Текст книги "Жизнь с Раманой Махарши"

Я встретил майора Чадвика в тот день, когда он впервые приехал в Шри Раманашрамам. Собственно говоря, я был первым ашрамитом, повстречавшимся ему, когда он вошел в ворота в 1935 году. Я стоял под большим деревом илуппай, которое до сих пор стоит рядом с главным входом. Чадвик подошел ко мне, решив, что, должно быть, я и есть Рамана Махарши, и простерся у моих ног.

Я попытался сказать ему: «Я не Рамана Махарши. Рамана Махарши внутри. Если вы хотите получить его даршан, я покажу вам, где он». Все это было выражено с помощью жестов и слов, поскольку ни я, ни он не понимали языка друг друга. Чтобы прояснить ситуацию, я отвел его в холл, чтобы показать, кто истинный Бхагаван. Когда знакомство состоялось, Чадвик и Бхагаван проговорили несколько часов по-английски. Это было весьма необычно. Бхагаван редко говорил на английском подолгу, хоть и владел им достаточно бегло.

Вскоре стало ясно, что Чадвик планирует длительное пребывание в ашраме. Это повлекло за собой небольшую проблему, поскольку мы не располагали подходящим для него жильем. Потому как я занимал одну из самых больших хижин в ашраме, Чиннасвами в конце концов решил, что мне следует уступить ее Чадвику. Для меня это не было проблемой, посколькуя запросто мог перебраться в одну из ашрамных хижин из листьев кокосовой пальмы. Чадвику подобную хижину не предложили, поскольку все мы решили, что она слишком примитивна для того, чтобы в ней жил иностранец. Когда Чадвика привели в мою хижину, я все еще паковал свои вещи. Когда он узнал, что меня выселяют для того, чтобы предоставить ему жилье, он отказался от хижины.

«Мне очень нравится этот человек, – сказал он. – Не надо выселять его из-за меня. Если вы вынудите его уйти, я тоже уйду и поищу другое жилье. Это большая хижина. Мы можем жить в ней вместе».

Все мы были несколько удивлены тому, что этот изысканный иностранец пожелал делить хижину с совершенно незнакомым человеком, особенно зная, что при желании может жить в ней один. Тем не менее, поскольку возражений его предложение не вызвало, Чадвик поселился в моей хижине и прожил в ней около полутора лет.

В «Воспоминаниях садху» – собственном рассказе Чадвика о годах, проведенных с Бхагаваном, – он написал, что делил хижину лишь в течение трех месяцев. Когда я упомянул об этом Аннамалаю Свами, он сказал, что Чадвик, возможно, запамятовал даты. Аннамалай Свами говорит, что помнит, что делил с ним хижину намного больше года.

Хотя поначалу мы мало что могли сказать друг другу– позднее я выучил несколько английских слов, а Чадвик – немного тамильских, – вскоре мы стали близкими друзьями. Мы часто прогуливались вместе вокруг холма, как правило, предпочитая лесную тропу внешней дороге. Пока мы шагали, я потчевал его историями из «Йога Васиштхи» и «Кайвалья Наванитам».

Конечно, я мог выразить не более самых размытых очертаний, поскольку знал лишь около пятидесяти английских слов. Чадвик был не против слушать все эти причудливые повествования на косолапом английском, поскольку они давали ему возможность позднее беседовать с Бхагаваном.

Каждый раз, когда мы возвращались с прогулки, он говорил Бхагавану: «Аннамалай Свами пытался рассказать мне историю из „Йога Васиштхи", но мне удалось понять лишь немногое». Бхагаван тогда спрашивал меня, какой эпизод я рассказывал. Я сообщал Бхагавану название истории, и он полностью излагал ее Чадвику по-английски.

