Текст книги "Возвышенное и земное"

Сцена ему чрезвычайно понравилась. Курфюрст приказал прервать репетицию и подал знак Вольфгангу подойти и поцеловать руку.

– Господин Моцарт, – сказал он, – опера прекрасна и, несомненно, делает вам честь. Музыка выразительна и благородна. Кто бы мог подумать, что в такой маленькой голове могут таиться столь великие мысли.

Придворный театр Мюнхена с его замысловато украшенным местом для оркестра и галереями был одним из лучших оперных театров, которые приходилось видеть Леопольду. Но пока Наннерль любовалась великолепием интерьера в стиле рококо, его занимала лишь мысль – как пройдет премьера.

А потом, когда зазвучала восхитительная мелодия увертюры, Леопольд сидел притихший и завороженный. Да, музыка действительно величественная и захватывающая, сын сдержал свое обещание. Вольфганг полностью сумел использовать возможности этого блестящего оркестра. Мужские голоса оставляли желать лучшего, в особенности Дель Прато и Рааф, но низы у Раафа звучали почти так же хорошо, как прежде, ему хватало голоса для исполнения почти всех арий.

К концу спектакля аплодисменты уже не смолкали. Карл Теодор поздравил всю труппу и сказал Вольфгангу:

– Я знал, что все сойдет прекрасно. Рааф не ошибся, порекомендовав мне вас. Ваша музыка прямо создана для его голоса. Нужно дать еще несколько представлений в честь нашего тенора.

По распоряжению Карла Теодора Каннабих назначил шесть представлений, но, когда после второго спектакля голос Раафа сильно сдал, число их сократили до трех, а последний спектакль превратился в прощание знаменитого тенора с публикой.

Вольфганга больше всего волновало мнение Папы.

– Самое замечательное в опере – это женские арии, – сказал Леопольд.

– Женские голоса в труппе лучше мужских.

– Особенно красивы и драматичны арии Электры.

– Для нее я мог писать, как мне хотелось. У Элизабет и Доротеи Вендлинг голоса, на которые можно положиться.

54

Визиту Вольфганга в Мюнхен неожиданно был положен конец – архиепископ узнал, что придворный органист без его ведома растянул свой шестинедельный отпуск до четырех месяцев. Колоредо приказал музыканту немедленно явиться в Вену, куда он поехал со всей своей свитой навестить больного отца, князя Рудольфа Колоредо, имперского вице-канцлера.

Вольфганг с готовностью согласился, хотя ему не понравился самый тон вызова. Выискивая одну причину за другой, он со дня на день откладывал отъезд, лишь бы не встречаться с Колоредо. Он наслаждался обществом Вендлингов, Каннабихов и Раафа – их дружба, выдержавшая испытание постановкой «Идоменея», еще больше окрепла. Но Вольфганга очень огорчило, что Карл Теодор, несмотря на все похвалы, расточаемые опере, не пригласил его остаться в мюнхенской придворной капелле.

Вольфганг приехал в Вену 16 марта 1781 года. Подъезжая к городу, он сделал остановку – ему хотелось полюбоваться панорамой города. Он стоял на склоне горы у опушки Венского леса, смотрел на собор св. Стефана и Карлскирхе и чувствовал себя снова дома. Я скорее венец, чем зальцбуржец, думал Вольфганг, родина там, где тебе больше всего нравится, где вольно чувствуешь себя, а вовсе не там, где родился. Вид юрода наполнял его душу радостью. Он вспомнил детство и свою поездку в Вену. Тогда он с первого Взгляда влюбился в этот город, а теперь Вена нравилась ему больше прежнего.

Словно желая вознаградить себя за годы, проведенные вдали от Вены, и обрести вновь все, что он так любил, Вольфганг велел кучеру остановиться возле Гофбурга.

Он шел по людному Кольмаркт. Стоял теплый, ясный день, и вся улица была запружена богатыми экипажами. Дойдя до конца Кольмаркт, Вольфганг свернул на Грабен, где народу было еще больше. Среди прохожих встречалось много бюргеров и мастеровых. Вольфганг остановился на площади перед собором св. Стефана полюбоваться его высоким готическим шпилем, а затем направился в сторону Зингерштрассе, куда приказал ему явиться Колоредо. И машинально замедлил шаги, чувствуя, что стоит ему предстать перед архиепископом, как всякой идиллии наступит конец.

