Электронная библиотека » Дэвид Вейс » » онлайн чтение - страница 36

Текст книги "«Нагим пришел я...»"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 17:44


Автор книги: Дэвид Вейс


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

Шрифт:
- 100% +
2

Полгода спустя в Салоне, который был создан по инициативе Шаванна, Каррьера и Огюста и куда входило много известных художников, собралась большая толпа. Предполагалось, что будет выставлено много важных работ, но все хотели увидеть «Бальзака».

Однако «Бальзака» в Салоне не оказалось. Огюст решил не выставлять обнаженного «Бальзака» – это еще не был окончательный вариант. Но он смело переступил порог галереи, уверенный, что сдержал слово. Общество может удостовериться, что он немало потрудился над «Гюго». Он приблизился к статуе сидящего задрапированного «Гюго» – разочаровавшись в фигуре во весь рост, он в последний момент изменил ее – и вдруг понял, что это провал. Хотелось бежать прочь, но к нему подошла Камилла. Она была довольна. Огюст поместил ее работы на видном месте, и она поблагодарила. Буше спешил навстречу; он сердечно обнял Огюста и воскликнул:

– Работы Камиллы такие изящные, элегантные! Я не напрасно привел ее тогда к вам в мастерскую! Огюст кивнул, с горечью думая: я пошел на компромисс и утерял ту силу, которая была в первоначальном варианте «Гюго», и не выиграл ничего. Слишком острожничал, этот «Гюго», сидящий в задумчивой позе, не вырастает из скалы, как я того хотел, а сжат со всех сторон гипсом, плотно, неотделимо, и это сразу бросается в глаза.

3

Огюст не огорчился, а обрадовался, когда Министерство изящных искусств сообщило, что этот вариант «Гюго» не подходит ни для Пантеона ни для Люксембургского музея. Но они ценят его усилия и, пока он будет идти им навстречу, отсрочку ему предоставят.

Он слишком устал, чтобы выразить им благодарность, хотя, по мнению Камиллы, должен был сделать это за «предоставление помилования».

Камилле удалось продать несколько бюстов, и ее работы были приняты почти так же хорошо, как работы Бурделя. Огюст был рад за нее.

Общество литераторов молчало, но Огюст не сомневался, что скоро оно даст о себе знать. После его, как он считал, провала с «Гюго» все валилось из рук. По ночам мучила бессонница, днем – ревматические боли. Руки немели, пальцы не сгибались. Это становилось угрожающим. Он думал: «Неужели и Бальзак, который так много писал, тоже был жертвой подобной болезни?»

Камилла словно с каждым днем расцветала, и это еще больше угнетало Огюста; разница в возрасте наводила на самые грустные мысли. Творческий энтузиазм молодил Камиллу, а его старил. Но он не хотел в этом признаться, он должен удержать ее силой, а не слабостью. Когда она спрашивала, почему он не работает – так непохоже на Огюста: день за днем он сидел перед камином и грел руки и тело, – он отвечал, что из-за погоды, беспрерывного дождя и тумана, которые пеленой нависли над Парижем.

«Погода не так уж плоха», – думала она, но не спорила – у него был слишком несчастный вид. Стоило вспомнить об одетом «Гюго» – и он начинал ненавидеть себя. Сумеет ли он когда-нибудь снова лепить? Мысль эта терзала Огюста. Иногда ему хотелось разбить все варианты «Бальзака». Но когда Камилла предложила навестить их старого друга Ренуара, который по-прежнему жил на юге Франции по причине плохого здоровья, он посмотрел на нее так, словно она сошла с ума. И закричал, что никуда не поедет, пока не закончит «Бальзака».

А когда спустя несколько недель он сообщил, что переезжает из Белльвю в Медон, в Валь-Флери, Камилла совсем пала духом.

– Это меня излечит, – сказал он. – Там свежий воздух, много света и солнца, сады, прекрасные деревья – ты ведь знаешь, как я люблю деревья, – и дом расположен на возвышенности, откуда открывается прекрасный вид на Сену.

Она с грустью подумала, что он все больше отдаляется от нее. Но когда она это высказала, Огюст возмутился. Лицо его стало каменным.

Он решительно заявил:

– Я твердо решил переехать. И уже купил дом. Он называется «Великолепная вилла», хотя до виллы далеко – просто скромный дом с земельным участком.

– Земельный участок? Это целое имение?

– Несколько акров. Совсем не имение. Я должен бежать подальше от министерства, от Общества, от их предсказаний, будто я не кончу памятник, потому что неспособен его кончить. Мне нужно немного отдохнуть.

