Текст книги "Суеверие"

Глава 57

Пока Ральф паковал чемоданы со своими вещами и вещами жены, Сэм обошел оставшуюся часть дома. Родители Джоанны, после того, как она перед завтраком позвонила им и рассказала о том, что случилось, настояли, чтобы она переехала к ним. Она собиралась пожить у них несколько дней; за это время Ральф нашел бы квартиру на Манхэттене и в выходные приехал за ней.

Ничего особенно нового Сэм не обнаружил. В подвальной кухне все ящики были вынуты, их содержимое раскидано по полу, а с полок сброшены кастрюли и сковородки. Здесь ущерб был не так велик, как наверху, но все равно складывалось впечатление, будто по кухне пронесся небольшой ураган.

На лестнице послышались шаги Ральфа – спускается, отметил Сэм, немного поспешно. Казабон упрямо утверждал, что не боится на несколько минут остаться один. «Что может случиться средь бела дня?» – говорил он. – Это происходит только по ночам, ведь так?

Сэм не стал его разуверять, хотя на самом деле тут не было никаких правил. Феномен – если использовать это бесплодный стерильный термин, который Сэм уже начинал ненавидеть, – мог произойти в любое время и в любом месте, в темноте или при ясном свете, под землей или высоко в небе.

– Ну вот, можно и отправляться, – сказал Ральф, когда Сэм догнал его в коридоре.

– Давайте я помогу, – Сэм взял у него один из чемоданов.

Они вышли из дома, остановили такси и через двадцать минут уже входили в холл небольшой гостиницы. Портье сказал Ральфу, что они уже приехали и поднялись с Джоанной наверх.

Когда Сэм вошел в лифт, у него опять засосало под ложечкой – так же, как перед тем, как Ральф открыл ему дверь. Он был уверен, что Боб и Элизабет Кросс его не узнают, но все же предстоящая встреча рождала в нем мрачные предчувствия. Ничто, повторил он себе, не может считаться само собой разумеющимся. Логика говорила ему, что родители Джоанны, как и сама эта Джоанна, которую он скоро увидит снова, принадлежали тому измененному миру, в котором Адам Виатт не являлся порождением фантазии группы ученых, а появился на свет как все обычные люди.

Но вместе с тем – и Сэму это было отлично известно – не логика управляет вселенной. А если и управляет, то не так, как это представляется разуму человека. Он постарался успокоить свои мысли и погрузиться в состояние отрешенности, как дзен-буддисты, готовясь к предстоящей встрече.

Ральф позвонил, и Боб Кросс открыл дверь. В глазах отца Джоанны не мелькнуло ни малейшего признака узнавания, когда они вошли, и Ральф представил своего спутника. Сэм оказался в гостиной среднего размера. Элизабет Кросс вышла из спальни и прикрыла за собой дверь.

– Джоанна как раз приняла душ, – сказала она. – Если вы привезли одежду, Ральф, отнесите ей.

Он так и сделал, предоставив Бобу знакомить Сэма с женой – и вновь они ничем не показали, что их пути когда-нибудь пересекались.

– Джоанна говорила, что вы занимаетесь профессиональными исследованиями такого рода явлений, – сказала Элизабет.

– Я руководил соответствующим отделением в Манхэттенском университете, – ответил Сэм. – Мы изучаем любые аномальные явления.

– Что ж, действительно, с такой аномалией я никогда не сталкивался, – заметил Боб. – Однажды я видел летающую тарелку, но это пустяк по сравнению с тем, что случилось.

– Боб, ради Бога, перестань твердить о своей летающей тарелке. Это разные вещи, – ее упрек прозвучал так, словно Боб уже не в первый раз за утро заговаривал на эту тему. – Никто не видел твоей тарелки, зато эту женщину видели все. И Ральф, и доктор Таун – даже Джоанна видела ее в зеркале, – она повернулась к Сэму. – Как вы думаете, что здесь произошло, доктор Таун? У вас есть какое-то мнение?

В ее тоне и выражении лица отразилось трогательное доверие, которое люди испытывают – или должны испытывать – к тому, кто считается специалистом в той области, куда они оказались против воли вовлечены.

– Вы знаете, что подразумевается под термином «активность полтергейста», госпожа Кросс? – спросил Сэм. Они с Ральфом сошлись на том, что это будет лучший подход.

– Ну да, конечно, я читала об этом и даже видела фильм. Вы думаете, здесь то же самое?

– Я в этом уверен.

