Текст книги "Литературный призрак"

– Вы совершаете паломничество на Святую гору? – спросила я.

Парни заулыбались.

– Партия освободила китайский народ от оков религии. Скоро паломников вообще не будет.

– Паломников не будет? И Святая гора больше не святая?

– Конечно не святая, – кивнули они. – Но все равно красивая.

Значит, правильно я все поняла. Намерения-то у них добрые, но в голове – чушь собачья.

В том же году, когда я, как обычно, зимовала в деревне, из Лэшаня пришли печальные вести. Моя дочь и ее опекун с женой бежали в Гонконг, потому что коммунисты хотели арестовать их как врагов революции. Всем известно, что из Гонконга никто не возвращается. Какие-то бандиты-чужеземцы, которых называли «англичане», распустили слух, что Гонконг – райское место, а когда приезжие туда попадали, их сразу же заковывали в цепи и заставляли до смерти работать на ядовитых заводах и в алмазных копях.

Тем вечером Дерево пообещало, что я увижу свою дочь. Я так и не поняла, как это возможно, но я привыкла верить Дереву – все его обещания в один прекрасный день исполняются.

Полосатое платье делало толстую девицу еще толще. Она посмотрела сначала на миску с лапшой, от которой шел густой и вкусный пар, потом на меня. Положила в рот полную ложку лапши, скорчила рожу, потрясла головой и выплюнула на стол.

– Гадость!

Ее подружка – с виду ведьма ведьмой – глубоко затянулась сигаретой.

– Что, так плохо?

– Я даже свинью не стала бы этим кормить.

– А шоколад у тебя есть, старуха? – спросила подружка-ведьма.

Лапша у меня вкусная, уж это я знаю наверняка. А вот что такое шоколад – не ведаю.

– Что-что?

Толстуха вздохнула, наклонилась, сгребла в горсть земли и высыпала в лапшу.

– Может, так будет съедобней. Я не заплачу тебе ни юаня. Я просила лапши. А не помоев.

Подружка-ведьма хихикнула и стала рыться в сумке.

– У меня тут печенье было…

На Святой горе бессмысленно злиться. Я редко злюсь. Но когда на моих глазах оскверняют пищу, то прихожу в такую ярость, что не могу сдержать себя.

Лапша, смешанная с грязью, полетела в лицо Толстухе. Пухлые щеки заблестели от жира. Мокрый воротник прилип к шее. Толстуха охнула, будто ее топили, замахала руками и повалилась на спину. Подружка-ведьма отскочила в сторону и тоже замахала руками, как крыльями.

Толстуха поднялась на ноги, багровая и разъяренная, и бросилась было ко мне, но одумалась, когда увидела, что я стою у котла с кипятком. Я бы ошпарила ее, честное слово. Она отступила на безопасное расстояние и завизжала:

– Я сообщу куда надо! Ты, ты, ты, сука, ты у меня попляшешь! Погоди! Я с тобой разделаюсь! Мой свояк знаком с помощником секретаря парторганизации! Твою вшивую чайную бульдозер сровняет с землей. И тебя закатает туда же!

Даже когда они скрылись за поворотом, из-за деревьев слышались проклятия:

– Сволочь! Чтоб твои дочери с ослами трахались! Чтоб у твоих сыновей яйца поотсыхали! Сука!

– Ненавижу дурные манеры, – шепнуло Дерево. – Потому я здесь, на горе, а не в деревне.

– Я не хотела скандала. Если бы она не осквернила пищу… – объяснила я.

– Попросить обезьян, чтоб напали на них и повыдергивали им волосы?

– И поделом им будет.

– Договорились.

Хуже всего стало, когда в долине начался лютый голод.

Коммунисты объединили всех крестьян в коммуны. Земля оказалась ничейной. Землевладельцев больше не существовало. Их всех вместе с семьями свели в могилу или посадили в тюрьму, а землю передали народной революции.

Крестьяне питались в столовой при коммуне. Еда была бесплатная! Впервые с начала веков каждый крестьянин в долине знал, что в конце дня плотно поест. Вот он, новый Китай. Вот она, новая эра.

