Текст книги "Возвышенное и земное"

Теперь Вольфганг каждый день посещал Веберов. Когда Анна Мария узнала, что у Веберов четыре дочери и одна из них обладает прекрасным голосом и очень хороша собой, она обеспокоилась. Ее не удивило неожиданное сообщение Вольфганга:

– Принцесса Вейльбургская, сестра принца Оранского, которой я так понравился еще ребенком, изъявила желание снова послушать мою игру. Кирхгейм всего в десяти часах езды от Мангейма, и принцесса обещала заплатить мне семь луидоров, если я напишу для нее несколько арий. Принцесса обожает пение.

– А петь будет фрейлейн Вебер?

– Не бойтесь, она поедет не одна. С отцом. Чтобы отблагодарить за помощь, он переписывает мне ноты почти бесплатно.

– Ты влюблен в фрейлейн Вебер?

– Она совсем еще ребенок. Но у нее удивительный голос.

– А как же с твоими учениками и концертами для голландца?

– Ученики никуда не денутся, и я уже сочинил два концерта для флейты. Третий закончу, когда вернусь. Семь луидоров – немалые деньги.

Вольфганг отсутствовал двенадцать дней. С Фридолином Вебером они отлично ладили. Вебер прекрасно разбирался в музыке и понимал, когда нужно оставить Вольфганга наедине с Алоизией. В карете молодые люди сидели рядом, и ее волнующие прикосновения, напряженное внимание, с каким она ловила каждое его слово, наполняли сердце Вольфганга радостным предчувствием. А как легко она все схватывала! Ее голос становился с каждым днем все красивее и выразительнее. Вместе мы могли бы многого достичь, думал он, и ему казалось, что какое-то необыкновенное духовное родство все крепче связывает его с Алоизией.

Анна Мария совсем растерялась, когда Вольфганг сказал, что раздумал ехать с Вендлингом в Париж.

– Вендлинг – порядочный человек, – сказал он, – но безбожник и имеет склонность к вольнодумству.

– Когда я говорила тебе то же самое, ты не слушал.

– Я его плохо знал.

– Как же ты объяснишь свой отказ?

– Не беспокойтесь, что-нибудь придумаю. – Он отдал ей два луидора.

– Ты же получил семь.

– Я оплатил половину расходов Вебера. Он, бедняга, очень мало зарабатывает, а Алоизия штопала мне чулки и чинила одежду. И я предложил им поехать в Италию, там она наверняка станет примадонной и заработает кучу денег – под моим руководством, разумеется. Но это после вашего отъезда в Зальцбург.

Вольфганг сообщил Папе об изменившихся планах, спрашивал его одобрения и помощи: «Вендлинг – честный человек и прекрасный музыкант, но его безбожие смущает меня. Не сомневаюсь, Вам бы не понравилось, что я столько времени провожу в его обществе. Веберы же, напротив, – чрезвычайно набожные люди.

Фридолин Вебер отлично переписал мои ноты и взял за это очень мало. Он так напоминает мне Вас: способный, умный, музыкант с тонким вкусом, но, хотя он поет, суфлирует и мастерски переписывает ноты для Карла Теодора, платят ему гроши, что Вам тоже знакомо. Его дочь Алоизия, хотя ей всего шестнадцать, – прекрасная певица, диапазон ее голоса удивителен, ей надо только немного получиться играть и исправить кое-какие недочеты в технике, чем я сейчас с ней занимаюсь, – тогда она сможет петь в любой опере.

У них еще три дочери, и все музыкальные, и мать, которая относится ко мне с великим уважением, хотя весь дом ходит у нее по струнке, но из всех по-настоящему талантлива одна Алоизия.

Веберы очень добры ко мне, я сильно привязался к этой незадачливой семье и мечтаю им помочь. Хочу, чтобы господин Вебер и Алоизия поехали со мной в Италию попытать там счастья в каком-нибудь оперном театре. Если бы Вы написали нашим друзьям в Милане и других городах, может, они и смогли бы подыскать место для фрейлейн Алоизии, которая, безусловно, станет примадонной в недалеком будущем. Уверяю Вас, став певицей под моим руководством, она принесет мне большую славу. За то короткое время, что я обучаю ее, она сделала огромные успехи.