Это была преднамеренная ложь, и Сэм ненавидел себя за то, что вынужден лгать – но в сложившейся ситуации у него не было выбора. С одной стороны, сказать правду значило бы причинить ненужное огорчение Джоанне и ее родителям; с другой – нарушив слово, данное Ральфу, он лишился бы возможности попасть к нему в дом.

– Я всегда думала, что полтергейст обычно связан с подростками, – скептически заметил Боб. – Подавляемая сексуальность, эмоциональная неуравновешенность и все такое. Разве не так?

– Это правда, – сказал Сэм, – но не правило, – он едва удержался, чтобы не добавить – правил не существует вообще. Но не было необходимости заставлять посторонних людей задумываться об этом и разделять его собственное отчаяние.

Подобно удару пришло к нему внезапное осознание того, что «отчаяние» – само подходящее слово, чтобы передать его состояние. До этой минуты он старался укрыться от этого, цепляясь за избитую мысль, что, даже если весь мир сойдет с ума, он может остаться нормальным, если будет относиться ко всему с позиций здравого смысла. Но это была неправда. А правда заключалась в том, что чем яснее он видел вещи, тем стремительнее погружался в безумие. И неожиданно он понял, глубоко внутри себя, что уже перешел некую роковую черту. Тем не менее, он продолжал говорить спокойно, в привычной авторитетной манере специалиста:

– Активность полтергейста – то есть, вещи, которые сами собой летают по комнате или разбиваются, – является одним из проявлений психокинеза, то есть, власти разума над материей или проявления разума через материю.

– Но всегда же есть кто-то, кто это делает – разве нет? – сказал Боб. – Кто-то, кто посылает эти волны, биополя – или как там это еще называется? Одним словом, за это всегда несет ответственность какая-то конкретная личность?

– Это правда, – уступил Сэм. – Если разум управляет материей, то, по определению, это должен быть чей-то конкретный разум.

– В таком случае, кто же делает это здесь? Кто-то из нас? Та женщина, которую мы видели вчера вечером?

– Исходя из того, что я слышал, я сказал бы, что она – часть феномена, а не его причина.

– Не понимаю, – упорствовал Боб. – По-моему, эффект полтергейста – это вещи, летающие через комнату, а не люди, которые стучат к вам в дверь, говорят с вами, а потом исчезают.

– Эта женщина – призрак, правда, доктор Таун? – сказала Элизабет так, словно эта мысль угнетала ее, и она мечтала избавиться от этого бремени.

– Существует мнение, подкрепленное практикой, – ответил ей Сэм, – что призраки – суть явление психокинеза, проекции нашего собственного сознания.

Внезапное воспоминание о разговоре с Джоанной, когда они первый раз завтракали вместе, много месяцев тому назад, ошеломило его. Сэм похоронил это чувство в потоке ничего не значащих слов, общепринятых объяснений и успокоительной полуправды:

– То, что мы обладаем сознанием, кажется нам настолько само собой разумеющимся, что мы забываем о том, что многого из того, что мы видим, объективно не существует. Цвета, например – на самом деле в природе нет ни «красного», ни «синего» и так далее. Это всего лишь реакция глаза и мозга на волны света определенной длины.

– Но свет существует объективно, – возразил Боб голосом человека, который лишь с большой натяжкой допускает такие абстракции.

– Ну да...

– По крайней мере, это уже кое-что!

Элизабет Кросс стояла рядом и нервно теребила руки. Никто даже не подумал о том, чтобы сесть, хотя в комнате было достаточно кресел. Впрочем, этот разговор был никак не похож на беседу, для которой нужно удобно устроиться.

– Боюсь, эти рассуждения о том, находится ли источник полтергейста внутри нас или где-то вовне, не совсем ясны для меня, – жалобно произнесла Элизабет. – Такие вещи случаются, вот все, что я знаю.

– И это самое важное, что мы можем о них сказать, – кивнул Сэм. – И вероятно, единственное.

Элизабет помялась с ноги на ногу, словно готовя себя к тому, что собиралась сказать. Сэм заметил, что Боб глядит на нее с беспокойством, словно знает, о чем пойдет речь, и это ему неприятно.

– С тех пор, как эта бедняжка постучалась к нам в дверь, одна и та же мысль не выходит у меня из головы. Я не знаю, зачем я позвала полицию. Я не должна была этого делать. Просто я испугалась и... – Она замолчала, волнение не давало ей говорить. Муж подошел к ней и взял ее руки в свои:

– Элизабет, не надо... Ты только снова расстроишься...