Он дал ей ясно понять, что обсуждать вопрос о переезде бесполезно, и Камилла ушла. А он не последовал за ней, зная, что она вернется.

Она действительно вернулась, когда ушел он. И в эту ночь, лежа одна в холодной, пустой мастерской, прислушиваясь к шагам привратника во дворе, Камилла раздумывала, что ей делать.

Гнев душил ее, рушились все надежды, и, чем больше она думала, тем беспокойней становилось на душе.

Когда на следующий день он не пришел, Камилла пошла к Буше. Буше знал, зачем она пришла, – он уже видел новый дом в Медоне.

– Медон прекрасное место, да нет, не дом, а сами окрестности. Дом несколько напоминает Белльвю. Огюста привлекла холмистая местность, – сказал Буше.

– Думаете, это навсегда? Буше не ответил.

– Значит, так.

– Видите ли, он потратил на покупку немалые деньги. Удивительно, откуда они у него. Он вечно жалуется на безденежье.

– Наверное, одолжил.

– Это при всем-то шуме, поднятом вокруг «Бальзака»? Ни в коем случае.

Огюсту до нее и дела нет, с грустью подумала Камилла. Неужели он не понимает, что так больше не может продолжаться, что каждый раз, когда он оставляет ее, в их отношениях неизбежно что-то утрачивается? Жить в его мастерской она может, только когда он с ней.

Огюст пришел в мастерскую на следующий день, и Камилла хоть и обрадовалась, но закричала:

– Уходи, уходи отсюда! Так больше не может продолжаться! – Она чувствовала: он пришел только потому, что Буше сообщил ему.

– Ты должна набраться мужества, – сказал Огюст. Он пытался вытереть ей слезы, ему казалось, что Камилла преувеличивает свои страдания. – И тебе не придется больше волноваться из-за Розы. Она далеко.

– Послушай, скажи, есть ли надежда, хотя бы самая маленькая, что ты с ней когда-нибудь расстанешься?

Он строго посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Нет. Ты никогда ее не оставишь. Значит, наша любовь обречена.

Он резко повернулся и пошел к двери, но походка его не была уверенной, как обычно. Она заметила, что его плечи поникли и весь он как-то состарился. И, несмотря на решение не прощать, пробормотала:

– Ты куда?

– А куда мне? – спросил он печально.

С минуту они стояли и смотрели друг на друга, а затем обнялись в жестоком, напряженном порыве– близость разлуки сделала его еще более отчаянным. Впервые в жизни они любили друг друга при ярком солнечном свете. Камилла взглянула в окно на голубое небо Парижа и почувствовала себя частью этого огромного города.

Он гладил ее, и она шептала:

– Как твои руки, не болят?

– Не болят, – отвечал он.

– Из-за Медона? – Она не могла удержаться от вопроса и тут же пожалела.

Он нахмурился, но голос его был нежным.

– В Медоне спокойно, но пришлось взять в долг. У двух банкиров, под залог будущих работ. Сорок тысяч франков. Больше, чем я получу за «Бальзака». Это риск, не уверен, что мне удастся сохранить Медон.

Камилла не знала, радоваться или печалиться. Но, ощущая силу рук Огюста, понимала, что бог создал его великим человеком, и надо быть благодарным за эти мгновения счастья, не требуя большего.

И когда он сказал: «Медон может оказаться новым провалом», – она ответила: «Какое это имеет значение? Ты должен закончить „Бальзака“, – исполненная гордости, что ее объятия всегда будут для него раем.

4

Огюст хотел повидаться с сыном. Ему нужно было о многом с ним поговорить. Маленький Огюст целую неделю не появлялся на Университетской. А когда наконец появился и Огюст начал разговор, глаза у сына беспокойно забегали. Отец был возмущен его долгим отсутствием, а еще больше тем, что тот наделал долгов. Маленький Огюст приносил одни огорчения. Сколько ему ни плати – а он платил ему больше, чем кому-либо в мастерской, – тому все не хватает. Эти счета в оплату за кутежи, подписанные «Огюст Роден», которые он держал теперь в руках, были для него полной неожиданностью. И все-таки, если бы сын согласился жить в Медоне, все можно было бы простить.

Огюст сдержанно сказал:

– Мы с матерью переехали в Медон и хотим, чтобы ты жил там с нами.

