Текст книги "Повелитель Серебряного лука"

XXVIII Воля древних богов

Гершому никогда не нравилась верховая езда. В Египте лошади были маленькими, подпрыгивали на ходу – крупным мужчинам было трудно на них ездить. Он чувствовал себя неловко, когда его длинные ноги почти касались земли. Но езда на фессалийских лошадях доставляла египтянину удовольствие. Высокие золотые скакуны с белыми хвостами и гривами летели, почти не касаясь земли. На полном скаку спины животных лишь слегка поднимались, и Гершом наслаждался быстрой ездой. Геликаон скакал рядом с ним на скакуне, точной копией жеребца Гершома. Вместе они неслись по открытой равнине под облачным небом. Наконец, Геликаон придержал свою лошадь, похлопав по ее гладкой шее. Гершом тоже натянул поводья.

– Превосходные животные, – сказал он.

– Они очень быстрые, – заметил Геликаон, – но не подходят для войны. Эти лошади слишком пугливы и впадают в панику, когда звенят мечи и летят стрелы. Я скрещиваю их с нашими лошадьми. Возможно, жеребята будут не такими нервными.

Развернув коней, они поскакали туда, где оставили свою вьючную лошадь. Животное щипало травку на холме. Гели-каон взял его за поводья, и они направились на юго-запад. Гершом был счастлив снова мчаться вперед. Крепость Дар-дании, хотя и была простым жилищем по сравнению с дворцами на его родине, все же напоминала ему о мире, который он потерял, и Гершом с радостью согласился сопровождать Счастливчика в Трою.

– Не думаю, что торговец предал меня, – заметил он.

– Возможно, не намеренно, – сказал Геликаон, – но люди сплетничают. Троя – более крупный город, и там меньше вероятности, что тебя узнают.

Гершом оглянулся и посмотрел на голый ландшафт. Старый полководец, Павзаний, предупреждал Геликаона, что по холмам бродили бандиты, и умолял взять с собой отряд надежных людей в качестве личной охраны. Счастливчик отказался.

– Я обещал охранять покой этих земель, – сказал он. – Люди теперь меня знают. Когда они увидят царя, путешествующего по их общинам без вооруженного эскорта, это придаст им уверенности.

Павзания это не убедило. Гершом тоже в это не поверил.

Во время путешествия он понял, что Геликаону нужно было уехать из Дардании, от правил соблюдения этикета и царских обязанностей. С каждой пройденной милей Гелика-он становился все более нервным.

Ночью, когда они остановились у подножия холмов, под кипарисами, Гершом спросил юного царя:

– Что тебя беспокоит?

Геликаон ничего не ответил, просто добавил сухих веток в небольшой костер, затем сел рядом с ним. Египтянин не стал настаивать на продолжении разговора. Через какое-то время Счастливчик заговорил:

– Тебе нравилось быть сыном царя?

– Да, нравилось, но не так, как моему сводному брату Рам-зесу. Он отчаянно хотел стать фараоном, повести египетские армии в бой, построить свою огромную колонну в храме Луксора, увидеть свое лицо вырезанным на статуях. Мне просто нравилось, что меня ласкали красивые женщины.

– Тебя не беспокоило, что женщины ласкали тебя только потому, что были обязаны это делать?

– Почему это меня должно беспокоить? Результат тот же.

– Только для тебя.

– Вы, люди моря, слишком много думаете. Рабыни во дворце были к моим услугам. Это их предназначение. Какое имело значение, хотят они или не хотят быть рабынями? Когда ты голоден и решил убить овцу, разве ты думаешь о чувствах овцы? – Гершом засмеялся.

– Интересная точка зрения, – заметил Геликаон. – Я подумаю над этим.

– Над этим не надо думать, – возразил египтянин. – Давай покончим со спорами, не будем углубляться в эту тему.

– Цель спора – выяснить истину.

– Очень хорошо. Давай обсудим причину твоего первого вопроса. Почему ты спросил, нравилось ли мне быть царевичем?

– Может, я просто хотел поддержать разговор, – сказал Геликаон.

– Нет. Настоящей причиной было то, что я хотел отвлечь тебя от проблем. Вторая более сложная, но связана с первой.

– Ну, теперь ты меня заинтриговал, – усмехнулся дарда-нец. – Просвети меня.

Гершом покачал головой.

– Тебе нужно просветление, Счастливчик? Я так не думаю. В Египте есть статуи мифических животных, которые меня восхищали. Создания с головами орлов, телом льва, хвостом змеи. Мой дед говорил, что это, вообще-то, люди. Мы все – гибриды животных. В нас есть дикарь, который с удовольствием бы вырвал сердце врага и съел его сырым. Есть любовник, слагающий песни для женщины, которая владеет его сердцем. Есть отец, который прижимает ребенка и умрет, защищая его от опасности. Три человека в одном. И еще больше. В каждом из нас есть те, кем мы были – замкнутый ребенок, высокомерный юноша, грудной младенец. Каждый страх, который мы вытерпели в детстве, остается где-то там. – Он постучал по виску. – И каждый смелый поступок или трусливый, щедрость или низость.

– Это замечательно, – вздохнул Геликаон, – но я себя чувствую так, словно плутаю в тумане. Что ты пытаешься сказать?

– Вот о чем я и говорю. Наша жизнь проходит в тумане в надежде обрести солнечный свет, который прояснит нам, кто мы есть на самом деле.

– Я знаю, кто я есть, Гершом.

– Нет, не знаешь. Разве ты не тот человек, который беспокоится о желании рабынь, который отрезает голову земледельцу, который говорит без очереди? Разве ты не бог, который спас ребенка на Кипре, сумасшедший, который сжег заживо пятьдесят моряков?

– Этот разговор теряет для меня свою привлекательность, – холодно сказал Геликаон.

Гершом почувствовал, как в нем поднимается гнев.

– Понимаю, – кивнул он, – поэтому можно обсуждать только те темы, которые не касаются Счастливчика. Теперь ты становишься настоящим царем, Геликаон. Вскоре ты окружишь себя льстецами, которые будут нашептывать тебе на ухо, восхваляя твое величие и не критикуя твои действия.

Подобрав одеяло, на котором лежал, Гершом повернулся к костру с бьющимся сердцем. Ночь была холодная, и он мог почувствовать запах дождя в воздухе. Египтянин рассердился на себя за то, что отреагировал на слова Геликаона с такой злостью. Правда была в том, что он любил молодого царя и восхищался им. Счастливчик был способен на огромную доброту и верность. Он был храбрым и верным своему слову. Эти качества редко встречались Гершому в его жизни. Но египтянин знал, с какой опасностью столкнется Гелика-он, когда его сила возрастет. Гершом развернул одеяло и сел.

Геликаон сидел, прислонившись спиной к дереву, накинув одеяло на плечи.

– Прости, мой друг, – сказал египтянин. – Это не мое дело, я не должен обращаться к тебе с подобными речами.

– Нет, это не так, – возразил Геликаон. – Но я думал о твоих словах, и в них есть правда. Твой дед – мудрый человек.

– Да, так и есть. Ты знаешь историю об Осирисе и Сете?

– Египетские боги, которые воюют друг с другом?

– Да. Бог Осирис, повелитель Света и герой, и Сет – его брат, подлое создание. Они постоянно враждуют друг с другом. – Мой дед рассказывал мне о них, когда я был маленьким. Он говорил, что Осирис и Сет борются внутри нас. Мы все способны на великое сострадание и любовь, или на ненависть и ужас. Печально, что мы можем радоваться и тому, и другому.

– Я знаю, что это правда, – согласился Счастливчик. – Я почувствовал это, когда сжег этих моряков.

– Дед бы сказал, что, когда ты сжег этих моряков, в твоей душе царствовал Сет. А Осирис стыдится этого. Вот почему тебе не нравится быть царем. Такое могущество приближает Сета к победе. И ты испугаешься человека, которым станешь, если убьешь в себе Осириса.

Гершом замолчал. Геликаон добавил дров в огонь, затем подошел к вьючной лошади и вернулся с хлебом и вяленым мясом. Двое мужчин молча ели. Затем Счастливчик вытянулся рядом с костром, укрывшись плащом.