– Нет, я должна сказать. Мне кажется, если мы просим доктора Тауна исследовать этот... это явление... Нельзя ничего скрывать, – она посмотрела на Сэма. – Мой муж знает, что я собираюсь сказать. Он считает, что это глупо...

– Продолжайте, прошу вас, – подбодрил ее Сэм.

С тревогой поглядывая на мужа, она начала:

– У нас с Бобом был ребенок до Джоанны. Девочка, она умерла при родах. Мы собирались тоже назвать ее Джоанной. Можете представить, как это было ужасно для нас. Через год я обнаружила, что снова беременна, и когда родилась еще одна девочка, мы решили дать ей такое же имя. Мы все время думали, будто это наш первый ребенок возвращается к нам, будто мы каким-то образом оживили ту маленькую Джоанну, которая умерла. Вероятно, это действительно прозвучит глупо, но именно поэтому мы назвали нашу дочь Джоанной.

Она не отрываясь уставилась на Сэма, и Сэм тоже не сводил с нее глаз. Боб Кросс стоял как бы в третьей вершине, но сам понимал, что в эту минуту далек от того, что происходит между этими двумя людьми. Он был человеком прямым, слегка приземленным, и не любил таких разговоров. Когда он их слышал, ему становилось неловко, хотя он сам не смог бы сказать почему.

– Эта женщина – она ведь могла быть призраком нашей маленькой девочки? – глаза Элизабет умоляли Сэма – умоляли если не дать ответ, то хотя бы понять боль, которая стоит за вопросом.

Это было за несколько минут до того, как в гостиной появилась Джоанна – время, достаточное для того, чтобы Элизабет успела справиться со слезами. Теперь она неловко сидела на краешке темно-красного дивана, приложив к глазам носовой платок, а Боб ее успокаивал.

Сэм отвернулся, чтобы их не смущать. Он смотрел в окно на уличную суету и вспоминал свой ответ. Ответ был достаточно уклончивым и вполне в рамках их соглашения с Ральфом – и все же настолько честным, насколько Сэм мог себе это позволить. Кроме того, другого ответа он просто не мог представить себе.

– Простите, доктор Таун, – произнесла Элизабет, откашлявшись и шмыгнув носом. – Я уже успокоилась.

Сэм снова повернулся к ней. Она смотрела на него и улыбалась несмелой улыбкой, словно извиняясь за свою слабость.

– Кстати, мы не говорили об этом Джоанне. Разумеется, она знает, что у нее могла быть сестра – но мы не говорили ей в... – Элизабет сделала рукой неопределенный жест, – в этом контексте. Я думала, так будет лучше.

– Мне кажется, вы поступили правильно, – сказал Сэм со всей уверенностью, на которую был способен. – Вряд ли это могло бы нам чем-то помочь.

Дверь открылась, и вошла Джоанна. Она надела рабочий костюм и водолазку, а волосы собрала в хвост на макушке. Она выглядела подавленной и необычно хрупкой.

– Доктор Таун, спасибо, что вы пришли. Прошу вас, скажите мне, что все это было?

Но прежде чем Сэм успел что-то произнести, ее взгляд упал на носовой платок в руках матери.

– Мамочка, ты снова плакала! Пожалуйста, не надо. Со мной все хорошо... Просто это так странно и... Одним словом, это выбило меня из колеи. – Джоанна подбежала к ней и обняла ее. – Не волнуйся – я уверена, что теперь, когда доктор Таун здесь, все разъяснится.

Вернулся Ральф и встал, опершись о косяк, в дверях спальни. Джоанна спросила Сэма:

– Ральф говорит, что вы хотите пожить в нашем доме несколько дней?

– Да.

Она посмотрела на него. Отсутствие косметики, большие недоверчивые глаза и водолазка делали ее больше похожей на необычно серьезную девочку, чем на взрослую женщину.

– Кто она?

Сэм чувствовал на себе пристальный взгляд Ральфа, но не мог отвести глаз от Джоанны.

– Я не могу вам сказать, – произнес он.

– Не можете сказать? Или не станете говорить? Или не знаете?

– Я... не знаю.

Она смотрела на него, словно пробовала угадать, лжет он или говорит правду.

– Почему она написала «ПОМОГИТЕ»?

– И этого я тоже не знаю – пока. Возможно, мне удастся выяснить.

– Мы должны попытаться помочь ей, кем бы она ни была.

– Мы попытаемся.

Никто в комнате не проронил ни слова и не пошевелился, словно все чувствовали, что этот разговор касается только их двоих.

– Вы, наверное, считаете меня ужасной трусихой оттого, что я не отважилась вернуться домой? – спросила Джоанна с неподдельной серьезностью, и видно было, что она ждет его ответа.

– Нет. Мне кажется, вы не должны пока туда возвращаться. Это была бы ошибка.

– Почему?

Он слегка пожал плечами, словно в знак того, что ответ и так очевиден.

– Ральф сказал мне, что вы беременны. Это веская причина быть осторожной.

– Вы думаете, мне что-то угрожает?

– Не знаю. Но порой благоразумнее этого не выяснять.

Она продолжала смотреть на него, немного склонив голову, будто изменение угла зрения могло помочь ей лучше понять, о чем он думает.

– Есть ли что-то, чего я не знаю, доктор Таун? Что-то, о чем вы не хотите мне говорить?

Сэм покачал головой и мягко улыбнулся:

– Нет, даю вам слово, – это была ложь, но, тем не менее, достаточно безобидная. Было в Джоанне какое-то очарование, наивность и свежесть, которые так редко встречаются. – У вас очень живое воображение. Это тоже серьезное основание для того, чтобы держаться подальше от явлений такого рода, – Сэм посмотрел на Ральфа. – Не разрешайте ей пока возвращаться туда.

– Не волнуйтесь, я позабочусь.

Боб нетерпеливо фыркнул:

– Ну, а что до меня, то я не прочь съездить туда и взглянуть.

Сэм сразу – хотя сам не знал, почему – понял, что этого допустить нельзя.

– Прошу простить меня, мистер Кросс, – начал он, стараясь говорить со всем почтением, на какое был способен, – но мне не кажется, что это хорошая мысль.

– Почему? – взгляд Боба недвусмысленно говорил, что Сэму лучше бы привести достаточно серьезные аргументы.

– Не то чтобы что-то конкретное, – сказал Сэм, надеясь, что ему не придется вдаваться в подробности. – Но, что бы здесь ни случилось, это, безусловно, семейное дело. И оно связано с вашей семьей. Мне кажется, сейчас вам лучше быть вместе, поддерживать друг друга, и не подвергать себя лишний, раз воздействию того, чего мы до конца не понимаем.

Его слова Боба не убедили:

– Я хочу сам увидеть это проклятое зеркало – то, с надписью с обратной стороны.

– Увидите. Только дайте мне день или два – пожалуйста.

Боб поморщился, но, с большой неохотой, все-таки согласился:

– Ладно, вы – специалист. Я полагаю, нам лучше слушаться вас.

Сэм испытал огромное облегчение.

– Кстати, – сказал он, поворачиваясь к Джоанне. – Я прочел вашу книгу. Замечательно.

Ее лицо озарилось радостью.

– Вы действительно так считаете?

– Она, несомненно, заслуживает успеха.

– Ваше мнение для меня очень ценно. Не могли бы мы как-нибудь выбрать время и обсудить это подробнее?

– С удовольствием.

На этом, собственно, встреча закончилась. Отец Джоанны, будучи лишен возможности лично осмотреть «место преступления», проявил бешеную энергию. Он велел женщинам быстренько собирать вещи, а сам позвонил в гараж, чтобы ему приготовили его автомобиль. Сэм вежливо попрощался со всеми в коридоре, и Ральф пошел провожать жену, тестя и тещу. Когда он вернулся, Сэм дожидался его.

– Вы здорово справились, – сказал ему Ральф. – Спасибо. Они хорошие люди. Я надеюсь, что эта история не причинит огорчений больше, чем уже есть. – Он вытащил из кармана связку ключей и зажал ее в кулаке. – Не знаю, должен ли я дать вам ключи от своего дома или позвонить в Бельвью, чтобы на вас надели смирительную рубашку. – Он помолчал. – Впрочем, после сегодняшнего вечера, мне кажется, стоит предоставить вам презумпцию невиновности.

Казабон протянул ключи. Сэм взял их.

– Спасибо, – сказал он. – Если соберетесь куда-то поехать, сообщите мне, где можно будет вас найти.