Дом 7 по Зингерштрассе находился поблизости от собора св. Стефана; на парадной двери красовался огромный военный крест, над ним – герб с императорской короной; с двух сторон корону поддерживали габсбургские львы, а увенчана она была крестом, больше напоминавшим скрещенные шпаги. Вольфганг вдруг сообразил, что это дом тевтонских рыцарей, и Колоредо остановился здесь потому, что дядя его, граф Карл Колоредо, возглавлял австрийскую командорию этого Ордена.

Вольфганг попросил доложить о себе архиепископу, поскольку получил приказ явиться тотчас же по прибытии в Вену, но его провели к Карлу Арко. Колоредо занят, заявил граф, и просил подождать. Однако Арко и не подумал доложить архиепископу о прибытии композитора, и Вольфгангу пришлось дважды просить об этом графа; наконец тот неохотно исполнил его просьбу.

Прошло несколько часов, прежде чем Вольфганг был допущен пред ясны очи архиепископа. Колоредо, перебиравший корреспонденцию, даже не поздоровался с ним, а лишь холодно спросил:

– Что вам нужно, Моцарт?

– Вы просили меня явиться, ваша светлость.

– Ах да. – Колоредо вел разговор в присутствии Арко и двух камердинеров. – Вы просрочили свой отпуск.

– Ваша светлость, чтобы сочинить оперу, мне потребовалось шесть недель и еще шесть недель, чтобы отрепетировать и поставить ее.

– Вам разрешили шесть недель отпуска, не больше.

– Ваша светлость давали согласие отпускать меня из Зальцбурга писать оперу, когда мне потребуется.

– Согласие?! Я не заключаю соглашений со своими слугами.

– Но графиня Лютцов особо оговорила это условие.

– Графиня может говорить только за себя. Граф Арко сообщил мне, что вы зарабатываете у меня больше любого придворного органиста. Пятьсот гульденов!

– Четыреста пятьдесят, ваша светлость.

– Больше, чем вы того заслуживаете при ваших вечных отлучках.

– Всего одна отлучка, ваша светлость.

– Получается больше, раз вы отсутствуете так Долго. Завтра я даю концерт в честь русского посла, и, не прикажи я вам явиться сюда, вы бы до сих пор торчали в Мюнхене, играя для собственного удовольствия.

– Мне предстоит играть для князя Дмитрия Голицына, ваша светлость?

– Да, а в чем дело, Моцарт? – Колоредо удивил интерес, выказанный его слугой.

– Он мой друг.

– Могу себе представить! Брунетти сообщит вам, какую программу надлежит подготовить, а обер-камергер определит квартиру.

Вольфганг хотел было что-то сказать, но архиепископ дал знак, что аудиенция окончена, и Арко; взяв его под руку, вывел из зала.

– Его светлость и так на вас сердит, – шептал он на ходу. – Еще одно возражение, и он не позволит вам выступать.

Вольфгангу хотелось выбрать себе квартиру по собственному усмотрению, чтобы избежать давящей атмосферы германской резиденции Ордена, но Арко не разрешил. Пока он находится на службе у архиепископа, это исключено, сказал он. Вольфгангу пришлось поселиться в тесной комнатушке, темной и холодной; обер-камергер посадил его за один стол с камердинерами, поварами, кондитером и Брунетти, а когда было указано место ниже камердинеров, которые сидели во главе стола, он понял, что его наказали.

Да, подумал Вольфганг, похоже, что я снова в Зальцбурге. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным.

Во время обеда отпускалось много грубых шуток, но Вольфганг не произносил ни слова. Лишь когда разговор коснулся болезни отца архиепископа, он спросил:

– Брунетти, а чем болен вице-канцлер?

– У старика колики.

– Bы шутите! Это же детская болезнь.

– Ничего подобного. Вы что, не знаете, сколько еды поглощают высокопоставленные особы? – Брунетти не боялся откровенничать с Моцартом. Моцарт ничего не передаст Колоредо, он слишком ненавидит архиепископа.

Наверное, поэтому архиепископ настроен на брюзгливый лад?

– Он и сам мучается желудком. А нас они кормят вот этими помоями.

– А как с концертом для князя Голицына? Что в программе?

– У нас есть камерный оркестр. В честь русского посла дирижировать будет сам Бонно, императорский капельмейстер. Программа еще не составлена. Этим поручили заняться мне. Каков будет ваш совет, синьор маэстро?

Вольфганг понимал, что Брунетти издевается над ним, и тем не менее концерт этот сулил ему многое.

– А кто еще будет присутствовать?

– Граф Пальфи, графиня Тун, князь Кобенцл и иже с ними.

Все его старые друзья и покровители!

– Мы могли бы сыграть мою «Концертную симфонию» ми-бемоль мажор, ту, что вы с Гайдном исполняли в Зальцбурге.

– Ту мрачную! Колоредо ведь ее не любит!

– Соло на скрипке даст вам возможность блеснуть. И принесет много гульденов. Колоредо все равно ничего вам не заплатит – вы ведь знаете.

– Что правда, то правда, – вздохнул Брунетти. – А кто исполнит партию альта?

– Я.

– Вы не сможете. Сколько лет уж не брались за инструмент.

– Как-нибудь справлюсь. По крайней мере, не напьюсь пьяный, как Михаэль Гайдн.

Но и меня заткнуть за пояс не сможешь, самодовольно подумал Брунетти. По сравнению с тобой я буду вторым Тартини или Нардини.

– Что ж, пожалуй, – сказал он.

Честолюбие! Играя на нем, всегда можно добиться своего.

– Но я хочу просить вас об одном одолжении.

– Каком?

– Исполняйте свою партию, как она написана.

– Я так всегда и делаю.

– Но на этот раз проявите особую внимательность. Прошу вас.

Брунетти пожал плечами. Что ему стоит пообещать! Когда Вольфганг поднялся уходить, он сказал:

– Ждите меня здесь завтра вечером в семь часов, к князю Голицыну пойдем вместе.

– К чему это? – раздраженно спросил Вольфганг. – Я знаю дорогу.

– Ангербауэр, старший лакей архиепископа, отведет нас туда.

Я и сам дойду, подумал Вольфганг, однако кивнул в ответ – не стоило пререкаться с Брунетти.

Назавтра Вольфганг отправился к князю Голицыну один; на лестнице он встретил Ангербауэра. Тот подал было знак посольскому лакею проводить Моцарта в зал. Но Вольфганг, не обращая внимания на лакеев, прошел через анфиладу комнат в музыкальный зал, направился прямо к князю Дмитрию, засвидетельствовал свое почтение и вступил в разговор. Русский посол чрезвычайно обрадовался встрече с Моцартом.

– Ваше выступление сегодня для нас большая честь, синьор кавалер. Мы услышим ваше новое произведение?

– Новое для Вены, ваше сиятельство, я написал его еще в Зальцбурге.

Граф Пальфи и графиня Тун тепло поздоровались с Вольфгангом. Как мила и обаятельна эта женщина, подумал Вольфганг. Графиня Тун сказала:

– Князь Голицын, нам выпало счастье – господин Моцарт приехал наконец в Вену.

Граф Пальфи выразил свое возмущение: архиепископ Колоредо, оказывается, скрыл от него, что Вольфганг Амадей Моцарт находится в Вене.

Он посылает Брунетти, – проворчал граф, – посредственного скрипача, выступить на одном из моих музыкальных вечеров, тогда как здесь вы. Он что, скрывает вас от других.

– Я только что приехал.

– Знаю. Из Мюнхена после триумфа «Идоменея». Ваша опера в Вене вызвала много шуму. Я хочу представить вас Готлибу Стефани, у него есть либретто, которое нужно положить на музыку, хорошую музыку.

– А он хороший либреттист, ваше сиятельство? – Вольфганг не желал больше иметь дело с дилетантами вроде Вареско.

– Господин Моцарт, он инспектор немецкого оперного театра в Вене!

Джузеппе Бонно, старший капельмейстер императорского двора и давнишний друг Вольфганга, дирижировал «Концертной симфонией» ми-бемоль мажор так, как написал ее композитор, задумавший создать симфонию с двумя солирующими инструментами – скрипкой и альтом. Камерный оркестр под управлением Бонно играл с большим мастерством и вкусом.

Вольфганг не признавался никому, даже Папе, даже себе самому – слишком уж это было мучительно, – как много личного вложил он в «Концертную симфонию»; только теперь, слушая ее в превосходном исполнении, он еще раз убеждался, какие горькие раздумья терзали его, пока он работал над этой вещью. Первая часть – Allegro maestoso – величественная, полная благородства, была в то же время оживленной. Сегодня «Концертная симфония» впервые исполнялась так, как задумал ее композитор. Вольфганг ликовал. Длинное оркестровое вступление звучало с подлинной симфонической мощью, выразительно и в то же время певуче. Мамина смерть перевернула мне всю душу, думал Вольфганг, я, видимо, никогда не смогу примириться с этой утратой. Но жизнь требует равновесия: вот так уравновешивают друг друга солисты и оркестр. Ему говорят, что он еще молод, но подчас он чувствует себя маститым, старым композитором. Слезы подступали к горлу при воспоминании о всех переживаниях, выпавших на его долю за последние два года. Но музыка никогда не должна быть сентиментальной. Это дурной тон.

Вольфганг напряженно слушал, ожидая вступления солистов, радуясь, что его музыка неизменно сохраняет чистоту и законченность, какие бы страсти ни бушевали в сердце создателя во время работы над ней. Разве можно назвать его только изящным композитором? Что касается силы воздействия его музыки, то он готов потягаться с кем угодно. Вольфганг улыбнулся, внимая безукоризненному исполнению оркестра под управлением Бонно. По-настоящему он слышал свои произведения, только когда писал их и когда их правильно исполняли. Первая часть подходила к моменту вступления солистов, и Вольфганг с огромным чувством удовлетворения отметил, что уж в этих-то пассажах он, во всяком случае, сумел достичь задуманного. А когда вступили скрипка и альт, Вольфганг убедился – сегодняшним исполнением своей симфонии он может гордиться. Брунетти, воодушевленный великолепной слаженностью оркестра, сам играл с изумительным мастерством и чистотой, чего давно уже с ним не случалось, а альт откликался, и казалось, будто они ведут задушевную, дружескую беседу.

Вторая часть Andante была настолько насыщена его личными переживаниями, что Вольфганг, играя, не подымал ни на кого глаз. Он написал ее в до миноре – тональность эта передавала всю глубину охватившего его горя. Струны изливали почти невыносимую печаль, но даже в самых трагических местах мелодия сохраняла певучесть. На его памяти Брунетти никогда не играл так прекрасно; доволен был Вольфганг и своим исполнением. Все меркло по сравнению с основной элегической темой – она звучала необычайно выразительно. В глазах Вольфганга блестели слезы, но он не плакал. Никто не должен догадываться, как много значит для него эта часть. Того, что он сказал музыкой, вполне достаточно.

Те, кому приходилось страдать, поймут его.

Третья часть – это больше дань тому, чего ждала от него публика. Rondo – его следовало исполнять presto – лилось вдохновенно и грациозно, и каждый инструмент получил возможность показать себя. Но сверкающая, нарядная музыка не стала от этого легковесной. Изящные арабески ни па минуту не затушевывали основную тему. И каждый инструмент оставался частью единого величественного целого.

Графиня Тун сидела потрясенная. Моцарт, которого она слушала сейчас, – это совсем не тот Моцарт, которого она знала много лет назад. «Концертная симфония» ми-бемоль мажор явилась откровением и неожиданностью, так глубока и подчас так скорбна была эта музыка. Во время исполнении второй части графиня чуть не прослезилась, хотя сентиментальность не; была ей свойственна. Вольфганг, казалось ой, вложил в свою симфонию сознание трагизма человеческого существовании и фатализм, которого раньше в его вещах не наблюдалось. Какие глубокие переживания положены в основу итого произведения! Она видела, что граф Пальфи тоже растроган, да и многие другие. Не скрывал скуки один лишь Колоредо. Архиепископ хотел уйти со второй части – графиня это заметила, – но его удержал интерес, с каким слушал музыку князь Голицын. Вольфганга окружили восторженные почитатели, поздравляли с прекрасной симфонией и превосходным исполнением. Все высокопоставленные особы разделяли чувства графини, и только отец и сын Колоредо продолжали сидеть поодаль от всех, в окружении своей свиты.

Графиня Тун присоединилась к группе почитателей Моцарта в тот момент, когда Брунетти, опьяненный похвалами, воскликнул:

– Моцарт, для человека, не любящего скрипку, вы написали превосходную скрипичную музыку, – и тут же, спохватившись, прибавил: – Особенно она выиграла в моем исполнении.

– Вы были на высоте, – сказал Вольфганг, – скрипка в ваших руках звучала удивительно непринужденно и благородно.

– Вы не верили, что я на это способен, не правда ли?

– Я написал для вас несколько скрипичных концертов. Разве вы не помните, Брунетти?

– Ну, когда это было! А знаете, – воскликнул он, словно его что-то осенило, – ваша «Концертная симфония» скорее похожа на скрипичный концерт!

– Но и на симфонию одновременно, – сказал Бенно, – ее темы звучат поистине с симфонической мощью.

– Это ваша заслуга – ведь вы дирижировали оркестром уверенно, с чувством меры и большим вдохновением.

– Вольфганг, я дирижировал симфонией так, как она написана. Я сделал все, что мог, для столь великолепного произведения искусства.

Граф Пальфи сказал:

– Господин Моцарт, вы должны выступить у меня дома.

– Я почел бы за честь, ваше сиятельство, но без разрешения его светлости не могу.

– Мне он не откажет, – заявил граф Пальфи. – И потом, я хочу представить вас Стефани. На него можно положиться. Он главный режиссер, инспектор нашей немецкой оперы, а также любимец императора.

– Ваше сиятельство, могу ли я надеяться выступить перед императором?

– Постараюсь это устроить, – откликнулась графиня Тун. – У меня будет музыкальный вечер, и император обещал почтить его своим присутствием.

– Мне не хотелось бы показаться навязчивым, – сказал Вольфганг, хотя выступление перед Иосифом II было его заветной мечтой, тут же мелькнула мысль: Бонно уже за семьдесят, он скоро выйдет в отставку и, хотя по чину за ним следовали Сальери и Штарцер, место могло бы найтись и для него. – Но моя музыка может развлечь императора, когда-то она ему нравилась. Для меня это была бы большая честь.

– А для нас честь – слушать вас, – сказала графиня Тун. – И на это тоже потребуется разрешение его светлости?

– Если приглашение будет исходить от императора, то нет. Ему, я думаю, его светлость не откажет.

Бонно сказал:

– Я не хотел бы обременять вас лишними заботами, маэстро, но Общество венских музыкантов устраивает концерт в пользу вдов и детей музыкантов, и вы нас осчастливите, если согласитесь сыграть несколько своих вещей. Концерт состоится через две-три недели, и император обещал на нем быть.

Пожалуй, самое заманчивое предложение, подумал Вольфганг, но снова ответил:

– Нужно получить разрешение его светлости.

– Так давайте попросим его все вместе, – сказал князь Филипп Кобенцл, молча стоявший позади. – У меня тоже есть просьба к маэстро. Моя кузина, графиня фон Румбек, сочтет за честь стать вашей первой ученицей в Вене.

Вольфганг не любил преподавания, но он понимал – от подобного предложения не стоит отказываться. Сорокалетний Филипп Кобенцл был моложав и хорош собой; один из самых влиятельных аристократов империи, он славился великолепным вкусом и пользовался особым расположением его величества.

Наступило молчание. Какое-то время все раздумывали над предложением Кобенцла, а затем решились: действительно, нужно обратиться с просьбой к архиепископу Колоредо; архиепископ сидел в обществе своего отца и дяди.

Но прежде чем кто-либо успел раскрыть рот, Колоредо сказал:

– Моцарт, а ведь в Зальцбурге вы никогда не играете на альте.

Вольфгангу хотелось ответить: «Вряд ли это стоит, с вашим жалким оркестром», – но он сказал:

– Сегодня был особый случай.

– Потому-то вы и выбрали эту скучную «Концертную симфонию»?

– Ваша светлость, мне показалось, что слушателям она понравилась. Вольфганг старался говорить сдержанно, но и душе ликовал. Почтительное отношение гостей, теплые чувства, проявляемые ими, льстили ему и радовали. Колоредо, должно быть, сгорает от зависти, раз позволяет себе высказывать недовольство при всех. – Вы не находите ее заслуживающей внимания, ваша светлость?

– Мое мнение об этой вещи вам известно. Я высказывал его еще в Зальцбурге.

– Я удивлена, ваша светлость, – заметила графиня Тун, неужели вы действительно так думаете? Столь прекрасную и волнующую музыку мне еще не доводилось слышать.

Князь Рудольф Колоредо, отец архиепископа, поглотивший, по-видимому, неимоверное количество пищи за свой ген, до того он растолстел и нажил к тому же сильнейшую подагру, слушал разговор со все возрастающим нетерпением и наконец снисходительно заметил:

– А знаете, Моцарт, вы играли для меня, когда были ребенком.

– Да, ваше сиятельство, в то время я играл для многих любителей музыки.

