Текст книги "Скажи пчелам, что меня больше нет"

97
Отличный вопрос

Джон Синнамон тактично оставил Уильяма и Брианну вскоре после того, как они пробрались через остатки засеки обратно в город. Сославшись на дела на берегу реки, он пообещал встретиться с Уильямом позже в доме лорда Джона.

– Мне очень нравится ваш друг, – сказала Брианна, наблюдая, как широкая спина Синнамона удаляется по усеянной солнечными бликами площади, названия которой она не знала.

– Мне тоже. Я только надеюсь… – Уильям одернул себя, и сестра повернулась к нему с выражением сочувствия на лице.

– Я тоже, – сказала она. – Вы про Лондон и этого Мэтью Стаббса?

– Малкольма. Да.

– Что он за человек? – полюбопытствовала Бри. – Вы с ним встречались?

– Дважды, насколько я помню. Один раз в Аскоте, а второй – в одном из клубов моего от… лорда Джона. – Уильям покосился на Бри – заметила ли? – но, конечно же, она заметила.

– Не заморачивайтесь… я имею в виду, не переживайте насчет того, чтобы называть лорда Джона своим отцом, – сказала она все с тем же участливым выражением, на сей раз адресованным ему. – Па не возражал бы.

Кровь прилила к щекам Уильяма. К счастью, ему не пришлось говорить, что он думает о взглядах Джейми Фрэзера на сей счет, потому что Брианна тут же вернулась к теме Малкольма Стаббса:

– Что собой представляет этот Стаббс?

Уильям невольно улыбнулся подозрительному тону, с каким она произнесла «этот Стаббс».

– В плане внешности – оправдывает свое имя[254]254
  Stub (англ.) – обрубок, короткий обломок.


[Закрыть]. Коренастый, плотно сбитый, с волосами как у Синнамона, только светло-песочного оттенка. Может, уже седыми, – добавил молодой человек. – На людях он всегда носит парик.

Брианна подняла брови – густые для женщины и к тому же рыжие, но очень выразительные.

– Не знаю, – честно ответил Уильям на безмолвный вопрос. – Возможно, что-нибудь и получится. Папа… – брат с вызовом глянул на нее: не последует ли какой комментарий? – …сказал, у него черная жена. У Стаббса, я имею в виду, – уточнил Уильям. – Не у отца.

Брианна моргнула.

– В Лондоне?

Он рассмеялся ее потрясенной интонации.

– Разве место имеет значение? Думаю, здесь, – Уильям махнул рукой в сторону величавых разрушенных домов вокруг Сент-Джеймс-сквер, – подобная связь вызвала бы не меньше удивления, а то и больше.

– Хм… Он освободил ее из рабства, а потом женился? – поинтересовалась Бри.

– Она не была рабыней, – недоуменно ответил Уильям. – Отец сказал, что он… то есть они со Стаббсом повстречали ее на Кубе. Первая жена Стаббса незадолго до того умерла от какой-то лихорадки, и он привез эту женщину – Иносенсию, по-испански ее имя означает какую-то добродетель[255]255
  Inocencia (исп.) – невинность.


[Закрыть] – с собой в Лондон и женился на ней. Так или иначе, – заключил Уильям, возвращаясь к сути разговора, – папа говорил, что у Стаббса есть дети от этой женщины.

– То есть, возможно, он и не отвернется от Джона Синнамона из-за… – Бри сделала жест, подразумевая индейское происхождение их общего знакомого.

– Да, – твердо ответил Уильям.

И все же он сомневался. Наличие детей с необычным цветом кожи вызывало толки, хотя и необязательно оборачивалось скандалом при условии, что они законные. Какими, безусловно, были младшие Стаббсы. Однако появление огромного и, без сомнений, внебрачного взрослого сына-индейца, заявляющего о своем родстве, – это уже совсем другой коленкор. Больше всего Уильям хотел, чтобы Джон Синнамон не пострадал.

Брианна щелкнула языком, и ее лошадь послушно выехала из тени вечнозеленых дубов на Джонс-стрит. Уильям заметил, что на улицах много людей. За ночь вместе с осадой исчезло гнетущее чувство страха, и хотя в воздухе все еще витал запах гари, а повсюду валялись сломанные ветви деревьев, людям нужно было есть и заниматься делами. Нормальное течение повседневной жизни вернулось в мирное русло.