Если этот план осуществится, мы с господином Вебером и его дочерью будем иметь счастье и удовольствие посетить моих любимых Папу и сестренку по пути в Италию. В Италии я обязательно должен получить контракт на сочинение оперы. Вы знаете, как мне безумно хочется написать оперу, это мечта моей жизни, а если в ней будет петь Алоизия, то представление оперы станет для меня делом чести, а не мучением.

Вендлингу я уже сказал, что не могу ехать с ним в Париж, поскольку получил письма, требующие моего присутствия в другом месте для сочинения оперы. Дорогой Папа, я молю бога, чтобы Вы одобрили мой план. Веберы для меня все равно что вторая семья – после Вас, разумеется, – и Мама согласна, что фрейлейн Вебер для ее возраста поет поразительно».

Без ведома Вольфганга Анна Мария сделала к письму сына следующую приписку:

«Прочтя письмо Вольфганга, ты лишний раз убедишься: уж если ему кто-то понравится, он готов отдать этому человеку все, даже в ущерб себе. Он прав – певица она прекрасная, но ведь мы должны думать и о своей выгоде. Я никогда не одобряла его поездки в Париж с Вендлингом, но молчала – со мной он мало считается. А вот подружившись с Веберами, он сразу переменил решение. Моему обществу он часто предпочитает чужое, а когда я пытаюсь его расспрашивать, уходит от разговора.

Поэтому тебе решать, как нам быть. Я по-прежнему против его поездки с Вендлингом в Париж, лучше уж – если погода установится – я сама с ним поеду почтовой каретой, это нам недорого обойдется. Может, ты получишь добрые вести от барона Гримма. А пока живется нам сносно, денег тратим немного и можем пожить тут еще некоторое время. Пишу тебе по секрету. Вольфганг ушел в гости, он не должен ничего знать».

Леопольда письма потрясли. Его тщательно разработанные планы, казалось, вот-вот рухнут. Он приготовился ко многим неожиданностям, но подобного не ожидал. Наннерль, когда он ей рассказал, горько расплакалась. Он изо всех сил сдерживался – кому-то в семье ведь следует сохранять присутствие духа, – но, оставшись один в комнате, дал волю своим чувствам. Порой ему хотелось выкопать глубокую яму и спрятаться в ней от всех невзгод. Что же теперь с ними будет? Если сын последует этому безумному плану, вся его старательно обдуманная карьера разлетится в пух и прах и все о нем позабудут. Хорошенькие губки и звучное legato погубили все надежды, которые Леопольд возлагал на своего Вольфганга! Как зло подшутила над ним судьба!

В концертном зале, усевшись за письменный стол, Леопольд стал писать ответ сыну и мучался, не зная, с чего начать. Молчаливым и мрачным казался ему сейчас Танцмейстерзал – их самая красивая комната.

Родные считают его таким мужественным, а знают ли они, чего ему стоит сохранять это мужество? Душевным переживаниям Леопольд был подвержен не меньше Вольфганга. Друзья говорили, что он слишком много отдает сыну, но, чтобы вырастить такой талант, требуется масса сил. Зато сколько радости доставляло ему каждое новое сочинение Вольфганга! А теперь талант сына будет растрачен попусту!

Свеча почти догорела, а письмо даже еще не начато. Поднявшись из-за стола, Леопольд стал ходить взад и вперед по комнате, одолеваемый грустными чувствами. Халат у него весь в дырах, туфли стоптаны – он отдал все ради этой поездки сына. За те несколько месяцев, что Вольфганг и Анна Мария отсутствовали, долги их возросли с четырехсот до семисот гульденов. То-то посмеются теперь над ним в Зальцбурге – Колоредо в особенности, – узнав, что Вольфганг, этот виртуоз, претендующий на звание капельмейстера, убежал с молоденькой девчонкой, вообразившей себя примадонной.

В комнату вошла Наннерль, и Леопольд постарался взять себя в руки; Наннерль, всхлипывая, спросила, как он собирается поступить.

– Как поступить? Остановить его. Пока он окончательно но отбился от рук.

– Только не будьте с ним слишком суровы, Папа.

– Стоит хорошенькой девушке ему улыбнуться, как он уже теряет голову.

– Может, он одинок. Может, хочет жениться?

– В его возрасте легко влюбляются.

– И в моем тоже. Что мне делать, Папа? Неужели я останусь старой девой?

– Тебе еще только…

– Двадцать шесть. Для незамужней девушки немало. Когда я плакала о Вольфганге, я плакала, наверное, и о себе.

– Мужчины не обходят тебя вниманием, нечего тебе отчаиваться.

– Я самая обыкновенная учительница музыки, – всхлипнула она. – Трудно мне жить одним прошлым. – И, сама пугаясь откровенности своих слов, Наннерль выпалила: – Почти все мои подруги замужем.

Леопольд обнял дочь.

– И ты выйдешь. Ты так похожа на Маму, а когда я на ней женился, Мама была самой хорошенькой девушкой в Зальцбурге, значит, и ты тоже, и скоро настанет день, когда вся наша семья снова объединится.

Наннерль прижалась к отцу. Сейчас она снова почувствовала себя маленькой девочкой, путешествовавшей когда-то с ним по Европе. Она поцеловала его, пожелала спокойной ночи и, пообещав больше не плакать, послушно пошла к себе.

Леопольд просидел всю ночь, сочиняя ответ сыну. Ему следует сделать вид, будто он готов помочь этой Алоизии, которая явно хочет поймать его сына на крючок, хотя совершенно ясно, что примадонны из нее не получится. Отправляя письмо, Леопольд молил бога вернуть его сына обратно на землю.

Вольфганг, с надеждой и трепетом ожидая Папиного решения, готовил своих учеников к прощальному концерту. Основное внимание он уделял Алоизии. Вендлинг, которого скорее позабавил, чем обидел, отказ Вольфганга ехать с ним в Париж, выразил желание участвовать в концерте, Рааф тоже согласился, и концерт немало способствовал прославлению Вольфганга.

Но Вольфганг не чувствовал себя счастливым, потому что его мучило безденежье. Он отдал Дежану два из трех заказанных голландцем концертов для флейты и заверил, что скоро закончит и третий, а Дежан ответил:

– Не беспокойтесь о третьем, мне он не понадобится, не уверен, сумею ли я использовать и те два. – И заплатил Вольфгангу всего девяносто шесть гульденов вместо обещанных двухсот.

Вольфганг отдал деньги Маме, чтобы она купила себе новую шубу, а остальные сохранила.

– Может, это Вендлинг сыграл тут какую-то роль? – спросила она.

– Нет! Просто Дежан дурак.

– Ты по-прежнему намерен ехать в Италию? Ведь заработал ты гораздо меньше, чем рассчитывал. А цены все растут.

– И все равно я поеду. Вот получу только согласие Папы.

Однако уверенность его поколебалась, когда вечером того же дня он пришел на урок к Алоизии. Он обещал ей попросить помощи у отца, хотя знал, что Папа воспротивится его решению. Но на поездку в Италию у него не хватит денег, мысль же, что им с Алоизией придется там бедствовать, казалась ему слишком унизительной.

Алоизия все не появлялась, и Фридолин Вебер объяснил:

– Вы же знаете девушек, господин капельмейстер, они любят наряжаться для желанных гостей. Есть известия от господина Леопольда?

– Нет. Но скоро будут. Обычно он не медлит с ответом.

– В Италии вас оценят, маэстро. Это вам не Мангейм, где мелкий завистник Фоглер способен бог знает что наговорить о вас эрцгерцогу и тем подставить ножку, в то время как Каннабих прикидывается, будто разбивается ради вас в лепешку, а сам сидит сложа руки. Вы слишком большой музыкант для наших провинциальных вкусов, в этом вся беда.

То же самое говорили ему в Зальцбурге, с тоской подумал Вольфганг.

– А теперь, когда Карл Теодор сидит в Мюнхене и выжидает, какая из кошек прыгнет первой: Австрия или Пруссия, – в Мангейме и думать перестали о концертах.

Вошла Алоизия, и Вольфганг позабыл обо всем. Лиф ее платья был низко вырезан, она протянула ему руку для поцелуя, и когда он повел ее к фортепьяно, то с трудом удержался, чтобы не обнять. Но стоило ему придвинуться к ней, как Алоизия отодвигалась. И все же, казалось, девушка искренне радовалась его приходу. Она не кокетка, уверял он себя, но через секунду сомнения снова охватывали его. Алоизия беспрекословно слушалась мать, но под этой внешней покорностью чувствовалась сильная воля и упорство. Занималась она пением очень напряженно, с какой-то даже одержимостью.

Начался урок; Фридолин Вебер оставил их вдвоем, но только пение смолкло, как в дверях появилась Цецилия. Вольфганг с раздражением заметил, что так происходило каждый раз. А сегодня вместе с Цецилией Вебер в комнату вошла и Констанца. Вольфганг почти не замечал девушки после первой встречи: рядом с Алоизией Констанца казалась неуклюжим подростком. Сейчас ее улыбка говорила, что она искренне рада его видеть.

– Маэстро, вы сообщите нам, когда получите ответ от отца? – спросила Цецилия Вебер.

– Разумеется! Я ведь не меньше Алоизии мечтаю о поездке в Италию. Я три раза ездил туда, и каждый раз с большим успехом. И папа римский, и падре Мартини, и…

– Знаем, знаем! – перебила Алоизия, весело добавив: – Вы произвели там фурор! – и, улыбнувшись ангельской улыбкой, проводила его до дверей.

Дома его ждало письмо от Папы. Папа отказал – Вольфганг сразу догадался по Маминому тону. Смешно было ожидать другого ответа, с обидой подумал он. Некоторые страницы он перечитал дважды, поражаясь проницательности отца, как ни неприятны казались его наставления.

«Ты говоришь, что хочешь сопровождать фрейлейн Вебер в Италию и устроить ее там в оперу на амплуа примадонны. Дорогой сын, назови хоть одного певца, который появился бы на итальянской сцене, не выступив раньше многократно в Германии. Но и тогда для достижения своей цели им приходилось заручиться поддержкой могущественных покровителей вроде князей и кардиналов или хотя бы таких знаменитых композиторов, как Гассе и Глюк. А рекомендовать шестнадцатилетнюю девочку, не ведающую, что такое оперная сцена, – подлинное безумие. Ты лучше других знаешь: для сцены пение – это еще не все. Надо уметь свободно держаться, уметь играть, обладать известным шиком. Не говоря уже об умении причесываться, одеваться, гримироваться, столь необходимом каждой примадонне, – умением, которое дается лишь большим опытом. Как бы талантлива она ни была, как бы ни была подготовлена, как бы мастерски ни пела, любой импресарио сочтет тебя за сумасшедшего, если ты станешь рекомендовать ему начинающую девочку, Твоя собственная высокая репутация, создать которую мне стоило такого труда, будет загублена. Ты станешь всеобщим посмешищем. И Муфтия это немало позабавит.

Вольфганг, желание твое совершенно фантастично. И все же я восхищаюсь твоей добротой. Эту потребность помогать обделенным судьбою ты унаследовал от своего отца. Но как же можно забывать о здоровье и счастье твоих родителей, обо всем, что они вынесли ради тебя? Если ты это сделаешь, то обречешь себя на погибель.

Я скажу, как можно помочь фрейлейн Вебер. Попроси Раафа прослушать ее. Он уже почти потерял голос, но когда-то он был великим певцом, пел в Италии, и его там до сих пор помнят. Если Раафу понравится ее голос, а так оно, видимо, и будет, раз он понравился тебе с твоим прекрасным вкусом, Рааф сможет порекомендовать ее итальянским импресарио, которые знают и почитают его еще со времен расцвета его славы. А пока фрейлейн Вебер следует добиваться ролей на мангеймской сцене, пусть даже без оплаты – это позволит ей приобрести опыт, который пригодится впоследствии, и даже имя.

Но разве можно, забыв обо всем на свете, решиться на столь безумный шаг, после того, что претерпели ради тебя все мы, и особенно твоя сестра, принесшая в жертву свою карьеру! Не позволяй себе подпадать под чьи-то чары. Ты предпринял это трудное и опасное путешествие, чтобы найти службу, отвечающую твоим способностям, и заработок, которого ты заслуживаешь, но главное, чтобы утвердить свою репутацию и завоевать славу. И уже достаточно в этом преуспел. Теперь все зависит лишь от тебя одного: достигнешь ли ты величайших высот, каких когда-либо достигал композитор, будет ли твое имя чтиться потомками, или, соблазненный женщиной, останешься заурядным капельмейстером, позабытым миром, и умрешь на грязной соломенной подстилке в хижине, окруженный оборванными, голодными детьми.

Поэтому спеши в Париж! Не задерживайся! Найди свое место среди великих людей. Aut Caesap aut nihil[13]13
  Цезарь или ничто (лат.).


[Закрыть]. Одна мысль о поездке в Париж должна бы спасти тебя от всех этих глупых идей. Из Парижа слава музыканта с подлинным талантом распространяется по всему свету. Там двор относится к талантливым музыкантам с должным уважением. Там ты обретешь признание, которого вполне заслуживаешь».

Вольфганг сидел в молчании, и Мама спросила:

– Как ты собираешься поступить?

– Поеду в Париж.

– С Вендлингом?

– Нет! Папа против. Он советует нам с вами ехать вместе.

– А ты не пожалеешь, Вольфганг?

– Надеюсь, вы не пожалеете, Мама.

Анна Мария ободряюще улыбнулась, хотя при мысли о долгом и изнурительном путешествии ее бросало в дрожь.

Но случилось так, что заболел Вольфганг, а не она, и ему пришлось просить Маму объяснить Веберам, почему придется отложить поездку в Италию: для этого еще не настало время.

Анна Мария передала им слова Вольфганга и добавила:

– Возможно, он сумеет поехать в следующем году или еще через год, когда устроится в Париже. Сейчас слишком рано.

– Мне кажется, они совсем не удивились, выслушали меня с таким видом, будто ничего другого и не ждали, – сказала она Вольфгангу.

– Вы передали Алоизии, что ее послушает Рааф?

– Да!

– Она обрадовалась?

– Улыбнулась, увидев, что улыбнулась ее мать.

– Вы объяснили, что я болел?

– Да, и что это одна из причин, почему ты не едешь в Италию.

К прощальному концерту Вольфганг написал для Алоизии арию, на которой она могла себя показать; сочинил он арию и для Раафа, принимая в расчет ограниченные возможности старого тенора; он попросил Вебера сделать копию концерта для флейты, чтобы Вендлинг мог исполнить его, и сам заплатил переписчику за работу; кроме того, устроил так, чтобы Роза исполнила сочиненную для нее сонату. Таким образом, Вольфганг не обидел никого.

Каннабих остался доволен успехами Розы, но не заплатил Вольфгангу за уроки ни единого крейцера и даже не поблагодарил.

Раафа привела в восторг ария Вольфганга, она подчеркивала его красивые низкие ноты, в которых он пока еще был вполне уверен, и певцу понравился голос Алоизии. Но когда Вольфганг спросил, не согласится ли Рааф давать ей уроки, тенор ответил:

– С удовольствием, но, разумеется, за плату. Вендлингу очень понравился концерт для флейты, и он решил взять его в Париж, но тоже ничего не заплатил Моцарту.

Один лишь Вебер тронул Вольфганга до глубины души.

– Ваш концерт для флейты, – восхищенно сказал Вебер, – чудо нежности и мелодичности.

– Благодарю вас! Но до чего трудно сочинять для инструмента, который тебе не по душе.

– И тем не менее концерт безупречен. Он звучит выразительно и естественно.

– Я мог бы написать его кое-как, но, раз моя музыка выходит в свет, я не хочу за нее краснеть. Мне хотелось, чтобы концерт получился хорошим, и я вложил в него много сил.

– И добились своего! Но почему вам не нравится флейта, маэстро?

– Я предпочитаю инструменты с более точным звуком, которые легче контролировать.

Вебер пригласил Моцартов пообедать у них вечером накануне отъезда. От приглашения пришлось отказаться. Они наняли отдельную карету, объяснила Анна Мария, и выезжают на рассвете с тем, чтобы не терять дневных часов. К Веберам они зашли попрощаться пораньше.

Констанца подала кофе и торт, но Вольфганг, сидевший рядом с Алоизией, удовлетворился бы хлебом и водой – ему было вполне достаточно ее присутствия.

– Мне очень жаль, что мы не едем в Италию, Вольфганг, очень! – сказала Алоизия.

– И мне тоже. Вместе мы бы там многого добились.

– Все еще впереди. Если ваши планы изменятся, я к вашим услугам.

– Обещаете?

Алоизия поцеловала его в лоб, шепнула «обещаю» и подала рукавички, которые связала ему на память.

Пришло время расставаться; у Вольфганга разрывалось сердце. Веберы обняли его, Констанца чуть не расплакалась, а Фридолин преподнес ему в подарок пьесы Мольера и сказал Анне Марии:

– Мы чрезвычайно обязаны вашему сыну, госпожа Моцарт. Он был так добр к нам. Мы благодарны ему за все, что он для нас сделал, нам будет очень недоставать его.

47

Путешествие из Мангейма в Париж длилось девять долгих дней. Никогда еще Вольфганг не испытывал такой тоски. Он мог думать только об Алоизии; расстояние, разделяющее их, увеличивалось с каждой минутой, причиняя ему страдания. А подаренные ею рукавички все время горько напоминали о ней.

Анна Мария наслаждалась теплой и солнечной мартовской погодой, правда, последние два дня пути шел холодный дождь и ветер пронизывал насквозь, радовало ее и отсутствие всяких признаков войны, хотя Франция уже объявила войну Англии, а Пруссия и Австрия бряцали оружием, ссорясь из-за Баварии. Анна Мария старалась развеселить Вольфганга, пыталась пробудить в нем интерес к французским городам, через которые они проезжали, – Мец, Верден, Шалон-на-Марне; она повторила Папину шутку, что Вольфганг вторгся в эту страну для того, чтобы покорить ее, но Вольфганг совсем не чувствовал себя покорителем и не испытывал радостного возбуждения, как в ту, прежнюю, поездку по Европе.

Когда они приехали в Париж, Вольфганг приказал кучеру везти их прямо в дом господина Мейера, немца-старьевщика на улице Бург л'Аббэ, где им посоветовали остановиться. Район Маме не понравился: улица Бург л'Аббэ была узкая и короткая. И улица и комнатушка, крошечная и темная, наводили ее на мысль о тюрьме. Вольфгангу, однако, не хотелось терять времени на поиски нового жилища, пока они по-настоящему не устроятся в Париже. Он убеждал Маму, что ей здесь не будет так одиноко, поскольку Мейеры говорят по-немецки, а если она хочет иметь представление о настоящей тюрьме, пусть посмотрит Бастилию, которая тут совсем рядом. Анна Мария вздрогнула от ужаса. Страшные рассказы о толстых стенах Бастилии, о подземельях, куда людей упрятывали, как в могилу, и об узниках, годами не видевших солнца, ходили по всей Европе. Теперь снятая ими комната показалась Маме уютной, и она просила Вольфганга не тревожиться, пока не устроятся, она проживет и тут.

На следующий день Вольфганг поспешил засвидетельствовать свое почтение барону Гримму и с огорчением узнал, что их старый друг выехал из Парижа по делам государственной важности и вернется лишь через неделю. Спустя неделю он снова стоял перед домом, в котором жили барон Гримм и госпожа д'Эпинэ. Интересно, кому же принадлежит этот красивый особняк, думал он. Вольфганг слышал, что госпожа д'Эпинэ после смерти своего беспутного мужа унаследовала огромное состояние. Не слишком ли много надежд я возлагаю на это знакомство, подумал он. Папа писал: «Если Гримм в Париже, считай, что твое будущее обеспечено». Вольфганг, осторожно, словно драгоценность, держа в руке адрес, присланный Папой, перечитал его: «Monsieur le Baron de Grimm, Ministre Plenipotentaire de Saxe-Gotha, rue de la Chaussee d'Antin» – «Господин барон Гримм, полномочный посол князя Сакс-Гота, улица Шоссе д'Антэн».

Внезапно Вольфгангом овладело мрачное предчувствие. Музыкальный Париж разделился на два лагеря – сторонников Глюка и сторонников Пиччинни. Барон Гримм считался одним из самых сильных приверженцев Пиччинни, а Вольфганг совсем не любил музыку этого композитора.

Шоссе д'Антэн была широкой и чистой улицей, на которой жила знать. От гостиницы на Бург л'Аббэ она находилась недалеко, но Вольфганг взял портшез, потому что улицы, через которые лежал путь, тонули в грязи, а он не хотел испачкать одежду и обувь.

Парикмахер причесал и напудрил парик Вольфганга; он надел белые шелковые чулки, башмаки с серебряными пряжками, строгий, но дорогой черный камзол, отделанный золотым шнуром; папский орден оставил дома, памятуя прежние истории.

– Прошу вас, мсье!

Это камердинер барона Гримма распахнул перед ним дверь.

Барон Гримм и госпожа д'Эпинэ приняли Вольфганга в просторной, роскошно убранной гостиной. Они сердечно поздоровались, и Гримм сказал:

– Мне очень жаль, господин Амадео, что наша встреча не состоялась раньше, но я отсутствовал по делам в Пруссии. Фридрих хочет, чтобы я всеми силами удерживал Францию от вмешательства в его распрю с Австрией – на случай, если ему придется объявить войну Габсбургам. Как-никак французская королева по происхождению австриячка, хотя Мария Антуанетта бывает подчас более француженкой, чем сами французы.

– Я встречался с ней в детстве, господин барон.

– А когда вы в последний раз имели аудиенцию у ее матери, императрицы?

– Вскоре после постановки «Лючио Силлы». Во время раздела Польши.

– Пять лет назад. С тех пор многое изменилось. Мария Антуанетта стала королевой, и ее мать больше не имеет на нее никакого влияния.

– Не могу ли я выступить перед ней, господин барон?

– Мария Антуанетта не питает интереса к музыке. Вольфганг огорчился, и госпожа д'Эпинэ добавила:

– Она ждет ребенка, хотя об этом мало кто знает, и редко появляется на людях. На Версаль вряд ли можно рассчитывать. Но как-то помочь вам, думаю, мы сможем.

– Благодарю вас, госпожа д'Эпинэ. – Вольфганг подумал, что Гримм не слишком изменился за эти годы, чего не скажешь о других людях, которых он не видел с детства. Редактор прославленной и влиятельной «Литературной корреспонденции» сохранил хорошую фигуру, стройные ноги и юношескую живость.

Кто сильно постарел, так это госпожа д'Эпинэ. Но она, по-видимому, не хотела сдаваться: ее кокетливый наряд впору бы носить юной девушке, хотя выглядела госпожа д'Эпинэ не моложе Мамы.

– С вашего разрешения, господин барон, – сказал Вольфганг, – я бы прежде всего хотел написать оперу.

– Не торопитесь, – ответил Гримм. – Сейчас в моде Пиччинни. Все только и говорят, что о нем и о Глюке. Никто не обратит на вас внимания.

Или наоборот, подумал Вольфганг, обратят слишком большое внимание и увидят, какая посредственность на самом деле Пиччинни. Но вслух он сказал:

– Я всецело полагаюсь на вас, барон.

– В вашем таланте я не сомневаюсь. Я восхищался вами, когда вы были ребенком, и рад нашей встрече в Париже; вас, безусловно, здесь оценят, в свое время, разумеется, – сейчас любителей музыки интересуют только Пиччинни и Глюк!

– Почему же вы предложили мне приехать, господин барон?

– На этом настаивал ваш отец. Однако такого впечатления, как тогда, вы, конечно, не произведете. Вы уже не чудо-ребенок. Но вот по-французски говорите отлично.

– Разве это имеет значение?

– Это пригодится в светских гостиных. В Париже музыкальными делами по-прежнему вершат дамы. Я устрою, чтобы вас послушала герцогиня де Шабо.

– Она богата, – заметила госпожа д'Эпинэ.

– И влиятельна, – добавил Гримм. – Вы не знаете французских обычаев, Амадео. Без моих советов вы пропадете.

Вольфганг смиренно поклонился.

– Я ваш покорный слуга, барон.

– Но не огорчайтесь, если она окажет предпочтение картам, – сказала госпожа д'Эпинэ.

– Что ты говоришь, Луиза! – возмутился Гримм.

– Я просто предупреждаю Вольфганга. И еще ему следует переехать куда-нибудь поближе к театрам и аристократическим кварталам.

– Может ли он себе это позволить?

– Само собой разумеется, – гордо ответил Вольфганг, хотя совсем не был в этом уверен.

– Я постараюсь найти вам просторную, чистую квартиру с хозяевами-немцами, чтобы ваша матушка не скучала.