Как-то во время очередной нашей прадакшины ремешок на одной из сандалий Чадвика порвался. Для него это было полной катастрофой, так как он был не способен идти по лесной тропе без обуви. Он сел и принялся громко восклицать: «Аруначала! Аруначала!» Через несколько секунд мы услышали ответный возглас: «Ом Аруначала!» Воскликнувший – местный пастух – появился из-за скалы и поинтересовался, почему мы кричали. Я объяснил, что у Чадвика только что порвались сандалии, и показал ему порванный ремешок. Пастух пришел нам на помощь, починив его с помощью двух скрепок, которые вытащил из собственных сандалий. Через несколько минут он покинул нас, сказав, что ему нужно присматривать за козами. Когда мы вернулись в ашрам, Чадвик рассказал об этом происшествии Бхагавану, закончив словами: «Я воззвал к Аруначале, и Аруначала пришел мне на помощь». Бхагаван согласился с ним: «Да, Сам Аруначала пришел тебе на помощь».

Все то время, пока мы жили вместе, Чадвик упорно выказывал мне смущающее почтение. Как-то раз он даже простерся передо мной ниц и велел своему слуге сфотографировать эту сцену. Он также сделал множество фотографий со мной, ведущим строительные работы. Не знаю, что в конце концов стало с этими фотографиями, потому что Чиннасвами вынудил Чадвика отдать их все ему.

Я просмотрел все архивы с фотографиями в Шри Раманашрамаме, думая, что смогу проиллюстрировать эту книгу некоторыми из них. К сожалению, похоже, что ни одна из них не сохранилась.

Через полтора года Чадвик решил, что хочет жить в отдельной хижине. Чиннасвами дал ему разрешение на строительство в пределах ашрама – редкая привилегия в те дни. Было очевидно, что Бхагаван одобрил эту идею, поскольку помогал мне вести строительство новой хижины. Кроме того, он присутствовал на грихаправесаме (церемонии открытия), руководя ею с большого деревянного стула, который Чадвик предусмотрительно для него поставил.

Вскоре после того как хижина была закончена, Чадвик решил отправиться на месяц в Японию. По-видимому, ему хотелось уехать туда на долгие годы. Пока его не было, Бхагаван попросил меня построить водосточный желоб вокруг крыши дома Чадвика, потому что заметил, что дождевая вода стекает между стеной фасада и тростниковой крышей веранды. Он объяснил мне, как выполнить работу, и позднее пришел проинспектировать ее, чтобы убедиться, что она сделана, как надо. Малайскому слуге Чадвика было дано разрешение вернуться в Кералу на тот месяц, пока Чадвик в Японии. Когда Чадвик написал нам, известив о дне своего возвращения, Бхагаван распорядился, чтобы офис сообщил об этом слуге, дабы тот принял необходимые меры для того, чтобы вернуться к сроку. Я упоминаю об этих мелких, незначительных эпизодах только потому, что они иллюстрируют заботу и внимание Бхагавана, которые он всегда проявлял в отношении своих истинных преданных.

После того как Чадвик провел в ашраме несколько месяцев, преданный по имени Шешайер пожаловался Бхагавану на то, что Чадвик по почте получает посылки с мясом. Обвинение это было абсурдным, но, поскольку управление ашрамом не допускало употребление мяса на его территории, Бхагаван послал за мной и спросил, правда ли это. Поскольку я делил комнату с Чадвиком и видел его каждый день, то смог заверить Бхагавана, что обвинение совершенно беспочвенно. Бхагаван закрыл тему, процитировав стих Аппара:

 
Бывает человек настолько дурен,
что ест коровью плоть,
но если он становится преданным Господа Шивы,
в волосах Которого Ганга,
хоть он и совершает столь злое деяние,
он мой Бог, и я должен простираться перед ним.
 

Прежде чем продолжить повествование Аннамалая Свами, мне бы хотелось рассказать о том, как я собрал и свел воедино материал для этой книги. Я интервьюировал Аннамалая Свами в течение шести недель в 1987 году. Несмотря на то что он обнаружил замечательную память на незначительные подробности того, что происходило 50–60 лет назад, он не помнил, в каком порядке эти истории имели место или в какой день происходили определенные события. Для того что-бы установить приемлемую и достоверную хронологию, я сопоставил его истории с опубликованными рассказами других преданных и изучил старые бухгалтерские книги Раманашрамама, чтобы выяснить, когда именно велись те или иные строительные работы. Также я изучил все старые фотографии в ашраме, чтобы узнать, в какой последовательности велось строительство. По возможности я пытался найти подтверждение этим историям, беседуя с преданными, такими, как Рамасвами Пиллай и Кунджу Свами, которые жили и работали в ашраме в 1920-1930-х годах. В результате этого исследования могу сказать, что, хотя истории воспроизведены по воспоминаниям Аннамалая Свами или по записям, сделанным в его дневнике, общая структура книги и порядок, в котором рассказаны истории, полностью принадлежат мне. В качестве итоговой проверки Аннамалай Свами дважды лично прочел рукопись и, внеся несколько небольших исправлений, подтвердил, что его истории пересказаны со всей точностью.