Гершом немного задремал. Ночной воздух становился все прохладней, раздались раскаты грома. Молния сверкнула в небе. Геликаон проснулся, и двое мужчин побежали туда, где были привязаны лошади. Животные испугались, прижав уши. Геликаон и Гершом увели их от деревьев на открытое пространство. Начался дождь, сначала небольшой, потом полил ливень. Засверкала молния, в ее свете Гершом разглядел пещеру вверху на холмах. Он подозвал Геликаона, и они повели лошадей вверх по склону. Это было непросто. Золотые лошади, как Геликаон и предупреждал, были трусливыми, вставали на дыбы и пытались вырваться. Маленькая вьючная лошадь вела себя спокойней, но даже она попятилась назад, натянув поводья, когда загремел гром. Оба мужчины выбились из сил, когда добрались до пещеры. Лошадей они спрятали в пещере и привязали, а сами сели у входа, наблюдая за грозой, разразившейся над землей.

– Мне всегда нравились грозы… – сказал Гершом, – но после кораблекрушения… – он задрожал от воспоминаний.

– Она быстро пройдет, – заметил Геликаон. Затем посмотрел на египтянина. – Благодарю тебя за твою честность.

Гершом усмехнулся.

– Это всегда было моим проклятием – говорить то, что думаю. Не могу вспомнить никого, кого я бы не оскорбил один или два раз. Ты надолго планируешь остаться в Трое?

Геликаон покачал головой.

– Я должен остаться на похоронах Гектора. – Он задрожал. – Когда говорю это, у меня стынет душа.

– Вы были друзьями?

– Больше, чем друзьями. Я не могу смириться с его смертью. – Счастливчик внезапно улыбнулся. – Примерно пять лет назад я путешествовал с Гектором. Приам послал его и две сотни троянских всадников во Фракию, чтобы помочь местному царю справиться с разбойниками. Мы преследовали врага в лесу, и они заманили нас в засаду. Как только мы прочистили себе путь, то выяснили, что Гектора с нами нет. Кто-то вспомнил, что видел, как ему в голову попал брошенный камень. Приближалась ночь, но мы быстро вернулись на поле битвы. Разбойники забрали тела своих погибших. Там лежало шестеро наших, но Гектора не было среди них. Тогда мы поняли, что его забрали. Мы знали, что фракийцы мучают своих пленников, отрезая им пальцы, выкалывая глаза. Я послал разведчиков, и мы отправились на поиски их лагеря. Мы нашли его до рассвета, и, подкравшись ближе, мы услышали веселые крики. И там, в свете костра, с большим кубком вина в руке стоял Гектор. Он развлекал пьяных бандитов непристойными историями, и они визжали от смеха. – Геликаон вздохнул. – Вот таким я его запомню.

– Но у тебя есть и другая причина для путешествия, – предположил египтянин.

– Ты – ясновидящий, Гершом?

– Нет, но я видел, как ты разговаривал с невестой Гектора, и слышал, что ты назвал ее богиней.

– Да, назвал. – Геликаон засмеялся. – Я влюбился в нее, Гершом. Если она чувствует то же, я хочу попросить ее стать моей женой, хотя мне, вероятно, придется предложить за нее Приаму гору золота.

– Если она чувствует то же? – повторил Гершом. – Какое это имеет значение? Покупай ее в любом случае.

Геликаон покачал головой.

– Ты можешь купить золото, которое блестит, как солнце, и бриллианты такие же ясные, как луна. Но ты не можешь купить солнце или завладеть луной.

Ближе к рассвету Лаодика закуталась в шаль и вышла из дворца. На улицах было тихо и пустынно, только несколько бездомных собак искали, чем бы им поживиться. Царевне нравилось гулять на свежем воздухе и, особенно, ранним утром. Она полагала, что знала о городе и его жизни больше, чем любой воин или обычный житель. Например, девушке было известно, какой пекарь первым выпекает свежий ароматный хлеб, она знала проституток и их постоянных сутенеров так же хорошо, как троянские воины. Она знала, когда на холмах в конце зимы родился первый ягненок, потому что Поимен, старый пастух, у которого с благославления богов родилось четыре поколения сыновей, открыл свой единственный кувшин с вином и напился. На рассвете пастух заснул на улице, потому что его не пустила домой его строгая жена.