– Вы поедете с ним? В Лондон? – спросила Бри через плечо. Она слегка ударила пятками по бокам лошади, вынуждая ту посторониться от повозки с бочками, источающими запах пива.

– В Лондон? – повторил Уильям. – Не знаю.

Искренняя неуверенность в его голосе заставила Брианну немного притормозить, поджидая брата; затем она кивнула в сторону переулка за баптистской церковью и сделала ему знак ехать следом.

– Это не мое дело, – сказала Бри, когда их накрыла прохладная тень от церкви, – но… что вы теперь собираетесь делать? Я имею в виду, осада снята и вы можете отправиться куда угодно.

Отличный вопрос.

– Не знаю, – честно сказал Уильям. – Правда не знаю.

Она кивнула.

– Ну, у вас есть хотя бы варианты?

– Варианты? – переспросил он с усмешкой, однако чувствуя при этом, будто проглотил живого угря. Вы и понятия не имеете, сестрица…

– Лорд Джон говорил, у вас есть небольшая плантация в Вирджинии, – заметила Бри. – Если вы не захотите возвращаться в Англию, полагаю, вы могли бы жить там?

– Возможно.

Уильям и сам слышал сомнение в своем голосе. Брианна пристально посмотрела на него, подняв бровь.

– Там полная разруха, – сказал он, – хотя поля сохранились в довольно хорошем состоянии. Но война… – Он сделал жест рукой в сторону ближайшего дома, изъязвленного пушечными ядрами: ярко-голубая краска на нем обгорела с одной стороны. – Не думаю, что она обойдет меня стороной, как вода обтекает камень.

На лице Бри мелькнуло странное выражение.

– О чем вы подумали? – вопросительно посмотрел на нее Уильям.

– Да так… это не относится к делу. – Взмахом руки она отбросила пришедшую в голову мысль. – Я знаю лорда Джона и вашего дядю… Герцог ведь до сих пор считает себя вашим дядей, насколько мне известно?

– Да, – криво усмехнулся Уильям, хотя эта мысль подарила ему небольшое утешение. Дядя Хэл поистине был скалой, которую не могли поколебать ни наводнения, ни лавины.

– Они хотят, чтобы вы вернулись в Англию, – сказала Бри. – Мне и самой интересно… Вы ведь граф, значит, у вас есть люди. Земельные участки. Все то, за чем нужно присматривать.

– Есть поместье, да, – коротко ответил Уильям. – Я… Какого черта?

Его лошадь встала как вкопанная, а лошадь Брианны, фыркая, пыталась развернуться в переулке, встревоженная неприятным запахом.

Потом и он своим более слабым обонянием уловил зловоние смерти. В конце переулка стояла повозка с затянутыми черным сукном бортами; ткань износилась и выцвела от времени. Рядом с повозкой не было видно ни лошадей, ни мулов, лишь небольшая группа черных и белых людей в грубой одежде застыла в настороженном ожидании на освещенном солнцем пятачке сразу у входа в переулок.

Вдалеке послышались приглушенные звуки голосов, бормотание то и дело прерывалось пронзительным воплем, от которого ожидающие вздрагивали и отворачивались, втягивая голову в плечи.

Брианна повернулась в седле, бросив взгляд через плечо, и подобрала поводья, явно отыскивая путь к отступлению, но позади них в переулок входили люди, плакальщицы в темных вуалях и с нарукавными повязками. Бри посмотрела на Уильяма, он качнул головой и подтолкнул свою лошадь к ней, уступая вновь прибывшим место для прохода. Они прошли мимо, некоторые покосились на всадников, один-два даже широко распахнули глаза при виде Брианны верхом, с поднятой юбкой и неприлично выставленными напоказ икрами. Однако большинство были настолько сосредоточены на своем горе, что остались безразличны к любым зрелищам.

Внимание Уильяма привлекло движение рядом с повозкой: выносили тело… тела.

Он сорвал шляпу, прижал ее к груди и склонил голову. К его удивлению, Брианна сделала то же самое.

Гробов не было – хоронили бедняков. Два маленьких тела, завернутые в грубые саваны, вынесли на досках и аккуратно положили в повозку.

– Нет! Нет! – Женщина, должно быть мать детей, вырвалась из рук сопровождающих и побежала к повозке, пытаясь забраться внутрь, во весь голос крича: – Нет, нет! Отпустите меня с ними, не отнимайте их у меня, нет!