У маленького Огюста не было ни малейшего желания жить в Медоне. Слишком далеко от Парижа, десять, а то и двадцать миль, добираться трудно, женщин там не сыщешь, и делать нечего. Но он понимал, что это не причина, и сказал:

– Я бы очень хотел, мэтр, но это невозможно – жить там и приезжать сюда вовремя.

– А ты когда-нибудь приходишь вовремя?

– Стараюсь. Последние дни я себя неважно чувствовал.

«Вероятнее всего, просто был пьян», – с презрением подумал Огюст. Потом вспомнил, что сын – опора для Розы, может утешить ее, когда ей особенно одиноко, и сказал:

– Ты сэкономишь деньги. Не надо будет тратиться на комнату и еду. – Он чувствовал себя в высшей степени великодушным; разве Папа мог когда-нибудь предоставить ему такое?

– Мы с матерью живем в самой вилле, а еще есть очень уютный белый домик – чистый, теплый, он будет целиком в твоем распоряжении.

– Спасибо, мэтр, но…

– В чем дело?

– Как насчет моей фамилии?

Огюст колебался. Усынови он его, он тем самым признает Розу законной женой, даже если и не женится на ней, и навсегда потеряет Камиллу. Если уступит сыну, это может плохо кончиться.

– Ты обещал.

– Я сказал, что посмотрю, как ты будешь себя вести. Что скажешь по поводу денег на попойки? Зачем ты подписывал счета моим именем?

Маленький Огюст пожал плечами; это было проще простого. Имя Огюста Родена теперь известно каждому в Париже, поэтому он подписывал счета, заявляя, что он сын Огюста Родена. Надежная рекомендация. Все владельцы лавок и бистро знали, что Огюст Роден его отец. Знаменитый скульптор оплатит долги.

– Я не жду от тебя благодарности за все, что для тебя сделал, – сказал Огюст. – Но в твоем возрасте я носил бумажные воротнички и манжеты, чтобы сберечь деньги. А когда их больше нельзя было носить, рисовал на них, чтобы сэкономить несколько су.

– Ты хочешь, чтобы и я их носил?

– Я хочу быть уверенным, что на тебя можно положиться. Знать, что ты не швыряешь деньги на ветер.

– Пользуясь твоим именем? Огюст ничего не ответил. Сын воскликнул:

– Ты не доверяешь мне своего имени и хочешь, чтобы я доверял тебе! Это несправедливо и противоречит здравому смыслу.

Началась ссора. Огюст требовал, чтобы сын жил с матерью в Медоне, а тот кричал, что не может больше жить с клеймом незаконнорожденного. Спор был бесполезным – они не слушали друг друга. Молодой человек, красный от злости, с вызывающим видом шагал по мастерской, а у отца негодование сменилось полным презрением. Но когда маленький Огюст наотрез отказался переехать в Медон и заплатить долги, отец не приказал ему убираться прочь, как втайне надеялся сын, но и сын не ушел, как того опасался отец. Убедившись, что отец не слушает его, маленький Огюст сменил тему:

– Мне надо тебе кое-что сказать. Приходили из Общества, чтобы предъявить тебе ультиматум.

Огюст насторожился.

– Ультиматум! По поводу чего? – взволнованно переспросил он. – По поводу «Бальзака»?

– Что меня спрашивать? Ты же мне не доверяешь. – Маленький Огюст наслаждался победой. – Они страшно рассержены и недовольны, даже больше, чем сейчас ты.

Глава XXXIX
1

Ультиматум ясно гласил: «Немедленно представьте Обществу законченный памятник Бальзаку либо верните десять тысяч франков и один франк в счет возмещения убытка».

Эту пугающую весть Огюст услышал от Пизне, когда на следующий день поспешил в контору Общества, чтобы разузнать подробности.

Пизне с враждебным и высокомерным видом стоял под дагерротипом Бальзака, а Шоле жался позади Пизне. Ультиматум был принят большинством, и, когда Огюст высказал недоверие, Пизне повторил ему ультиматум, в голосе его слышалось злобное удовлетворение.

– Но это невозможно! – воскликнул Огюст. – Я ведь еще не закончил!

Жестокие нотки в голосе Пизне зазвучали сильнее.

– Все невозможно, Роден, в особенности для нас. Но на этот раз мы больше не будем ждать. Мы уже консультировались с нашими адвокатами. Если вы не представите нам памятник либо не вернете деньги в течение двадцати четырех часов, мы вынуждены будем обратиться к закону.

Огюст спросил:

– А если я дам вам расписку на те десять тысяч, которые мне обещает предоставить правительство в виде задатка?

Лицо Пизне хранило каменное выражение, а Шоле сказал:

– Над этим предложением стоит подумать.