Лаодика вышла из города, перешла новый защитный ров по мосту и спустилась к реке Скамандр. В долине у реки стоял густой серый туман. Холмы были окрашены в розовый цвет, хотя в небе уже поднималось солнце. Она слышала пение петухов и блеяние овец в отдалении. Лаодика направлялась к гробнице Илоса, находящейся на маленьком холме между городом и рекой. Илос был ее дедушкой, троянским героем. Гектор часто приходил сюда поговарить с предком в затруднительных ситуациях. Лаодика тоже пришла сюда, надеясь найти утешение. Царевна побрела к маленькой гробнице среди скал и села на поляне, в траву, ощипанную овцами, лицом к городу. Ее снова охватила печаль, и слезы полились из глаз. «Как он мог умереть? Как боги могли быть такими жестокими?»

Лаодика представила себе Гектора, от его удивительной улыбки поднималось настроение, а от его волос увета золота отражалось солнце. Она подумала, что брат был похож на рассвет: где бы Гектор ни появлялся, у всех сразу же поднималось настроение. Когда Лаодика была маленькой и робкой девочкой, Гектор был для нее скалой, к которой она бежала со своими проблемами. Только он мог убедить Приама выдать ее замуж за Аргуриоса. Ей стало стыдно, и навалился груз вины. «Ты горюешь, потому что Гектор ушел в Елисей-ские поля или потому что думаешь о себе?» – спросил ее внутренний голос.

– Я сожалею, Гектор, – прошептала она. И снова потекли слезы.

На нее упала тень, девушка подняла глаза. Когда ее распухшие от слез глаза разглядели сверкающие доспехи, она решила, что это привидение брата, которое пришло, чтобы утешить ее. Он встал на колени рядом с ней, и Лаодика узнала Аргуриоса. Она не видела его пять дней и не писала ему.

– О, Аргуриос, я не могу прекратить плакать.

Его руки обняли ее за плечи.

– Я видел это в городе. Должно быть, Гектор был великим человеком, мне жаль, что я его не знал.

– Как ты узнал, что я здесь?

– Ты говорила, что, когда на тебя наваливаются проблемы, тебе нравится гулять по городу на рассвете. Ты рассказывала о старом пастухе, живущем на этих холмах.

– А как ты догадался, что я буду здесь сегодня?

– Я не знал. Я приходил к Шеанским воротам на рассвете пять дней.

– Прости, Аргуриос. Я не подумала о тебе. Мне следовало отправить тебе письмо.

Повисло молчание, затем Лаодика спросила:

– Где твои охранники?

Он улыбнулся – это было редкостью.

– Теперь я стал сильнее и быстрее. Несколько дней назад я гулял по городу, потом я неожиданно обернулся и напал на них. Я сказал им, что мне больше не нужны их услуги, и они согласились оставить меня в покое.

– Всего-то? Так просто?

– Я побеседовал с ними… серьезно, – сказал он.

– Ты напугал их, да?

– Некоторых людей легко испугать, – ответил микенец.

Его лицо было совсем близко от нее. Когда Лаодика посмотрела в его глаза, то увидела, что за эти пять дней боль и печаль их покинули. Это лицо девушка так часто представляла себе. Глаза Аргуриоса были не просто карими, как она запомнила, а с коричневыми и золотыми крапинками, а брови у микенца были очень красивой формы. Он так пристально на нее смотрел, что девушка опустила глаза. Лаоди-ке показалось, что внизу живота разлилось приятное тепло, и одежда стала ей тесной.

Она почувствовала прикосновение и увидела, как его рука нежно гладит ее кожу, слегка шевеля светлые волосы. Теплота в животе усилилась. Лаодика потянулась и начала развязывать завязки на доспехах Аргуриоса. Он схватил ее за руку.

– Ты – дочь царя, – напомнил микенец.

– Ты не хочешь меня?

– Я никогда ничего не хотел так сильно за свою жизнь, – его лицо покраснело.

– Царь никогда не позволит нам пожениться, Аргуриос. Он прикажет выгнать тебя из города. Мне невыносима эта мысль. Но у нас есть это мгновение. Это наше мгновение, Аргуриос!» Он уступил. Еще ребенком Лаодика помогала Гектору раздеваться и снимать доспехи. «У меня немного талантов, – подумала она про себя, – снимать доспехи – один из них». Ее онемевшие руки развязали застежки, и Ар-гуриос снял доспехи.

Отстегнув меч и отложив доспехи, он повел ее к камням рядом с гробницей Илоса, они легли вместе на траву. Аргу-риос поцеловал ее, и долгое время они не двигались. Взяв его руку, она притянула ее к своей груди. Его прикосновение было нежным – более нежным, чем ей сейчас хотелось. Ее губы надавили на его губы, Аргуриос жадно поцеловал ее. Руки микенца стали более настойчивыми, он попытался стащить с нее одежду. Лаодика подняла руки, и Аргури-ос снял ее платье. Вскоре они оба оказалисьобнаженными. Она наслаждалась теплотой его кожи, чувствуя под своими пальцами твердые мускулы. Потом пришла боль, и Лаодику охватило невероятное чувство – она стала единым целым с мужчиной, которого любила.

Потом она лежала разгоряченная, переполненная радостью и удовлетворением, ее переполнял стыд и веселье. Ла-одика медленно почувствовала траву и неровную землю, касающуюся ее спины. Девушка положила голову на плечо микенцу. Аргуриос молчал. Лаодика повернулась посмотреть на него, решив, что он спит, но микенец смотрел на небо, его лицо, как всегда, было печально.

Лаодика внезапно испугалось. Аргуриос сожалеет о случившемся? Теперь он ее оставит? Он повернулся посмотреть на нее. Заметив ее взгляд, микенец сказал:

– Тебе больно? Я причинил тебе боль?

– Нет. Это было чудесно. – Чувствуя себя глупо, но не в силах сдержаться, призналась Лаодика. – Это была самая удивительная вещь, которая когда-либо случалась со мной. Служанки рассказывали мне… – Она замолчала.

– Рассказывали тебе что?

– Рассказывали мне… рассказывали мне, что это больно и неприятно. Было немного больно, – призналась она, – но не неприятно.

– Это не было неприятно, – повторил он, улыбнувшись. Затем Аргуриос снова ее поцеловал, долго и нежно.

Она лежала на спине, все ее сомнения исчезли. Его глаза сказали ей все, что ей нужно было знать. Лаодика никогда не была так счастлива. Она знала, что запомнит этот момент на всю жизнь. Внезапно девушка села – шаль упала с ее обнаженной груди – и показала на восток. Огромная стая молчаливых лебедей, размахивая своими белоснежными крыльями, летела над городом к морю. Лаодика никогда не видела раньше больше двух лебедей вместе. Девушка была поражена видом сотен огромных птиц, летящих над ее головой и на секунду заслонивших, словно живое облако, солнце.

Лаодика и Аргуриос молча наблюдали, как стая лебедей, повернув на запад, наконец, исчезла в сером тумане на горизонте.

Девушка почувствовала, как что-то коснулось ее голой ноги, и посмотрела вниз. Мягкое белое перо упало ей на ногу и лежало, словно всегда там было. Лаодика подняла перо и показала любовнику.

– Это знамение? – спросила она.

– Птицы – это всегда знамение, – тихо ответил мике-нец.

– Мне интересно, что это значит.

– Когда появляются лебеди, это к жизни, – сказал он, прижав к себе. – Это означает, что мы никогда не расстанемся. Я завтра поговорю с твоим отцом.

– Он не захочет тебя видеть, Аргуриос.

– Думаю, захочет. Меня пригласили на пир в честь Гектора завтра ночью.

Лаодику удивили его слова.

– Почему? Ты же говорил, что не знал Гектора.

– Я повторил то же самое посланнику, который пришел в храм два дня назад. Он рассказал мне, что царевич Агатон потребовал моего присутствия.

– Он еще что-нибудь сказал?

– Ничего, кроме грубой лести, – усмехнулся Аргуриос.

Девушка засмеялась.

– Того, что ты – великий герой и воин, достаточно, чтобы тебя пригласить на пир?

– Что-то вроде этого, – подтвердил он.

– Этим приглашением тебе оказали большую честь. В семье царит раздор. Мой отец обидел многих своих сыновей, которых там не будет. Антифон теперь не в фаворе, как и Парис. Есть и другие. – Она вздохнула. – Даже в такое время он играет с человеческими чувствами. Ты, действительно, думаешь, что он послушает тебя, Аргуриос?

– Я не знаю. Мне нечего ему предложить, кроме моего меча. Но меч Аргуриоса имеет кое-какую ценность.

Лаодика наклонилась к нему, ее руки коснулись его тела.

– Меч Аргуриоса имеет большую ценность, – заметиоа она.

XXIX Кровь героев

Антифон с ужасным предчувствием наблюдал из верхнего окна, как его гость ушел. Он повернулся к очагу, где на тарелке остывала копченая рыба и кукурузные лепешки. Царевич, чавкая, съел немного рыбы и запил ее глотком крепкого вина, сладкого и густого. Страх Антифона немного прошел, но знал, что он вернется. Царевич попался в собственную ловушку.

Ему всегда нравился Агатон, он им восхищался. Хотя братья родились от разных матерей, они были почти ровесники и дружили с детства. Они даже были похожи внешне – у обоих были светлые волосы и голубые глаза. Гости мега-рона часто путали троих старших сыновей Приама – Гектора, Агатона и Антифона. Царевич поморщился, вспомнив слова Приама: «Они похожи внешне, но совершенно разные по характеру. Запомните: Гектор храбрый, Агатон хитрый, а Антифон глупый!» Его гости засмеялись из вежливости, а царь, холодно улыбаясь, наблюдал за реакцией мальчиков.

Антифон знал, что он не глупый. За прошедшие годы царевич понял, что он умнее, чем большинство людей, которых он знал. Именно Антифон первым догадался, что выгодней

поставлять вино из Лесбоса, чем выращивать виноград в северной части города, которая лучше подходила для пастбища. Продажа хороших лошадей в страны по всему Зеленому морю принесет Приаму больше прибыли, чем торговля вином. Именно Антифон предложил осмотреть царскую казну и составить перепись сокровищ на египетских папирусах с помощью письма, заимствованного у хеттов.

Однако Приам со своим жестоким чувством юмора сделал Полита своим советником, а толстого Антифона назначил отвечающим за лошадей. Царевичу отлично было известно, что люди смеялись, слыша, какую должность он занимает; очень немногие пытались это скрыть. Прошло много лет, прежде чем Антифон смог оседлать лошадь.

Царевич снова подошел к окну и посмотрел на тихую улицу. В отличие от большинства царских сыновей он жил в Нижнем городе, поближе к пекарям, торговцам вином и сыродела. Каждый вечер после короткого сна он выходил на улицы, чтобы побродить между палаток с едой, выбрать самые спелые финики и сладкие медовые пироги. Иногда Антифон шел не спеша в дальнюю часть города, где молодая женщина по имени Фалея продавала кусочки граната и грецкие орехи, глазированные медом. Ему было тяжело ходить так далеко, но царевич не мог ехать верхом или в палантине, потому что боялся, что лошадь его не выдержит, а палантин сломается. Это уже случилось однажды два года назад. Ему до сих пор было стыдно, с тех пор Антифон больше не ездил в палантине. Но стыд – ничто по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас.

Когда ему стал известно о заговоре против царя, он с энтузиазмом присоединился к нему. Приам был тираном, а свержение тирании было почетной миссией. Царь собирал налог со всех доходов в городе. Антифон, зная о богатстве Приама, лучше остальных понимал это. Дети в нижнем городе голодали зимой, рабы умирали от изнеможения на полях летом, а сокровищницы Приама разрывались от золота и драгоценностей, покрытых большим слоем пыли. Гектор сказал бы в защиту отца: «Да, царь может быть жестоким, но он никогда не скупится на защиту города». Но Антифон знал, что это было неправдой. Фессалийским наемникам мало платили, и городским инженерам до сих пор не приказали укрепить западную стену. После смерти Гектора он больше не будет закрывать глаза на стяжательство Приама. Агатон попросил Антифона присоединиться к заговору, потому что разглядел в нем способности, необходимые для реорганизации системы управления города, возобновления союзов с соседними царствами, разработки системы защиты города. Последние несколько дней царевич не спал, строя планы, до глубокой ночи представляя себе будущее Трои после смерти отца. Но сегодняшняя встреча с Агатоном разрушила его надежды и повергла в отчаяние.