– Как вы думаете, может, мне следует нанести визит и американскому послу, доктору Франклину?

– Уж не мечтаете ли вы о поездке в Америку? – Гримм рассмеялся. – Там ничего не смыслят в музыке.

– По слухам, доктор Франклин любит музыку. И со времени подписания договора он самый популярный человек в Париже.

– Вот как? Знаете, Амадео, слушайтесь-ка лучше меня, а не всяких болтунов. Доктора Франклина больше интересуют дамы, нежели музыка. И еще громоотводы.

– Я буду во всем следовать вашим советам.

Но Вольфганг, который настроился на знакомство с американцем – скорее из любопытства, – вдруг погрустнел, и Гримм сжалился над ним, пообещав:

– Я представлю вас Пиччинни, если у него найдется свободная минута.

– Мы встречались с ним в Италии. И не один раз.

– Теперь он куда более знаменит. Познакомил бы я вас и с кавалером Глюком, но после встречи с Вольтером он вернулся в Вену.

– Но ведь Вольтер – поклонник Пиччинни?

– Это еще не значит, что он невежда. Глюк – великий человек.

– И Вольтер тоже?

– Разумеется! – Гримм был поражен. – А вы разве другого мнения, Амадео?

– Мне он не нравится. Ни он, ни Руссо. Они делают вид, будто прекрасно разбираются в музыке, а на самом деле почти ничего о ней не знают. Отчего философы имеют такое влияние на музыку?

– Вы всегда столь откровенны, Амадео?

– Господин барон, а разве правдолюбие – не добродетель? – наивным тоном спросил Вольфганг.

– Вы что, действительно так думаете?

– Когда как, смотря по обстоятельствам. Натянутость исчезла. Гримм рассмеялся.

– Я еще хочу познакомить вас с Легро, – объявил он. – Это директор лучшего музыкального общества в Париже "Духовные концерты». Легро в приятельских отношениях с господином Раафом и господином Вендлингом – большими вашими поклонниками. Оба очень хвалили ваши сочинения. Они просто очарованы музыкой, которую вы написали для них в Мангейме.

– Рааф и Вендлинг в Париже?

– Вчера я виделся с ними. Вам необходимо набраться терпения, карьера ваша впереди. Вы молоды, ничего не случится, если успех к вам придет не сразу.

– В мой прошлый приезд любимцем Парижа был Шоберт, умер он всего двадцати семи лет, отравившись грибами.

– Все юноши думают, что умрут рано. Это болезнь молодости. В вашем возрасте я тоже так думал. Но вам я предсказываю долгую жизнь. Маленькие люди не так скоро изнашивают свой организм, как большие. Амадео, приглашаю вас на обед с вашей очаровательной матушкой. Скажем, на следующей неделе?

– Мы сочтем за честь, барон.

– К тому времени я подготовлю для вас рекомендательные письма.

Обед прошел великолепно. Барон Гримм и госпожа д'Эпинэ говорили по-немецки, чтобы Анна Мария не чувствовала себя стесненно, и заверили ее, что как только Вольфганг приспособится к новой среде и завоюет какую-то известность, он добьется в Париже блестящего успеха.

Госпожа д'Эпинэ не отличалась здоровьем и редко выходила из дому, но ей все же удалось подыскать для Моцартов две солнечные большие комнаты на улице Гро Шенэ, выходившие окнами на улицу. Анна Мария нашла, что они значительно лучше их прежнего жилища, хотя здесь было холодно, даже когда топился камин, по ради Вольфганга, она мирилась с любыми неудобствами. Новая квартира находилась поблизости от особняка барона, от театров и аристократического квартала, и Маме нравилась чистая улица, свежий воздух, а также то, что хозяин говорил по-немецки. Часто ей целыми днями приходилось довольствоваться его обществом, так как Вольфганг пропадал с утра до вечера, устраивая свою судьбу.

Первое рекомендательное письмо Гримма было адресовано герцогине де Шабо. Вольфганг узнал, что герцогиня принадлежит к одному из знатнейших родов Франции, который к тому же, как ему сказали, мог позволить себе роскошь держать капельмейстером музыканта его масштаба. Он оставил секретарю письмо барона и через неделю получил приглашение посетить герцогиню.