Текст книги "Возвышенное и земное"

40

Не успел Леопольд опомниться от восхищения исключительной плодовитостью Вольфганга, создавшего за девять месяцев пять скрипичных концертов, – это обстоятельство немало облегчило боль, причиненную нападками Колоредо, – как Вольфганга уже охватил новый творческий порыв, который поразил Леопольда ничуть не меньше.

Так Вольфганг ответил на пренебрежение Колоредо. Фортепьяно все больше привлекало его, он сочинил для себя клавирный концерт си-бемоль мажор и, довольный результатом, написал для графини Лодрон и двух ее дочерей концерт фа мажор для трех клавиров. Затем, дабы не обидеть графиню Лютцов, он сочинил и для нее концерт до мажор.

По просьбе Хаффнеров он написал серенаду к свадьбе их дочери Елизаветы. Простенькая камерная вещица разрослась в сложное симфоническое произведение в восьми частях, весьма разнообразных по стилю, прославляющих радости супружеской любви.

Зная, как страдает Наннерль от того, что она до сих пор не замужем, он написал к ее двадцатипятилетию Serenada Notturna («Ночную серенаду»). Сестра так обрадовалась подарку, так нежно расцеловала его, что он сочинил еще и дивертисмент, более живой и веселый.

Графиня Лодрон, позавидовавшая Хаффнерам, попросила Вольфганга написать дивертисмент к балу, который она собиралась дать, и он сочинил сразу два дивертисмента, искрящихся весельем, игривых и очаровательных.

Они так понравились ему самому, что в 1776 году он написал еще шесть дивертисментов для собственного удовольствия и на радость друзьям.

Музыка, предназначенная для архиепископа, не доставляла ему подобной радости. Вольфганг был обязан еженедельно являться к Карлу Арко, дававшему ему резкие, отрывистые указания.

Сегодня Арко говорил:

– Его светлости нужно несколько простых и недлинных псалмов для собора.

В следующий раз он заказывал:

– Напишите несколько церковных сонат и Missa brevis[11]11
  Короткая месса (итал.).


[Закрыть] ко дню ангела архиепископа.

Иногда его светлости требовалась развлекательная музыка, и тогда Арко объявлял:

– Его светлость приглашает к обеду гостей. Ему требуется серенада, создайте что-нибудь приятное для слуха.

Вольфганг старательно выполнял заказ, но не вкладывал в него душу, а Леопольд считал архиепископа вампиром, высасывающим кровь из ее сына: архиепископ без конца требовал новых произведении, хотя относился безразлично к таланту Вольфганга. В конце года Леопольд подсчитал, что сын создал за двенадцать месяцев тридцать сочинений для Колоредо, но ему так и не повысили жалованья и он не получил ни единого гульдена в виде подарка и ни одного слова похвалы, хотя друзья и покровители всегда преподносили Вольфгангу подарки за музыку, которую он для них писал.

Зря они так возмущаются архиепископом, считала Анна Мария. Как-то вечером, в январе 1777 года, когда Леопольд с Вольфгангом обдумывали, нельзя ли им вырваться из плена Колоредо и уехать из Зальцбурга, она сказала;

– Нам надо устроить вечер.

– По какому случаю? – спросил Леопольд, раздраженный ее вмешательством в разговор.

– По случаю дня рождения Вольфганга, ему ведь исполняется двадцать один год.

Разговор происходил в концертном зале, и Анна Мария долго старалась улучить удобный момент, когда Леопольд придет в доброе расположение духа и прислушается к ее словам. Она подождала, пока Вольфганг принес Леопольду свое новое сочинение, что почти всегда действовало безотказно.

– Как-никак это его совершеннолетие! Леопольд поднял голову от нот и сердито сказал:

– Вольфганг написал отличную арию для кастрата, но из-за глупости и жадности Колоредо ее некому исполнить в Зальцбурге.

И все же совершеннолетие следует отметить: это немного примирит Вольфганга с жизнью в Зальцбурге.

– Можно устроить маскарад, – сказала она. – Вы ведь оба так любите переодевания.

– А как быть с его карьерой? Он же совсем здесь закоснеет.

– Благодаря архиепископу мы живем в мире.