Сегодня ночью, брат. Ты должен держаться подальше от дворца.

– Ты хочешь убить его после пира в честь похорон Гектора?

Агатон покачал головой.

– Во время. Мои фракийцы получили приказ убить всех наших врагов.

Антифон почувствовал, как у него в груди образуется пустота.

– Всех наших врагов? Каких врагов? Ты говорил, что нанял Карпофоруса убить нашего отца.

Агатон пожал плечами.

– Таков был мой первоначальный замысел, но его не могут найти. Подумай, брат. Убийство отца будет только началом. Диос и многие другие начнут строить планы и заговоры против нас. Разве ты не понимаешь? За этим последует гражданская война. Некоторые из правителей прибрежных государств присоединяться к нам, другие последуют за Ди-осом. – Он поднял руку и медленно сжал ее в кулак. – Так мы сокрушим их всех, и Троя сохранит мир со всеми своими соседями.

– Ты сказал, всех наших врагов. О ком ты говоришь?

– Только о тех, кто может выступить против нас. О тех, кто смеялся, когда отец издевался над нами. О тех, кто хихикал за нашими спинами. Около сотни человек. О, Антифон, разве ты не понимаешь, как долго я ждал этого момента!

Затем он посмотрел в глаза Агатона и впервые постиг глубину ненависти сводного брата.

– Подожди! – в отчаянии закричал Антифон. – Ты не можешь впустить фракийцев во дворце! Они – варвары! Что будет с женщинами?

Агатон засмеялся.

– С женщинами? С такими, как Андромаха? Холодными и надменными. Ты знаешь, что она сказала? Я не могу выйти за тебя, Агатон, потому что не люблю тебя. Во имя богов, я с удовольствием посмотрю, как мои фракийцы будут ее насиловать. Они выбьют из нее высокомерие. Она не будет уже такой гордой после этой ночи.

– Ты не допустишь этого! Нельзя, чтобы троянцы убивали детей царя! Как их потом будут уважать в городе? Убийцы будут сидеть в местных тавернах, рассказывая, как они перерезали горло троянскому царю?

– Конечно, ты прав, брат, – согласился Агатон. – Ты думаешь, это не приходило мне в голову? Как только фракийцы возьмут дворцовые стены, прибуду наши союзники. Именно они убьют тех, кто будет внутри мегарона.

– Наши союзники? О чем ты говоришь?

– Микенское войско высадится после заката. Наши союзники убьют наших врагов.

Антифон сидел очень тихо, пытаясь осознать услышанное. Отец рассказывал об Агамемноне, который строил огромные флотилии и спрашивал его о планах микенского царя. Теперь все ясно. Микенцы обманули Агатона. Он будет царем только на словах. Настоящая власть будет находится в руках Агамемнона, и он будет использовать Трою как базу для вторжения на восток.

Он посмотрел на Агатона новыми глазами.

– О, мой брат, – прошептал Антифон. – Что ты наделал?

– Наделал? Просто то, что мы планировали. Я буду царем, а ты – моим советником. И Троя станет сильнее, чем когда-либо.

Антифон ничего не сказал ему. Агатон сидел, спокойно наблюдая за ним.

– Ты еще со мной, брат? – спросил он.

– Конечно, – ответил Антифон, но не смог посмотреть брату в глаза, произнося эти слова. Снова воцарилось молчание. Затем Агатон встал.

– Ну, меня ждет много дел, – сказал он. – Я увижу тебя завтра. – Агатон подошел к двери, оглянулся со странным выражением лица. – Прощай, Антифон, – произнес он тихо.

Антифон задрожал, вспомнив этот момент.