– Опять отсрочка! – возмутился Пизне. – Одна отсрочка за другой! Я уже раз согласился. Но теперь хватит.

– Вам придется согласиться, – сказал Шоле. – Вы не имеете права говорить за всех.

– Прошу не вмешиваться, – отрезал Пизне.

– Я имею право сказать, что думаю. – Шоле повысил голос. – Вы получили больше голосов, чем я, в комитете, но есть ведь еще и газеты, которые напечатают мое мнение.

– Прошу замолчать, – повторил Пизне. Он, казалось, готов был ударить Шоле.

– Нет, Пизне, я напишу в «Фигаро», что вы со зла на Родена даже отказываетесь от десяти тысяч, которые он предлагает в порядке гарантии. Это станет национальным скандалом. Общество окажется под ударом, большинство художников отвернется от нас.

– Как они узнают? Не все, что вы пишете, «Фигаро» печатает, – презрительно заметил Пизне. – И кроме того, это будет напечатано на последней странице.

– Только не на последней, если я уйду с поста президента из-за вашего недоброжелательного отношения к Родену, нашему величайшему скульптору, – сказал Шоле с упорством, равным упорству Пизне.

– Величайший? – издевался Пизне. – Фальгиер, Далу, Буше – все они лучше.

– Можете думать что угодно, – сказал рассерженный Шоле. – Но Золя, Малларме, Моне да и сам Буше предпочитают Родена. И другие тоже. Если я подам в отставку, вместе со мной уйдут многие. Очень многие, можете мне поверить. – Шоле был взволнован новой идеей. – Во всяком случае, достаточно, чтобы образовать новое Общество.

Оба писателя мерили друг друга взглядом. Огюст сказал:

– Завтра я передам вам расписку на десять тысяч франков. И выставлю законченного «Бальзака» в нашем Салоне на будущий год. Даю слово.

Пизне повернулся к Огюсту спиной и вышел из комнаты, не проронив ни слова. Шоле покраснел а сказал:

– Не обращайте внимания, дорогой друг. Главное – получить отсрочку. Вы должны представить расписку на правительственный задаток. Их больше всего беспокоит, что вы можете заболеть или умереть, так и не закончив памятника, и тогда плакали их деньги.

Огюст не мог говорить; он только кивнул головой я сжал губы, сдерживаясь. Снова он на службе у хозяина, Общество ничуть не лучше правительства; он ненавидел всех хозяев.

– Моя угроза насчет отставки должна приостановить ультиматум, – сказал Шоле.

– А если нет?

– Тогда вы объявите о своей готовности вернуть деньги, если не закончите памятник.

– Но я закончу.

– Я верю. Но публика и Общество не верят.

– Я сдержу слово, – сказал Огюст, вновь обретая уверенность.

– Прекрасно, – Шоле наконец улыбнулся. – Мы собьем с Пизне спесь. Меня это особенно радует.

На следующий день Шоле пришел в мастерскую Огюста и сообщил, что ультиматум будет отсрочен, если он представит залоговую расписку.

Но правительство отказалось пойти навстречу. Родену заявили, что это внутреннее дело людей искусства, а правительство никогда не вмешивается в их дела. И пока Шоле призывал пойти на компромисс и дать Родену отсрочку, Пизне добился того, что Общество большинством голосов приняло новую резолюцию, требующую передать «дело Бальзака» в руки адвокатов. Шоле ушел с поста президента, и вслед за ним Общество покинули еще шесть членов; Шоле написал красноречивое письмо в «Фигаро», в котором объяснял причину своего ухода. Письмо было напечатано на первой странице газеты, рядом с объявлением о том, что Общество подает на Родена в суд, чтобы взыскать с него аванс за «Бальзака».

«Дело Бальзака» заняло первые страницы всех парижских газет. Золя, Малларме, Пруст, Шаванн, Моне, Каррьер, Буше и Хэнли выступили с протестами против судебного дела, затеянного Обществом, и газеты напечатали их протесты. Не всех протестовавших интересовал памятник, но всех их возмущал заказчик, требовавший, чтобы скульптор ради денег принес в жертву свои убеждения. Многие сознавали, что, если Родена заставят подчиниться буржуазным вкусам и мнению Общества, этот принцип будет узаконен и угроза нависнет над всеми.

Самого Огюста не беспокоила принципиальная сторона дела, его волновала только судьба «Бальзака».