Пару раз мне удалось убедить Аннамалая Свами, что даты, полученные мной во время исследования, заслуживают большего доверия, чем его собственные воспоминания. Например, пока я не доказал ему, что Шешадри Свами (человек, которого он повстречал на пути к Раманашрамаму) умер в январе 1929 года, он был уверен, что пришел к Бхагавану в 1930-м. И все же по ряду историй, связанных со строительством Храма Матери, мы так и не пришли к согласию. Аннамалай Свамиушел из ашрама (обстоятельства этого будут описаны ниже в этой главе) в 1938 году и отправился жить в Палакотту, чтобы в большей мере посвятить себя медитации. Все найденные мною свидетельства указывают на то, что работы по строительству Храма Матери начались в 1939 году. Церемония открытия работ состоялась в сентябре того года, и мемориальную табличку в память об этой церемонии до сих пор можно найти на внешней стороне южной стены храма. Тем не менее, хотя я и показал все связанные с этим записи Аннамалаю Свами, он продолжает считать, что работы по строительству храма, которыми он занимался, проводились до того, как он покинул ашрам в середине 1938 года. Из уважения к его желаниям я, таким образом, включил его истории о храме в эту главу. Лично мне кажется, что они происходили в начале и середине сороковых годов – в тот период, когда Аннамалай Свами вновь вел строительные работы в ашраме.

Моим последним большим делом, порученным мне ашрамом, было ведение нескольких работ при строительстве гарбхагриха[52]52
  Внутреннего святилища.


[Закрыть] в Храме Матери. Главный стхапати (храмовый архитектор) нес общую ответственность. Я лишь следил за некоторыми из работ и определял размер их ежедневной оплаты. Чиннасвами в течение многих лет мечтал возвести большой храм над останками своей матери. Бхагаван одобрил идею храма, однако строительство откладывалось до тех пор, пока не было закончено большинство прочих крупных сооружений в ашраме. Где-то в конце 1930-х годов Чиннасвами попросил меня выяснить, каково подлинное мнение Бхагавана о храме. «Бхагаван всегда прямо сообщает тебе о своих замыслах, – сказал он. – Пожалуйста, спроси его, как нам быть с Храмом Матери. Должен ли он быть простым или внушительных размеров?» Я передал эти слова Бхагавану. Его ответ был: «Если он будет построен хорошо и больших размеров, я буду доволен».

Чиннасвами, который многие годы пребывал в неясности относительно намерений Бхагавана, был вне себя от радости, услышав эту новость. Он немедленно принялся за подготовку к строительству.

Поскольку это не было обычной каменной кладкой, потребовалось задействовать эксперта со стороны. Весь проект был доверен эксперту в храмовой архитектуре и инженерии. Он привел с собой множество квалифицированных каменщиков с большим опытом храмового строительства. Поскольку все рабочие получали ежедневную оплату, меня попросили руководить некоторыми из них, чтобы быть уверенными, что деньги ашрама окупятся качеством. Хотя я ничего не знал о храмовом строительстве, у меня было достаточно опыта в руководстве рабочими, чтобы понять, что каменщики намеренно работают очень медленно. Поскольку они считались квалифицированными рабочими, то ежедневно получали очень высокую оплату, делая очень мало. Мне казалось, что они нарочно растягивали работу одного дня на три. Я сказал им, что они обманывают ашрам, и попытался убедить их работать более честно, но они и не подумали изменить свой подход.