На улицах было тихо, тени удлинились. Антифон посмотрел на стены верхнего города, сверкающие золотом в лучах заходящего солнца. Царевича охватило отчаяние – теперь он ничего не мог поделать. Если он пошлет письмо Приаму, то обнаружит свое участие в заговоре, и ему будет грозить смерть за измену. И даже, если он выберет эту судьбу, как ему добраться до царя? Агатон контролировал все доступы во дворец, и – кто знает – сколько воинов он подкупил.

Царевич подумал о людях, которым суждено умереть сегодня ночью. Больше сотни человек собралось на этот пир. Там будет Полит, Геликаон и Диос. Одно лицо за другим проплыло перед его глазами. Да, многие из них – как заметил Агатон – смеялись над жирным Антифоном. Многие улыбались, когда Приам насмехался над Агатоном. Но в основном, это были хорошие люди, преданные Трое.

Царевич посмотрел вверх на холмы, на дворец Геликаона с каменными лошадьми у ворот. Он не мог видеть охрану, но по суете у ворот можно было судить, что Геликаон сейчас в своей резиденции. Антифон глубоко вздохнул. Его собственная смерть не имеет значения по сравнению с ужасом, который ждет невинных людей во дворце. Тогда он решил послать сообщение Геликаону. Счастливчик сможет добраться до царя. Антифон тяжело подошел к двери и позвал своего слугу Тхоас. Царевич увидел светловолосого фракийского воина, который склонился над телом Тхоаса и вытирал кровавый нож о тунику старого слуги. А двое других стояли у двери с мечами в руках.

Антифон знал, что его собираются убить. В этот момент словно солнце вышло из-за туч, и страх покинул его. Всю свою жизнь он жил с этим чувством – страхом разочаровать своего отца, страхом перед неудачей, страхом перед отказом. Теперь страха не было. Его глаза встретились со светло-голубыми глазами фракийского убийцы.

– Он был моим слугой, – тихо сказал Антифон, показывая на мертвого Тхоаса. – Простой человек с добрым сердцем.

– О, хорошо, – ответил фракиец с широкой улыбкой. – Может, он послужит тебе, толстяк, в Подземном мире.

Плавно двигаясь, убийца приблизился к Антифону. Он был молод и, как и многие фракийские воины, с твердым и жестоким взглядом. Антифон не двинулся с места. Фракиец остановился.

– Ну, с таким количеством жира ты не можешь бежать, – сказал он. – Ты хочешь молить за свою жизнь?

– Я не буду ничего просить у волосатого фракийского козла, – холодно бросил Антифон.

Глаза убийцы сузились, и со злым ревом он бросился на царевича. Антифон сделал шаг ему навстречу, парировав своим левым плечом удар ножа, а правой рукой дав противнику в челюсть. Лишившись опоры под ногами, фракиец сначала ударился головой о стену, а потом упал на землю. Другие воины вытащили свои мечи и бросились на Антифона. С рычанием он побежал им навстречу. Меч угодил царевичу в бок, кровь окрасила его просторное голубое одеяние. Схватив противника, Антифон нанес ему сокрушительный улар по голове. Тот зашатался, наполовину потеряв сознание в железных объятиях царевича.

Антифона пронзила боль. Другой фракиец напал сзади и ранил его в спину. Вытащив меч, убийца отвел назад руку для следующего удара. Все еще не отпуская оглушенного убийцу, Антифон обернулся, швырнув его товарищам. Фракиец отступил в сторону. Антифон, шатаясь, сделал шаг вперед. Меч фракийца полетел вперед и пронзил живот царевича. Кулак троянца угодил прямо в подбородок противника, от этого удара мужчина отлетел в стену. Упав на одно колено, Антифон подобрал меч. Выпрямившись, он блокировал жестокий удар и перерезал мечом горло противника. Это был неудачный удар, потому что он никогда не умел хорошо обращаться с мечом. Лезвие поранило щеку фракийца, разрезав кожу и поцарапав щеку, и вошло в челюсть. С булькающим криком тот снова бросился на Антифона. Отступив назад, троянский царевич вонзил меч в висок противника, убийца зашатался, сделал шаг вправо и наполовину упал. Антифон нанес ему еще три удара, последним попав в яремную вену.