от боли увядает,
моля о помощи кричит,
но мы проходим мимо и молчим.
Мы можем радостно смеяться,
вместо того, чтобы разорваться;
мы можем по течению идти
и дни,
пусть, всего лишь числа,
но каждого из нас
ждёт
финальная страница.
Мы дочери и сыновья
отца и матери
мы сотворения
Божьи,
а значит все равны
и одинаково грешны.
Остановись,
вглядись,
там видишь —
это вечность…
 

2022г.,2023г.

***

 
Бежит трамвай от городской суеты —
по рельсам вдаль.
Идут пешеходы, словно творцы —
по тропинкам в ночь.
Город дышит, чувствует, пишет —
оставляет себя в сердцах.
И поэт где-то бредёт —
записывая город и мысли, на страницах
своего дневника…
 

Данила Шумков, Екатеринбург