Текст книги "Золотой киль"

– А мне что делать? – спросила Франческа.

– Можете нагружать тачку породой, которую мы будем выкапывать. Потом отвозите в сторону и разбрасывайте так, чтобы выглядело естественно. Морезе прав – мы не должны оставлять здесь груды камней.

Захватив фонарики, мы с Пьеро пошли искать бревна и нашли их там, где указал Курце. Я представил себе, как Курце, приезжая сюда каждые три-четыре года, мучился над проблемой, решить которую ему так и не удалось. Вероятно, он не раз прокручивал варианты раскопок и тратил часы на подбор бревен, подходящих для осуществления работы, которую, возможно, ему никогда не придется делать. Не удивительно, что он такой вспыльчивый.

Около часа мы потратили на переноску всех бревен, за это время Курце с Уокером прошли три фута завала. Темпы были хорошими, я бы даже сказал, более чем хорошими. Курце предупредил, что дальше работа пойдет медленнее, так как придется останавливаться и укреплять кровлю, а на это уйдет время.

Проход, который они пробивали в завале, был невелик – пять футов в высоту и два в ширину – как раз впору, чтобы пролез один человек. Потом Курце взялся сортировать бревна для крепежных работ, а мы с Пьеро помогали Франческе разбрасывать породу.

Курце оказался прав. Крепежные работы отнимали много времени, но были необходимы. Если бы верх завала рухнул, пришлось бы начинать все сначала, да и пострадать кто-нибудь мог.

Взошла луна, при ее свете стало легче разбрасывать породу, поэтому фары выключили, а Курце работал при свете лампы. Он никому не уступал место в завале, поэтому Уокер, Пьеро и я по очереди помогали ему, выволакивая из прохода камни. Еще через три часа проход с прочной кровлей прорезал завал уже на шесть футов, и тут мы решили, что пора сделать перерыв и подкрепиться.

Пьеро рассказал, что он чувствовал, когда я отбирал у него пистолет.

– Разозлился я страшно в тот момент. Не очень-то приятно, когда в тебя «пушкой» тычут!

– Пистолет был не заряжен.

– Да я понял и от этого еще больше разозлился. – Совершенно неожиданно Пьеро засмеялся. – Но теперь я думаю, что ты это здорово проделал. Без стрельбы как-то лучше.

Мы в это время стояли в стороне от завала, и я спросил:

– Франческа рассказала про Курце?

– Да. Я никогда об этом не думал. Помню, тогда, во время войны, я удивился, узнав, что Донато Ринальди нашли мертвым. Но мне и в голову не пришло, что кто-то мог его убить. Мы же все были друзьями.

Золото разрушает дружеские связи, подумал я, но мой слабый итальянский помешал мне выразить эту мысль. Вместо этого я спросил:

– Ты был там, скажи, мог Курце убить тех четверых?

– Харрисона он не мог убить, я сам видел, как тот погиб. В него стрелял немец, которого я пристрелил. Но остальных – Паркера, Корсо и Ринальди – Курце, пожалуй, мог убить. Он был таким человеком, который ни о чем другом не думал.

– Убить он мог, но убивал ли? – спросил я.

Пьеро пожал плечами:

– Кто же это может знать? Прошло столько лет, и свидетелей не осталось.

Обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла, так что мы вернулись к работе…

* * *

Курце торопливо заглатывал еду, чтобы поскорее отправиться в забой. При свете лампы глаза его ярко сверкали, он весь был во власти золота, ведь всего четыре фута отделяли его от сокровищ, которыми он бредил пятнадцать лет. Уокер пребывал в таком же состоянии – едва Курце зашевелился, как он вскочил на ноги, и они поспешили к завалу.

Пьеро и Франческа вели себя спокойно. Они ведь не видели золота. Франческа неторопливо закончила полуночную трапезу, собрала тарелки и отнесла их в машину.

Я сказал Пьеро:

– Странная женщина…

– Любой ребенок, выросший среди повстанцев, будет странным. У нее трудная жизнь.

Я осторожно спросил:

– Кажется, она несчастлива в браке?

Морезе сплюнул:

– Эстреноли – дегенерат.