Один из них сказал мне: «Все вы здесь едите и спите бесплатно. Почему ты дергаешь нас из-за работы? Ты ничего не потеряешь, если мы будем работать медленно». После нескольких неудачных попыток заставить их работать, я сообщил об этом Бхагавану: «Храмовые рабочие работают очень медленно. Вечером Чиннасвами выплачивает им все, что я вношу в список зарплат. Мне не нравится выбрасывать деньги ашрама на нечестных рабочих, но у меня нет полномочий на их увольнение. Каждый день я пишу в меккеду, что они должны получать оплату за полный рабочий день. Но им требуется три дня, чтобы выполнить работу одного. Когда я пишу, что им нужно заплатить за работу, которую они не сделали, разве не является это таким же обманом ашрама с моей стороны?»

«Не переживай из-за этого, – ответил Бхагаван. – Если они таким образом обманывают и вытягивают у ашрама деньги, которые не заработали, эти деньги не останутся у них. В конце концов они обнаружат, что их единственная собственность – это их молотки и зубила. Зарплата, которую они получили нечестным путем, пропадет даром. Они не могут обмануть Бхагавана, они могут обмануть только самих себя. Они не могут использовать Бхагавана в своих интересах». Он помолчал немного, прежде чем добавить: «Они эксплуатируют ашрам и вытягивают из него деньги. Эти деньги не останутся у них. Нам не стоит волноваться о финансовой стороне работы, потому что Бог даст нам все необходимые деньги».

Как обычно, вера Бхагавана получила подтверждение. Храм сильно осложнил финансовое положение ашрама, но нам всегда удавалось продолжать работу. Порой ашраму приходилось полагаться на приношения, полученные в течение дня, чтобы к вечеру выплатить заработную плату. В начале дня мы, бывало, нанимали рабочих, даже если знали, что у нас нет денег, чтобы им заплатить. В течение дня тем или иным путем поступали приношения, и к вечеру их всегда хватало, чтобы выплатить рабочим заработанные деньги.

В конце концов я решил, что моя совесть более не позволит мне руководить храмовыми рабочими.

«Я не хочу больше заниматься этой работой, – сказал я Чиннасвами. – Каждый раз, когда я составляю зарплатную ведомость, мне кажется, что я обманываю ашрам».

Чиннасвами принял мою отставку и попросил главного стхапати взять на себя всю работу. Я вернулся к ведению других строительных работ ашрама, которые все еще шли.

Хорошо известно, что Бхагаван никогда не принимал деньги, но однажды во время строительства Храма Матери я увидел, как он держал их в руках на протяжении нескольких минут. Один из стхапати, работавший очень хорошо, был уволен просто потому, что главный стхапати проникся к нему сильной личной неприязнью.

Этот человек пришел к Бхагавану, вложил все свое выходное пособие в его руки и сказал ему: «Я работал очень преданно, но этот человек попросил меня уйти. Пожалуйста, пусть Бхагаван благословит меня». Бхагаван молча благословил его, глядя на него около десяти минут. После этого он вернул ему деньги.

Когда стены гарбхагрихи достигли потолка, Бхагаван попросил меня написать название храма на стене фасада. Если смотреть на вход в гарбхагриху, можно увидеть двух слонов, вытесанных из камня. Под их ногами вырезан каменный свиток. Полное название храма, Матрубхутесваралайам (Храм Бога в Форме Матери), вырезано в этом каменном свитке. Бхагаван написал мне это название буквами санскрита. Он хотел, чтобы я сделал трафарет, а затем краской нанес буквы на свиток. Позднее один из стхапати должен был высечь название, выдолбив часть с нанесенными мною буквами.

Сидя в холле в присутствии Бхагавана, я старательно вырезал название. Все мое внимание было направлено на эту работу, поскольку я знал, что не могу допустить ни малейшей ошибки. Все то время, пока я работал, Бхагаван наблюдал за мной. Где-то в три часа дня он встал и направился к двери. Все в холле, кроме меня, встали. Я был в процессе вырезания буквы и боялся испортить ее, убрав ножницы с бумаги. Я услышал, как кто-то позади меня пробормотал: «Бхагаван встал, а у этого человека нет никакого уважения. Он по-прежнему сидит на полу. Он даже не прекратил работу».

Бхагаван, должно быть, тоже услышал этого человека, поскольку, похоже, передумал выходить. Вместо этого он подошел и сел на пол рядом со мной. Он положил руку мне на плечо и стал внимательно смотреть, как я заканчиваю вырезание буквы. Затем, вопреки ожиданию, даже не думая выходить на улицу, он поднялся и снова сел на свою софу. После этого никто больше не жаловался на мое неуважение.

Когда вырезание было закончено, я краской нанес буквы на свиток в ногах у слонов. Пока я работал, главный стхапати попытался меня остановить. Он не слишком жаловал меня, поскольку я уже успел поговорить с ним о лени его рабочих. Он крикнул мне: «Остановись! Я единственный человек, который знает, как правильно писать буквы таким образом! Как тебе справиться с такими вещами?»

Бхагаван снова пришел мне на помощь. Он стоял рядом, глядя на то, как я пишу буквы. Он утихомирил стхапати, сказав: «Он делает это не по собственному почину. Я сам велел ему сделать это». Стхапати, зная, что не может указывать Бхагавану, позволил мне закончить работу.

Когда строительство близилось к завершению, опытному скульптору было поручено выплавить для храма статую Йогамбики из пяти различных металлов. Проделать это нужно было методом «потерянного воска». При этой технике статую сначала изготовляют из воска, а затем полностью покрывают глиной, оставляя лишь маленькое отверстие. Когда глина засыхает, ее пропекают, чтобы сделать твердой. Из-за высокой температуры весь воск вытекает через маленькое отверстие, оставляя форму из обожженной глины, куда заливается расплавленный металл.

Заливка расплавленного металла должна происходить в благоприятное время. Астрологи, к которым обратились за советом, выбрали определенный день и сказали, что литье должно быть выполнено между восемью и половиной двенадцатого вечера. Форма была изготовлена заранее, поскольку для ее производства благоприятного времени не требовалось.

В назначенный день в восемь вечера скульптор разжег огонь между аптекой ашрама и баньянами. Он трудился в поте лица в течение нескольких часов, но так и не сумел расплавить металлы в тигле. Я не эксперт в этих делах, но даже я видел, что огонь был очень, очень горяч. Скульптору то и дело приходилось пропитывать одежду холодной водой, чтобы нейтрализовать жару, и все это время он держался на расстоянии от огня, орудуя очень длинными щипцами.

Бхагаван ушел спать в свое обычное время, но когда наступила половина двенадцатого и расплавленного металла так и не было, я почувствовал себя вправе разбудить его. Я отправился в холл, объяснил ему ситуацию и спросил, что нам делать. Бхагаван ничего не ответил. Вместо этого он поднялся и отправился сам посмотреть, как идет работа. Он сел на стул в десяти футах от тигля и стал внимательно смотреть на огонь. В течение одной или двух минут, без дальнейших усилий со стороны скульптора, все металлы начали плавиться.

Бхагаван понаблюдал, как жидкость вливается в форму через отверстие в ее основании. Когда он убедился, что работа проделана должным образом, он вернулся в холл и снова лег спать. На следующий день, когда скульптор сломал форму и осмотрел статую, он очень гордо объявил, что статуя безупречна.

Где-то 1930-х годах, когда я уже завершил множество строительных работ в ашраме, неожиданный визит мне нанес отец. Я отвел его в холл, чтобы представить Бхагавану. По дороге туда я сказал ему: «Поскольку ты дал мне жизнь, я веду тебя к Бхагавану. Пожалуйста, получи у него любое благословение, какое тебе нужно».

Мой отец был явно доволен, что я стал горячим преданным Бхагавана. «Когда ты был мал, – сказал он, – я не хотел, чтобы ты становился садху. Но теперь я счастлив, что родил такого сына. Подобно отцу Маркандеи, я счастлив, что произвел на свет такого тапасина[53]53
  Выполняющий тапас.


[Закрыть].

** До рождения Маркандеи его отец выполнял тапас на протяжении многих лет, чтобы у него родился сын. Однажды ему явился Шива и задал следующий вопрос: «Желаешь ли ты иметь добродетельного сына, который проживет лишь до шестнадцати лет, или же ты хочешь тупоумного, злонамеренного сына, который доживет до преклонного возраста?» Отец Маркандеи выбрал благочестивого сына, который не проживет долго.

Когда я привел его к Бхагавану, Бхагаван стал рассказывать ему обо всей моей работе в ашраме: «Все эти большие здания были построены твоим сыном!» Я немедленно опроверг это заявление. «Нет! Нет! – сказал я Бхагавану. – Все они были построены твоей милостью. Все это – часть твоей лилы (божественной игры). Как бы я сумел сделать хоть что-либо из этого сам?»

Тогда мой отец неожиданно заявил: «Куда бы ты ни пришел, это место будет процветать. Я видел это в твоем гороскопе. Там было любопытное соединение, которое указывало на то, что храмы и строения будут появляться везде, где бы ты ни жил. Именно поэтому я пытался удержать тебя дома. Я хотел, чтобы эти строения появились в нашей деревне. Я знал, что если ты станешь санньясином, то уйдешь жить в другое место. Я пытался помешать тебе стать санньясином, не пуская тебя в школу. Мысль моя была такой: „Если он никогда не научится читать, то никогда не прочтет писания и никогда не обнаружит интерес к Богу". План мой провалился, потому что твоей судьбой было прийти сюда. Я ни о чем не сожалею. Я счастлив, что все случилось, как оно случилось».

Мой отец остался где-то на месяц, и в течение этого периода мы ходили на гири прадакшину практически ежедневно. По окончании его пребывания я проводил его до станции. Пока мы ждали поезда, он начал плакать. Сквозь слезы он спросил, увидит ли он меня еще раз в этом рождении. У меня было сильное внутреннее ощущение, что ответом является «нет».

Однако, чтобы утешить его, я сказал: «Я не думаю, что нам суждено снова встретиться в этом рождении. Но, возможно, ты примешь новое рождение и придешь ко мне. В том рождении, возможно, мы оба будем любить друг друга. Бог может все это устроить».

Мои предчувствия оказались верными. Я никогда больше не видел своего отца.

Некоторое время спустя моя мать тоже приехала и осталась на месяц. Я познакомил ее с Бхагаваном и также почти ежедневно ходил с ней на гири прадакшину. Через месяц она объявила, что хочет остаться в ашраме и ухаживать за мной подобно тому, как мать Бхагавана ухаживала за ним в Скандашраме. Поскольку у меня было сильное ощущение, что это не ее судьба, я попросил ее пойти к Бхагавану и поговорить с ним об этом. Бхагаван не дал ей разрешение остаться. На самом деле он даже не стал обсуждать с ней этот вопрос.

Когда она спросила его, уехать ей или остаться, Бхагаван сказал: «По! По! По! По! («Уезжай! Уезжай! Уезжай! Уезжай!») и взмахом руки велел уйти.

Несколько лет спустя я получил письмо, в котором сообщалось, что мой отец скончался. Показав его Бхагавану, я сказал: «Пожалуйста, благослови его, ведь он дал мне рождение. Без этого рождения как бы я оказался рядом с тобой?» Бхагаван кивнул и сказал: «Да». Когда умерла моя мать, я попросил его о том же и получил такой же ответ.

Мои дни работника ашрама подходили к концу, хотя в то время я еще не осознавал этого. Оглядываясь назад, я припоминаю только один эпизод, указывающий на то, что Бхагаван знал, что мое время в ашраме подошло к концу.

Я копал что-то с помощью лома, когда Бхагаван подошел и спросил меня: «Ты сам решил сделать эту работу или Чиннасвами попросил тебя об этом?» Я ответил, что Чиннасвами попросил меня сделать ее. Бхагаван был недоволен: «Значит, он дал тебе работу. Значит, он дал тебе работу. Почему он дает тебе подобную работу?»

Несколько позднее Йоги Рамайах заметил Бхагавану: «Аннамалай Свами работает в поте лица. Его тело очень ослабло. Тебе нужно дать ему отдохнуть». Бхагаван согласился с ним: «Да, нам нужно дать ему отдых. Нам нужно дать ему свободу».

Через несколько дней я отправился к Бхагавану в ванную комнату, чтобы помочь ему принять утреннюю ванну. Вместе с Мадхавой Свами я, как обычно, натер его маслом и сделал массаж. Когда процедура была закончена, Мадхава Свами задал вопрос: «Бхагаван, люди, которые принимают ганджа лехиям (аюрведический препарат, основной ингредиент которого конопля), переживают что-то вроде ананды (блаженства). Какова природа ананды? Это та же ананда, о которой говорят писания?»

«Поедание ганджи – очень плохая привычка», – ответил Бхагаван. Затем, громко рассмеявшись, он подошел ко мне, обнял меня и воскликнул: «Ананда! Ананда! Вот как ведут себя люди, принимающие ганджуя!» Это не было быстрым объятием. Мадхава Свами позже сказал мне, что Бхагаван крепко обнимал меня почти две минуты. Через несколько первых секунд я полностью утратил осознавание тела и мира. Сначала было ощущение счастья и блаженства, но вскоре оно уступило место состоянию, в котором не было чувств и переживаний. Я не потерял сознание, я просто прекратил воспринимать все, что происходило вокруг меня. Я оставался в этом состоянии около пятнадцати минут. Когда я пришел в свое обычное мирское сознание, то стоял в ванной комнате один. Мадхава Свами и Бхагаван давно ушли на завтрак. Я не видел, как они открыли дверь и вышли, как и не слышал звона колокола к завтраку.

Это переживание полностью изменило мою жизнь. Как только я вновь обрел привычное сознание, я знал, что моя трудовая жизнь в Шри Раманашрамаме подошла к концу. Я знал, что с этого момента буду жить за пределами ашрама и проводить большую часть времени в медитации. Существовало правило, согласно которому только те, кто работал в ашраме, могли жить в нем все время. Желающие проводить время в медитации должны были жить в другом месте. Таким образом, я знал, что мне придется покинуть ашрам и самому заботиться о себе, однако мысль лишиться привычной еды и жилья никогда не тревожила меня.

Я явился в столовую с опозданием, чтобы съесть свой последний завтрак. Как только я закончил есть, то отправился на холм в поисках Бхагавана. Я нашел его сидящим на большом камне.

«Я принял решение покинуть ашрам, – сказал я. – Я хочу уйти в Палакотту, чтобы жить в одиночестве и медитировать».

Палакотту – земельный участок, примыкающий к ашраму с западной стороны. Несколько преданных Бхагавана, которые не хотели постоянно находиться в ашраме, жили и медитировали там.

«Ах! Очень хорошо! Очень хорошо! Очень хорошо!»-воскликнул Бхагаван. Решение получило его явное одобрение. Могло ли быть иначе, если сам Бхагаван дал мне переживание, ускорившее это решение?

Получив разрешение Бхагавана, я сложил свои пожитки и запер хижину. Я также запер все другие места, за которые отвечал.

Отнеся связку ключей Чиннасвами, я сказал ему: «Я решил уйти и жить в Палакотту. Будь добр, возьми и храни эти ключи».

Чиннасвами, понятное дело, был очень удивлен. «Почему ты уходишь? – спросил он. – Ты построил все эти здания. Ты так много сделал здесь. Как ты можешь уйти после того, как проделал всю эту работу? Где ты будешь спать? Как ты будешь питаться? У тебя будет множество трудностей, потому что ты не сможешь поддерживать свое существование. Не уходи, останься здесь».

Я сказал ему, что не изменю своего решения. Я также попытался вручить ему ключи, но он отказался принять их. Мне не хотелось вступать с ним в новый спор, поэтому я просто отдал ключи Субраманиаму, который тоже был в офисе, и ушел.

Это стало резкой переменой в моей жизни. Через несколько часов после переживания я шагал в Палакотту, прекрасно зная, что оставляю позади всю свою прошлую трудовую жизнь.