Толпа испуганных, потрясенных друзей окружила женщину, оттаскивая ее назад, пытаясь успокоить ее силой сострадания.

– Господи, – сдавленно произнесла Брианна.

Уильям видел, что сестра не в силах оторвать глаз от душераздирающей сцены, а по ее лицу текут слезы. Он неожиданно вспомнил детей, играющих возле дома Брамби, – ее детей.

Уильям положил руку на предплечье Бри – она выпустила поводья и уцепилась за него, как утопающая, с поразительной для женщины силой. Несколько человек подошли и подняли оглобли, колеса повозки заскрипели, и небольшая процессия начала свой скорбный путь. Мать перестала плакать; она шла за повозкой будто во сне, спотыкаясь на нетвердых ногах через каждые несколько шагов, несмотря на поддерживавших ее двух женщин.

– Где ее муж? – прошептала Брианна больше себе, чем Уильяму. Однако он ответил:

– Вероятно, в армии.

Шансы, что он остался жив, невелики. Судя по всему, сестра тоже это понимала.

Ее собственный муж бог знает где. Брианна избегала отвечать, когда он спрашивал, но, очевидно, Маккензи тоже принадлежал к повстанцам. Если он участвовал в недавней битве… нет, скорее всего, он выжил, напомнил себе Уильям. Она не расспрашивала о нем, пока мы были в лагере. Почему? Тем не менее он чувствовал, как по руке сестры пробегает легкая дрожь, и ободряюще сжал ее ладонь.

– Месье? – раздался у левого стремени пронзительный голос. От испуга Уильям дернулся в седле, и его лошадь переступила ногами.

– Что? – сказал он, скептически глядя вниз. – А ты еще кто?

Маленький черный мальчик (Господи, да на нем же остатки темно-синей формы. Наверное, барабанщик или был до недавнего времени…) отвесил торжественный поклон. Его лицо, ухо и рука с одной стороны почернели от копоти, на одежде виднелась кровь, однако он не выглядел раненым.

– Pardon, monsieur. Parlez-vous Français?[256]256
  Извините, месье. Вы говорите по-французски? (фр.)


[Закрыть]

– Oui, – удивленно ответил Уильям. – Pourquoi?[257]257
  Да. А в чем дело? (фр.)


[Закрыть]

Ребенок (нет, он старше, чем выглядит, лет одиннадцати-двенадцати) выпрямился, глядя в глаза Уильяму, откашлял комок черной мокроты и сплюнул, затем тряхнул головой, словно приводя мысли в порядок.

– Votre ami a besoin d’aide. Le grand Indien[258]258
  Вашему другу нужна помощь. Большому индейцу (фр.).


[Закрыть], – уточнил он.

– Что-то насчет Джона Синнамона? – нахмурилась Бри. Она смахнула катившиеся по лицу слезы и села прямо, тоже собираясь с мыслями.

– Да. Он говорит… Вы понимаете по-французски?

– Немного. – Она смерила его взглядом.

– Ясно. – Уильям повернулся к мальчику, который слегка покачивался от усталости, глядя на что-то невидимое. – Dites-moi. Vite![259]259
  Говори. Живо! (фр.)


[Закрыть]

И тот поведал все как на духу.

– Stercus, – пробормотал Уильям, затем повернулся к сестре. – Похоже, вербовщики с французских кораблей услышали, как Синнамон говорит по-французски с кем-то на берегу; они пошли за ним и попытались схватить. Он сбежал и спрятался… мальчик говорит – в пещере, хотя это маловероятно… Как бы то ни было, ему нужна помощь.

– Тогда едем. – Брианна подобрала поводья и огляделась, оценивая пространство для разворота.

Уильям уже перестал удивляться ей – почти.

– Вы в своем уме? – как можно вежливее поинтересовался он, а затем добавил, обращаясь к своей лошади: – Steh.

– Это на каком языке? – слегка раздраженно спросила Бри.

– «Steh» по-немецки означает «стоять» применительно к лошади. А «stercus» значит «дерьмо», – решительно сообщил он. – У вас есть дети, мадам, вроде тех, о которых вы только что плакали. И если вы не хотите, чтобы они страдали подобным образом, я предлагаю вам вернуться домой и позаботиться о них.

Кровь бросилась ей в лицо – под кожей будто вспыхнул огонь. Бри свирепо глянула на брата, подбирая свободные концы поводьев одной рукой так, словно собиралась хлестнуть его ими по лицу.

– Ах вы уб… – начала она и осеклась, сжав губы.

– Ублюдок, – закончил он. – Да. Езжайте домой.

Повернувшись к ней спиной, Уильям протянул руку мальчику и поднял его, чтобы тот поставил ногу на стремя и вскарабкался ему за спину.

– Où allons-nous?[260]260
  Куда ехать? (фр.)


[Закрыть] – коротко спросил он, и мальчик указал в сторону реки.

Большая женская рука схватила уздечку его лошади. Та фыркнула и протестующе тряхнула головой, но рука держала крепко.

– Вам когда-нибудь говорили, что безрассудство сведет вас в могилу? – спросила Бри таким же вежливым тоном. – Не то чтобы меня это сильно заботило, но вы, скорее всего, угробите и этого пацана, и Джона Синнамона.

– Пацана? – только и выдавил он первое из теснившихся у него во рту слов.

– Ребенка, мальчика, паренька, его! – рявкнула Бри, дернув подбородком в сторону маленького барабанщика позади него.

– Quel est le problème de cette femme?[261]261
  Чем недовольна эта женщина? (фр.)


[Закрыть] – обиженно спросил мальчик.

– Dieu seul sait, je ne sais pas, – коротко бросил Уильям через плечо. «Одному Богу известно, мне – нет».

– Черт, да отпустите вы, наконец?! – обратился он к сестре.

– Да, через минуту, – сказала Брианна, впившись в него взглядом темно-синих глаз. – Послушайте.

Уильям закатил глаза, но коротко и резко кивнул в ответ. Она немного откинулась в седле, все так же удерживая поводья.

– Хорошо… Я гуляла по этому берегу почти каждый день, пока не явились американцы, и мои дети облазили каждую щель на этих утесах. Есть только четыре места, которые можно назвать пещерами, и лишь одно из них достаточно глубокое, чтобы мог спрятаться человек ростом с Синнамона.

Бри сделала паузу, переводя дух, и почесала свободной рукой под носом. Она глядела на брата, проверяя, внимательно ли он слушает.

– Я понял, – раздраженно сказал он. – Что дальше?

– И это вовсе не пещера. А вход в туннель.

Его гнев внезапно иссяк.

– Куда ведет туннель?

Чуть улыбнувшись, она отпустила уздечку.

– Видите? Может, вы и безрассудны, но отнюдь не глупы. Выход находится в подвале таверны на Брод-стрит. Его называют Пиратским домом, и не без причины, если верить пересудам в городе. На вашем месте…

Уильям коротко фыркнул и собрал поводья. Конец переулка теперь не заграждали повозки, плакальщицы и маленькие тела в саванах.

– Вы моя сестра, сударыня, – сказал он и, на миг замявшись, добавил: – Чему я рад. Но вы мне не мать. Я действительно неглуп, как и Джон Синнамон. – Молодой человек сделал паузу. – Однако спасибо.

– Удачи, – просто сказала Брианна, наблюдая за тем, как он развернулся и уехал.

* * *

Брианна не сразу покинула переулок. Она смотрела вслед решительно выпрямленной спине Уильяма. Мальчик в ужасе уцепился за его талию: судя по всему, он никогда раньше не сидел на лошади и боялся в этом признаться. Еще неизвестно, кто из них худший союзник для Джона Синнамона. Ей до дрожи хотелось поехать за Уильямом, не отпускать его одного, но (черт бы его побрал!) он был прав. Она не могла рисковать собой, в то время как Джем и Мэнди…

Бри покрепче ухватила поводья и щелкнула языком. Через площадь к церкви шла группа людей в скромных одеяниях. В этой церкви не было колокола, но где-то на другом конце города раздавался звон. Еще похороны, подумала она, и сердце сжалось в груди. Брианна медленно проехала мимо скорбящих и свернула на Аберкорн-стрит.

Интересно, о скольких людях можно беспокоиться одновременно? Джем, Мэнди, Роджер, Фанни, ее родители, теперь еще Уильям с Джоном Синнамоном… Она до сих пор поеживалась при мысли о мертвых детях и их матери; если прибавить к этому ночь на болотах, проведенную рядом с Казимиром Пулавским, неудивительно, что ей хотелось вылезти из собственной кожи. Внезапно Бри вспомнила, как в последний раз глядела на генерала, и у нее вырвался громкий, совершенно беспричинный смешок. Так же внезапно к горлу подступила желчь, а желудок заворочался. Господи.

Борясь с приступом тошноты, Брианна увидела, что на нее смотрят. Она осознала, что не только смеется как чокнутая, но вдобавок забыла надеть треуголку, выставив на обозрение распущенные волосы, а исцарапанные и искусанные комарами ноги обнажены от колен до неуместно изящных туфель – накануне вечером она сняла мокрые чулки и забыла найти их утром. Смущенная косыми взглядами и перешептываниями, она вызывающе выпрямилась, расправив плечи. Вдруг чья-то большая рука схватила ее за голую икру; Брианна взвизгнула и шлепнула наглеца шляпой, отчего лошадь шарахнулась в сторону.

Это оказался Роджер, который тоже отпрянул от неожиданности.

– Боже!

– Вот дерь… вот черт, – сказала она, сдерживая свою лошадь. – Зачем ты это сделал?

– Я звал, но ты не слышала. – Он дружески хлопнул лошадь по холке и протянул руку жене. Роджер выглядел усталым, в глазах застыло беспокойство. – Слезай и расскажи мне, что, черт возьми, происходит. Ты была в американском лагере? Не следовало мне просить… Боже, у тебя смертельно уставший вид.

Руки у Бри и правда дрожали, и она на самом деле чувствовала себя смертельно уставшей. Когда ее ноги коснулись земли, она едва не повисла на Роджере, сжимая его в объятиях, и начала понемногу оживать.

98
Минерва Джой

Вернувшись из местного госпиталя, где лечили раненых британцев, а также тех жителей Саванны, кто пострадал от осколочных ранений или пожаров в домах, лорд Джон нашел своего брата в кабинете. Он сидел за письменным столом, будто громом пораженный.

– Хэл? – встревожился Джон. – Что случилось?

Хэл открыл рот, но из него вырвался лишь слабый хрип. На столе лежало распечатанное письмо: судя по виду, оно проделало какую-то часть пути по дождю и грязи, а то и попало под лошадиные копыта. Хэл молча подтолкнул письмо к брату, и тот прочел:

Друг Пардлоу!

Я пишу, терзаясь душой и разумом и, что еще хуже, – осознанием того, что обязываю тебя разделить это. Прости меня.

Доротея родила здоровую девочку, которую мы назвали Минерва Джой. Она появилась на свет в стенах тюрьмы в Стоуни-Пойнт, так как меня содержали там и я не рискнул бы доверить благополучие Доротеи местной повитухе, в компетентности которой сомневался.

Мина (так мы прозвали малышку) пребывала в добром здравии, как и ее мать. Однако в тюрьме случилась вспышка лихорадки, и, опасаясь за здоровье близких, я отправил их в город, где они нашли пристанище в семье квакеров. Увы, всего через неделю я получил записку от главы семейства с ужасным известием, что двое из семьи заболели дизентерией и что у моих родных появились симптомы этой болезни.

Я немедленно попросил разрешения поехать ухаживать за ними, и мне (неохотно) предоставили временное условно-досрочное освобождение для этой цели. (Начальник тюрьмы, ценивший мои врачебные услуги, не желал отпускать меня надолго.)

Я успел застать свою дочь в последние часы ее жизни. Я благодарен Господу за этот дар и за тот подарок, которым она стала для своих родителей.

Доротея была тяжело больна, но милость Божия пощадила ее. Она еще жива, однако сильно истомлена и телом, и душой, а в городе еще много болезней. Я не мог ее оставить.

Понимаю, ты глубоко предан воинскому долгу, но для Друзей законы Божьи превыше человеческих. Я похоронил своего ребенка, а затем нарушил условия временного освобождения и отвез Доротею в более безопасное место, где мог бы, с Божьей милостью, попытаться ее исцелить.

Не осмеливаюсь написать название места, где мы находимся, из опасений, что мое послание перехватят. Понятия не имею, какое наказание мне грозит за нарушение условно-досрочного освобождения – да это и не важно, – но если меня схватят, повесят или расстреляют, Доротея останется одна, а ее нельзя оставлять одну.

Я знаю, как ты любишь дочь, и потому верю, что окажешь всю возможную помощь. У меня есть друг, которому известно местонахождение Дотти. Он очень многое для нас сделал. Твой брат, я думаю, разгадает его имя и адрес.

Дензил Хантер

Джон бросил бумагу, будто она горела огнем.

– Господи. Хэл…

Брат, покачиваясь, поднялся из-за стола; лицо его было пустым от потрясения и таким же серым и помятым, как письмо.

Джон обхватил брата, всеми силами стараясь его удержать. Хэл сейчас больше походил на портновский манекен, если не считать глубокой дрожи, которая пробегала по его телу.

– Нет, – прошептал Хэл и с неожиданной силой судорожно сжал плечи Джона. – Нет!

– Я знаю, – тихо ответил Джон. – Знаю.

Он гладил брата по спине, чувствуя костлявые лопатки под тонким красным сукном, и периодически повторял: «Я знаю», пока Хэл вздрагивал и глотал воздух.

– Шшш, – успокаивал Джон, медленно переступая с ноги на ногу и покачивая неподатливую фигуру брата. Разумеется, он не надеялся унять горе Хэла, просто никаких других слов утешения в голову не пришло. Конечно, еще он мог сказать: «Все наладится», – но к чему лукавить.

Подобное уже было раньше, смутно подумал Джон. Не в захламленном кабинете, а в гостиной старого дома в Гаване, где с потускневшей штукатурки нарисованный ангел с распростертыми крыльями сочувственно наблюдал, как он обнимал свою мать, оплакивающую смерть его кузины Оливии и ее маленькой дочки.

В горле у Джона застрял ком размером с мяч для гольфа, но сейчас он не мог проявить слабость, как и тогда в Гаване.

Хэл не на шутку расхрипелся. Джон слышал его затрудненные вдохи и слабый свист, с каким выходил воздух.

– Сядь. – Он подтолкнул брата к стулу. – Постарайся взять себя в руки. Еще немного, и ты не сможешь дышать, и я, черт возьми, не знаю, что с этим делать. Так что просто перестань, – твердо добавил он.

Хэл сидел, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Он все еще дрожал, но первый приступ горя прошел. Теперь он выдыхал и снова втягивал воздух в ритмичной, размеренной манере, которой, должно быть, научила его Клэр Фрэзер, чтобы он не умер от удушья. Джон не в первый раз за время их общего знакомства почувствовал благодарность к ней.

Он пододвинул еще один стул и сел, ощущая внутри пустоту. Несколько секунд он не мог думать. Ни о чем. Мысли улетучились из головы. На маленьком столике позади Хэла стояла бутылка. Джон встал, взял ее, выдернул пробку зубами и отхлебнул, не заботясь о содержимом.

Это было вино. Он сглотнул, сделал вдох, затем вложил бутылку в руку Хэла.

– Дотти жива, – сказал он, садясь. – Помни, она жива.

– Да? – выдавил Хэл между вздохами. – Хантер пишет, она была… больна. Очень.

– Хантер – врач, и хороший, – твердо заявил Джон. – Он не позволит ей умереть.

– Он позволил умереть моей внучке, – с горячностью проговорил Хэл, позабыв дышать. Его тут же настиг приступ кашля, рука, сжимающая горлышко бутылки, побелела.

– Малышка была его дочерью, – сказал Джон, забирая бутылку. – Твой зять не виноват в ее смерти. Просто люди умирают, и тебе это известно. Будь добр, перестань разговаривать и дыши, черт возьми.

– Мне известно… лучше… чем кому бы то… ни было, – выдавил Хэл и опять закашлялся. Выбившаяся прядь прилипла к его лицу. Темные волосы местами были белыми; Джон не мог сказать, только ли из-за пудры.

Конечно, Хэлу известно. Его первый ребенок умер при рождении вместе с матерью. Минуло много лет, но такие вещи никогда не проходят бесследно.

– Дыши, – приказал Джон. – Мы должны привезти Дотти, верно? Я не могу сперва найти ее, а потом сообщить, что ты умер.

Хэл издал звук, который мог сойти за смех, будь у него в легких больше воздуха. Он сжал губы и выдул тонкую струйку. Затем его грудь расслабилась – всего чуть-чуть, но уже хоть что-то. Джон глубоко вздохнул и, когда Хэл протянул руку, передал письмо брату.

Тот осторожно расправил смятый лист на столе.

– Почему он… черт бы его побрал… не указал… дату? – спросил Хэл, выпрямляясь и вытирая лицо рукой. – Мы понятия не имеем… сколько времени… прошло с тех пор, как это случилось. Возможно, Дотти уже мертва!

Джон не стал говорить, что в таком случае дата письма Хантера не имела бы никакого значения. Сейчас было не самое подходящее время взывать к логике.

– Ну, мы в любом случае должны за ней поехать, ведь так?

– Да, и немедленно!

С громким хрипом Хэл резко обернулся, свирепо глядя на окружавшие его предметы, словно те имели наглость встать у него на пути.

Ну, может, немного логики не повредит…

– Я не знаю, что армия сделает с Хантером, если его поймают, – сказал Джон. – Но я чертовски хорошо знаю, что сделают с тобой, если ты просто… уедешь. Да и тебе это известно, – без нужды добавил он.

Хэл взял себя в руки. Он уставился на письмо, стиснув губы и сверкая влажными глазами, затем посмотрел на Джона, выдул воздух через сжатые губы и выдохнул:

– И что он имеет в виду… говоря, что ты можешь «разгадать» имя… его друга? Почему ты?

– Не знаю. Дай-ка мне еще раз посмотреть.

Джон осторожно взял письмо, чувствуя весь груз печали, которая в нем содержалась. Он повидал достаточно писем, залитых слезами, иногда его собственными, чтобы ощутить всю глубину страданий Хантера.

Джон прекрасно понимал, что Хантер имел в виду под разгадыванием. Насколько ему известно, этот человек общался с Джейми Фрэзером, а тот, среди прочего, был якобитским шпионом в Париже. Слово «шпион» вызвало у него тревожные ассоциации с Перси – Джон поскорее их отбросил. Он поднял бумагу к свету, проверяя, нет ли там тайной надписи, сделанной уксусом или молоком, – иногда на поверхности бумаги была заметна слабая разница, хотя слова проявлялись только при нагревании.

Все оказалось проще. На обратной стороне письма он обнаружил бледную надпись карандашом. Короткий абзац, написанный на латыни. Слова действительно были латинскими, но вместе не имели смысла. Даже Хэл распознал бы тут закодированное сообщение, хотя и не знал бы, что с ним делать.

Несмотря на серьезность ситуации, Джон слегка улыбнулся. В этом шифре в качестве ключа использовалось слово «друг».

Через пять минут он добыл имя и адрес: Элмсворт, Уилкинс-Корнер, Вирджиния.

– Отправим Уильяма, – со всей возможной уверенностью заявил он Хэлу. – Не волнуйся. Он ее привезет.

* * *

Уильяму будто пушечное ядро попало в грудь. Он машинально открывал и закрывал рот, двигая челюстями наподобие деревянной куклы, но не находил слов.

– Это ужасно, – сдавленно прохрипел он наконец. – Присядь, папа. Ты вот-вот упадешь.

Отец, мертвенно-бледный, действительно выглядел так, будто кто-то перерезал ему ниточки. Рука его дрожала, когда Уильям сунул в нее стакан с бренди. Он оглядел маленький сарайчик, который Уильям делил с Джоном Синнамоном, словно никогда раньше его не видел, затем сел и выпил.

– Что ж. – Он кашлянул, прочищая горло. – Хорошо.

– Ничего хорошего, – сказал Уильям, глядя на него. – Как дядя Хэл?

Его собственное потрясение начало отступать, хотя грудь все еще давила железная тяжесть.

– Как и следовало ожидать. – Отец сделал глубокий клокочущий вдох. – Потерял голову, – добавил он уже отчетливей, щедро хлебнув из стакана. – Хочет сам поехать и привезти Дотти. Не то чтобы я его виню… – Он снова отпил. – Я и сам этого хочу. Но сомневаюсь, что сэр Генри воспримет такой поступок должным образом. Война, знаешь ли.

Что верно, то верно. Половина полка должна выдвинуться во вторник и присоединиться к войскам Клинтона в Чарльстоне. Тяжесть сместилась ниже – теперь Уильям мог дышать.

– Разумеется, я поеду, – ответил он и уже мягче добавил: – Не волнуйся, папа. Я ее привезу.