– Наш Великий Муфтий слишком труслив, чтобы полезть драться, – сказал Вольфганг.

– Пусть так, но он уберег нас от войны.

– Мама, у нас не на что позариться. В придворной капелле нет даже кастрата.

– И все равно мы живем в мирной стране, хотя кругом неспокойно; ходят упорные слухи о новой войне между Францией и Англией за американские колонии. А Вена и Берлин ссорятся из-за Баварии. Нам повезло. Еще неизвестно, куда угодишь, если уедешь отсюда.

– В город, где есть театр, а следовательно, и опера. Теперь, когда Колоредо закрыл придворный театр, на постановку оперы здесь исчезла последняя надежда.

– А состязания в стрельбе? Ты будешь по ним скучать, Вольфганг.

Вольфганг улыбнулся. Он так любил в воскресенье после обеда пострелять с друзьями из духовых ружей по забавным мишеням.

– Ты любишь вечера, маскарады, тебе нравится бывать у графини Лодрон и у графини Лютцов.

– Знаешь, Анна Мария, не следует придавать большого значения похвалам графини Лодрон и графини Лютцов, – неожиданно вставил Леопольд. – Рассчитывать на них не приходится.

Вольфганг вовсе не придавал большого значения комплиментам этих дам, просто ему доставляло удовольствие бывать у них в гостях. Он спросил:

– Отчего же? Им искренне нравится моя музыка.

– Конечно, нравится. Сколько вещей ты написал для них, и почти всегда в подарок? Но эти светские дамы во всем зависят от милости архиепископа. Поэтому, хоть они тебе и покровительствуют, не следует возлагать на них слишком большие надежды.

Вошла Наннерль и принесла письмо от мадемуазель Женом, известной французской пианистки, приехавшей в Зальцбург по приглашению архиепископа.

Леопольд прочел письмо вслух: мадемуазель Женом просила маэстро Моцарта написать для нее фортепьянный концерт. По причине немалых дорожных расходов и скромности вознаграждения, обещанного ей архиепископом, говорилось в письме, она сможет заплатить за концерт только сорок гульденов. В Париже она слышала несколько произведений маэстро Моцарта и считает их вполне отвечающими французскому вкусу, поэтому ей так хочется исполнить его концерт.

– Я могу написать концерт ей в подарок, – немедленно отозвался Вольфганг, причинив немалое огорчение Леопольду; он не успокоился, даже когда сын пояснил:

– Это будет дружеским жестом. Она может оказаться нам полезной в Париже.

– Глупости! – отрезал Леопольд. – Колоредо ей платит, значит, и она может тебе заплатить. Ты слишком горяч и великодушен, нельзя так!

– А как же с днем рождения? – спросила Анна Мария.

– Вечер, который мы можем дать дома, никого не удивит, – ответил Леопольд. – Вот если мы отпразднуем этот день во дворце нашего князя и знаменитая пианистка исполнит на приеме новый концерт Вольфганга, это произведет большое впечатление даже на архиепископа.

Три фортепьянных концерта, написанные Вольфгангом ранее, явились как бы подготовкой к выполнению заказа мадемуазель Женом. В течение всего года он много играл на фортепьяно и сочинял и понял, что голос этого инструмента способен одинаково хорошо передать и поэтическое настроение, и бурную взволнованность чувств. Его приводили в восторг богатейшее разнообразие оттенков и удивительная звучность фортепьяно. Интерес французской пианистки к его музыке пробудил в Вольфганге огромную энергию и вселил новые надежды. Вновь он понял, что для него нет недостижимого, и отметал самую мысль о возможности неудачи. Наконец-то он сочинял не для дилетанта: мадемуазель Женом слыла одной из лучших пианисток Европы.

Вольфганг работал над этим ми-бемоль-мажорным концертом, не зная усталости, позабыв обо всем на свете, и писал его с красноречивой сдержанностью, изысканностью и техническим совершенством; звуки пели, танцевали и выражали именно то, что он хотел выразить. Партия солиста начиналась, по его замыслу, с первых же тактов первой части, словно бросая кому-то вызов, и дальше уже партия солиста и оркестр шли рядом, дополняя и оттеняя друг друга.