– Зачем же она вышла за него?

– Жизнь «аристос» отличается от нашей. Брак по расчету – так многие думают. Но на самом деле это не так.

– Как тебя понимать?

Он взял предложенную мной сигарету.

– Знаешь, как коммунисты обошлись с ее отцом?

– Она говорила мне что-то.

– Позор. Он человек, настоящий человек, они недостойны лизать его ботинки. Теперь от него только оболочка осталась, больной сломленный старик. – Пьеро чиркнул спичкой, и огонь осветил его лицо. – Несправедливость способна убить жизнь в человеке, даже если он все еще ходит по улицам.

– А какое отношение это имеет к замужеству Франчески?

– Старик был против. Он знал породу Эстреноли. Но мадам настаивала. Видишь ли, молодой Эстреноли хотел ее. В нем говорила не любовь, только желание – мадам очень красивая женщина, – поэтому он и хотел ее, но получить не мог. Она знала об этом.

– Так почему, черт возьми, она вышла за него?

– Тут Эстреноли проявил смекалку. У него дядя – член правительства, и он пообещал, что, может быть, там пересмотрят дело Графа. За определенную плату, конечно.

– Понимаю, – удрученно сказал я.

– Поэтому она и вышла за него. Но по мне, он все равно что животное.

– И выяснилось, что он не может выполнить свое обещание?

– Не может?! – возмутился Пьеро. – Да он и не собирался его выполнять! В роду Эстреноли за последние пятьсот лет не было ни одного, кто выполнял бы свои обещания. – Он вздохнул. – Видишь ли, она послушная дочь церкви, и, когда она венчалась с ним, Эстреноли знал, что получает ее навсегда. И он гордился ею, о да, очень гордился. Она была самой красивой женщиной в Риме, и он покупал ей платья, наряжал ее, как ребенок свою любимую куклу. Ни на одном манекене в Италии не было тогда столь дорогих нарядов.

– А потом?

– А потом она ему надоела. Он ведь извращенец, вернулся к своим мальчикам, таблеткам, таскался по римским притонам. Синьор Халлоран, римское общество – самое развращенное в мире.

Мне доводилось кое-что слышать об этом. Недавно был случай: утопилась девушка, и расследование этого дела угрожало спокойствию высокопоставленных развратников. Так, говорили, что итальянское правительство сделало все, чтобы эта история не получила огласки.

– В то время она помогала отцу и старым друзьям, – продолжал Пьеро. – Всем было трудно, и она делала что могла. Но Эстреноли узнал об этом и сказал, что не намерен растрачивать состояние на шайку грязных партизан. Он перестал давать ей деньги, совсем – ни единой лиры. Пытался развратить ее, довести до своего уровня, но не смог – не такой она человек. Тогда он выбросил мадам на улицу…

– Поэтому она и вернулась в Лигурию?

– Да. Мы помогаем ей, когда можем, потому что уважаем и ее, и ее отца. Мы пытаемся помочь и ему, но сделать это трудно – он отказывается принимать какую-либо помощь, называет ее милостыней.

– И она по-прежнему жена Эстреноли?

– В Италии нет разводов, а она добрая католичка. Но скажу, как перед Богом, церковь не права, когда такое творится.

– Поэтому вы и помогаете Франческе в таком рискованном предприятии?

– Мне оно не по душе, и зря она, по-моему, ввязалась в него. Боюсь, мы многих недосчитаемся в результате этой авантюры. Но я помогаю ей.

– Я только не понимаю, ведь ее отец настолько стар, что золото вряд ли поможет ему.

– Она думает не только об отце, – ответил Пьеро. – Эти средства – для всех, кто воевал вместе с ним и пострадал от коммунистов. На эти деньги она собирается лечить их, если нужно, дать их детям образование. Дело хорошее, если обойдется без жертв.

– Да, хорошо бы, – согласился я. – Мне бы тоже не хотелось убивать, Пьеро.

– Я знаю, синьор Халлоран, вы это уже доказали. Но есть другие – Торлони и этот Меткаф. Да еще ваш друг Курце.

– Ему вы не доверяете, не так ли? А Уокеру?

– Тьфу, пустое место!

– А мне? Мне вы доверяете?

Он не спеша растер ногой сигарету.

– Я бы доверился вам в другой ситуации, синьор Халлоран, ну, скажем, на яхте или в горах. А золото – другое дело, оно пробуждает в человеке не самые лучшие чувства.

Другими словами, но он выразил именно то, о чем я думал раньше. Я собрался ответить, как вдруг услышал голос разгневанного Курце:

– Какого черта, что вы там делаете? Идите сюда и вытаскивайте мусор!

И мы снова принялись за работу.

* * *

Завал мы прошли к трем часам утра. Курце издал радостный вопль, когда его кирка, не встретив сопротивления, исчезла в пустоте. За десять минут он проделал лаз, через который можно было проникнуть внутрь, и полез туда, как терьер за кроликом. Я протолкнул лампу через дыру и вошел следом.

Курце пробирался через обвалившиеся камни, которыми был усыпан весь туннель.

– Подожди, – крикнул я. – Не торопись!

Он никак не отреагировал и продолжал быстро удаляться в темноту. Послышался лязг, а затем проклятия Курце:

– Принеси эту чертову лампу!

Я продвигался вперед вместе с кругом света. Разогнавшись в темноте, Курце врезался в грузовик. Он рассек щеку, и льющаяся кровь промывала бороздки в густом слое пыли, покрывавшей его лицо, – вид у него был безумный.

– Вот оно! – загоготал Курце. – Magtig, что я говорил?! Я же говорил, здесь мое золото! Ну, вот оно… Здесь столько золота, сколько проходит на Рифе за месяц… – Он посмотрел на меня в странном изумлении. – Господи, как я счастлив! Я никогда не думал, что доберусь до него.

Я слышал, что остальные пробираются через лаз, и ждал, когда они подойдут.

– Кобус Курце проводит экскурсию в пещере сокровищ, – объявил я.

Уокер лихорадочно затараторил:

– Золото в первом грузовике, в этом. Основная часть здесь. Правда, во втором тоже есть золото, но больше всего здесь, в первом. Во втором драгоценности – множество ожерелий и колец, бриллиантов, изумрудов и жемчугов, зажигалок и портсигаров – все из золота, груды денег – лиры, доллары, фунты и всякие другие, кипы документов, но они справа, в задних грузовиках, вместе с трупами… – Голос его упал. – С трупами, – повторил он тупо.

Наступило молчание, все осознали, что тут не только пещера сокровищ, но и склеп.

К Курце вернулась его обычная сдержанность. Он взял из моих рук лампу, высоко поднял ее и заглянул в первый грузовик.

– Надо было уложить их штабелями, – заметил он недовольно. Крышки прогнили и прогнулись настолько, что их едва можно было разглядеть.

– Знаешь, – сказал Курце, – когда мы загоняли всю колонну сюда, я был уверен, что когда-нибудь выведу эти грузовики своим ходом. Но не думал, что это случится только через пятнадцать лет. – Он хохотнул. – Сейчас бы нам пришлось попотеть, чтобы завести их.

Нетерпеливый Уокер перебил его:

– Ну, что же вы, давайте заниматься делом.

Он, по-видимому, оправился от страха, который сам на себя нагнал. Я предложил:

– Давайте осматривать грузовики по порядку. Сначала заглянем в первый.

Курце, держа лампу, указывал дорогу. Между грузовиком и стеной туннеля можно было протиснуться. Я заметил разбитое лобовое стекло, через которое пулеметной очередью были убиты водитель и его напарник. Все покрывал толстый слой пыли, образовавшейся в основном от взрыва, который устроил Курце, закрывая вход в туннель.

Курце отбивал камнем болты заднего борта.

– Заклинило, проклятые, – сказал он, – нужен молоток.

– Пьеро, – позвал я, – принеси молоток.

– У меня молоток, – спокойно сказала Франческа. Она оказалась так близко, что я вздрогнул от неожиданности.

Я взял молоток и передал Курце. После нескольких ударов болт удалось освободить, Курце набросился на второй и подхватил падающий борт грузовика.

– Есть! – сказал он. – Теперь – к золоту! – И прыгнул в кузов.

Я передал ему лампу, влез сам и повернулся, чтобы помочь Франческе. На меня уже напирал Уокер, жаждавший поскорее увидеть золото. Пьеро, как всегда спокойный, невозмутимо залезал в кузов. Тесным кругом мы расположились на ящиках с золотом, присев на корточки.

– Где же тот, который мы открывали? – риторически спросил Курце. – Где-то сзади, должно быть.

Вдруг вскрикнула Франческа.

– Я наступила на гвоздь!

– Значит, он здесь, – заявил довольный Курце.

Франческа отодвинулась, и Курце поднес лампу. Ящик, на котором присела Франческа, явно вскрывали, а потом наспех приложили крышку. Я медленно ее поднял. В свете лампы тускло переливался желтый металл, не поддающийся ни ржавчине, ни порче, как сокровища небесные. Но это сокровище покоилось в аду.

Курце выдохнул:

– Вот оно!

Я спросил у Франчески:

– Вы не поранили ногу?

Не отрывая взгляда от золота, она машинально ответила, что все в порядке.

Пьеро вынул из ящика слиток. Не рассчитав, он попытался сделать это одной рукой, но пришлось ухватиться двумя, и он положил слиток на колено.

– Золото… – удивленно произнес он.

Слиток пустили по кругу, и каждый трогал и поглаживал его. Неожиданно для себя я вновь испытал то чувство, которое возникло у меня в огромном сейфе Аристида, когда я держал в руке тяжелую золотую монету под названием геркулес.

С паническим ужасом заговорил Уокер:

– А вдруг не во всех ящиках золото? Мы же их не вскрывали!

– Не волнуйся, – успокоил его Курце, – я проверил вес каждого ящика еще тогда. И убежден, что все в порядке. Здесь около трех тонн золота и еще одна тонна в следующем грузовике.

В золотом сиянии таилось предательское очарование, и мы никак не могли оторваться от него.

Для Уокера и Курце этот момент был кульминацией того сражения, которое они вели на пыльной дороге пятнадцать лет назад, для меня – концом сказки, которую мне довелось услышать когда-то в баре Кейптауна.

И вдруг меня словно кольнуло. Нет, подумал я, это еще не конец сказки, и, если нам нужен счастливый конец, придется немало потрудиться.

– Ладно, хватит, – сказал я. – Надо еще много чего осмотреть и еще больше – поработать.

Золотое наваждение рассеялось, мы направились ко второму грузовику, и Курце опять пришлось работать молотком, чтобы открыть задний борт. В кузове этого грузовика ящики с золотом были прикрыты другими ящиками, наваленными в беспорядке.

– Вот в этом ящике – корона! – сообщил взволнованный Уокер.

Мы все залезли в кузов и столпились у края; Курце огляделся.

Неожиданно он обратился к Франческе:

– Откройте вон тот ларец и выбирайте.

Он указал на массивный крепкий ларец со сломанным замком. Графиня откинула крышку и ахнула. В лицо ей брызнул свет переливающихся бриллиантов, ярко-зеленых изумрудов, темно-красных рубинов. Она протянула руку и, достав первое что попалось – ожерелье из бриллиантов и изумрудов, пропустила его сквозь пальцы.

– Какое чудо!

Тут заговорил Пьеро, голос выдавал его волнение:

– Сколько все это может стоить?

– Не знаю, – ответил я, – наверно, тысяч пятнадцать, если камни настоящие.

Курце заметил раздраженно:

– Вывезем груз, тогда и займемся подсчетами. Когда мы его прятали, у нас не было на это времени.

– Хорошие слова и сказаны вовремя, – съязвил я, – потому что у нас и сейчас нет на это времени. Вот-вот рассветет, а нас не должны видеть около шахты.

Мы начали убирать верхние ящики. Курце предусмотрительно оставил место между грузовиками, так что работалось легко. В четырех ларцах были драгоценности, один из них был заполнен только обручальными кольцами, тысячи колец. Слышал я, вроде во время войны женщины Италии отдавали свои обручальные кольца на общее дело, одержимые чувством патриотизма, – теперь эти кольца лежали здесь… Здесь же – ящик с усеянной драгоценными камнями короной, осенявшей когда-то не одно поколение эфиопских королей; восемь больших коробок, набитых бумажными деньгами, аккуратно сложенными и перевязанными резинками, в том числе лирами в новеньких банковских упаковках. А на самом дне – снова ящики с золотом, не меньше тонны.

Франческа ушла к машине и вернулась с флягами. Подкрепившись кофе, мы уселись рассматривать добычу. Ларец, из которого Франческа достала ожерелье, был единственным, чье содержимое имело баснословную ценность, – но и этого было достаточно. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но, по-моему, только этот ларец тянул на миллион фунтов стерлингов.

Один из ларцов был набит золотыми изделиями мужского назначения: карманные часы, портсигары и зажигалки, золотые медали и медальоны, ножички для обрезания сигар и прочее, прочее… Много вещиц с гравировкой, но имена там были разные, и я решил, что перед нами мужской эквивалент женских патриотических пожертвований. В третьем – опять лежали обручальные кольца, а в последнем – множество золотых монет, в основном британские соверены и тысячи других, среди которых я узнавал те, что когда-то показывал нам Аристид американские орлы, австрийские дукаты и даже танжерские геркулесы. Ящик оказался особенно тяжелым. Франческа опять достала ожерелье.

– Нравится? – спросил я.

– В жизни не видела такой красоты, – вздохнула она.

Я взял из ее рук ожерелье.

– Повернитесь. – Я застегнул ожерелье у нее на шее. – Самое надежное место – жалко, если потеряется.

Она расправила плечи – и тройная нить бриллиантов засверкала на черном свитере. Как истинная женщина, Франческа не могла не посетовать, что рядом нет зеркала. Пальцы ее бережно и любовно касались драгоценностей.

Смеющийся Уокер с трудом поднялся на ноги, держа двумя руками корону. Он водрузил ее на Курце, вдавившего круглую голову в широкие плечи.

– Король Курце, – истерически воскликнул он. – Все приветствуют!

Курце осел под тяжестью короны.

– Нет, парень, – сказал он. – Я республиканец. – Потом посмотрел в упор на меня и насмешливо улыбнулся: – Вот кто король нашей экспедиции.

Если бы нас могли увидеть со стороны, то приняли бы за сумасшедших. Четверо растрепанных и грязных мужчин, один – с уникальной короной на голове и окровавленным лицом, и не слишком-то опрятная женщина в ожерелье, достойном королевского наряда… Сами мы были не в состоянии оценить всю нелепость этой сцены – слишком долго мы рисовали ее в своем воображении.

– Давайте думать, как действовать дальше, – предложил я.

Курце двумя руками снял с головы корону. Веселье кончилось, опять начиналась серьезная работа.

– Тебе придется доделать проход в туннель, – сказал я Курце. – Того небольшого лаза недостаточно для выноса груза.

– Да, но на это потребуется немного времени, – ответил Курце.

– Тем не менее лучше сделать это сейчас. Скоро рассвет. – Я ткнул большим пальцем в сторону третьего грузовика. – Там есть что-нибудь ценное?

– Нет, только документы и мертвые немцы. Можешь посмотреть, если хочешь.

– Хочу, – ответил я, оглядывая туннель. – Пожалуй, мы с Уокером останемся здесь на день, подготовим груз и перенесем его поближе к выходу, оттуда будет легче выносить. Это сэкономит время при погрузке – не надо, чтобы грузовики здесь долго околачивались.

Я тщательно продумал этот план. На Курце ложилась обязанность присматривать за Пьеро и Франческой на случай каких-нибудь фокусов с их стороны по прибытии в Варци.

Но Курце моментально насторожился – очень уж ему не хотелось оставлять нас с Уокером наедине с сокровищами. Я разозлился.

– Черт возьми, ты замуруешь нас, а если мы пойдем на воровство, то в карманах много не унесешь, не волнуйся, останется больше. Пойми, я хочу только сэкономить время.

Покипев немного, Курце принял мое предложение и пошел с Пьеро заканчивать работу у входа в туннель.

– Пойдем заглянем в остальные грузовики, – сказал я Уокеру.

– Нет. Не могу.

– Я пойду с вами, – спокойно предложила Франческа. – Я не боюсь немцев, особенно мертвых.

Она окинула Уокера презрительным взглядом. Я хотел взять с собой лампу, но Уокер истерически потребовал оставить лампу ему.

– Не дури, – сказал я. – Отнеси ее Курце. Заодно поможешь ему.

Когда он ушел, мы с Франческой включили фонари. Я взвесил на руке молоток и сказал:

– Ну что, пошли распугивать духов?

Третий грузовик был заполнен упаковочными коробками и оружием. Оружия там хватило бы на то, чтобы начать новую войну. Я взял автомат и проверил его – смазка застыла, но все было в полной исправности. Оглядев весь этот арсенал, я подумал, насколько тщетными оказались бы мои героические усилия по разоружению Курце и Пьеро, если бы Курце вспомнил, сколько оружия здесь припрятано. Интересно, а можно ли им еще пользоваться?

Франческа сдвинула в сторону несколько винтовок, оторвала крышку одной из картонных коробок. В ней лежали папки с выдавленным на обложках изображением «фашо» – пучком дикторских прутьев – символикой фашистского правительства Италии. Она достала одну из папок и начала читать, время от времени раздирая склеившиеся страницы.

– Что-нибудь интересное? – спросил я.

– О вторжении в Албанию, – ответила она – Подробный план.

Она взяла другую папку и углубилась в ее изучение.

– Здесь то же самое, только об эфиопской кампании.

Я оставил ее наедине с пыльными бумагами и повернул к четвертому грузовику. От картины, представшей передо мной, веяло жутью. В туннеле не было влаги, и крысы, вероятно, здесь не водились – трупы высохли и превратились в мумии с черными черепами, плотно обтянутыми пергаментной кожей, со страшным оскалом – улыбкой смерти. Я пересчитал трупы – в грузовике их было пятнадцать, сваленных как попало, словно говяжьи туши, и два – в штабной машине, на одном сохранилась форма офицера СС. В глубине кузова стоял деревянный ящик, но я не стал его осматривать. Если в нем и было что-то ценное, пусть мертвые продолжают охранять его.

Я вернулся к штабной машине, потому что заметил там кое-что. На заднем сиденье лежал автомат-пистолет шмайссер, наполовину прикрытый мотоциклом. Я вытащил его и задумчиво повертел в руке. Мысли мои были скорее о Курце, чем о Меткафе, и приятными их не назовешь. Над Курце тяготело подозрение по крайней мере в трех убийствах, и все из-за сокровищ. Нам ведь еще предстояло распределять дивиденды, и он вполне мог сыграть такую же игру здесь или в другом подходящем месте. Ставка была огромной!

Что же до шмайссера, то это очень удобное оружие, еще во время войны я восхищался им. Выглядит он как обычный автоматический пистолет и работает по такому же принципу, но если его соединить с кобурой-ложем, в которую встроен простой упор, то вы надежно держите пистолет у плеча.

Внешне он очень напоминает старенький маузер, но на этом сходство кончается. Обоймы к этому пистолету двух размеров, в одной – восемь патронов, как в обычной пистолетной обойме, а в другой – около тридцати. С большой обоймой из него можно вести беглый огонь, как из ручного пулемета, весьма эффективно при стрельбе с близкого расстояния. Я с войны не держал в руках оружия, и мысль о том, что можно компенсировать недостаток меткости возможностью стрелять сплошными очередями, меня соблазнила.

Я огляделся в поисках запасных обойм, но ничего не нашел. Такими пистолетами обычно вооружали сержантов и младших офицеров, так что я приготовился к выполнению неприятной задачи.

Через десять минут нашлось все, что мне было нужно: кобура и ремень, потерявшие от времени эластичность, но в полной исправности, четыре длинные и четыре короткие обоймы. Нашел еще один такой же пистолет, но брать не стал. Я соединил кобуру с пистолетом и спрятал все в стенной нише. После этого вернулся к Франческе, которая при свете фонаря все так же читала подшивки старых документов.

– Продолжаете изучать историю?

Она оторвалась от своего занятия.

– Ничтожная летопись: сплошные споры и ссоры в высших сферах, аккуратно запротоколированные и подшитые. – Она потрясла головой. – Лучше оставить эти папки здесь. Все это достойно забвения.

– А ведь за них можно выручить миллион долларов, если найдется не слишком щепетильный американский университет и приобретет их. Любой историк все бы отдал за эти кипы. Но вы правы: мы не можем позволить им гулять по свету, тогда наша затея потерпит крах.

– А что вы нашли там? – спросила она.

– Омерзительное зрелище.

– Я хотела бы взглянуть, – сказала она и спрыгнула с грузовика. Мне вспомнилась маленькая девочка военных лет, которая ненавидела немцев, и я не стал удерживать ее.

Она вернулась через пять минут, бледная, с застывшим взглядом и молчаливая. Много времени спустя она рассказала, как ее вырвало от ужасного вида мертвецов. Она считала, что их было бы достойней похоронить, хотя это и немцы.

Когда мы вернулись к входу, Курце уже закончил работу. Проход получился достаточно широкий, чтобы вынести ящики. Я послал Уокера и Франческу в наш лагерь за едой и спальными принадлежностями, потом отвел Курце в сторону и сказал ему по-английски, чтобы не понял Пьеро:

– Есть ли к шахте другой подъезд, кроме той дороги, по которой мы приехали?

– Только по бездорожью, с другой стороны.

– Ты останешься с Пьеро и Франческой в лагере до наступления ночи. Если увидишь, что кто-то появился на дороге, поскорее мчись к нам, чтобы предупредить, ведь мы можем тут поднять шум. Ну а когда заснем, то и беспокоиться не о чем.

– Задумано неплохо, – сказал он.

– Возможно, Пьеро попробует разыскать обоймы с патронами, которые я выбросил. Ты приглядывай за ним. Когда поедете в Варци за грузовиками, держись все время рядом, чтобы никто не смог заговорить с ними в твое отсутствие.

– Можешь не паниковать, – сказал он, – от меня ничего не укроется.

– Отлично, – сказал я. – Теперь пойду глотнуть свежего воздуха перед длительным заточением.

Я вышел из туннеля и стал прогуливаться, не удаляясь от входа. Пока все идет по плану, думал я, если так будет и дальше, я поставлю Богу свечку. Только одно меня беспокоило. Забрав с собой Франческу и Пьеро, мы оказались оторваны от нашей разведывательной службы и теперь не знали, чем занимаются Меткаф и Торлони.

Вскоре из туннеля вышел Пьеро и присоединился ко мне. Он взглянул на небо:

– Скоро будет светло.

– Да, – откликнулся я. – Скорей бы Уокер с Франческой возвращались. – Я повернулся к нему. – Пьеро, меня кое-что беспокоит.

– Что же, синьор Халлоран?

– Курце! У него остался пистолет, и, думаю, он попытается отыскать обоймы с патронами, которые я выкинул.

Пьеро засмеялся:

– Я пригляжу за ним. Глаз не спущу.

Вот так-то! Эти двое так будут заняты взаимной слежкой, что у них не останется времени на глупости. Я даже польстил себе сравнением с Макиавелли. Франческа меня больше не беспокоила. По-моему, она вообще не способна на двойную игру. Пьеро – другое дело, не случайно ведь он сказал, что золото портит характер.

Вскоре вернулись Уокер и Франческа, привезли еду, одеяла, несколько диванных подушек из домика… Я тихо спросил Уокера:

– Были трудности?

– Никаких, – ответил он.

Зыбкий свет наступающего утра уже проступал на востоке.

– Пора, – сказал я. И мы с Уокером вернулись в туннель. Курце начал заваливать вход снаружи, а я помогал ему изнутри.

Чем выше становилась стена камней, тем сильнее я чувствовал себя отшельником, добровольно замуровавшим себя ради спасения души. Прежде чем положить последние камни, Курце сказал мне:

– Насчет Варци не беспокойся, там будет все нормально.

– Жду вас завтра, когда стемнеет, – ответил я.

– Будем как штык! – пообещал Курце. – И не думай, что я не доверяю тебе.

Последний камень полностью закрыл вход, и я еще долго слышал, как он возится с той стороны, наводя порядок, чтобы все выглядело естественно.

Я пошел в глубь туннеля и нашел Уокера, по локти закопавшегося в золотые соверены. Стоя на коленях перед ящиком, он пересыпал монеты, издававшие приятный звон.

– Нам тоже пора за дело. Перетащим половину груза, потом позавтракаем и перетащим остальное. А после этого завалимся спать.

Если работа есть, надо ее делать. К тому же я хотел, чтобы Уокер измотался и покрепче уснул, тогда я смог бы достать свой шмайссер.

Сначала нам потребовалось очистить от камней площадку перед первым грузовиком – здесь мы будем камуфлировать ящики с золотом и перепаковывать остальной груз. Работали мы быстро, не отвлекаясь на разговоры. В туннеле стояла мертвая тишина, слышалось только наше тяжелое дыхание, приглушенный шум лампы и изредка стук камня.

Через час мы расчистили площадку и начали перетаскивать золото. Ящики были чертовски тяжелыми, и носить их приходилось осторожно. Один ящик мы чуть не уронили на ногу Уокеру, тогда я предложил сбрасывать их с грузовика на диванные подушки. Подушки, конечно, пострадали, но это все-таки не такой убыток, как сломанная нога. Переносить ящики было неудобно. Расстояние между грузовиком и стеной слишком узко для двоих, а в одиночку их не унести. Я проклинал Курце, загнавшего грузовики в туннель задним ходом.

Наконец, побродив между грузовиками, я нашел буксирный трос. Теперь мы стали обматывать каждый ящик и волоком тащить по земле, сменяя друг друга. Работа пошла быстрее.

Сняв все золото с первого грузовика и перетащив его поближе к выходу, я объявил перерыв. Франческа приготовила для нас горячую еду и кофе в большом количестве. Мы ели и лениво переговаривались.

– Что ты сделаешь со своей долей? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Уокер. – Еще не думал. Но времена настанут хорошие, это я могу сказать тебе точно.

Я скривился. Большую часть твоих денег получат букмекеры, подумал я, а остальные в первый же год уйдут в доход владельцев питейных заведений. А потом, скорее всего, Уокер умрет от цирроза печени или белой горячки.

– Возможно, отправлюсь путешествовать, – продолжал он. – Всегда мечтал о путешествиях. А ты что будешь делать?

Я мечтательно запрокинул голову.

– Полмиллиона – большие деньги. Хотелось бы построить новые яхты самых разных и невероятных конструкций, чтобы людям в здравом уме страшно было ступить на их борт. Например, огромный крейсерский катамаран… да много чего можно сделать в этой области. У меня хватит денег обзавестись испытательным бассейном, как и положено. Я мог бы финансировать личное участие в чемпионате Америки – мне всегда хотелось спроектировать двенадцатиметровую яхту. Представь, как будет здорово, если она придет первой.

– Ты хочешь сказать, что будешь работать?! – ужаснулся Уокер.

– Я люблю свое дело, а когда дело по душе, это уже не работа.

Так мы строили планы на будущее, вспоминая все, о чем когда-то мечталось… Потом я посмотрел на часы:

– Пошли вкалывать, чем быстрее закончим, тем раньше завалимся спать.

Было уже девять часов утра, и, по моим подсчетам, мы должны были закончить к середине дня.

Таскать золото из кузова третьего грузовика приходилось дальше, и на это ушло больше времени. Под конец работа пошла полегче, и скоро в машине остались только бумажные деньги. Уокер посмотрел на них с сожалением:

– А может, мы…

– Ни в коем случае, – резко оборвал его я. – Сжечь бы их, да дым могут увидеть.

Уокера, казалось, потрясло такое еретическое намерение, и он уселся считать деньги, пока я расстилал одеяла, устраивая себе ложе для сна. Когда я уже лег, Уокер вдруг сказал:

– Здесь почти тысяча миллионов лир – подумать только! И еще фунты стерлингов. Тысячи купюр по пять фунтов.

Я зевнул:

– Какого цвета купюры?

– Белые, – ответил Уокер. – Самая большая купюра, которую я когда-либо видел.