– О, я не считаю себя любителем музыки, – с достоинством заметил князь Рудольф. – Но мне тогда сказали, что это ваш первый визит в Вену, вам было всего шесть лет.

– Это правда, ваше сиятельство.

– Вы были в то время в моде. Привлекли внимание самой императрицы.

– Теперь я играю лучше, ваше сиятельство, – поспешил заметить Вольфганг.

– Но вы уже не вундеркинд, – со свойственной ему резкостью объявил князь Рудольф. Он не признавал моды, получившей недавно распространение среди аристократии, – обращаться с музыкантами чуть ли не как с равными. Музыканты – обычные слуги, и никакая вежливость на свете не изменит этого факта. «Музыка – проститутка, созданная для того, чтобы совращать сердца вопреки рассудку», – сказал он как-то сыну. Князь потворствовал прихоти сына содержать обширную музыкальную капеллу только из тех соображений, что это полезно с точки зрения политической, однако в его глазах музыка Моцарта была хуже всякой проститутки, ибо она намеренно выставляла себя напоказ с целью соблазнить человека.

– Настоящий мужчина дерется шпагой, а не нотами, – проворчал он.

– Не мог бы Моцарт выступить у меня во дворце в следующую субботу? – спросил граф Пальфи.

– В субботу он играет для меня, – ответил Колоредо.

– Я могу назначить другой день.

– На вашем месте я не стал бы настаивать. У моего придворного органиста есть определенные обязанности.

Но больше всего Вольфганг возмутился, когда Колоредо не позволил ему выступить у графини Тун и на концерте у Джузеппе Бонно, – значит, он не сможет играть перед императором. Неужели Колоредо так снедала зависть?

Колоредо поднялся, желая подавить своим ростом музыканта – пусть гости воочию убедятся, что его органист ничего собой не представляет. Но гости, включая князя Дмитрия, были другого мнения, и Колоредо, заметив это, презрительно подумал: дураки, носятся с Моцартом, пока он в моде, а понадобись его поддержать, моментально подожмут хвосты и разбегутся в разные стороны. Он бы давным-давно уволил его, не будь Моцарт единственным музыкантом при дворе, с которым считаются в Вене. Но раз уж платит Моцарту он, музыкант обязан приносить пользу ему одному, и никому больше: ведь другие отделаются несколькими гульденами и только, а основная-то тяжесть расходов ложится на его, Колоредо плечи. Какая наглость – безродный бродяга, слуга, а еще пытается его затмить. Да без благодеяний его двора этот музыкантишка не знал бы, на что завтра жить.

– Неужели время Моцарта полностью расписано, ваша светлость? – спросил Кобенцл.

– Да. Я намереваюсь дать в Вене несколько концертов.

– Когда они состоятся?

– Не все еще вечера расписаны, но, думаю, скоро мы окончательно решим.

– Вечера?

– А как же? Вы же не пойдете на концерт днем!

– Разумеется, нет. Значит, господин Моцарт может давать уроки?

– Князь Кобенцл, я вас не понимаю. – Колоредо был озадачен.

– Моя кузина, графиня фон Румбек, хотела бы брать у Моцарта уроки. В дневное время, вы разрешите?

Колоредо почувствовал себя в ловушке и был взбешен. Однако отказ Кобенцлу могли расценить как неповиновение короне. И архиепископ сказал:

– Все услуги, которые может предоставить мой двор, в вашем распоряжении – я почту за честь! – Сообразив, что урокам скоро придет конец, ибо а Вене он не задержится, Колоредо успокоился.

Кобенцл повернулся к Вольфгангу:

– Вы согласны, маэстро?

– Я буду счастлив, наше сиятельство.

– Хочу выразить вам и свою благодарность, маэстро, – сказал князь Дмитрий. – Я счастлив был услышать снова вашу музыку, я надеюсь испытать это удовольствие и в будущем.

Колоредо жестом показал слугам, что удаляется, и, когда Вольфганг не последовал за ним, намереваясь остаться с друзьями, архиепископ дал знак обер-камергеру поставить музыканта на место. Князь Кобенцл сказал:

– Господин Моцарт, вы доставите мне огромное удовольствие, если сумеете погостить на моей вилле в Венском лесу.

В этот момент Карл Арко взял Вольфганга за руку и, прежде чем тот успел дать согласие князю, заставил его покинуть зал вместе со свитой архиепископа.