После Allegro он написал Andantino – трагическое и сдержанное, но отнюдь не сентиментальное. Фортепьяно откликалось на любое его чувство. Вольфганг полюбил инструмент всем сердцем. Многие вещи в этом мире были непонятными, темными, злыми, но к фортепьяно это не относилось; он касался его ласковой рукой, и оно возвращало ему ласку. Он вливал в него жизнь, и оно отвечало ему тем же. Он придал заключительным пассажам Andantino налет легкой грусти без страдания, он не выносил страданий.

Последнюю часть он назвал Rondo и прибавил Presto, указывая темп. Музыка звучала вдохновенно и лирично, нежность смешивалась с весельем, словно говоря: любые печали преходящи, а жизнерадостность и бодрость духа непременно возьмут свое. Вольфганг бесстрашно смеялся в лицо врагу. Затем он сочинил вариации на ту же тему; в них было столько женски-лукавого– ему прямо слышался задорный смех мадемуазель Женом. Финал прозвучал властно, он говорил о неминуемости судьбы, говорил в полный голос, уверенно и непререкаемо. Фортепьяно стало для Вольфганга богом.

Мадемуазель Женом концерт сразу понравился. К тому времени, когда должно было состояться ее выступление с камерным оркестром под управлением Брунетти, она знала его не хуже самого композитора.

Мадемуазель Женом была темноволосая маленькая женщина средних лет. Ее умение сосредоточиться и блестящая техника произвели на Вольфганга впечатление, и он надеялся, что она сыграет концерт так, как он его задумал.

Его огорчило известие, что играть она будет в замке Мирабель перед избранной и специально приглашенной публикой. Замок Мирабель относился к числу летних резиденций архиепископа, и обычно там концерты не устраивались. Колоредо считал этот замок лучшим образцом архитектуры барокко в Зальцбурге, отвечающим французскому вкусу. Вольфганг несколько воспрянул духом в день концерта – январь был уже на исходе, воскресное утро выдалось холодное, но на редкость ясное. Снежные вершины гор вокруг Зальцбурга ослепительно сияли, залитые ярким солнцем. Углубленный в музыку, Вольфганг редко замечал природу, но сегодня она привела его в хорошее настроение. Замок Мирабель, окруженный красивым парком, находился по ту сторону Ганнибальплац, совсем недалеко от их дома, и Папа счел это добрым предзнаменованием.

Мама согласилась с ним, а Наннерль сказала, что предпочла бы Резиденцию– там все же теплее. Вольфганг, не любивший ходить пешком, шел молча. Хорошо еще, что замок так близко. Парк был обнесен двумя высокими каменными оградами; войдя в ворота, они вступили на широкую аллею; заставленный статуями парк очень напомнил Вольфгангу Версаль.

Подъезд замка был сделан из великолепного унтерсбергского мрамора, им же были облицованы парапет и весь нижний этаж. Поднимаясь по лестнице, Вольфганг взял сестру за руку; прелестные толстощекие купидоны, украшавшие замысловатую балюстраду, одобрительно посматривали на них. Желая побороть волнение, он принялся считать ступени. Тринадцать, потом площадка, одиннадцать…

– Ты думаешь, их стало больше с тех пор, как ты был здесь прошлым летом? – перебила его Наннерль.

– Наннерль, Сага Sorella Mia[12]12
  Моя дорогая сестра (итал.).


[Закрыть], что бы я делал без твоих умных замечаний?

– Что-то я не замечала, чтобы ты к ним очень прислушивался.

– А вот если бы ты меня слушала, то сегодня выступала бы не Женом, а ты.

– И целое утро меня мутило бы от страха. Нет, благодарю вас, маэстро.

– У тебя очень красивая прическа. Она улыбнулась.

– Это Виктория Адельгассер меня причесала.

– К концерту?

– Нет, дурачок, к утренней мессе!

Оба рассмеялись, и у Вольфганга стало легче на душе.

– Примите мои комплименты, прелестная мадемуазель, синьорина, фрейлейн! – сказал он, расшаркиваясь.

Когда они уже сели позади всех – только аристократам, таким, как Лодрон, Лютцов или Арко, разрешалось сидеть в первых рядах, – Вольфганг догадался, отчего для концерта выбрали этот зал: архиепископ решил, что он будет наиболее подходящим для инструмента с негромким звуком, но где ему знать, что звук фортепьяпо несравненно громче звука клавесина. По размеру зал почти равнялся Рыцарскому залу, но от его мраморных стен и пола веяло холодом. Он совсем не подходил для мягкого, густого тембра фортепьяно, и Вольфганг пожалел о неудачном выборе архиепископа.

Первым номером была исполнена серенада, состоявшая из трех коротких частей, написанная Вольфгангом по заказу Колоредо. Дирижировавший Брунетти отвратительно кривлялся, и Вольфганга это начало раздражать. Собственная музыка не доставляла ему никакого удовольствия. Брунетти калечит не только музыку, казалось ему, но и его самого.

Две большие переносные печки стояли впереди, чтобы согревать Колоредо и музыкантов, а в дальнем конце мраморного зала все ежились от холода. Холод поднимался от пола, пронизывал до костей. Последняя часть серенады – менуэт – прозвучала, как похоронный марш. Брунетти, дергавшийся из стороны в сторону, дирижировал так же бездарно, как Лолли, только еще больше кривлялся.

Но пианистка заставила Вольфганга позабыть обо всем. Мадемуазель Женом объявила, что исполняет концерт в честь маэстро Вольфганга Амадея Моцарта, и с первых же аккордов сосредоточила внимание на чистоте тона и ясности выражения, нисколько не стремясь блеснуть своим мастерством. У нее была чудесная левая рука, но она отнюдь не старалась показать виртуозность и беглость. Вольфганг мысленно повторял за ней каждый пассаж. В медленной второй части пианистка не пропустила ни единой ноты, легко касаясь клавиш, сдерживая удар, она добилась звука такой божественной красоты, что Вольфганг готов был ее расцеловать.

В последней части пианистка была решительна и уверена в себе и в то же время искусно давала почувствовать, сколько нежности и поэзии таит в себе эта музыка.

Восхищенный ее исполнением, не замечая никого вокруг, Вольфганг бросился к мадемуазель Женом и воскликнул:

– Все было отлично! Фразировка, темп, настроение! Мадемуазель, вы несравненны!

– Совершенно верно, – услышал он голос позади себя и с удивлением узрел архиепископа.

Он привычно склонил голову, но мадемуазель, сделав небрежный поклон, сказала:

– Это все вы, маэстро Моцарт. Если я и доставила удовольствие его светлости, то причиной тому красота и очарование вашего концерта.

– Для меня он такой музыки не пишет, – проворчал Колоредо.

– Я всегда к услугам вашей светлости, – сказал Вольфганг.

– Прекрасно. Могу я взять себе этот концерт?

– Я сочту за честь. Только, ваша светлость, он написан для мадемуазель.

– Она не будет возражать. Не правда ли, мадемуазель? У пианистки сделался такой огорченный вид, что Колоредо вдруг вспомнил о хороших манерах.

– Я не позволю себе отнять у дамы по праву заслуженное.

– Благодарю вас, ваша светлость, вы очень любезны. Колоредо усмехнулся и промолчал.

– Этот концерт совсем во французском вкусе, – продолжала мадемуазель Женом. – Он будет пользоваться большим успехом в Париже.

– Без сомнения, – сдержанно ответил Колоредо.

– Ваша светлость, я расскажу в Париже, на какой высоте находится в Зальцбурге музыка. Она делает честь его великому правителю.

Колоредо удовлетворенно кивнул, протянул ей руку для поцелуя и направился к своему трону с видом почти благодушным.

– Это ваше любимое сочинение? – спросила мадемуазель Женом.

– Мое любимое сочинение – то, над которым я в данный момент работаю.

– Вы пришлись бы по вкусу парижанам.

– Я уже испытал это, когда приезжал туда ребенком. Она подумала: он так молод. И легко краснеет, наверное, еще не знал женщин, хотя ему уже двадцать один год. Красавцем Моцарта не назовешь, но светлые волосы, голубые глаза и необычайная живость делают его весьма привлекательным; он мог бы иметь большой успех у дам при французском дворе.

– Как жаль, что вы растрачиваете свой талант в таком провинциальном городке, как Зальцбург, – сказала она. – Вы не думаете приехать в Париж?

– Ну разумеется, мадемуазель!

– В чем же помеха?

– Я состою на службе у архиепископа.

– Вы бы, несомненно, понравились парижской публике, вы умеете расположить к себе.

– В Париже у меня есть добрый друг, барон Гримм. Вы его знаете?

– Все при дворе знают барона Гримма. Почему бы вам не обратиться к нему за содействием?

Вольфганг призадумался, и в этот момент мадемуазель Женом позвали – граф и графиня Лютцов давали прием в ее честь. Тут Вольфганг вспомнил, что она сделала одно важное упущение. Забыла ему заплатить.

Подошедший Папа спрашивал, как же это получилось.

Но что Вольфганг мог поделать? Графиня Лютцов не пригласила его на прием. При выходе из мраморного замка Мирабель холод вновь пронзил Вольфганга. Он посмотрел в сторону крепости Гогензальцбург, где комендантом был граф Лютцов. Казалось, до крепости рукой подать, хотя она находилась за несколько миль. Солнце спряталось, серые тучи заволокли небо, стал накрапывать дождь.

– В Зальцбурге вечно идет дождь, – с неприязнью сказал Вольфганг. – Голос Зальцбурга – это шум дождя.

– Верно, – подтвердил Папа. – Тебя это раздражает, Вольфганг?

– Да нет.

Папе хотелось похвалить Вольфганга. Он был очень взволнован и, боясь показаться смешным, не знал, что сказать. У Вольфганга необычайное стремление учиться, совершенствоваться, наверное, отсюда и создается впечатление, будто он родился на свет взрослым.

– Колоредо, кажется, остался доволен, – сказал Леопольд.

– Может быть, он все-таки даст нам отпуск?

– Только прошу вас, не раздражайте его! – воскликнула Мама.

Через, неделю Вольфганг получил но почте двадцать гульденов – половину суммы, обещанной мадемуазель Женом. Он готов был примириться с этим, но случайно узнал, что сама пианистка получила от Колоредо сто гульденов. Папа обрадовал его, сказав, что им во что бы то ни стало следует добиваться отпуска.

41

Вскоре Колоредо согласился дать Вольфгангу личную аудиенцию. Папа хотел сопровождать его, но Вольфганг отказался:

– Лучше мне увидеться с ним один на один, А то он думает, что вы вмешиваетесь в мои дела.

– Вмешиваюсь? – Папа оскорбился. – Ты тоже так думаешь?

– Я-то нет. А он может подумать.

Папа поворчал, что это глупо, но сдался, когда Вольфганг согласился передать архиепископу составленное Леопольдом прошение с просьбой предоставить им отпуск для улучшения материального положения. Тон прошения был исполнен кротости и смирения, оно не может не убедить Колоредо, казалось Папе. У Вольфганга, однако, вовсе не было такой уверенности. Архиепископ скорее отпустит его одного – ведь он в конце концов слуга только наполовину, – но Папа непременно хотел поехать вместе с ним. Одно удивляло Вольфганга: зачем Колоредо велел принести партитуру концерта, написанного для мадемуазель Женом?

И еще его немного смущало настойчивое желание Папы, чтобы он надел орден Золотой шпоры, пожалованный ему Клементом XIV. В Риме теперь правил новый папа, и Вольфганг опасался, как бы не прогневить Колоредо. Но Леопольд настаивал: при виде ордена Колоредо, присутствовавший при церемонии награждения в Риме в 1770 году, вспомнит, какой известностью Вольфганг пользовался в Италии. Поэтому сын склонил голову, и Леопольд надел ему на шею золотой крест на красной шелковой ленте. Чтобы прикрыть орден, Вольфганг накинул плащ; до Резиденции недалеко, карету нанимать не стоило, но кто знает, каким насмешкам подвергнешься, столкнувшись на улицах Зальцбурга с каким-нибудь олухом.

Стоял холодный мартовский день, и Вольфганг поплотнее укутался в плащ. Во дворце от каменных стен и пола на него повеяло холодом. Стены дворца больше походили на крепостные, чем па дворцовые, а полезные решетки на окнах наводили на мысль о тюрьме. Дворец словно навалился на него всей своей тяжестью – равнодушная каменная громада, с места не сдвинешь.

На этот раз Вольфганг был не в настроении пересчитывать ступени, как часто делал прежде. Самая длинная лестница, из всех виденных им, сегодня показалась ему бесконечной. Но лестнице ведь безразлична судьба его музыки, и, поднимаясь по ступеням из красного мрамора, Вольфганг пытался унять дрожь.

Вольфганг направился в Зал карабинеров, расположенный перед самыми покоями архиепископа, где его личная стража круглосуточно несла службу.

Вольфганг нередко бывал здесь, и потому его удивило, когда какой-то чин, а скорее всего, просто лакей, приказал ему убираться.

– Его светлость назначил мне аудиенцию, – пояснил Вольфганг, но лакей-итальянец, презиравший простых смертных – он только что приехал из Рима, где состоял на службе у кардинала, – ответил:

– Я ничего не знаю. Никому не следует находиться здесь без разрешения архиепископа.

– Я Моцарт, музыкант, – сказал Вольфганг, но лакей пожал плечами: музыкантов он тем более ни во что не ставил – и указал на дверь.

– Граф Арко здесь?

– Который из них? – Лакей явно собирался позвать капитана стражи, чтобы прогнать наглого молодого человека.

– Старший граф Арко. Граф Георг. Гофмейстер.

– Он здесь бывает редко. Совсем отошел от дел. Хотите, я позову его сына?

– Нет! – Не станет он унижаться перед Карлом Арко.

– Тогда уходите. Иначе позову стражу.

Вне себя от ярости, Вольфганг стал спускаться по лестнице. Идти было трудно – лестницу застлали досками, чтобы архиепископ мог въезжать наверх прямо в своей карете – привилегия одного лишь архиепископа. И вдруг Вольфганг, все еще кипя от злости, услышал стук копыт на вымощенном камнем дворе, и, прежде чем он успел опомниться, лошади уже вступили на настил и стали взбираться вверх. Захваченный врасплох посередине лестницы, Вольфганг но смел попросить кучера остановиться: сдержать испуганных лошадей на столь крутом подъеме было почти невозможно, к тому же кучер гнал лошадей, стараясь побыстрее одолеть трудное место.

Вольфганг укрылся в нише, больше деваться было некуда. В нише только-только мог уместиться человек – она представляла собой архитектурное украшение, а вовсе не убежище. Но, оставаясь па лестнице, Вольфганг рисковал испачкать одежду, попортить орден Золотой шпоры или партитуру фортепьянного концерта. Он втиснулся в углубление и чуть не вскрикнул от боли – кованая железная решетка врезалась ему в плечо. Но сдержал крик и не двинулся с места, даже когда лошади, почуяв незнакомый запах, прянули от страха и обдали лестницу навозом и мочой. Испуганный, изо всех сил стараясь сохранить присутствие духа, Вольфганг выбрался из ниши, от поспешности чуть не угодив ногой в лошадиный навоз. Только этого мне и недоставало, со злой иронией подумал он. Уже у подножия лестницы его догнал лакей:

– Его светлость хочет вас видеть!

Архиепископ, велевший кучеру остановить карету на верхней площадке лестницы, вперил в Вольфганга тяжелый взгляд.

– Что вы здесь делаете, Моцарт? – спросил он. Вольфганг не ответил на взгляд желтых глаз, но пробормотал:

– Вы обещали мне аудиенцию, ваша светлость. Вот записка.

– Совсем забыл, – сказал Колоредо. Вольфганг молчал.

– Я вас приму, но вначале переоденусь.

– Это займет много времени, ваша светлость?

Лакея привела в ужас подобная смелость – музыкант, видимо, ума лишился, но Колоредо сказал:

– А вы что, торопитесь?

– Не больше, чем вы, ваша светлость.

– Очень хорошо. Тогда ждите.

Вольфганг сел на диван в прихожей Зала карабинеров. Хотелось встать и пройтись, но ему приказали сидеть. Диван был слишком велик и высок, откинувшись на спинку, Вольфганг не доставал ногами до пола; в этом весь Колоредо, со злостью думал он, даже диваны рассчитаны на то, чтобы люди маленького роста чувствовали себя еще меньше, а высокие – еще выше.

Ожидание длилось бесконечно долго. Он не мог даже сочинять, как делал обычно, – гнев и раздражение кипели в нем. Наконец его позвали. При появлении Карла Арко Вольфганг постарался взять себя в руки и держаться с достоинством. В молчании прошли они через Зал карабинеров, Рыцарский зал и Конференцзал, и Вольфганг мечтал об одном: никогда больше не видеть этих комнат. В прихожей перед Аудиенцзалом – самым роскошным залом дворца – Арко остановился и спросил:

– Почему такая спешка? Вольфганг молчал.

– И почему вы в плаще? Может, что-нибудь прячете?

– Мне холодно. Здесь плохо топят.

Придется снять. Никому не позволено появляться в покоях его светлости в таком виде.

– Уверяю вас, у меня нет опасного оружия.

– Как знать. Пока не снимете плащ, я не допущу вас к его светлости.

Вольфганг, не торопясь и стараясь не показать раздражения, снял плащ.

Секунду Арко молчал. Потом вдруг рассмеялся:

– В этом жилете вы великолепны. А это что за крест? Разве вам не известно, что только дворяне имеют право носить ордена в присутствии его светлости?

– Это не орден, а папское благословение. Когда я был в Риме, Клемент XIV сделал меня кавалером ордена Золотой шпоры. За мою музыку.

– Кавалер Золотой шпоры, – издевался Арко. – И сколько это вам стоило?

У Вольфганга перехватило дыхание, он не мог вымолвить ни слова.

– Пять гульденов? А разрешение носить его есть? И сколько вы за него заплатили? – Заметив, что Вольфганг вот-вот выйдет из себя, Арко с насмешкой сказал: – Успокойтесь, может, хотите табачку? Возьмите щепотку. Или кавалеру сие не пристало?

– Я просил аудиенции у его светлости, в ваших же замечаниях не нуждаюсь.

– А вам бы только пошли на пользу мои советы.

– Какое отношение они имеют к аудиенции?

– Вы слишком молоды, Моцарт, но ничего, жизнь еще вас научит. Воображаете, у архиепископа только и дела, что думать о вас?

– Нет, конечно! Что вы хотите сказать мне, граф Арко?

– Его светлость недавно узнал, что император Иосиф II остановится в Зальцбурге по пути в Париж, где его ждет Людовик XVI. Баварский курфюрст тяжело болен, и ходят слухи, – что Иосиф хочет после его смерти захватить Баварию, для чего и пытается заручиться поддержкой французского короля. Если он захватит Баварию, мы окажемся в сердце Австрийской империи. У него может появиться затем желание захватить и нас.

– И архиепископ обеспокоен?

– А вам хотелось бы стать частью Габсбургской империи?

Да, подумал Вольфганг, Иосиф II, по крайней мере, любит музыку. Но выскажи он это вслух, его бы сочли изменником. Поэтому, приняв огорченный вид, он озабоченно спросил:

– И тогда его светлость не будет больше князем-архиепископом?

– Понимаете, почему надо особенно осторожно держаться с его светлостью?

– Да, благодарю вас, граф! Можно теперь увидеть его светлость?

Арко приказал лакею провести Моцарта в зал; Вольфганг, не обращая внимания на лакея и находившегося тут же камердинера, направился прямо к архиепископу, сидевшему за письменным столом, и поклонился.

Колоредо удивился, но писать перестал – он был занят составлением письма Иосифу II, в котором заверял императора, что сочтет его посещение за честь, хотя на самом деле мечтал избавиться от этой чести, – и спросил:

– Ну, Моцарт, говорите, что вам нужно?

Каковы бы ни были причины, двигавшие Арко, отмахиваться от его предупреждений не стоило; Вольфганг понимал, что ему следует держаться почтительно, но жажда свободы пересиливала, и он без всяких колебаний сказал:

– Мне нужна помощь, ваша светлость!

– Чтобы сочинять музыку? – Колоредо улыбнулся собственной шутке, а вместе с ним его камердинер, лакей, и граф Арко.

Один лишь Вольфганг остался серьезным.