Глава 58

У него ушло несколько часов на то, чтобы описать всю историю. Сэм писал от руки, сидя за рабочим столом Ральфа в его кабинете, где Казабон сочинял свои оперы. Почти все они были не окончены, хотя несколько партитур были проиграны и записаны на компакт-дисках, которые Сэм обнаружил в стойке на стене. Он прослушал парочку и нашел, что они любопытны, но, несомненно, вторичны. И подумал, возможно не слишком вежливо, что это – работа человека достаточно богатого, чтобы потворствовать своим увлечениям, и не достаточно талантливого, чтобы зарабатывать себе этим на жизнь. Впрочем, в своих записках Сэм ничего об этом не написал: он не видел причины оскорблять человека, который скорее всего найдет и будет читать эти бумаги.

Только подумав об этом, Сэм спросил себя – является ли то, что он написал в ожидании смерти, своего рода прощанием? И понял, что да. Хотя он не собирался предполагать, что умрет (он вообще не собирался строить никаких предположений), Сэм не представлял себе, как сможет дальше существовать в этом состоянии неопределенности. Шесть человек из его группы погибли, а Джоанна – его Джоанна – вступила в некое странное преддверие ада на краю изменившегося мира, в котором он теперь оказался.

Сэм не строил догадок о своей дальнейшей судьбе – он просто записал эту историю во всех подробностях, которые смог припомнить, начиная с того момента, когда прочел статью Джоанны, разоблачающую Элли и Мюррея Рэй. Он написал о том, как впервые встретился с Джоанной на телевидении, а потом – на Шестой Авеню, когда ее напугала Элли. Написал о том, как родилась идея эксперимента, и как развивались его отношения с Джоанной. В простой и ясной манере он записывал все, что случилось с того времени до момента, когда почти год назад вселенная разделилась.

Что это значит – вселенная разделилась? Говорю ли я о параллельных мирах? И если да, то что значит это? Это просто идея, способ, один из многих, описать странности природы, с которыми мы сталкиваемся, когда исследуем ее вплотную. Мы знаем, что на самом деле есть только один мир: тот, в котором находимся мы. Но мы знаем еще, что концепции места и времени – всего лишь отвлеченные построения человеческого ума, а не вещи, существующие в мироздании независимо от нас.

Ученые, как много раз было сказано, заплатили высокую цену за проникновение в тайны природы: они утратили связь с действительностью. Конечно, это была «действительность», как ее определяет здравый смысл – некое взаимодействие между «там», где находится прочий мир, и «здесь», где находимся мы. Теперь это различие исчезло, и здравый смысл оказался ненадежным союзником. Больше нет ничего, с чем мы могли бы утратить связь. Содержащее и содержимое, наблюдатель и наблюдаемое теперь одно и то же; части целого, не существующие независимо друг от друга.

Физикам следовало бы выработать язык, который отразил бы и точность нашего знания, и его двойственность. Электрон, например, не частица или волна; это и то и другое. Он существует на стыке двух состояний – пока мы не захотим, с целью его измерения, чтобы он был или одним или другим. Тогда он нам нравится.

Вселенная, в которой мы живем, в такой же степени создана нами, в какой мы созданы ей. Очевидные простейшие правила, такие как причина и следствие, утратили силу. Нильс Бор определял причинную связь как всего только метод, с помощью которого мы так или иначе упорядочиваем свои ощущения.

Никто не оспаривает существование этой двойственности на уровне микромира. Единственный вопрос – можно ли переносить ее в макроскопический мир нашей повседневной жизни? С каждым днем увеличивается количество свидетельств того, что можно. «Я сам, сидящий здесь, – живое тому доказательство».

Сэм отложил ручку и посмотрел в потолок. За пределами круга света от лампы почти ничего не было видно. Пока он писал, наступила ночь. Сэм задумался в поисках фразы, которая подведет итог и придаст четкую форму тому, что он пытался сказать.

Это была, конечно, безнадежная задача. Никакого «последнего» слова здесь быть не могло.

– Живое тому доказательство, – прочитал он вслух и взял ручку, но больше не написал ничего.

Потому что в это мгновение услышал ее голос. Очень отчетливый, хотя и негромкий. И при этом было очень трудно понять, откуда он донесся.

Сэм встал – как можно тише, будто боялся, что малейший звук спугнет ее, и он опять ее потеряет, на сей раз, может быть, навсегда.

– Джоанна? – позвал он шепотом.

Никакого ответа. Только тогда Сэм осознал, что, хотя слышал ее голос, понятия не имел, что именно она произнесла. Он действительно слышал ее? Или его воображение сыграло с ним злую шутку?

Он вышел на лестничную площадку и вслушался в темноту. Все было тихо, если не считать приглушенного уличного шума. Он вновь позвал ее:

– Джоанна?..