Огюст чувствовал, что момент завершения близится, и все, что отвлекало, злило и раздражало. Он отправился к своему адвокату и потребовал положить конец этому делу. Он хотел выдвинуть встречный иск, но адвокат отсоветовал. Поскольку иск еще не был предъявлен, существовала реальная возможность, что под давлением общественности Общество не решится на крайние меры. И хотя ему не по душе была выжидательная политика, Роден согласился.

Спустя несколько дней, в то время как весь Париж напряженно ждал, кто первый начнет наступление или отступит – Общество или Роден, – Шоле снова появился в мастерской и с ликующим видом объявил:

– Общество попросило меня взять обратно заявление об отставке. – И отказывается от иска? – спросил Огюст.

– Пока нет. Но они это сделают, дорогой мой мэтр. Раз хотят, чтобы я вернулся.

– И вы собираетесь вернуться?

– Нет. Теперь это уже вопрос принципа. Не сдавайтесь, дорогой друг, и я тоже буду держаться.

Огюст промолчал. Он с неудовольствием подумал, что Шоле, видимо, гордится этим их союзом, словно это невесть что. Оставили бы они все его в покое. Если так будет продолжаться, он никогда не закончит «Бальзака».

Однако, когда через неделю в качестве неофициального посредника явился Малларме, ему показалось, будто его мрачную мастерскую озарил солнечный свет. Шоле, хотя и безупречно честный, представлялся Огюсту человеком скучным, вечно занятым пустяками, думающим лишь о собственном престиже; а Малларме был свой брат-художник. Поэт стремился сокрушить узы синтаксиса, подобно тому как он, Роден, сокрушал камень. Малларме был одним из немногих знакомых ему литераторов, не ставящих собственные интересы превыше всего.

Малларме сказал:

– В Обществе поговаривают, не передать ли «Бальзака» Далу или Фальгиеру. – Он решил не щадить Огюста, пусть знает об истинном положении вещей.

– Но Фальгиер мой друг. – Огюст был удивлен и обижен.

– Выдвинуты даже кандидатуры Буше и Дюбуа. Это был еще больший удар. Огюст побледнел.

– Буше признался, что предложение очень соблазнительное. Дюбуа отказался наотрез.

Огюст снова обрел голос.

– Еще бы. Дюбуа до сих пор работает у меня.

– Но остановит ли это Далу? Памятник Бальзаку– лакомый кусок.

– Значит, если они выиграют дело, заказ передадут другому?

– В том случае, если они начнут дело. – Малларме повеселел. – Они снова голосовали в комитете. Несмотря на протесты Пизне, решили, благодаря усилиям Шоле, воздержаться от предъявления иска до следующего Салона, но не дольше.

– Следующего Салона! Значит, меньше чем через год.

– Немногим больше полугода, если он состоится, как обычно, весной.

Огюст чувствовал озабоченность в тоне Малларме, но не знал, что ответить. Еще несколько дней назад, в критический момент, когда ему грозили судом, лишние полгода показались бы ему спасением, но теперь, когда угроза отпала, он снова колебался.

– Огюст, вас спасло общественное мнение, и это – последняя отсрочка. Если вы ею не воспользуетесь, пеняйте на себя.

– Я это понимаю, – сказал он. Точные сроки – это кошмар, никогда больше не свяжет он себя подобным образом, но «Бальзака» надо кончить, и он был благодарен Малларме за поддержку. – Передайте им, что я покажу в Салоне законченного «Бальзака».

– В следующем Салоне?

– Стефан, неужели и вы будете подгонять меня?

– Эта обязанность отнюдь не из приятных. Но мне приходится думать и об их интересах.

– Значит, полгода?

– Письменного подтверждения не будет. Если вы дадите мне слово, что в 1889 году «Бальзак» будет готов, они воздержатся от иска и заберут ультиматум.

– Чтобы иметь время на размышление, подходит ли памятник? И если нет, впереди будет еще целый год, чтобы заказать другой?

Малларме пожал плечами.

– Возможно. Но у вас нет иного выбора.

– Что их так раззадорило?

– Не знаю наверняка, но ходят слухи, будто члены Общества возмущены вашей покупкой дома в Медоне. Считают, что вы истратили их деньги. А раз вы можете делать такие приобретения, значит, в состоянии вернуть аванс.

– Идиоты!

– Вы же всегда просите говорить вам правду.

– Да. Они получат памятник. Хорошо, Стефан, можете сказать, что я дал слово. Я выставлю «Бальзака» в Салоне 1898 года.

Давая это обещание, Огюст принимал окончательное решение. И внезапно покой снизошел на него.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации