Текст книги "Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма"

ПО РАЗДЕЛУ ЛИТЕРАТУРЫ:

ПОЭЗИЯ:

ПРОЗА

ДРАМАТУРГИЯ

На премию за многолетние выдающиеся достижения было решено рекомендовать А. С. Серафимовича: его кандидатура получила шесть голосов, из которых один – за первую степень и пять – за вторую. Многие рекомендованные литературной секцией авторы в финальную версию списка не вошли. Показательной является весьма низкая оценка, по словам Толстого, «самого (!) серьезного кандидата» – С. Муканова. Его имя вновь возникнет в стенограммах заседаний за будущий год, но и оттуда исчезнет по вполне конкретным причинам, подробнее о которых – далее.

Протокол заседания счетной комиссии был направлен в Совнарком в двух экземплярах. Вскоре (до 18 марта 1943 года) Храпченко разослал Сталину и Молотову недатированную докладную записку, содержавшую итоги работы Комитета и его личные рекомендации относительно претендентов на премию. По разделу прозы было решено присудить одну премию первой степени (А. Толстому) и три премии второй степени (Л. Соболеву, В. Гроссману и П. Бажову). По разделу поэзии предлагалось присудить две премии второй степени (М. Рыльскому и А. Твардовскому). По разделу драматургии – три премии второй степени (Л. Леонову, А. Корнейчуку и Х. Алимджану). Председатель ВКИ отметил некоторые особенности принятого экспертами решения (по отделам поэзии и драматургии было решено не присуждать премии первой степени, а Серафимович не попал в итоговый список лауреатов). Замечания Храпченко по решению литературной секции касались всех разделов:

По разделу поэзии вызывает сомнения присуждение Сталинской премии Твардовскому А. Т. за поэму «Василий Теркин». Главный герой поэмы, в которой автор попытался дать обобщенный образ воина Красной Армии, изображен бледно и нередко примитивно. Написана поэма небрежно, плохим языком.

Ввожу предложение присудить Исаковскому М. В. премию второй степени.

По разделу прозы Бажову П. П., автору известной книги «Малахитовая шкатулка», изданной в 1939 году, целесообразно присудить премию первой степени.

По разделу драматургии считаю необходимым внести следующие поправки в предложения Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства:

Пьеса «Русские люди» К. Симонова, поставленная на сценах большинства театров Советского Союза и получившая признание широких кругов зрителей, заслуживает присуждения Сталинской премии первой степени.

Премию первой степени целесообразно также присудить Леонову Л. М. за пьесу «Нашествие», отличающуюся крупными художественными достоинствами700700
  От т. Храпченко [докладная записка о работе Комитета по Сталинским премиям], без даты // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 6. Л. 10.


[Закрыть].

Следом Храпченко приводил проект постановления701701
  Подлинник документа, подписанный Сталиным, хранится в ГА РФ (Ф. Р-5446. Оп. 1. Ед. хр. 212. Л. 195–205).


[Закрыть], учитывавший его рекомендации, и сводную таблицу результатов голосования по кандидатам в Комитете702702
  См.: РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 6. Л. 22–28. Никаких расхождений с приведенной выше выдержкой из протокола заседания счетной комиссии в документе не обнаружено.


[Закрыть].

19 марта 1943 года Совнарком СССР принял постановление № 308 «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1942 год»703703
  Документ опубликован в: Правда. 1943. № 76 (9212). 20 марта.


[Закрыть], которое учитывало и рекомендации Комитета, и предложения Храпченко, но лишь отчасти.

По разделу художественной прозы премии первой степени были присуждены А. Толстому за рекомендованную большинством экспертов трилогию «Хождение по мукам» и В. Василевской, чья повесть «Радуга» была удостоена весьма низкой оценки на пленумах Комитета. Однако такое решение Политбюро вполне объяснимо, если принять во внимание личную симпатию Сталина к польской писательнице, которую вождь будет «оберегать» вплоть до конца 1940‐х годов704704
  К. Симонов зафиксировал в мемуарах, относящийся к 1947 году, показательный эпизод разговора Сталина с Фадеевым по поводу литературного дарования Василевской: «– Какое ваше мнение о Ванде Василевской как о писателе? – спросил Сталин в конце разговора. – В ваших внутриписательских кругах? Как они относятся к ее последнему роману [„Песнь над водами“ (1946)]?
  – Неважно, – ответил Фадеев.
  – Почему? – спросил Сталин.
  – Считают, что он неважно написан.
  – А как вообще вы расцениваете в своих кругах ее как писателя?
  – Как среднего писателя, – сказал Фадеев.
  – Как среднего писателя? – переспросил Сталин.
  – Да, как среднего писателя, – повторил Фадеев. Сталин посмотрел на него, помолчал, и мне показалось, что эта оценка как-то его огорчила. Но внешне он ничем это не выразил и ничего не возразил. Спросил нас, есть ли у нас еще какие-нибудь вопросы. Мы ответили, что нет.
  – Ну, тогда все» (цит. по: Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 141).


[Закрыть]. Еще в сентябре 1940 года на совещании по поводу кинофильма «Закон жизни» А. Авдеенко вождь прямо выразил свое отношение к творчеству Василевской: «…ее замалчивают, Ванду Василевскую, а она талантливая писательница. Я не считаю ее лучше всех, но она, по-моему, очень талантливая. Может быть, мы с вами поговорим о ее творческой работе, но ее замалчивают»705705
  Цит. по: Стенограмма совещания в ЦК ВКП(б) о кинофильме «Закон жизни», 9 сентября 1940 г. // Кремлевский кинотеатр. С. 589.


[Закрыть]. Поэтому премирование Василевской, по мысли ее «покровителя», должно было считаться своеобразным жестом «восстановления справедливости» по отношению к писательнице, чей талант оказался незамеченным в Комитете по Сталинским премиям.

Премии второй степени, вопреки рекомендациям Храпченко, достались П. Бажову (за книгу «Малахитовая шкатулка») и Л. Соболеву (за сборник рассказов «Морская душа»), а поддержанная экспертами кандидатура В. Гроссмана в итоговый список лауреатов не попала. Получившая 18 голосов в Комитете повесть Гроссмана «Народ бессмертен» с самого момента своего появления в печати вызвала комплиментарную оценку критики. 15 августа 1942 года в «Литературе и искусстве» появилась большая хвалебная рецензия Е. Ковальчик706706
  См.: Ковальчик Е. «Народ бессмертен» // Литература и искусство. 1942. № 33. 15 августа. С. 3. Она же написала положительную рецензию и на повесть Василевской «Радуга» (см.: Литература и искусство. 1942. № 43. 24 октября. С. 2.)


[Закрыть], в которой отмечались и стилистические, и языковые, и идеологические707707
  Именно верная пропагандистская модальность текста станет причиной появления в сентябре того же года еще одной похвальной рецензии в журнале «Партийное строительство» (см.: Олишев В. Военный комиссар // Партийное строительство. 1942. № 16. С. 43–46).


[Закрыть] достоинства текста. За день до этого, 14 августа, на совещании президиума Союза писателей о повести Гроссмана положительно отзывался И. Эренбург:

Вот Гроссман написал свою повесть. Правда, там есть большие недостатки, но в ней есть и такие места, которые тронули фронт, потому что он сам много пережил в дни брянского и гомельского наступления и был длительное время на фронте, где выполнял черновую работу. Этот человек хорошо знает черновую работу708708
  Цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 1. С. 519.


[Закрыть].

На том же совещании талант Гроссмана отметил и Сурков: «Автор показал здесь, что можно очень глубоко дать материал»709709
  Цит. по: Там же. С. 523.


[Закрыть]. Однако высокой оценки литературной общественности далеко не всегда было достаточно, чтобы тот или иной автор (пусть и с подачи Комитета) сохранил за собой место в лауреатском списке. Сложность случая Гроссмана состоит в слабой аргументированности многочисленных свидетельств о личной неприязни Сталина к писателю. Так, И. Эренбург в мемуарах писал о «неприязни» вождя к прозаику:

Говорят, есть люди, которые рождаются под счастливой звездой. Таким баловнем судьбы можно, например, назвать Пабло Неруду. А вот звезда, под которой родился Гроссман, была звездой несчастья. Мне рассказывали, будто его повесть «Народ бессмертен» из списка представленных на премию вычеркнул Сталин. Не знаю, правда ли это, но Сталин должен был не любить Гроссмана, как не любил он Платонова, – за все пристрастия Василия Семеновича, за его любовь к Ленину, за подлинный интернационализм, да и за стремление не только описывать, но попытаться истолковать различные притчи жизни710710
  Цит. по: Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь: В 3 т. М., 1990. Т. 2. С. 349. Ссылки намеренно даются не по первому неполному изданию мемуаров Эренбурга (М.: Сов. писатель, 1961–1966), а по исправленной и дополненной публикации (в 1990 году были напечатаны все семь книг) с комментариями Б. Я. Фрезинского. Мысль о том, что неблагосклонность Сталина к Гроссману по степени своей была близка к сталинской неприязни к литературным опытам и творческой репутации Платонова, мемуарист повторит не единожды.


[Закрыть].

Предположение Эренбурга понятно, если учитывать свойственную любым мемуарам ретроспективность изложения: автор пишет это, уже зная о том, какая участь постигнет Гроссмана в начале 1950‐х, сразу после публикации в «Литературной газете» 13 февраля 1953 года разгромной статьи М. Бубеннова «О романе Василия Гроссмана „За правое дело“». О «нелюбви» вождя к «не благоговевшему» перед ним Гроссману писала и Н. Роскина в книге литературных воспоминаний, утверждая, что именно Сталин вычеркнул повесть «Народ бессмертен» из списка лауреатов711711
  См.: Роскина Н. А. Четыре главы: Из литературных воспоминаний. Париж, 1980. С. 108.


[Закрыть]. Ю. Бит-Юнан и Д. Фельдман весьма убедительно оспаривают предположения мемуаристов и посредством привлечения библиографических данных доказывают, что Сталин не проявлял «неприязни» лично к Гроссману и к его повести, в 1943 году переизданной пять раз712712
  См.: Бит-Юнан Ю. Г., Фельдман Д. М. Василий Гроссман: Биография писателя в политическом контексте советской эпохи. М., 2019. С. 290–293.


[Закрыть]. Вместе с тем инициированное в Политбюро исключение прозаика из лауреатского списка может не быть прямо связанным со сталинской оценкой его личности. По всей видимости, «включение» Гроссмана в формируемый соцреалистический канон по какой-то причине оказалось нежелательным или вовсе невозможным. Исследователи видят эту причину в изменении «тональности суждения критиков»:

Тональность отзывов менялась, сообразно изменению политической ситуации, что и предвидел Гурвич. Советские войска, одержав победу под Сталинградом, перешли в наступление. Повесть об отступлении и вере в скорую победу утратила прошлую актуальность.

<…>

К весне 1943 года повесть сочли утратившей былую актуальность – пропагандистскую. Вот и причина, в силу которой Гроссман не стал лауреатом713713
  Там же. С. 296–297.


[Закрыть].

Такое рациональное объяснение выглядит довольно убедительным, если рассматривать случай Гроссмана изолированно от общего хода дискуссии в Комитете и не принимать во внимание многочисленные факты премирования авторов за тексты, в которых «пропагандистская актуальность» почти вовсе отсутствовала («Хождение по мукам» Толстого, «Малахитовая шкатулка» Бажова, «Морская душа» Соболева). Повесть Гроссмана была бы чуть ли не самым «актуальным» и идеологически «правильным» текстом из всех попавших в мартовское постановление произведений по разделу прозы. Предложенная исследователями точка зрения на вопрос о роли института Сталинской премии в литературном производстве 1940‐х годов все же не лишена некоторого упрощения. Отнюдь не всегда мотивация присуждения высших наград исчерпывалась сугубо политической прагматикой (к слову сказать, вполне учтенной в повести «Народ бессмертен»): премии присуждались и за тексты с куда более ограниченным запасом актуальности (например, «Фронт» Корнейчука или «Русские люди» Симонова характеризуются еще более локальной проблематикой, чем гроссмановский текст). Несколько более правдоподобной видится версия исключения повести из окончательного списка из‐за ее несоответствия наметившейся в то время тенденции к «замещению» трагического опыта пафосом самоотверженной героики, к формированию нарочито сниженного, гротескно-«смехового» образа войны714714
  Подробнее об этом см.: Добренко Е. А., Джонссон-Скрадоль Н. Госсмех: Сталинизм и комическое. М., 2022. С. 138–174.


[Закрыть]. В этой перспективе важным является не столько предмет описания, сколько модальность этого описания. В том же «Фронте» Корнейчука показано поражение армии под командованием Горлова715715
  Е. Добренко, говоря о литературной ситуации военного периода, отмечает, что пьеса «Фронт» «знаменовала новый, ужесточенный подход к „военным кадрам“. Конфликт между Огневым и Горловым отражал поворот, происшедший на вершине власти. А оглашен этот поворот был посредством пьесы Корнейчука и ее интерпретации в специальной „театроведческой“ редакционной статье „Правды“ от 29 сентября 1942 года „О пьесе Александра Корнейчука ‘Фронт’“. Пьеса проартикулировала аргументацию этого поворота в сценах и лицах» (Добренко Е. А. Литературная критика и институты литературы эпохи войны и позднего сталинизма: 1941–1953. С. 369). Однако более достоверным кажется объяснение, предложенное С. Кормиловым: «Она (пьеса „Фронт“. – Д. Ц.) была несомненно заказным произведением <…>, но никакого „поворота“ во власти не отражала. Это была попытка оправдания репрессий 1937–1938 гг. против высшего командования Красной Армии. Якобы „старые“ военачальники не годились для современной войны и подлежали замене более молодыми. На самом деле репрессировались в основном ровесники не Ворошилова и Буденного, а Жукова, которому в 1937‐м был 41 год. И никакого „ужесточения“ по отношению к воевавшим теперь командным кадрам „Фронт“ и его поддержка Сталиным не знаменовали. Наоборот, с 1943 г., когда они стали одерживать победы, на них дождем посыпались награды и наивысшие воинские звания» (Кормилов С. И. Белое пятно в истории Великой Отечественной войны: Литературная критика. С. 12–13).


[Закрыть], но подано оно почти сатирически, о чем А. Толстой говорил в докладе «Четверть века советской литературы». По-иному дело обстояло с повестью «Народ бессмертен». Еще 2 марта 1943 года Н. Асеев во время обсуждения повести отметил: «…у Гроссмана война – страшная, тяжелая, необходимая, от нее уйти нельзя»716716
  Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 2 марта 1943 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 84 об.


[Закрыть]. Очевидно, что такой взгляд противоречил ранее взятому партийному курсу на рутинизацию войны717717
  Позднее в критике ненадолго обозначится тенденция санкционированной борьбы с «лакировкой» (см.: Книпович Е. Ф. «Красивая» неправда о войне // Знамя. 1944. № 9–10. С. 207–213). Е. Добренко пишет: «В конце 1943-го – 1944 году практически все журналы выступили „против попыток некоторых писателей приукрасить, романтизировать тяжелые будни войны“. Так, „Октябрь“ печатает выступление Ольги Берггольц на февральском (1944 года) Пленуме Союза писателей, в котором она осуждает ложноромантический пафос некоторых рассказов Паустовского (в частности, „Ленинградской симфонии“). „‘Красивая’ неправда о войне“ становится объектом множества критических статей. Рецензируя книгу В. Беляева „Ленинградские ночи“, А. Прокофьев критикует ее за „халтуру, тем более недопустимую, что автор связал ее с темами нашего великого и прекрасного города“; Б. Брайнина упрекает Валентина Катаева в идилличности изображения „суровой военной жизни народа“; А. Мацкин требует покончить с „литературным ‘кондитерством’“ и „мастерами пустяков“; о литературщине, благодушии и „опошлении действительности“ пишет М. Гельфанд» (Добренко Е. А. Литературная критика и институты литературы эпохи войны и позднего сталинизма: 1941–1953. С. 378). Однако позднее открытый разговор об ужасах войны будет недолгое время возможен в рамках литературы «окопной правды», которая будет разгромлена и заклеймена.


[Закрыть].

По кандидатам из раздела поэзии мнение Храпченко было учтено: почти фельетонную и в некоторых выводах идеологически спорную «книгу про бойца» А. Твардовского из постановления исключили (но вскоре споры в Союзе писателей вновь возобновились; главным сторонником поэмы Твардовского по-прежнему оставался Фадеев), а вместо него лауреатом первой премии стал М. Исаковский, чья кандидатура обсуждалась в Комитете718718
  Подробнее о творчестве М. Исаковского военных лет см.: Чагин А. И. Принятая на вооружение (О поэзии Михаила Исаковского) // «Идет война народная…»: Литература Великой Отечественной войны (1941–1945). С. 141–174.


[Закрыть]. Однако награду получил поэт не за сборник «Новые стихи», а за «тексты общеизвестных песен „Шел со службы пограничник“, „Провожанье“, „И кто его знает“, „Катюша“ и другие». Думается, акцент на «общеизвестности» песен преданного Сталину Исаковского вновь был неслучайным. Здесь вновь, как и в предыдущем году, когда премию получил Лебедев-Кумач, прямо обозначена установка на массовость: уже одна лишь формулировка позволяет делать выводы о приоритетных для сталинской культуры жанрах. «Рецепт» собственного успеха Исаковский позднее изложил в докладе на совещании поэтов и композиторов по вопросам советской массовой песни 11 сентября 1944 года719719
  Расшифровка стенограммы доклада опубликована в кн.: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 2. С. 198–208.


[Закрыть]. Поэт говорил о недостаточном внимании к простому, понятному всем слову, в чем выразилась установка на интересы «среднего человека». И все же главной целью доклада было утверждение собственной исключительности как автора, полностью удовлетворяющего все эстетические потребности режима. Исаковский подчеркивал:

…целый ряд поэтов, которые создали песни, ставшие широко популярными, – это Сурков, Прокофьев, Твардовский, Симонов, Долматовский, Софронов, Ошанин, Жаров и другие. Но, несомненно, от них можно было бы ожидать гораздо большего720720
  Цит. по: Исаковский М. В. О советской массовой песне // О писательском труде: Сб. статей и выступлений советских писателей. С. 92.


[Закрыть].

И далее он последовательно указывал на недостатки советской массовой песни, которые покрываются лишь благодаря его творческой работе. Так, «хорошие шуточные песни» в советской культуре «насчитываются единицами» именно потому, что только Исаковский обладает подлинным мастерством их создания, лишенным «уклона» в «имитирующий народный, то есть лженародный язык»721721
  Цит. по: Там же. С. 94, 97.


[Закрыть]. Иначе говоря, в этом образце автокритического развернутого высказывания Исаковский посредством анализа собственного поэтического метода722722
  Уже в конце 1960‐х Исаковский, претендовавший на звание классика в жанре советской «массовой песни», в сборнике собственных литературно-критических работ посвятит целый раздел проблемам песенного творчества (см.: Исаковский М. И. О поэтах. О стихах. О песнях. М., 1968. С. 61–124).


[Закрыть] не столько объясняет, сколько как бы подкрепляет факт присуждения ему Сталинской премии, указывая на его бесспорные основания. Но даже чуткий к идеологической конъюнктуре поэт не смог избежать «проработок» за допущенные «ошибки». Уже через год после присуждения Исаковскому Сталинской премии его стихотворение «Враги сожгли родную хату», опубликованное в июльском номере «Знамени» за 1946 год, будет объявлено литературной критикой «политически вредным», исполненным «излишнего пессимизма».

Лауреатом второй степени за полужитийную поэму «Зоя» стала М. Алигер – ученица В. Луговского и П. Антокольского, всего несколько лет назад окончившая Литинститут. Между тем уже в 24-летнем возрасте она была удостоена ордена «Знак Почета»723723
  См.: Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении советских писателей», 31 января 1939 г. // Известия. 1939. № 25 (6795). 1 февраля. С. 2. Фамилия поэтессы написана с ошибкой – «Олигер».


[Закрыть] и помещена художественной критикой в ряд «талантливейших советских писателей». По всей видимости, не последнюю роль в стремительном карьерном росте играла «правильная» биография поэтессы, вышедшей из «рабочей среды»: несмотря на еврейское происхождение, Алигер смогла в короткий срок добиться всесоюзной известности отнюдь не из‐за литературного дарования (оно получит подлинное развитие лишь во второй половине 1940‐х), а за счет выработавшейся у нее способности улавливать даже самые слаборазличимые изменения в политической конъюнктуре. В январе 1941 года А. Тарасенков писал: «Маргарита Алигер не берет прямые политические темы. В этом, может быть, некоторая узость и ограниченность тематики ее творчества»724724
  Цит. по: Тарасенков А. К. Маргарита Алигер. «Камни и травы» // Тарасенков А. К. Статьи о литературе. Т. 1. С. 286.


[Закрыть]. Молодая поэтесса прислушалась к замечаниям критика и решила выступить с насквозь пропагандистской поэмой, легшей в основу мифа о Зое Космодемьянской. В Комитете ее лирика почти не обсуждалась, так как всем экспертам было и без того понятно, что перед ними стихотворения поэта «средней руки»725725
  Кроме того, уже тогда всем было известно о романе Алигер с Фадеевым. Завистливые литераторы быстро распустили слух о том, что юная поэтесса получила Сталинскую премию, «затащив в постель» секретаря Союза писателей. Эту версию в воспоминаниях о Фадееве подробно излагает К. Зелинский: «Под утро в воскресенье, 13 июня, Фадеев немного забылся сном на раскладушке, которую ему вынесли в сад. Под крышу он по-прежнему не хотел идти. Утром после завтрака к Б[убеннову] приехали два поэта. А. Фадеев пил меньше всех. Он по-прежнему сидел на узенькой маленькой скамеечке за зеленым столом, босой, небритый. Он был полон радушия к людям, от него веяло теплом и дружелюбием. Каждому он хотел сказать что-нибудь приятное. Он хотел, чтобы забыли о том, кто он. Он говорил В[асильеву], хватаясь руками за голову:
  – Сережа, как я перед тобой виноват! Боже мой, как я перед тобой виноват! Я же люблю твои стихи, – при этом Фадеев читал некоторые стихи поэта наизусть. – Я еще во время войны должен был провести тебя на Сталинскую премию.
  – Что же делать, Саша. Ведь я во время войны не мог от тебя забеременеть.
  – Ах вот как ты бьешь. Ну что ж, бей. Я это заслужил. Ты это про А[лигер] говоришь, я знаю. Было это у Павлика на квартире. Было в гостинице „Москва“. Была такая полоса, когда я не выходил из „штопора“, хотя, как сказано у Пушкина, „но строк печальных не смываю“» (Зелинский К. В июне 1954 года // Минувшее: Исторический альманах. Париж, 1988. Т. 5. С. 92–93; впервые целиком опубликовано в: Зелинский К. В июне 1954 года // Вопросы литературы. 1989. № 6. С. 150–185).


[Закрыть]. Однако Сталину поэма Алигер была нужна не столько как первый относительно удачный образец литературной канонизации, сколько как эстетически зафиксированная прецедентная модель поведения «советского героя-красноармейца». Но даже Сталинская премия не спасет Алигер от нападок критики: через два года Еголин обрушится на ее поэму «Твоя победа» (опубл.: Знамя. 1945. № 9)726726
  При обсуждении издательского плана между Алигер и Берггольц возник конфликт: обе они хотели озаглавить свои тексты «Твоя победа», но в итоге Берггольц уступила, и ее поэма вышла под названием «Твой путь». Об этом конфликте Тарасенков упомянул в письме Вишневскому от 8 мая 1945 года: «Дамочки дерутся и не могут поделить одновременно изобретенное заглавие» (цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 2. С. 347).


[Закрыть] и объявит ее подельницей Асеева в «клевете на советский народ». Залпы уничтожительной критики не утихнут и в послевоенное время. Так, в октябре 1946 года С. Трегуб в статье о напечатанном в «Знамени» (№ 8–9) цикле «Новые стихи» М. Алигер напишет:

Весь цикл удивляет читателя идейным убожеством и поэтической беспомощностью. Стихи полны больного, унылого эгоизма, – о себе, для себя, с собой, со своим «как вы себя чувствуете», без кругозора, без полета. Автора самого нужно отогревать грелками, не то, чтобы он своим теплом согрел другого. Стивенсон да Диккенс – две старинные грелки, которыми пользуется ныне поэтесса. Большие ожидания молодости, дающие «малый плод», многообещающая и обманывающая жизнь – вот тема ее новых стихов727727
  Трегуб С. «Новые стихи» Маргариты Алигер // Литературная газета. 1946. № 44 (2307). 26 октября. С. 3.


[Закрыть].

Некогда обладательница самой почетной советской литературной награды будет обвинена не только в «упаднических» настроениях, но и в «низкопоклонстве», симпатии к «декадентскому» искусству «гниющего Запада».

Окончательное решение по разделу драматургии объединяло мнение членов Комитета и персональные рекомендации Храпченко. Закономерным стало присуждение первой премии заказной пьесе «Фронт» А. Корнейчука. Константин Симонов в мемуарах приводит занятный эпизод, свидетельствующий о пристрастном отношении Сталина к этому тексту:

Однажды летом сорок второго года вдруг Сталин звонит ко мне на фронт и спрашивает:

– Можете ли вы приехать?

– Могу.

– Приезжайте.

Я был тогда на Калининском фронте. Взял самолет, прилетел в Москву. Являюсь к Сталину. У него Жуков и, уже не могу вспомнить, кто-то еще из нашего брата. Сталин с места в карьер спрашивает меня:

– Пьесу Корнейчука «Фронт» в «Правде» читали?

– Читал, товарищ Сталин.

– Какое ваше мнение?

– Очень плохое, товарищ Сталин.

– Почему плохое?

Чувствую, что попадаю не в тон настроения, но уже начал говорить – говорю дальше. Говорю, что неправильно, вредно так высмеивать командующего фронтом. Если плохой командующий, в вашей власти его снять, но, когда командующего фронтом шельмуют, высмеивают в произведении, напечатанном в «Правде», это уже имеет не частное значение, речь идет не о ком-то одном, это бросает тень на всех.

Сталин сердито меня прервал:

– Ничего вы не понимаете. Это политический вопрос, политическая необходимость. В этой пьесе идет борьба с отжившим, устарелым, с теми, кто тянет нас назад. Это хорошая пьеса, в ней правильно поставлен вопрос.

Я сказал, что, по-моему, в пьесе много неправды. В частности, когда Огнев, назначенный вместо командующего фронтом, сам вручает ему предписание о снятии и о своем назначении, то это, с точки зрения любого военного, не лезет ни в какие ворота, так не делается. Тут у меня сорвалась фраза, что я не защищаю Горлова, я скорей из людей, которых подразумевают под Огневым, но в пьесе мне все это не нравится.

Тут Сталин окончательно взъелся на меня:

– Ну да, вы Огнев! Вы не Огнев, вы зазнались. Вы уже тоже зазнались. Вы зарвались, зазнались. Вы военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем. Мы лучше вас это понимаем, что надо и что не надо.

Он еще несколько раз возвращался к тому, что я зазнался, и пушил меня, горячо настаивая на правильности и полезности пьесы Корнейчука. Потом он обратился к Жукову:

– А вы какого мнения о пьесе Корнейчука?

Жукову повезло больше, чем мне: оказалось, что он еще не читал этой пьесы, так что весь удар в данном случае пришелся по мне.

Однако – и это характерно для Сталина – потом он дал указание: всем членам Военных советов фронтов опросить командующих и всех высших генералов, какого они мнения о пьесе Корнейчука. И это было сделано. В частности, Булганин разговаривал у нас на фронте с командующим артиллерией Западного фронта генералом Камерой. Тот ему резанул со всей прямотой: «Я бы не знаю что сделал с этим писателем, который написал эту пьесу. Это безобразная пьеса, я бы с ним разделался за такую пьесу». Ну, это, разумеется, пошло в донесение, этот разговор с Камерой.

В следующий мой приезд в Москву Сталин спрашивает меня, кто такой Камера. Пришлось долго убеждать его, что это хороший, сильный командующий артиллерией фронта с большими заслугами в прошлом, таким образом отстаивать Камеру. Это удалось сделать, но, повернись все немного по-другому, отзыв о пьесе Корнейчука мог ему дорого обойтись728728
  Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 403–405. Кроме того, об особом внимании Сталина к этой пьесе свидетельствует и то, что он собственноручно вносил правки в рецензию (ее проект был подготовлен при участии Щербакова), опубликованную в «Правде» 29 сентября 1942 года.


[Закрыть].

(Однако уже через несколько месяцев пьеса начнет утрачивать актуальность, становясь анахронизмом на фоне стремительно менявшейся обстановки729729
  3 ноября 1943 года Храпченко в записке к Щербакову отметит: «Считая, что пьеса уже не выполняет своей прежней серьезной воспитательной функции, руководители МХАТа высказывают мнение о целесообразности снятия этого спектакля с репертуара. <…> Руководители Малого театра высказываются также за постепенное снятие спектакля «Фронт» с репертуара» (Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов. С. 542).


[Закрыть]. Дело в том, что в тексте Корнейчука нет репрезентации важнейшего компонента сталинской конфронтационной политики – образа врага.)

Премия первой степени за положительно воспринятую критикой пьесу «Нашествие» как бы реабилитировала Л. Леонова, репутация которого серьезно пострадала после критического разгрома его «Метели» в 1940 году. После этого случая писатель стал действовать более осторожно и, желая избежать повторения «проработок», согласовывал со Сталиным даже промежуточные итоги своей литературной деятельности. Обстановка войны сместила интересы власти в сторону промышленного производства и значительно смягчила последствия довоенного идеологического давления на культуру, что и позволило Леонову в столь короткие сроки вновь выбиться в число литературных любимцев Сталина. К апрелю работа над «Нашествием» была окончена. Тогда же Леонов впервые прочел пьесу эвакуированным в Чистополь писателям и получил их одобрительные отзывы, о чем сообщил в письме к Храпченко от 1 апреля 1942 года730730
  См.: Деятели русского искусства и М. Б. Храпченко. С. 180–181.


[Закрыть]. Комитет по делам искусств тут же взялся за подготовку текста к книжной публикации в издательстве «Искусство». Этой публикации предшествовало появление пьесы в августовском номере «Нового мира». 6 октября, почти сразу после публикации «Нашествия», писатель обратился к вождю и в характерной для прежних его посланий самоуничижительной манере просил адресата письма ознакомиться с текстом пьесы:

Эта пьеса («Нашествие». – Д. Ц.) имеет для меня большое значение, и я долго готовил ее в меру моих способностей. Зная чрезвычайную Вашу занятость, я, после долгих колебаний, не решился послать Вам ее в рукописи. Я не сделал бы этого и теперь, если бы моя гражданская и писательская потребность – довести до Вашего сведения эту работу и получить Вашу оценку ее – не пересилила остальные соображения. Мне также очень хотелось бы узнать, правильно ли мое убеждение, что задачей писателя <…> является самое глубокое психологическое раскрытие людей в нашей действительности.

Я прошу великодушно извинить мне эту смелость, происходящую от знания, какой постоянной отеческой внимательностью Вы всегда дарили текущую русскую литературу731731
  Цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 1. С. 560.


[Закрыть].

Хотя Сталин, сославшись на перегруженность, и оставил это и последующее732732
  Это письмо содержало просьбу ознакомиться с пьесой «Ленушка», подробнее о которой мы еще скажем далее.


[Закрыть] обращения Леонова без ответа, он тем не менее обнаружил в послании верно расставленные акценты: главенство гражданского долга над писательским, уже отмечавшееся усиление психологизма и, наконец, прямое указание на отеческую позицию по отношению к литературе – все это не могло ускользнуть от чуткого к подобным славословиям взгляда Сталина. Уже во второй половине октября в «Правде» и «Литературе и искусстве» появились хвалебные рецензии Д. Заславского, И. Крути и Б. Брайниной. После такого успеха, затем подкрепленного на пленуме в Комитете, присуждение Леонову Сталинской премии за «Нашествие» стало вопросом времени733733
  «Поклонник немецкой культуры» К. Федин писал о присуждении Леонову высшей советской награды: «Леонов за такую ерунду („Нашествие“) получил премию, но это понятно – нужно было поклониться в ножки, он поклонился, приписал последнюю картину, где сплошной гимн [Сталину], вот ему и заплатили за поклон» (цит. по: Власть и художественная интеллигенция. С. 495).


[Закрыть]. Единственная премия второй степени была присуждена опубликованной в «Правде» пьесе К. Симонова «Русские люди», которая выгодно совмещала «агитационность» с «глубоким обобщением типичных черт русского народа»734734
  Всеми средствами искусства вдохновлять к победе, [редакционная] // Литература и искусство. 1942. № 29. 18 июля. С. 1.


[Закрыть]. Вопрос о литературном качестве текста тогда воспринимался как второстепенный, уступающий по значимости функциональной стороне произведения, поэтому пьеса не встретила серьезных препятствий к премированию за рамками пленумов Комитета.

Премии за многолетние выдающиеся достижения присудили «старикам» – А. Серафимовичу и В. Вересаеву, на которого еще в мае 1941 года Фадеев критически обрушился в докладной записке в ЦК ВКП(б) Сталину, Жданову и Щербакову735735
  См.: А. А. Фадеев – И. В. Сталину, А. А. Жданову, А. С. Щербакову, 7 мая 1941 г. // Александр Фадеев. Письма и документы. С. 104–106.


[Закрыть] из‐за его «буржуазной» и «вредной» статьи «Она выстрелила дважды», предназначавшейся для «Литературной газеты». Если роль Серафимовича в становлении соцреализма формулировалась «теоретиками» весьма внятно («Железный поток», опубликованный в «Недрах» в 1924 году, воспринимался в писательском сообществе как предсоцреалистический736736
  См. об этом: Гладков Ф. В. А. С. Серафимович // Гладков Ф. В. О литературе. С. 187–197.


[Закрыть]), то говорить об однозначных причинах появления в лауреатском списке примкнувшего к марксистам еще в начале 1900‐х Вересаева737737
  Вересаев состоялся как советский писатель в 1920‐е годы, а в 1928–1929 годах в свет вышло 12-томное собрание его сочинений.


[Закрыть] не приходится. По всей видимости, платой за присуждение премии должно было стать молчание писателя. Так, Вересаев даже не выступил в прессе по поводу присужденной ему премии, а Серафимович в краткой заметке, опубликованной в «Правде» в марте 1943 года, поблагодарил правительство не столько от своего имени, сколько от имени Вересаева:

Жестокие времена мы прожили с Викентием Викентьевичем Вересаевым, когда при царизме нас топтали, наступали сапогами на горло, душили самые лучшие, самые чистые и молодые порывы. Несмотря на подлое и жестокое время, Вересаев никогда не произнес в своих писаниях ни одного лукавого, неверного слова. Правдивостью, искренностью проникнуты его произведения, и они оказали громадное влияние на формирование сознания дореволюционной молодежи и интеллигенции.

Большое у нас с Викентием Викентьевичем счастье. Наша многолетняя работа удостоилась самой высокой оценки – народного признания738738
  Серафимович А. С. Большое счастье получить народное признание // Правда. 1943. № 77 (9213). 21 марта. С. 3.


[Закрыть].

***

Сталинские премии за два следующих года будут присуждены только после окончания войны739739
  См.: Постановление СНК СССР «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1943–1944 годы», 26 января 1946 г. // Правда. 1946. № 23 (10105). 27 января. С. 4; О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1945 год // Правда. 1946. № 151 (10233). 27 июня. С. 3.


[Закрыть]. Поэтому именно мартовское постановление 1943 года сформировало предметную базу для литературной критики, определило круг самых обсуждаемых текстов. Кормилов по этому поводу писал:

В целом критика периода Великой Отечественной войны неизменно выделяла три пьесы: «Фронт» А. Корнейчука, «Русские люди» К. Симонова, «Нашествие» Л. Леонова, повести К. Симонова «Дни и ночи» и В. Гроссмана «Народ бессмертен», публицистику А. Толстого и И. Эренбурга, поэму М. Алигер «Зоя», а также поэмы О. Берггольц, Н. Тихонова («Киров с нами»), роман А. Первенцева «Испытание»740740
  Кормилов С. И. Белое пятно в истории Великой Отечественной войны: Литературная критика. С. 34.


[Закрыть].

Кроме упомянутых Кормиловым текстов, особый интерес критиков вызывали повести А. Бека «Волоколамское шоссе» и В. Василевской «Радуга», «книга про бойца» А. Твардовского, поэма «Сын» П. Антокольского, военная лирика В. Инбер, М. Исаковского, С. Маршака, А. Суркова и даже А. Ахматовой741741
  В военное время стихи Ахматовой хотя и публиковались весьма умеренно, но до читателя доходили. Как представляется, причиной своеобразной «реабилитации» поэта стала публикация стихотворения «Мужество» в марте 1942 года на третьей странице «Правды» (№ 67 (8838)). Затем стихи Ахматовой («Небывалая осень», «Хорошо здесь», «Маяковский в 1913 году», «Мужество», «Первый дальнобойный в Ленинграде») были напечатаны в 1943 году в «Сборнике стихов», составленном Казиным и Перцовым. Доподлинно известно, что сама Ахматова высоко ценила эту публикацию и даже дарила экземпляры сборника с автографами важным для нее людям (так, например, «сигнальный» экземпляр был подарен М. А. Зенкевичу; позднее этот том оказался в книжном собрании И. С. Зильберштейна).


[Закрыть]. По точному замечанию Е. Добренко,

изменение институциональной организации литературы привело практически к полному упразднению критики как посредника между литературой и властью, которая прямо включилась в процесс литературного производства, публикуя и тут же оценивая литературные тексты на страницах «Правды» или «Красной звезды»742742
  Добренко Е. А. Литературная критика и институты литературы эпохи войны и позднего сталинизма: 1941–1953. С. 373.


[Закрыть].

Многие из отмеченных в периодической печати текстов станут центральными для послевоенного литературного канона: по их образцу будут создаваться произведения, совокупность которых и составит содержание понятия «литература войны»743743
  Подробнее об этом см.: Добренко Е. А. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. München, 1993. С. 209–317.


[Закрыть].

Власть станет все активнее вмешиваться в организацию литературного процесса. Однако вмешательство это будет организовано не в формате масштабных дискуссий или разгромных кампаний, а в виде кабинетных совещаний и внутриаппаратной коммуникации различных ведомств. Сталин понимал, что большинство созданных во время войны текстов могут оказаться «неудобными» и даже «вредными» в обстановке наметившейся победы. Поэтому вписывание текстов с ограниченным запасом актуальности в литературный канон мыслилось как преждевременный шаг. Однако для некоторых текстов будет сделано исключение, о чем Твардовский скажет в речи на Х пленуме правления Союза советских писателей в мае 1945 года:

И когда придут те произведения, которые будут обладать гораздо большим «запасом прочности», <…> созданные в иных условиях, они не отринут, не уничтожат этих произведений, сильных и не умирающих, представляющих собой <…> особую ценность современного горячего свидетельства744744
  Цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 2. С. 374.


[Закрыть].

Так и случится: написанные в военное время тексты не будут вовсе отброшены, но подвергнутся серьезному и всестороннему переосмыслению. Партия будет корректировать стратегию развития советской литературы на протяжении 1943–1945 годов, чтобы затем окончательно закрепить сформированные «закономерности» литературного развития сперва в двух постановлениях о Сталинских премиях, а затем и в череде партийных «эстетических манифестов» августа – сентября 1946 года.