– Чтобы улучшить мое положение, ваша светлость, – сказал он. – Об этом говорится в прошении.

Колоредо взял прошение, подумав: «Какие ужасные манеры!» Он не согласился бы дать этому наглецу аудиенцию, если бы не приезд Иосифа – придется заказать для него что-нибудь, поскольку Габсбурги благоволили к Моцартам, и император, кроме того, воображал себя знатоком музыки. Не читая прошения, Колоредо приказал:

– Изложите ваше дело.

– Это касается отпуска, ваша светлость, прошу вас рассмотреть прошение. Я мало зарабатываю. И не могу жить на свое жалованье.

– Вы были ребенком, когда я назначил вас концертмейстером. Да и сейчас еще слишком молоды.

– Ваша светлость, ребенком я зарабатывал достаточно. Концертное турне помогло бы мне заработать немало.

– Вы принесли ноты фортепьянного концерта?

– Да, ваша светлость.

– Дайте!

Вольфганг неохотно подал партитуру Колоредо.

– Что это значит? Вы посвятили его мадемуазель Женом?

– Она же заплатила за него, ваша светлость.

– Но вы сочинили концерт, находясь у меня на службе.

– Ваша светлость, я не могу отказываться от заказов. Не могу сидеть на шее у отца, я должен сам зарабатывать.

– Ваше сочинение следовало бы уничтожить. – Колоредо сделал вид, будто собирается порвать ноты и швырнуть в камин, и Вольфганг в ужасе подался вперед, чтобы остановить Колоредо, пусть даже силой, хотя это могло стоить ему жизни – персона князя-архиепископа считалась неприкосновенной.

Граф Арко преградил ему путь, шепнув:

– Ради бога, не злите его больше.

Вольфганг отступил назад, ведь Колоредо при желании может бросить его в темницу крепости Гогензальцбург, такую тесную, что там невозможно ни сесть, ни лечь, и узник выходил оттуда горбуном, если вообще выходил.

С трудом овладев собой, Вольфганг сказал:

– Если вашей светлости нравится мой фортепьянный концерт, я сочту за честь сочинить для вас новый.

– Но этот вы мне не отдадите?

– Ваша светлость, я обещал его мадемуазель Женом. Их взгляды встретились; Вольфганг не опустил глаз, и Колоредо, по-видимому, решил не настаивать. Дорого досталась мне эта победа, подумал Вольфганг, когда архиепископ отдал ему ноты со словами:

– В следующий раз не ждите от меня снисходительности.

Вольфганга словно вернули к жизни. Он прижал к груди дорогую ему партитуру концерта и тут же дал себе клятву немедленно отнести ее к переписчику, пусть даже придется потратить все полученные от мадемуазель Женом деньги.

– Благодарю вас, ваша светлость!

– Многие музыканты готовы служить мне получше вас, Моцарт.

– Значит, вы не возражаете дать мне отпуск, ваша светлость?

– Из-за музыки вы совсем потеряли рассудок, – презрительно заметил Колоредо.

– Ваша светлость, умоляю вас рассмотреть мое прошение.

– Я его уже рассмотрел.

– Вы его даже не прочли! – воскликнул Вольфганг.

– И не надо, – высокомерно объявил Колоредо. – Я знаю, о чем там говорится.

– Значит, ваша светлость, вы разрешаете…

– Я вам разрешаю подготовить застольную музыку к приезду в Зальцбург его величества Иосифа II.

– А может быть, фортепьянный концерт, ваша светлость? – не удержался Вольфганг.

– Кто же его исполнит?

– Я!

– Нет! Вам не хватает блеска в игре. Сочините-ка лучше несколько коротких и простых дивертисментов. Нам предстоит многое обсудить с императором, музыка не должна быть слишком громкой.

– Значит, мы с отцом можем получить отпуск, ваша светлость? – настаивал Вольфганг.

– Ваш отец, по-видимому, вообразил себя импресарио.

– Ему прекрасно удавалась эта роль, когда мы с ним ездили в турне, ваша светлость.

– Вы тогда были ребенком. Диковинкой. С тех пор многое переменилось. Вы мне плохо служите, но я не могу позволить моим музыкантам бродить по свету, как нищим.