Но земля была ничья, поэтому некому было о ней заботиться и почитать ее. Перестали приносить дары духам рисовых полей, а во время сбора урожая рис бросили гнить на корню. И по-моему, чем меньше крестьяне работали, тем больше врали, как много они работают. Крестьяне-паломники из разных коммун останавливались в моей чайной и толковали о сельском хозяйстве. Они засиживались все дольше, а их рассказы становились все невероятней. Огурцы размером с поросенка, поросята размером с корову, коровы размером с мою чайную. Леса из капустных кочанов! Мысль Мао Цзэдуна вообще изменила все законы природы. Счетовод коммуны нашел на южном склоне горы гриб размером с зонтик.

Больше всего пугало то, что они верили в эту чушь, которую сами же и выдумывали, и с кулаками лезли на всякого, кто решался вымолвить слово «привираете». Я, конечно, всего лишь глупая женщина, которая выросла и состарилась на Святой горе, но моя редиска какой всегда была, такой и при Мао Цзэдуне осталась.

Той зимой в деревне было мрачно и грязно, как никогда, а главное – все тронулись умом.

Я жила в семье двоюродной сестры. Из поколения в поколение они выращивали рис. Я спросила сестриного мужа, почему люди так обленились. Почти каждый вечер мужчины напивались допьяна, а на следующий день дрыхли без задних ног и продирали глаза только к обеду. Конечно, женщинам пришлось взвалить их работу на свои плечи.

Все шло наперекосяк. На крышах домов вместе с воронами обосновались злые духи и напускали морок на людей. На улицах, в переулках, на рыночной площади не было видно ни души. С утра до вечера не слышалось ни единого доброго слова. В долине закрылся самый большой монастырь. Иногда я захаживала туда, смотрела на лунные ворота{73}73
  Лунные ворота – отверстия различной формы (круглые, квадратные, прямоугольные, в виде лепестка) в человеческий рост во внутренних стенах, которые делят пространство на зоны.


[Закрыть], на пруды, затянутые ряской. Все напоминало какое-то другое место. По долине гуляла чума, которой никто не замечал.

Я решила поговорить со старейшинами деревни.

– Как вы прокормитесь следующей зимой?

– Родина-мать даст нам урожай!

– Откуда он возьмется? Вы же ничего не выращиваете.

– Ты ничего не понимаешь. Не видишь перемен.

– Прекрасно вижу. Вот только счет не сходится…

– Родина-мать позаботится о своих детях. Мао Цзэдун днем и ночью думает о нас.

– Когда хозяйничают без счета, расплачивается крестьянин! Может, у Мао Цзэдуна и очень умные мысли, но брюхо ими не набьешь.

– Женщина, если коммунисты услышат, что ты городишь, тебя отправят на перековку. Не нравится у нас – ступай себе восвояси на Святую гору. Не мешай, мы играем в маджонг.

Той же зимой Мао сочинил декрет о Большом скачке{74}74
  Большой скачок – политическая кампания по модернизации экономики Китая в 1958–1960 гг.; завершилась трагическими последствиями.


[Закрыть]. Перед новым Китаем возникла новая трудность: нехватка стали. Сталь нужна для мостов, для плугов, для пуль – чтобы остановить вторжение русских из Монголии. Все коммуны снабдили печами и нормами выплавки стали.

Никто в деревне не знал, как обращаться с плавильной печью, – кузнеца еще раньше объявили буржуем и повесили на крыше собственного дома. Но каждый знал, что с ним будет, если печь погаснет во время его дежурства. Моих двоюродных сестер, племянников и племянниц отправили на заготовку дров. Школы закрылись, учителя вместе с учениками образовали бригады истопников – печи днем и ночью требовали корма. Кем вырастут мои племянники, если их головы пусты? Кто научит их читать и писать? Когда иссякли все запасы дров, вплоть до досок и мебели, начали вырубать заповедный лес у подножия Святой горы. Совершенно здоровые деревья! Поговаривали, что в местах, где не было лесов, коммунисты проводили лотереи среди беспартийных жителей. У «победителей» разбирали дома и отправляли в топку.

Но все было напрасно. Черные, ломкие чугунные отливки прозвали «какашками», хотя, в отличие от какашек, они ни на что не годились. Каждую неделю из города приходил грузовик, женщины доверху загружали его «какашками» и удивлялись, почему партия до сих пор не прислала солдат, чтобы разобраться с вредителями.

Почему – стало понятно к концу зимы. По долине поползли слухи о нехватке продовольствия.

Сперва люди откликнулись на эти слухи как обычно. Они не хотели верить, и они не поверили.

Когда рисовые склады опустели, пришлось поверить. Но Мао обещал прислать грузовики с рисом. И даже самолично возглавить колонну.

Партийные чиновники сказали, что колонну грузовиков по дороге подстерегли и взорвали шпионы-контрреволюционеры, но скоро будет выслана другая колонна, а покамест следовало затянуть пояса. Стали появляться крестьяне из окрестных сел, просили милостыню. Изможденные, как скелеты. В деревне исчезли козы, потом собаки, потом люди стали запирать ворота с наступлением сумерек. К тому времени, как стаял снег, весь посевной рис был доеден. Очень скоро прибудут новые семена, обещали партийные чиновники.

«Очень скоро» еще не наступило, когда я решила вернуться к себе в чайный домик, на четыре недели раньше обычного. По ночам там, конечно, было очень холодно, но я знала, что Дерево и Учитель наш Будда обо мне позаботятся. Буду собирать птичьи яйца, корешки, орехи, ловить птиц и кроликов. В общем, проживу.

Пару раз я думала об отце. Мы оба понимали, что он не доживет до лета, даже здесь, в деревне, где все-таки уютнее. Перед уходом я зашла в дальнюю комнату, попрощаться. Он лежал не шевелясь и выползал из постели только по нужде.

Под его кожей было не больше жизни, чем в останках мухи, запутавшейся в паутине. Иногда веки опускались на глаза, вспыхивал огонек сигареты. Что там, под веками? Раскаяние, обида, безразличие? Или пустота? Пустота часто сходит за мудрость.

Весна в тот год наступила поздно, зима стекла с побегов и почек, но из тумана не появлялось ни одного паломника. Горная кошка облюбовала ветку моего Дерева, вытягивалась там, охраняла дорогу. Под крышей домика свили гнездо ласточки: добрая примета. Изредка мимо проходили монахи. Я всегда приглашала их зайти, узнавала от них последние новости. Монахи говорили, что уже много недель не ели ничего вкуснее и сытнее моей похлебки из голубиного мяса с кореньями.

– Внизу вымирают целые семьи, – рассказывал один. – Люди едят сено, кожаные ремни, лоскуты. Что угодно, лишь бы заполнить пустоту в желудке. А когда умирают, их некому хоронить, некому исполнить погребальный обряд, поэтому они не смогут ни отправиться на небо, ни даже переродиться.

Однажды утром я открыла ставни и увидела, как посветлели кроны притихшего леса. Деревья зацвели. Святой горе не было дела до человеческих бед. В тот день ко мне забрел монах с впавшими от голода щеками.

– Мао издал новый декрет. У пролетариата обнаружился новый враг – воробьи. Они пожирают народные семена. Всем детям приказано пугать птиц трещотками, не позволять им сесть. И птицы замертво падают на землю от изнеможения. Беда в том, что теперь стало некому уничтожать насекомых. На полях нашествие сверчков, гусениц, мух. К Сычуани движутся полчища саранчи. Вот что случается, когда человек воображает себя богом и уничтожает воробьев.

Дни становились все длиннее, год повернул к жаркому солнцу и синему небу. Неподалеку от пещеры я нашла дупло с диким медом.

– Твои родные остались живы благодаря деньгам, которые присылала твоя дочь из Гонконга, – сообщил монах, который пришел из деревни. – После Нового года ее выдали замуж. Муж работает в ресторане у порта. Ждут ребеночка. Скоро ты станешь бабушкой.

Сердце мое взыграло. Родственники поливали грязью мою девочку с самого дня ее рождения. А она спасла им жизнь.

Осень вдохнула красок в усталую листву. Я заготовила дров, орехов, насушила сладкого картофеля, фруктов и ягод, наполнила горшки диким рисом, укрепила стены в преддверии зимних буранов, сшила тулупчик из кроличьего меха. Отправляясь в лес на заготовки, я брала колокольчик, чтобы отпугивать медведей. Я еще летом решила, что останусь зимовать на горе. Сестрам в деревню переслала весточку. Они не стали меня разубеждать. Когда выпал первый снег, я была полностью готова к зимовке.

Чайный домик поскрипывал под тяжестью снежных заносов.

Семья оленей поселилась по соседству.

А я постарела. Кости болели, медленнее текла кровь по жилам. Когда в середине зимы начались бураны, домик занесло по крышу, и мы с Учителем нашим Буддой оказались надолго заперты в нем. Но я твердо решила дожить до конца зимы, чтобы услышать весеннюю капель и поцеловать мою девочку.

* * *

Когда я впервые в жизни увидала чужеземца, то не знала, что и подумать! Я догадалась, что это мужчина. Роста великанского, волосы желтые! Желтые, как свежая моча! С ним был проводник-китаец, а через минуту я поняла, что он и сам говорит на настоящем языке. Моим племянникам в новой деревенской школе много рассказывали про чужеземцев. Они порабощали наш народ многие века, пока коммунисты под руководством Мао Цзэдуна не освободили нас. Чужеземцы вообще любят порабощать и воевать друг с другом. Что для нас зло – для них добро. Они пожирают собственных детей, вкус говна им слаще меда, а моются они раз в месяц. А уж речь у них – ну точно свинья пердит. Они совокупляются там, где настигнет охота, даже на улицах, как кобели, которым встретилась течная сука.

И вот он стоит передо мной, этот дьявол во плоти, и говорит на настоящем китайском языке с живым китайцем. Он даже похвалил мой зеленый чай за свежесть и аромат. От удивления я ничего не ответила. Чуть погодя любопытство пересилило отвращение, и я спросила:

– Из какого мира ты пришел? Мои племянники говорят, что, кроме Китая, есть много других земель.

Он улыбнулся и разложил на столе красивую картину.

– Это, – сказал он, – карта мира.

Никогда не видала ничего подобного.

Я посмотрела в самую середину – думала увидеть Святую гору.

– Где гора? – спросила я его.

– Вот. – Он указал на точку с краю. – Сейчас мы находимся здесь.

– Я ничего не вижу.

– Она очень маленькая.

– Не может быть. Гора очень большая.

Он пожал плечами, как делают обычные живые люди. Здорово научился прикидываться.

– Посмотри, вот Китай. Его видно, правда?

– Да, видно. Но все равно он очень маленький. Тебе, наверное, подсунули испорченную карту.

Его проводник рассмеялся. Я не вижу ничего смешного, когда кого-то надувают.

– А вот это моя страна. Называется Италия.

Италия. Я попыталась произнести это название и чуть не сломала язык – такие звуки невозможно выговорить.

– Твоя страна похожа на башмак.

Он кивнул, соглашаясь. Сказал, что живет на каблуке. Все это слишком странно. Проводник попросил меня приготовить поесть.

Пока я готовила, чужеземный дьявол продолжал разговаривать с проводником. Меня поразило, что они друзья! И обращались друг с другом по-дружески, и хлебом делились, и чаем… Как может живой человек дружить с дьяволом? В голове не укладывалось. Может, он хотел ограбить дьявола, когда тот уснет? Тогда понятно.

– Почему ты никогда не говоришь о Культурной революции? – спросил дьявол проводника. – Боишься доносчиков? Или скоро историю опять перепишут, как будто никакой Культурной революции не было?

– Ни то ни другое, – отвечал проводник. – Я не хочу говорить о ней, потому что это было слишком ужасно.

Мое Дерево давно пребывало в тревоге, причины которой я не понимала. На северо-востоке появилась комета. Мне приснилось, будто на крыше домика роются свиньи. Густой туман окутал Святую гору и не рассеивался много дней. Темные совы ухали среди бела дня. Потом появились хунвейбины{75}75
  Хунвейбины – буквально: «красногвардейцы» (кит.), члены молодежных штурмовых отрядов, сформированных Мао Цзэдуном во время Культурной революции 1966–1976 гг. для борьбы с «врагами народа».


[Закрыть].

Человек двадцать или тридцать. Большинство – мальчишки, которые только-только начали брить бороду. Они нацепили на рукава красные повязки, вооружились дубинками и маршировали по дороге. Подойдя поближе, стали что-то выкрикивать нараспев. Я и без объяснения Учителя нашего Будды поняла, что пришла беда.

– Что можно разрушить, – выкрикивали одни.

– Нужно разрушить! – отвечали другие.

И так снова и снова, без конца.

Командира я узнала. Встречала в деревне зимой накануне Великого Голода. Учился он из рук вон плохо, а работать не хотел – так, изредка клал кирпич. Сейчас он приближался к моей чайной с видом царя царей, повелителя Вселенной.

– Мы хунвейбины! Мы прибыли по поручению революционного комитета! – проорал он так, словно криком хотел повалить меня наземь.

– Я прекрасно знаю, кто ты, Разумник. – (Разумником его прозвали в деревне за полное отсутствие ума.) – Когда ты был совсем маленьким, твоя матушка часто приносила тебя к моей сестре, понянчить. Мне не раз случалось подтирать тебе попу, как обкакаешься.

Я так рассуждала: эта молодежь – как медведь. Если почувствует твой страх – нападет. Будешь держаться как ни в чем не бывало – не тронет, пройдет мимо своей дорогой.

Разумник наотмашь хлестнул меня по лицу.

У меня на глазах выступили слезы, нос хрустнул, лицо как обожгло. Но меня поразила не боль, а мысль, что младший поднял руку на старшего! Это же против всех законов природы!

– Не смей называть меня Разумником! Мне не нравится, – небрежно бросил он. Потом оглянулся и крикнул: – Эй, хунвейбины! Эта буржуйская разбойница прячет от народа награбленное! А ну-ка, быстро разыщите его! Начните с комнаты наверху. Да ищите как следует! Эта старая кровопийца – хитрая тварь!

Я коснулась носа, и пальцы окрасились алым.

По лестнице застучали башмаки. Сверху донеслись шум, смех, грохот, звон.

– Угощайтесь. – Разумник указал остальным на мою кухню. – И главное, помните: старая ведьма все это у нас украла. Но сначала разбейте этот религиозный пережиток, разнесите его в пыль

– Только попробуйте!..

Последовал еще один удар, и я упала. Разумник наступил мне на лицо, вжал мою голову в землю. Потом придавил горло башмаком, да так, что я чувствовала каждый рубчик на подошве. Думала, он меня задушит.

– Вот погоди, я все расскажу твоим родителям, – сказала я, с трудом узнавая свой голос – слабый, сдавленный.

Разумник запрокинул голову и захохотал.

– Она собирается пожаловаться моей мамаше и моему папаше! Ой, держите меня, сейчас со страху обосрусь! Да мне плевать на родителей! Знаешь, что Мао говорит? «Может, отец тебя любит и мать тебя любит, но председатель Мао любит тебя больше, чем отец с матерью».

Я услышала, как разбили Учителя нашего Будду.

– У тебя будут большие неприятности, когда о твоих делах прознают настоящие коммунисты!

– Этих ревизионистов мы скоро ликвидируем. Женскую партийную ячейку уже разоблачили – местные шлюхи снюхались с троцкистскими отщепенцами. – Он ткнул большим пальцем ноги мне в пупок и посмотрел с сумрачной высоты. Смачно харкнул мне на переносицу. – И ты тоже шлюха! Знаю, с кем ты якшалась, слышал!

У меня достало сил возмутиться:

– Да что ты мелешь?!

– Раздвигала ноги перед феодалами! Сын Военачальника, ишь ты! Все знают, что твоя шавка в Гонконге сосет болты империалистам. Мечтает уничтожить нашу славную революцию! Чего глаза таращишь-то? В деревне сейчас никто не покрывает классовых врагов и предателей! И не вороти рыло! Или забыла, как это приятно, когда мужчина сверху? – Он наклонился и зашептал мне в ухо: – Может, напомнить? – Он стиснул мне грудь. – В твоей мохнатой дырке еще, наверное, осталась смазка? Вот мы сейчас и проверим…

– Мы нашли ее деньги, командир!

Меня спасло не появление хунвейбинов, а это известие. Разумник отошел, открыл мой ларчик. Тем временем разгром чайного домика продолжался. Съестные припасы парни уничтожали со скоростью саранчи.

– Все награбленное тобой добро я конфискую в пользу Китайской Народной Республики. Может, хочешь обратиться с жалобой в Народный Революционный Трибунал?

Он уперся коленями мне в плечи и заглянул в глаза. Моя голова была прижата щекой к земле, но я посмотрела прямо на него.

– Будем считать, что твое молчание означает «нет». А это что такое? Отвечай, гадина! Твое сучье отродье?

Двумя пальцами он держал фотографию моей дочери. Вынул зажигалку, поднес огонек к карточке. Вспыхнул уголок. Разумник наблюдал за моим лицом, пока огонь пожирал мою девочку, лилию в ее волосах. Сердце обливалось кровью, но я страдала молча. Не хотела слезами доставить Разумнику удовольствие. Наконец огонь обжег ему пальцы, и он отбросил мое обгоревшее сокровище.

– Задание выполнено, командир, – доложила девушка.

Подумать только, среди них девушка!

Разумник убрал ногу с моего горла.

– Ну ладно. Нам пора. Там, выше, ждут враги пострашнее, чем эта мразь.

Прислонившись к Дереву, я смотрела на руины чайного домика.

– Мир сошел с ума, – сказала я. – В который раз.

– И снова придет порядок, – откликнулось Дерево. – В который раз. Не надо так горевать, ведь это была всего лишь фотография. Ты не умрешь, пока не повидаешься с дочерью.

Тут что-то скрипнуло, и крыша обвалилась.

– Я живу тихо, занимаюсь своим делом. Никого не трогаю. Почему люди вечно приходят и разрушают мой чайный домик? За что? Почему они не оставят меня в покое?

– Да, хороший вопрос, – прошептало Дерево.

На следующий день выяснилось, что я легко отделалась. Я пошла в деревню одолжить что-нибудь из посуды. Монастырь был разграблен и разрушен. Многих монахов убили прямо в большом зале, во время медитации. В дворике с лунными воротами я заметила человек сто монахов. Они стояли на коленях вокруг костра и жгли древние свитки из монастырской библиотеки, которые хранились с той поры, когда Учитель наш Будда ходил по земле со своими учениками. Монахам запрокинули головы, подтянули к затылкам связанные щиколотки и заставили кричать: «Слава идеям Мао Цзэдуна! Слава идеям Мао Цзэдуна!» Без передышки. Хунвейбины забивали камнями тех, кого покидали силы.

К камфорному дереву у школы привязали школьных учителей. На шее у них болтались таблички «Чем больше читаешь, тем глупее будешь».

Повсюду висели портреты Мао. Я насчитала пятьдесят, потом сбилась со счета.

Двоюродную сестру я нашла на кухне. Лицо белое, как стенка.

– Где твои вышивки?

– Вышивки – буржуйская забава. Я сожгла их во дворе, пока соседи не донесли.

– Почему все ходят с красными книжечками? Талисман от злых духов?

– Это красный цитатник Мао. Он должен быть у каждого. Такой закон.

– Скажи, как может один лысый жирный коротышка так оболванить целый народ?

– Тише! Если кто-нибудь услышит, тебя забьют камнями. Присядь, сестра. У тебя уже побывали хунвейбины? Они недавно ушли на гору, жечь монастыри на вершине. Выпей-ка рисового вина. Вот, держи. Пей до дна. У меня плохие новости. Всех родственников из Лэшаня увезли.

– Куда? В Гонконг?

– В исправительный лагерь. Соседи завидовали посылкам, которые передавала им твоя дочь. И донесли, что они классовые предатели.

– Что такое исправительный лагерь? Там можно выжить?

Сестра вздохнула и развела руками:

– Кто его знает…

Мы помолчали.

Три коротких удара в дверь – сестра вздрогнула, будто ей на шею набросили удавку.

– Это я, мама!

Сестра откинула засов. Вошел ее сын, поздоровался со мной.

– Я с рыночной площади, был на собрании самокритики. Мясник донес на скотника.

– За что?

– Какая разница! Сойдет что угодно. Мясник задолжал скотнику за корову, вот и решил рассчитаться. Да это пустяки. Вот через деревню от нас лудильщик лишился головы только за то, что его дед воевал у гоминдановцев против японцев.

– Так ведь против японцев коммунисты сражались рука об руку с гоминдановцами!

– Так-то оно так. Но дед выбрал не тот мундир. И у внука голова с плеч! А в одной деревне за Лэшанем два дня назад готовили жаркое.

– И что? – спросила сестра.

– А мяса-то у них не водится со времен Великого Голода.

– И что? – выдохнула я.

– Три дня назад там перестреляли всех членов совета коммуны, вроде как за присвоение народного сливочного масла. Сами догадайтесь, что – кого – на следующий день жарили в котлах… Участвовать обязаны были все жители деревни под страхом смертной казни, так что все теперь соучастники. Жарь – или зажарят.

– В преисподней сейчас, наверное, никого не осталось, – вслух подумала я. – Все демоны собрались на Святой горе. Может, комета виновата? Может, это она изливает на землю зло?

Племянник уставился на бутылку рисового вина. Он всегда поддерживал коммунистов.

– Это жена Мао во всем виновата, – ответил он. – Она была актеркой, а теперь у нее в руках оказалась власть. Чего можно ждать хорошего от человека, который зарабатывал на жизнь притворством?

– Я возвращаюсь на Святую гору, – сказала я. – Ноги моей больше не будет в долине. Навещай меня, сестра, если найдешь силы. Ты знаешь, где меня искать.

Глаз смотрел сверху. Он притворялся падучей звездой, но меня не проведешь. Разве падучая звезда может лететь прямо, на одной высоте, не сгорая? И не какое-то там бельмо, нет, именно глаз, человечий глаз смотрел на меня с сумрачной, затянутой паутиной высоты, как все они глядят. Кто они и чего им от меня надо?

– Поразительно! – прошелестело Дерево, и я различила в его шепоте улыбку. – Откуда у тебя такое чутье?

– О чем ты? – не поняла я.

– Его еще даже не запустили!

Я снова отстроила свой чайный домик. Учителя нашего Будду склеила сосновой смолой. Мир не погиб, хотя зло выплеснулось из преисподней и затопило в тот страшный год и Китай, и весь мир. Беженцы, которые пробирались к родственникам на вершину горы, время от времени рассказывали мне жуткие истории. Про детей, которые доносили на родителей и становились героями на час. Про грузовики, набитые врачами, юристами, учителями, которых везли в деревню на перековку, чтобы крестьяне их перевоспитывали в исправительных лагерях. Крестьяне не понимали, как перевоспитывать, исправительные лагеря не успевали строить. Хунвейбинов заставили охранять лагеря, и охранники со временем понимали, что они такие же пленники, как и те, кого туда сослали. Этих хунвейбинов, парнишек из Пекина и Шанхая, вырвали из привычной городской жизни. Разумника объявили голландским шпионом и отправили во Внутреннюю Монголию в тюрьму. Врагами народа объявили даже соратников Мао, творцов Культурной революции. Если раньше их восхваляли, теперь из Пекина подул другой ветер и их поносили на каждом углу. Что ж это за место такое – «столица», где копились все эти темные силы? Самые кровожадные властители древности – котята по сравнению с сумасшедшим Мао.

Монахи больше не молились в монастырях, колокола молчали, и это продолжалось много лет.

Как сказал проводник желтоволосого дьявола, это было слишком ужасно.

Кружили лета, осени, зимы и весны, сменяя друг друга. Я ни разу не спустилась вниз, в деревню. Зимы, по правде сказать, были лютыми, но все окупала щедрость лета. По утрам я развешивала выстиранное белье, а за окном верхней комнаты парило облако багряных бабочек. У горной кошки родились котята, стали почти ручными.

В монастырь на вершине горы вернулись монахи. Партийные власти не обратили на это никакого внимания. Проснувшись однажды, я обнаружила под дверью письмо. От моей дочери. С фотографией, да еще цветной! Читать я не умею, пришлось ждать, когда мимо снова пройдет монах. И вот что он прочитал:

Дорогая матушка!

Говорят, сейчас письма иногда доходят. Решила и я попытать удачи. Как видишь по фотографии, я уже немолодая женщина. А молодая женщина слева от меня – твоя внучка. На руках у нее ребеночек – это твоя правнучка. Мы небогаты. После смерти моего мужа лишились ресторана. Но дочка убирает квартиры иностранцам, так что мы не бедствуем. Надеюсь когда-нибудь увидеться с тобой на Святой горе. Ведь жизнь меняется, и все возможно. Если же этого не случится, мы обязательно встретимся на небесах. Мой приемный отец много рассказывал мне про твою Святую гору. Он уже умер. Поднималась ли ты на самую вершину? Оттуда, наверное, виден Гонконг! Береги себя. Я молюсь за тебя. Молись и ты за меня.

Стали появляться редкие паломники, а потом их тонкий ручеек превратился в сплошной поток. У меня завелись деньги, я купила цыплят, медную сковороду и мешок риса на зиму. Все чаще наведывались чужеземцы: то длинноволосые, то размалеванные, то черные, то розовато-серые. Уж не слишком ли много их пускают? С другой стороны, чужеземцы приносят деньги. У них денег куры не клюют! Говоришь им, что бутылка воды стоит двадцать юаней, – и они сразу платят, даже не торгуются. Очень невежливо с их стороны.

Однажды был такой случай. Летом комнату наверху я сдаю, в ней ночуют паломники. Сама сплю внизу, на кухне – повесила там отцовский гамак. Конечно, мне это не по душе, но что делать – нужно подкопить денег на похороны или на случай нового голода. За ночлег с иностранца я получаю больше денег, чем выручаю за неделю с нормальных людей, торгуя лапшой и чаем. В тот вечер у меня остановились сразу иностранец и нормальное семейство из Куньмина – муж, жена, ребенок. Иностранец не умел говорить – объяснялся жестами, как обезьяна. Наступила ночь. Я заперла чайную и улеглась в гамак. Сын моих постояльцев не мог заснуть, поэтому мать стала рассказывать ему сказку. Занятную сказку, как трое животных думают о судьбе мира.

Вдруг иностранец заговорил! Человеческим языком!

– Простите, где вы услышали эту сказку? Вспомните, пожалуйста!

Женщина удивилась не меньше моего.

– Матушка рассказала мне ее, когда я была девочкой. А ей рассказала ее матушка. Она родилась в Монголии.

– Где в Монголии?

– Не знаю. Знаю только, что в Монголии.

– Спасибо. Простите, что побеспокоил вас.

Вдруг гляжу – а он спускается вниз и просит его выпустить.

– Но денег за постой я не верну, – предупреждаю я.

– Не важно. До свидания. Всего хорошего.

Странный какой! Что ж, раз хочет уйти, я отодвигаю засов и распахиваю дверь. Ночь звездная, но безлунная. А чужестранец, вместо того чтобы подниматься, идет по склону вниз.

– Ты куда? – кричу я вслед.

Гора, лес и темнота закрывают за ним двери.

– Чего это он? – спрашиваю я Дерево.

Дерево молчит – наверное, тоже не знает.

* * *

– Мао умер!

Первым эту новость мне сообщило Дерево, однажды утром, под светлым ливнем. Потом ее подтвердил монах, поднимавшийся в гору. Его лицо сияло от радости.

– Хотел купить рисового вина, чтобы отпраздновать это событие, но все вино уже разобрали. Одни всю ночь проплакали. Другие всех предупреждали, что уж теперь-то Советский Союз на нас точно нападет. Члены партии попрятались за закрытыми ставнями. Но многие всю ночь веселились и запускали фейерверки.

Я поднялась по лестнице в комнату, где молоденькая девушка лежала без сна и мучилась от страха. Я знала, что она – призрак, потому что лунный свет проходил через нее насквозь и слышала она меня с трудом.

– Не бойся, – сказала я. – Дерево поможет тебе. Оно подскажет, когда нужно бежать и прятаться.

Девушка внимательно смотрела на меня. Я присела на сундук в изголовье ее кровати и запела колыбельную – единственную, которую знала, про кота в лодочке на реке.

Это был добрый год. Один за другим открывались храмы, в них звонили колокола. Теперь можно было, как и положено, приветствовать солнце и луну и праздновать день рождения Учителя нашего Будды. Монахи снова стали моими частыми гостями, а число паломников доходило до нескольких дюжин в день. Толстяков приносили на носилках двое-трое носильщиков. Паломник на носилках! Такая же чушь, как паломник на колесах. Люди с куриными мозгами, которые еще верили в политику, кричали про какие-то Четыре модернизации, про суд над «Бандой четырех»{76}76
  «Банда четырех» – группа высших руководителей Коммунистической партии Китая, наиболее приближенных к Мао Цзэдуну; после его смерти были арестованы и в 1981 г. осуждены за антипартийную деятельность.


[Закрыть], про доброго духа по имени Дэн Сяопин, который призван спасти Китай. Да пусть он устраивает хоть сорок четыре модернизации, лишь бы не трогал мой чайный домик. Дэн Сяопин{77}77
  Дэн Сяопин (1904–1997) – китайский государственный, политический и партийный деятель, фактический руководитель Китая с конца 1970-х до начала 1990-х гг., создатель принципа «четырех модернизаций» китайской экономики.


[Закрыть] придумал такой девиз: «Богатство не порок» – и призвал всех обогащаться.