Текст книги "Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке"

ТРАГЕДИЯ «ВОЛЬНОГО ШКИПЕРА»

В ряду первопроходцев Дальнего Востока фигура этого человека стоит особняком. Необычна его судьба, необычно и звание – «вольный шкипер». Не «офицер флота», не «флотский штурман», а именно «шкипер», да еще и «вольный»… За романтическим флером, окутавшим название профессии нашего героя, скрывается простой и понятный смысл. «Вольным шкипером» в старой России именовали судоводителя торгового флота, не состоявшего на государственной службе. Фридольф (Фабиан) Гек был финном и подданным Российской империи. Рожденный в 1836 г. окрестностях столицы Великого княжества Финляндского, мальчик уже в 11 лет ступил на палубу корабля. Первая судовая должность будущего исследователя дальневосточных морей – кают-юнга, или, попросту говоря, мальчик для разнообразных поручений. На заре своей морской карьеры юнга вряд ли помышлял о морях Тихого океана: бриг «Ольга», первое судно Гека, курсировал между Финским заливом и портами Англии. Гулль, Лондон, Плимут, Кардифф… Случались заходы в норвежские и германские гавани.

Пройдя тяжелую, но хорошую школу на корабле, Фридольф Гек поставил себе цель «перебраться на шканцы»[10]10
  Шканцы – место капитана на палубе парусного судна.


[Закрыть]. Путь к офицерским нашивкам и должности капитана лежал через мореходную школу, располагавшуюся в Або (ныне Турку). Здесь таких же, как Гек, юнг учили премудростям математики, астрономии и навигации. Учеба началась в 1854 г., а уже через два года юный моряк держал экзамен на звание штурмана. Впрочем, успешная сдача экзамена поначалу не отразилась на положении Гека: в судовую роль корабля «Джо» питомец мореходки был по-прежнему записан юнгой… Книжные знания нужно было подтвердить на деле. Три года ходил молодой Гек вокруг Европейского континента, посещая знакомые и незнакомые порты Англии, Франции и Италии. Постепенно юноше стали доверять все более и более сложную корабельную работу. В августе 1857 г. Фридольф Гек впервые поднялся на палубу китобойца. Судно «Граф Берг», отправлявшееся в дальний промысловый рейс в Тихий океан, принадлежало «Русско-Финляндской компании». Так юнга Гек, ставший гарпунером, впервые оказался в тихоокеанских водах и приобрел навыки профессии, на долгие годы ставшей его главным занятием.

Возвращение «Графа Берга» на Балтику пришлось на 1861 г. За год до этого под «высокую руку» императора Александра II перешли земли Уссурийского края. Вряд ли будущий молодой моряк обратил внимание на подобную новость – будущего уссурийского землевладельца волновали совсем другие события. Пришла пора воплощения давней мечты. В октябре 1862 г. Фридольф Гек вновь переступил порог Абоского мореходного училища. Опыт и практические знания, приобретенные в дальних плаваниях, помогли быстро подготовиться к «испытанию». Наставники, экзаменовавшие молодых навигаторов, не могли не отметить юношу: толков, понятлив, ответы «отскакивают от зубов». К тому же чувствуется подлинный опыт и морская закалка. «Достоин!» – решили морские волки, и 23 марта 1863 г. Фридольф Гек получил свидетельство «вольного шкипера».

В то время, как новоиспеченный капитан осваивался в роли «первого после Бога», за тысячи верст от Финляндии, на южном побережье Приморья, происходили события, сыгравшие важную роль в дальнейшей судьбе шкипера Гека.

Солдаты-линейцы и амурские казаки, в приказном порядке переселявшиеся в Уссурийский край начиная с 1858 г., едва справлялись с задачей охраны китайской границы. Об освоении пустынного края силами таких заселыциков не могло быть и речи. Даже самые недалекие бюрократы понимали, что Дальний Восток нуждается в крестьянском труде. С 1859 по 1860 г. в Уссурийский край прибыли 264 крестьянские семьи. Это были государственные крестьяне, то есть те, чьим владельцем-помещиком считалось правительство. Надо полагать, что согласия мужиков на переезд к черту на рога тогда никто не спрашивал… Ситуация изменилась 19 февраля 1861 г., когда государь император Александр Николаевич даровал рабам волю, заслужив славу Освободителя. Отныне одной начальственной воли для переселения крестьян на далекую окраину было недостаточно. Мужиков необходимо было привлечь перспективой материальной выгоды. Сперва правительство щедро посулило каждому переселенцу 100 десятин приморской земли по прибытии в край. Однако и это не подвигло крестьянские массы собираться в путь: больно дорог и труден был переезд, да и неизвестно было, что представляют собой обещанные земли. Для изыскания мест, наиболее пригодных для заселения и распашки, в 1866 г. в Приморье прибыла экспедиция во главе с уроженцем Эстляндии Гаральдом Фуругельмом. Его старший брат Йохан, в православии ставший Иваном, был моряком и старым дальневосточником. Бывший правитель Русской Америки, Иван Васильевич Фуругельм в 1866 г. имел чин контр-адмирала и занимал пост военного губернатора Приморской области. Осмотрев «владения» брата, Гаральд Фуругельм положил глаз на плодородную долину реки Сучан, где уже появились две русские слободы, Владимирская и Александровская. Сучан впадал в удобную бухту, в 1859 г. самим графом Муравьевым-Амурским названную Находка. Бухта как нельзя лучше подходила для создания порта и связи новых поселений с внешним миром. Кроме порта необходимо было учредить почту и навести переправы через реки, лежавшие на пути с Сучана во Владивосток и Посьет.

Прибыв в Николаевск-на-Амуре, Гаральд Фуругельм представил брату-губернатору обстоятельный доклад о мерах по подготовке области к приему переселенцев. Иван Фуругельм поддержал инициативы родственника, и доклад начал свое путешествие по инстанциям, обрастая записками и резолюциями. В апреле 1868 г. Департамент уделов Министерства императорского двора объявил о решении создать в Южно-Уссурийском крае факторию, под которую отводилось 167 тысяч десятин земли на восточном берегу Уссурийского залива, на острове Русский и в других местах. Управляющим факторией был назначен Гаральд Фуругельм, получивший широкие полномочия. В первые же два года правительство намеревалось потратить на обустройство фактории и прием колонистов 200 тысяч рублей. В дальнейшем управляющий удельными землями Южно-Уссурийского края должен был получать из казны по 26 тысяч рублей ежегодно.

По рекомендации братьев Фуругельм правительство решило «посадить» на удельных землях трезвых и работящих «финляндцев». Впервые переселение колонистов на Дальний Восток было решено произвести морским путем. Первая партия из 44 переселенцев собралась в Або и в 1868 г. взошла на борт паровой шхуны «Находка». Следующие полсотни будущих приморцев образовали товарищество в Гельсингфорсе. Во главе второй партии переселенцев встал… наш знакомый Фридольф Гек, также решивший связать жизнь с далекой тихоокеанской окраиной.

В конце августа 1869 г. в бухту Находка прибыл бриг «Император Александр II», доставивший колонистов во главе с Фридольфом Геком, избранным товарищами на роль предводителя. На берегу залива уже были намечены места для строительства зданий и сооружений порта, нарезаны земельные участки. Гек также получил свой надел в бухте Гайдамак. Казалось, жизнь фактории налаживается, как вдруг, словно по мановению чьей-то злой руки, на колонистов посыпались беды. Шхуна «Находка», доставлявшая из Китая все необходимые припасы и материалы, потерпела крушение. Отрезанные от мира «финляндцы» были вынуждены перейти к натуральному хозяйству. За почтой приходилось отправлять ходоков во Владивосток, при этом пешая «прогулка» посланцев занимала неделю. И все же не это составляло главную трудность в жизни колонии. С первых дней на уссурийской земле «финляндцы» ощутили опасное соседство хунхузов. Выбитые из долины Сучана во время «Манзовской войны», разбойники в начале 1870-х гг. вновь появились в этих местах, чтобы вернуться к своему излюбленному занятию – промывке золота. Россыпи драгоценного металла послужили одним из главных доводов в пользу создания удельной фактории. По иронии судьбы они же, а вернее, неспособность правительства наладить эффективную добычу золота послужила одной из причин ликвидации фактории в 1873 г. К этому времени хунхузы были фактическими хозяевами не только золотых месторождений, но и всей окрестной тайги. В страхе перед набегами «краснобородых» колонисты-финны старались держаться вместе, но и это мало помогало. Закончилось тем, что к 1880 г. «финляндцы», бросив с трудом налаженное хозяйство, один за другим перебрались во Владивосток и его окрестности.

А что же наш герой? Став собственником земли, Гек не стал землепашцем. Вместо этого «вольный шкипер», ставший к тому времени отцом семейства, принял предложение купца Линдгольма наладить в дальневосточных морях китобойный промысел. На деньги компаньона Гек снарядил крепкое судно и, набрав команду, вышел в море. Дела шли хорошо, чему способствовала изобретательность шкипера, сконструировавшего оригинальную гарпунную пушку.

Единственное, что досаждало шкиперу, была тревога за семью. Из Находки приходили все более пугающие известия, и наконец настал день, когда выносить все это стало невмоготу. Гек сообщил Линдгольму, что прекращает рейсы. На деньги, которые удалось скопить, шкипер в 1877 г. приобрел участок земли на полуострове Сидими. Место, расположенное на западном берегу Амурского залива, почти напротив Владивостока, казалось уютным и спокойным. Вскоре на берегу маленькой бухты вырос дом, окруженный хозяйственными постройками. Ферма отставного шкипера в изобилии производила хлеб, молоко и овощи, которые хозяин возил во Владивосток на собственной маленькой шхуне. Дела шли хорошо, и в 1879 г. по соседству с Геком решил поселиться уже знакомый нам М.И. Янковский, только что окончивший службу на золотых приисках острова Аскольд.

В июне 1879 г., по просьбе нового соседа, Гек вывез с Аскольда его имущество, а затем отправился во Владивосток за самим Янковским и его семьей. По возвращении на свою ферму шкипер застал ужасную картину. Двери дома были сломаны, а имущество разграблено. Гражданская жена Гека была повешена в задней комнате со связанными руками. Два конюха и работник были жестоко убиты, а семилетний сын шкипера пропал без вести. Сомнений не было: хунхузы, казалось оставшиеся в прошлом, нанесли страшный визит бывшему находкинскому колонисту. Разбойники долго следили за фермой и, судя по состоянию трупов, совершили нападение в первую же ночь после отплытия Гека. Погрузив награбленное на шлюпки, также позаимствованные в хозяйстве шкипера, хунхузы удалились.

Потрясенный Гек долго не находил себе места. Он надеялся выкупить у хунхузов своего малолетнего сына, однако никаких следов мальчика найти так и не смог. