Текст книги "По ту сторону озера"

Зима

Глава 1
Начало конца

Моё имя могло бы остаться тайной, если бы не явная необходимость его обозначить для представления о том, каким образом меня называли другие люди. Однако «Что значит имя? Роза пахнет розой. Хоть розой назови её, хоть нет». Именно так, припоминаю, писал Шекспир.

Виктория или как ласково называла меня моя младшая сестра, да и вся остальная часть семьи, «Тори».

Когда вас просят рассказать о своем детстве, вам, скорее всего, приходит в голову ваше самое первое детское воспоминание. Это может быть поездка на море с вашими родителями, катание на качелях на детской площадке или поход в лес с дедушкой. Это может быть, что угодно. Воспоминание приходит в вашу голову неожиданно и оставляет самый глубокий отпечаток в закромах души.

Детская память – удивительная штука. Она просыпается у каждого по-разному и запечатывает своё.

Мне было три года. Я помню лицо своей крёстной. Её звали Елена и на её лице была улыбка, когда та протягивала ко мне руки. Я помню ощущение теплой воды и махрового полотенца на своей спине. Чистые капли на лице, маленьких ручках и ножках. Я смутно припоминаю лицо священника, но он показался мне взрослым мужчиной с седой бородой.

Я краем глаза могла видеть свою мать. Я внутренне ощущала её позади себя. Мне не было страшно. Я не боялась людей вокруг себя. Мне не казалось, что происходит что-то неправильное или пугающее. Я была в безопасности и самое приятное заключалось в том, что я ощущала радость.

Моё самое первое детское воспоминание – это крещение. Прозаично звучит, не так ли? Я не стараюсь сейчас что-то придумывать.

Свет был повсюду. Я знаю то место, где это было. Небольшой светлый собор Святой Екатерины. Помню наизусть всё его убранство. Когда я закрываю глаза, я могу видеть его вход, мраморный пол, изображения апостолов на небосводе под куполом.

Я не имею понятия о том, зачем я пришла в этом мир и какова моя миссия на земле. Мне сложно подобрать слова, чтобы объяснить с возрастом, что я считаю смыслом жизни. Однако в те годы моим смыслом было стоять в середине той церквушки и глядеть под купол, надеясь на то, что вдруг в резные окна заглянет солнце. И я считала, что это Бог. Знаете, я до сих пор так считаю. Он везде. Куда бы мы не посмотрели, где бы мы ни оказались. Он рядом.

Я рада, что моя мама выбрала тот собор для моих крестин.

Говорят, крещение – это омовение от первородного греха, снятие его с твоего тела до того, как ты его совершишь. Это второе рождение, которое, несомненно, несравнимо ни с чем. Однако намного позже я прочитала, что можно креститься не только водой, но и Святым Духом. Я была поражена, как же это? Перечитала заново написанное.

«Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие»

Евангелие от Иоанна 3:3

Позже я поняла, конечно, что как водой, мы омываем тело, так и когда Дух Святой сходит на нас, мы омываем нашу душу. Это происходит одновременно.

Я знаю, множества историй, когда люди крестились в очень зрелом возрасте. Пережившие многочисленные трудности, болезни, утраты. Они приходили и принимали святое Крещение. И мне так становится грустно от того, что я не знаю всех историй, с которыми эти души приходят каждый год. О, как бы я хотела знать.

Я рада, что была крещена в раннем возрасте, но без сомнения, если бы могла креститься в сознательном, то вошла бы в воду, не замедляя шаг.

Я любила читать толстые книги, которые бы затягивали полностью всю меня своим сюжетом, а также имела удовольствие увлекаться поэзией. Для молодой девушки подобные увлечения кажутся похвальными, если она не собирается заниматься в жизни чем-то более серьезным и внушительным. Однако так как моя мать имела большое количество предрассудков по поводу умственных способностей лиц женского пола, она четко и ясно обозначала свою позицию, касающуюся того, что девочки не имеют явных талантов к точным наукам. К тому же, у них отсутствует технический склад ума, что охотно приветствуется у мальчиков. Поэтому, справедливо было бы сказать, что чтение было в пору размеру моей черепной коробки.

Когда я смотрела на себя в зеркало, то видела стройную девушку с темными длинными волосами и почти черным глазами, в которых не было видно дна. Знакомых и друзей нашей семьи довольно-таки часто поражало столь большое различие во внешности между двумя сестрами, когда одна из них напоминала белый день в лице Даны, вторая же представлялась черной ночью в лице меня.

Я находила наше внешнее несоответствие по внешним факторам крайне малозначительным и считала это совместной особенностью. Благодаря неповторимым признакам, мы с сестрой всегда производили неизгладимое приятное впечатление на окружающих.

Что касалось моей жизнедеятельности, то я была весьма апатичным человеком в описываемое мною время. Долгие часы любила лежать в тёплой и мягкой кровати. Если же приходилось проводить время с друзьями в кафе, то я постоянно сидела в телефоне. Когда они спрашивали меня о чем-то я, конечно, подавала признаки жизни, но всё равно вела себя достаточно отстраненно.

После того как, я окончила школу, решение отложить дальнейшую учебу ради помощи матери и сестре не вызывало у меня никаких сомнений. Однако желание учиться у меня вовсе не пропало. Я всё еще продолжала тешить себя надеждами, что однажды смогу поступить в университет ради дальнейшего саморазвития, пока сама подрабатывала в кофейне. Подобная работа приносила мне радость в какой-то степени, но только из-за того, что кофейня находилась рядом с домом и я могла выделять время на сон чуть больше, чем другие сотрудники для того, чтобы прийти в себя после длинных смен.

Дана принимала все нужные лекарства, за приемом которых я следила так же строго, как и мама. Я расписывала время приема и необходимое количество раз принятия таблеток на листочке, прицепив его к холодильнику. Сейчас шёл в действие арипипразол.

Это лекарственное средство действовало на неё с переменным успехом. Иногда Дана говорила, что сердце у неё стучит словно бешеное. Из-за этого она не может больше спокойно спать.

«Я слышу его через свою кожу. Оно как будто часы на старой башне. Всё тикает и тикает».

Время от времени «выходки» Даны, как их небрежно называла мать, переставали пугать меня. Она прекращала видеть затейливые образы и ненадолго становилась снова нормальной. Но что на самом деле, значит, быть нормальной и смогла ли бы она снова ею стать? Ответ лежал на поверхности.

Лето было относительно спокойным временем года перед тем, как события в нашей семье стали разворачиваться не самым лучшим образом. Здесь стоит упомянуть главное слово «относительно». Ведь я работала действительно много и домой забегала изредка лишь для того, чтобы поспать.

Дана заканчивала очередной учебный год, а время с друзьями стала проводить в разы меньше. Кажется, что к тому лету, у неё вообще не осталось больше друзей. Иногда, приходя домой, я находила её совершенно одну в ванной комнате.

– Ты так и будешь здесь сидеть? – спросила я, облокотившись о стену.

– Мне здесь хорошо.

– Может на улицу выйдешь? Сходим вместе в магазин, посмотрим какие-нибудь вещи.

– Я не хочу в магазин.

– А чего ты хочешь?

– Посидеть в ванне.

Я могла бы сказать, что Дана ведет себя просто как упрямый подросток, если бы она только не сидела в чугунной ванне, полностью наполненной водой, в домашней одежде со своим телефоном в левой руке.

– Ты испортишь вещи.

– Серьезно?

– Да. Или замкнет тут что-нибудь. Вода и электроприборы – это очень плохая совместимость, знаешь ли.

– Без тебя не знала.

Её поведение становилось странным и местами даже грубым, а она производила впечатление отстраненной и тихой, одним словом, закрытой личности.

Если мы даже и выбирались семьей в торговый центр, то младшая сестра просто могла смотреть на связку бананов в продуктовом отделе в течение минут десяти. Вокруг проходили люди, обращая на неё своё внимание и перешептываясь между собой.

– Ты на что смотришь? Других пугаешь, – шикала я, потянув её за рукав.

– Как они могут есть это?

– А что не так с бананами?

– Они же все червивые. Видишь, по ним ползают жуки.

Я взглянула на фрукты, которые были абсолютно чистыми и расстраивалась из-за сестры ещё больше.

– Там ничего такого нет. Они свежие.

– Да где они свежие, Тори?!

Переубедить её было невозможно, как и разумно и адекватно разговаривать. Она видела, то, что видела или хотела видеть. По крайне мере, я всегда старалась убедить себя в том, что Дана не выбирала для себя подобной участи.

Определенные случаи приходилось скрывать от матери, так как я не хотела, чтобы сестре увеличивали дозу медикаментов, иначе она бы совсем оторвалась от реальности.

Одним теплым деньком, когда я вернулась с работы, Дана стояла на кухне напротив холодильника, уперев руки в боки с недовольным лицом.

– Так ты мне дашь открыть холодильник? – серьезно спросила она. – Что значит, нет!? Я хочу этот чертов йогурт!

– С кем ты говоришь?

Я стояла в проходе, держа сумку, в которой была уже новая порция таблеток, прописанных психиатром.

– Ни с кем!

Дана поспешила выйти из кухни через гостиную.

– Я только что могла лицезреть, как ты злишься на наш холодильник!

– Тебе показалось.

– У меня не настолько плохое зрение!

– А стоило бы провериться.

– Тебе старое лекарство не помогает.

– Помогает.

– Кто был в этот раз?

– Кто был, кто?

– Кто не дал тебе добраться до йогурта?

Дана молчала на протяжение нескольких секунд, а потом еле слышно произнесла:

– Лея.

– Кто такая Лея?

– Девчонка с цветами в волосах. Она любит диетические йогурты также, как и я. Но вот сучка! Не позволяет мне съесть хотя бы один!

Я решила ничего ей не отвечать, опустив глаза в пол. Моя сумка тянула меня вниз к ламинату.

– Что? – сестра выглядела раздраженной.

– Не говори с ней.

– Прикажешь мне просто молчать?

– Да!

– Это не поможет.

– Может если ты не захочешь с ними общаться или видеть их, или просто перестанешь их замечать, они уйдут!

– Ты разве перестаешь замечать своё родимое пятно на правой руке, когда моешься?

– Это совсем другое!

– Мои бредни.

– Какие бредни?

– Да, Тори, бредни.

– Что? О чем ты говоришь?

– Я знаю, как вы их называете с мамой и не могу их не замечать.

– Мы их так не называем!

– Они мои родимые пятна.

– Мы их так не называем!

– Я бы с удовольствием была бы такой, как ты. Увы.

– Я не хотела ссориться!

– Тогда не спрашивай меня больше. Ни о чем.

– Я не могу это просто игнорировать.

– Тогда помолись обо мне ещё раз.

Алогия проявлялась местами. В какие-то дни, она разговаривала со мной, в какие-то молчала как рыба. Случай с холодильником один из малочисленных, когда она выдавливала из себя длинные предложения. Однако могу вас обрадовать данный побочный эффект в дальнейшем не проявлялся столь сильно. Ему даже посчастливилось исчезнуть в дальнейшем из жизни сестры.

«Помолись обо мне ещё раз» не была просьбой о том, чтобы я действительно это сделала, а служило собой лишь саркастическим высказыванием. Больной темой для нас обоих являлась вера в Бога.

Я часто молилась. Утром, когда уходила в школу, теперь на работу, и вечером перед сном. Я закрывала дверь комнаты, включала светодиодные свечи и смотрела на единственное изображение Иисуса Христа. У меня был собственный угол, где я создала себе алтарь поклонения: небольшая фигурка Девы Марии стояла неподвижно в своем очарование, духовные книги лежали стопками, была проведена подсветка под столом, излучавшая ярко синий цвет; светлая скатерть, покрывавшая стол; деревянный крест, подаренный мне на восьмое день рождение.

Мы не росли в семье религиозных фанатиков, так как мать никогда не была склонна к вере или духовным практикам, однако это касалось не всех членов семьи. Стоит лишь упомянуть, что наш отец являлся регентом церковного хора в одном из соборов города, в котором мы жили. Профессия хоть и не приносила большого достатка и подразумевала ненормированный рабочий день, однако многие прихожане уважали моего отца и часто обращались к нему за советом в трудных жизненных ситуациях.

Мне нравилось ходить на мессы. Мне доставляло удовольствие слышать, как сквозь тишину проступают голоса ангелов. Хоть где-то на земле люди могли встретить надежду на спасение. Я питалась ощущением безграничного пространства храма, холодного мрамора, горящих свеч, приглушенных шагов сестер милосердия, шелеста нот, еле заметного колыхания одежд священнослужителей.

Может тогда смысл жизнь и обрел тот самый смысл, о котором все говорят, когда папа предложил мне дружбу с Иисусом?

– Новый друг?

– Да. Он будет тебе во всём помогать, если ты будешь просить его тебе помочь.

– А что я должна буду дать ему взамен?

– Ничего. Он будет любить тебя безвозмездно.

– А так бывает?

– С Ним, да.

Отец считал себя мессией, я считала его просто забавным. Он верил, что делает доброе дело.

По правде говоря, у меня вряд ли найдутся слова, чтобы описать те чувства, который испытывает певчий, пребывая на клиросе. Мы называли это служением. Служением для прославления истинного Бога.

Мы собирались все в одном месте – женщины поправляют юбки, мужчины встают на верхние ряды, дети двигают пюпитры и ставят ноты, на которых, возможно, написаны самые важные слова, которые мы когда-либо произнесем в нашей жизни.

Обычно, мы с сестрой пели в детском хоре, но иногда нас заносило и в смешанный.

Я стояла за двумя взрослыми женщинами и мой взгляд переходил с одного лица на другое и мне казалось, мы все понимаем важность этого момента, этой минуты. Так происходило каждую литургию.

Ухо настраивалось на звенящую тишину. Все люди стояли в ожидании.

«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

Мы пели «Аминь» и мы знали, что так оно и есть.

Служба начиналась ещё до того, как прихожане собирались в храм, и я каждый раз видела, как пространство заполняется новыми людьми. Мне невольно становилось интересно, каким образом все они попали сюда. Конечно, в переносном смысле. Я оглядывала небольшую толпу взглядом и в мою голову приходило осознание, что я буду петь для них.

Папа говорил, что мы должны нести слово Божье. Песнопения – это не просто ноты. Это прежде всего слово, которое отзывается в сердцах десятка прихожан. Под наши голоса люди молятся. Не бывает так, чтобы солировал лишь один голос. Такого не может быть. Есть только то время, когда десятки сопрано, альтов, теноров и басов сливаются в единый.

И вы слышите его, заходя в храм, церковь или собор. Вы слышите его, как хор ангелов. Как призыв. Нечто чистое. Неземное. Вы чувствуете это?

И я почувствовала это. Ещё давным-давно. Голос церковного хора, который будто звал меня войти внутрь, всё глубже, под купол, словно это самое важное место на всей земле. Словно именно там сходит благословение самого Господа. Ты не можешь противоречить этому голосу. Он зовет тебя.

Я помню, как стояла в большом соборе в раннем детстве. Я не видела тех людей, что поют мне, но я ощутила, как их голоса помогли мне ощутить Божье присутствие. Я видела себя такой маленькой по сравнению с теми высокими стенами и мощными колоннами, которые уходили далеко ввысь, но мне не было страшно. С каждым вздохом я могла ощущать, как моя душа открывает глаза из вне моего тела и смотрит на всё вокруг совершенно новым взглядом. Это и было начало.

Однако Дана относилась к этому скорее негативно. В детстве мы вдвоем пели в церковном хоре. Рождество и Пасха занимали огромное место в моем сердце. Рождество было замечательным не потому, что я ждала Санта-Клауса и подарков, как многие дети во всём мире. Пасха не была столь долгожданной только, потому что я желала съесть шоколадного зайца или покрасить яйца. Рождество было прекрасным, потому что родился спаситель, но главное, что он не просто родился на этом свете, а родился именно в моём сердце. Пасха была столь близка моей душе не только из-за того, что Иисус воскрес, победив зло всего мира, но и потому что и я обрела надежду на свое собственное спасение.

Сестра считала это ерундой. Однако так было не всегда.

Когда папы не стало, вся церковная тематика стала вызывать у неё только негатив и сплошной нигилизм.

«Я больше не пойду в храм, понятно?!»

«Мне там не нравится!»

«Я сыта этим всем по горло!»

«Какой смысл?!»

«Мне не нужен ваш Бог!»

Отрицание перешло в безразличие, но она продолжала оставаться моей младшей сестрой, которую я всё также любила, как раньше. Даже подобное отношение не могло изменить моего обожания к ней.

Повезло, что Дана вообще окончила учебный год без каких-либо последствий, однако я знала, что ей не становится лучше, так как улучшений не было заметно.

Когда мы спрашивали врача о причинах возникновения данного заболевания, тот объяснял, что существует множество теорий, почему эта болезнь появилась у того или иного человека: наследственность, нарушение медиаторов головного мозга, влияние окружающей среды, общества, последствия определенной стрессовой ситуации. Причин может быть множество. Никто от этого не застрахован и это может случиться с любым человеком.

Ступор, который находил на Дану, выливался в нечто плохое. Несколько раз сестра разбивала от страха стекла в ванной, поэтому мы прекратили их менять на новые. В зеркалах она могла видеть искажающиеся образы тех или иных людей, поэтому, чтобы оградить её от сильного стресса, зеркала в нашем доме в местах общего пользования оказались под запретом.

«В этих зеркалах живет зло».

Доктор Гордон, на первых порах, ведущий лечение Даны, рассказывал, что чаще всего человек начинает болеть шизофренией в молодом возрасте. В среднем этот возраст колеблется от семнадцати до двадцати лет. У женщин данное заболевание, считается, протекает тяжелее, чем у мужчин.

Чем больше мама слушала доктора Гордона, тем больше опускались её плечи в кресле, в котором она сидела.

И в один день, мать вызвала меня на кухню на весьма серьезный разговор.

– Хотите пожить у Елены? – спросила она, не поднимая на меня глаз.

– Не поняла? Ты отсылаешь нас к тёте? Это шутка какая-то?

– Я подумала, что так будет лучше.

– В каком это месте так будет лучше?

– Там, где живет Елена, много природы и красивых мест. Это пойдет Дане на пользу. Свежий воздух, деревья, лес.

– Скажи мне, пожалуйста, при чем здесь тогда я?

– Ты можешь там за ней присмотреть.

– Мне нужны деньги. Я закончила школу два года назад и мне надо иметь средства, чтобы как-то двигаться дальше.

– В городке есть рестораны, в которые ты сможешь устроиться и подзаработать.

– Нет, спасибо, я лучше останусь здесь. Я всю жизнь прожила с Даной. Я хочу попробовать устроить свою личную жизнь в таком случае. Мне интересно, как сестра закончит школу? Зачем нужен этот непонятный переезд в последний учебный год?

– Я не вижу причин, почему мое предложение у тебя вызывает такое недоумение. Это же не глушь, Тори, там есть несколько школ. Я уже присмотрела ей хорошее место.

– И её примут с её диагнозом? Я просто не очень хорошо в этом разбираюсь.

– Там нет никаких особенных противопоказаний. Можешь не беспокоиться. Она в ремиссии.

– Какой ещё ремиссии? Разве уместен сейчас этот термин? И разве ей это нужно? К чему такая спешка?

– Ты видела табели успеваемости своей сестры?

– А что там?

– Одни из самых низких баллов за все классы. Она просто ничего не слушает на уроках. После выпускного класса, я даже не знаю, поступит ли она в колледж. Повезет, если ли вообще закончит школу.

– Я тоже не пошла в колледж.

– Тебе не стоит сравнивать себя и свою сестру. Быть честной, я всегда думала, что факультет искусств или журналистики это то, чего ты так сильно хотела.

– Я не думаю, что это прокормило бы меня в дальнейшем.

– Полагаю, так должны говорить, наоборот, родители своим детям.

– Видимо, я стала разумней. Это лишь очередной этап взросления.

– Но ты же любишь поэзию.

– Как и ты оладья.

– Значит, ты не поедешь с Даной?

– Нет, спасибо. Я всё ещё считаю эту идею абсурдной… Ты никогда не говоришь мне, в чем истинная причина твоих действий. Ты устала от нас?

– Не в этом дело.

– Даже, если за Даной будет присматривать Елена, то зачем же я буду там нужна?

– Я надеюсь, что она присмотрит за ней, но я не могу на 100 % быть в этом уверена.

– Она же приезжала к нам на прошлые каникулы. Она видела, как ведет себя Дана. Елена точно справится.

– Ты так считаешь?

– Дана не кидается на людей. Что-то слышит и всё. Не думаю, что она опасна. Она принимала столько лекарств, что я на её месте, если б смотрела на стену, видела бы только стену.

Я не могла рассказывать маме все инциденты, которые происходили тогда, когда захлопывалась входная дверь и она уходила на работу. Это была моя защита, которую я хотела обеспечить младшей сестре.

– Мне просто интересно, что ты больше не хочешь быть с ней рядом, – проговорила мать.

– Дело не в этом. Дана мне близка, но к чему такие перемены? Какие-то необдуманные скоропостижные решения, о которых ты можешь потом пожалеть. Она здесь вроде как под нашим присмотром, а также контролем врачей.

– Я не хочу, чтобы её состояние ухудшалось.

– А вдали от семьи ей должно стать лучше?

– Я еще раз пообщалась с доктором Гордоном. Ты знаешь, что городское население более подвержено шизофрении, чем те, кто живёт за городом в силу большей информационной нагрузки?

– Мне кажется, что не надо быть врачом, чтобы это понимать.

– Я не отказываюсь от неё. Многие на моем месте бы поступили бы по-другому.

– Так ты доказываешь себе, что ты хорошая мать?

– Надо как-то жить дальше. Менять препараты, подбирать терапию, сменить окружение.

– Я не могу поверить, эти слова говорит мне моя мать?

– Ты бы никогда не захотела оказаться на моем месте.

– Я против того, чтобы Дана уезжала за несколько сотен километров, хоть и под присмотром наших родственников.

Я не успела договорить, как услышала знакомый голос позади себя.

– Я не против.

Оказалось, что Дана слышала содержание всего разговора от начала до конца. Все неподкрепленные аргументами доводы моей матери, что кажутся абсурдными.

– Если ты хочешь от меня избавиться, то пожалуйста, если так всем будет лучше.

– Дана, это не то, что мы имели в виду.

– Не вмешивай сюда, Тори. Она действительно права. Я не младенец, за которым нужен постоянный уход. Я тебе не нужна такая, какая есть, потому что приношу слишком много проблем.

– Это не то, что я имела в виду. Ты слишком преувеличиваешь, – вступилась в разговор мама.

– А что ты, черт возьми, тогда имела в виду?

– В этом городе ты несчастна.

– Я вполне себе счастлива!

– Проводя все свои дни в ванне до трёх часов ночи? Я не хочу даже это слышать, Дана!

– Как переезд должен мне помочь? Что ты несешь? Ты сама себя слышишь?

– Тори, скажи ей!

– Она думает, что смена обстановки пойдет тебе на пользу. Здесь и правда не лучшее место… – еле-еле промямлила я.

– Для меня, да?

Дана была в ярости. Я тоже не очень понимала, чем руководствуется мать. Раньше она была сверх авторитарной. Да, она не проводила с нами много времени. Мы были у себя сами на попечение, но она всегда контролировала нас, а тут она отпускает сразу обеих дочерей, да и специально просит одну из них с психическим расстройством удалиться подальше от себя.

Даже если мама и принимала какие-то решения, она не отходила от них. Может, она видела решение проблемы, но оно оставалось мне неизвестным. Я была уже совершеннолетней, но Дана ещё не достигла нужного возраста для принятия самостоятельных решений и её нестабильные переменчивые состояния не позволяли ей этого делать. Мама должна была заботиться о ней хотя бы всё остальное время. Как безрассудством, по-другому, назвать я это не могла.

– Елена знает, что ты собираешься меня к ней спихнуть? – спросила сестра.

– Моя сестра не против присмотреть за тобой. Там будет ещё и моя мать.

– Бабушка?

– Да, Дана. Твоя бабушка.

– А что ты скажешь, Виктория? – Я очень не любила, когда меня называли полным именем. Складывалось ощущение, что меня начинают отчитывать, – Ты согласна с ней? Я должна уехать?

– Я не думаю, что ты обязательно должна уезжать. Но если тебе не понравится там, ты вернешься.

– А мои друзья? Моя учеба?

– Дана… – снова вмешалась мать, – Ты едешь туда на всего один учебный год, не на всю жизнь.

– Сейчас идёт уже второй семестр!

– Ничего плохого не произойдет.

– Если мне исполнится восемнадцать в апреле, я имею право вернуться сюда, когда захочу. Ты нам всегда так говорила – делайте, что хотите, когда станете совершеннолетними.

– Да, можешь так поступить, но это не к чему.

– Отлично. Просто прекрасно. Хоть где-нибудь лишусь девственности без подглядывания своей матери!

– Дана!

Я продолжала пить черный чай и смотреть в потолок. Отношения между ними были испорчены. Я, одновременно, понимала и не понимала ни одну из них. Кто бросает своего ребенку, свою настолько уязвимую дочь в данный момент её жизни, когда та больше всего нуждается в твоей поддержке?

– Мам, может не надо этого делать. Станет только хуже, – подала я голос.

– Тори, замолчи уже, ладно? Без твоего мнения обойдусь. Я все-таки её родитель.

– Я ничего тебе такого не сказала.

– И не надо продолжать меня выводить. Мне и так достался один трудный подросток. Такое чудо, что ещё поискать надо.

– И в чем же я виновата?

– Продолжаешь поддерживать её, качать свои права.

– Что? Я просто пытаюсь защитить свою сестру, пытаюсь понять, как сделать так, чтобы она чувствовала себя лучше.

– От кого защищаешь? От собственной матери?

– Мам, с какого перепуга ты так взъелась?

– Не надо со мной так разговаривать, понятно?

Обсуждать дальше эту тему просто не имело смысла. Я понимала, что достучаться до собственной матери я просто не смогу. Злоба пульсировала у меня в венах.

Когда я вспоминала наше детство, я представляла, что наша мать – это я, а Дана – моя дочь.

«Помни, что у тебя всегда есть я, даже если ты совсем одна».

Раньше я говорила ей подобные слова, чтобы хоть как-то успокоить.

«Тори, я знаю. Это взаимно».

Прошло пару недель с отъезда Даны. Дом сразу же как-то заметно опустел. Мне стало заметно одиноко. Мы иногда переписывались с сестрой. Она присылала фотографии её темной комнаты со старым диваном и небольшим окном, в которой её поселила Елена. Дана писала, что от всей мебели воняет какой-то затхлостью, как будто её проварили в кастрюле несколько раз и нехотя отжали, поставив сюда разлагаться.

– В гостиной стоит диван в полосочку. Я ненавижу полоску.

– Ты всё ненавидишь.

– Да, а ещё жюльен, детей и голубей. Господи, я просто ненавижу голубей.

Не знаю, как из веселого жизнерадостного подростка, Дана превратилась в человека, который на всё на свете смотрит через черные очки. Может, это были последствия её видений. Они сделали её другой, но не за считанные месяцы, а в течение всего этого времени: от начала болезни до нынешнего момента.

Прошел солнечный сентябрь. Я звонила младшей сестре как минимум раз в неделю, но с каждой наступающей неделей разговоры становились всё короче и короче. Я продолжала работать в кофейне. Все мои друзья разъехались по колледжам. Остались только единицы и те были не рады своему текущему положению. Их ничего здесь больше не радовало. Мы больше не проводили время вместе. Всё стало в один момент не интересным и бессмысленным.

В октябре я узнала, что Дана завела кошку по имени Лея, как ту девочку, которую она видела рядом с нашим холодильником ещё совсем недавно. Новый класс её раздражал, ей было тяжело сосредоточиться на уроках, так как она постоянно вступала в конфронтации с другими учениками. И здесь происходило тоже самое, что и на старом месте.

Сестра ни с кем не общалась, а ученики отпускали колкие комментарии в её сторону, но у неё не было ни сил, ни времени, чтобы разглагольствовать о том, что с ней происходит и почему она так себя ведёт.

– Они конченые, Тори. Тут нечего обсуждать.

– Ты могла и отказаться.

– Это всё-таки лучше, чем сидеть с матерью в квартире.

– Я могу с ней поговорить, если ты этого захочешь.

– Если я останусь на второй год, мне будет плевать.

Я пыталась начать работать в качестве фрилансера, искала способы заработка в интернете, но позже осознала, что не являюсь настолько усидчивой в этом плане. Я хотела видеть результат быстро, а его всё не было. Возможность заработка таргетологом не приносила мне никакого удовольствия. Хотелось поскорее выключить ноутбук и лечь спать.

Я продолжала ходить в собор, молясь о том, чтобы нас всех ждало только лучшее; чтобы Дана нашла себе друга или подругу, который бы её смог поддержать в столь непростое для неё время; чтобы мама была здорова и не переживала по поводу своей работы; чтобы мне удалось найти, чем заняться в жизни.

Приходы стали редеть. Я обычно замечала, как на скамье молящихся сижу в одиночестве и читаю Библию в полной тишине. В основном это были мои выходные дни.

На работе у меня появился новый коллега по имени Маркус, который начал со мной заигрывать, но его ухаживания казались столь неуместными, в то время пока я занималась приготовлением кофе для гостей, хотя некоторые из его шуток иногда казались мне смешными.

– Может сходим куда-нибудь вместе на выходных? – спрашивал он.

– Прости, я немного занята.

– Ты всегда занята.

– Мне надо присмотреть за собакой. У неё блохи. Она капризничает.

– Могу с тобой сходить к ветеринару.

– Нет, это жуткое зрелище. Я лучше сама.

– А как зовут твою собаку?

– Эм… Тоби. У него очень много блох.

Лишь одной мне было известно, что никакой собаки у меня не было.

В ноябре я получила от Даны только картинку бездомного кота на дороге.

– Я взяла его себе.

– У тебя же и так есть уже кошка. А этот кот и вовсе уличный.

– Вот именно.

В декабре я получила только поздравления с Новым Годом и Рождеством. Но как мне показалось, что писала это уже не моя сестра, а кто-то за неё. Это было первое Рождество, которое заставило меня беспокоиться. Меня не покидало странное чувство, что происходит что-то, о чём я не была в курсе, чего я не знаю.

В январе я не получила ничего. Дана не отвечала на телефон, сообщения так и оставались непрочитанными.

Елену я волновала вопросами не очень часто из-за её напряженной работы медсестрой в местной больнице. Тетя часто выходила на ночные смены. Дома оставалась только бабушка Роуз и Дана, но и здесь мне казалось, что сестра начинала где-то пропадать. В основном, я заваливала родственницу потоком сообщений, которые выражали заинтересованность о их состоянии, но та отвечала, что у них всё нормально, всё в порядке и не о чем беспокоиться, пока не произошло следующее.

В один из вечеров Елена сама набрала мне.

– Привет, Тори, ты занята сейчас?

– Нет, сижу читаю. Как дела?

– У меня всё в норме. Дело в Дане.

Я отложила книгу в сторону.