И опять ответа не было. Потом откуда-то сверху донесся слабый короткий звук, словно кто-то быстро прошел по скрипнувшей половице.

Сэм отошел подальше от кабинета, и темнота сгустилась вокруг еще больше. Он помолчал и снова позвал тихим шепотом:

– Джоанна, ты здесь...

Вновь он услышал ее голос – на сей раз ближе. Такой же едва уловимый шепот, как его собственный. Без сомнения, это был ее голос, но тем не менее он не мог понять, что она говорит.

– Джоанна? Где ты?

Он хотел нашарить в темноте выключатель, и вскрикнул от неожиданности, когда его рука коснулась теплой, живой плоти. Ее невидимые пальцы переплелись с его пальцами и стиснули их.

– Я здесь, – сказала она. Теперь ее голос звучал ясно и так близко, что Сэм чувствовал ее дыхание на своем лице. Ее тело, мягкое и теплое, прижалось к нему. Он обнял ее и почувствовал, что на ней ничего нет. Она нашла в темноте его губы своими губами.

Он почувствовал, что она расстегивает на нем рубашку. Отстранив ее руку, он сорвал с себя одежду одним движением. Сэм не пытался заговорить, он знал, что не сможет сказать ни слова. Сердце молотом стучало у него в груди, когда она вслепую вела его сквозь тьму, и наконец он оказался перед кроватью.

Они повалились, и набросились друг на друга с неистовством и страстью, которой, казалось, не будет конца. Единственными звуками, нарушавшими тишину были вздохи и крики жажды, желания и удовлетворения. Потом, насытившись, они молча лежали в объятиях друг друга.

– Я так счастлива, – прошептала она. – Я знала, что ты придешь. Теперь нам больше нечего бояться.

Притянув ее к себе, он почувствовал округлость ее груди, изгиб ее живота и бедер, влажность ее кожи. Он мог ее чувствовать, но не мог видеть. И понимал, что танец линий и контуров, мелькавших в темноте, когда они занимались любовью, был плодом его воображения, создавшего мысленные образы на основании физического соприкосновения их тел.

– Я хочу тебя видеть, – сказал он. – Мне нужно.

– Я знаю, – ее голос был мягким, как будто она ласково улыбалась, когда произносила эти слова. Она провела пальцами по его лицу. – Все хорошо. Ты можешь включить свет.

Сэм повернулся туда, где, как он помнил, у кровати стояла лампа. Он нашел выключатель, но, сам не понимая почему, не решался его повернуть.

– Не бойся, – сказала она.

Он повернул выключатель.

Как взрыв, сверкнула жгучая вспышка света. Но хуже боли, которая опалила его глаза, был мучительный, захлебывающийся рев – адский рев, всепоглощающий, оглушительный рев прожег его мозг.

Сэм не знал, сколько это продолжалось, но когда исчезла белизна ослепления и тишина постепенно вернулась, вместе с ней явилась странная опустошенность и отсутствие ощущения своего тела.

Откуда-то донесся вой боли и страха. Сэм знал, что это его голос – но теперь он, казалось, больше не принадлежал ему.

Она снова заговорила, уверенно и спокойно, словно знала, что это случится и готова была вести его дальше:

– Все хорошо, милый... Не бойся. Теперь тебе ничто не грозит...

В гневе и изумлении он выкрикнул:

– Я ничего не вижу! Где я?

Ощущение тела вернулось – резко, как это бывает после острого шока. Но это не было больно, он просто почувствовал, что стоит на ногах, вытянув перед собой руки, как слепой в поисках невидимых.

Опять он услышал ее голос – так близко, будто он звучал у него в голове:

– Пойдем... Пойдем со мной...

Он почувствовал ее руку на своем запястье – касание столь легкое, словно его вообще не было. Он сделал несколько шагов, и вдруг земля ушла у него из-под ног.

Но он не упал. Просто дом, город и весь окружающий мир внезапно распахнулись в космос. Он почувствовал, что летит, влекомый вверх таинственной, могучей и всеобъемлющей силой. Он знал, что она рядом с ним, но не мог бы сказать, откуда он это знает.

Потом его посетила мысль, что она не рядом, а в некотором роде стала частью его. Эта мысль показалась ему такой очевидной, что он не подвергал это сомнению и не задавался вопросом, как это может быть и куда они направляются.

Он просто решил – пусть все идет как идет; он несся куда-то, и казалось, что так будет вечно...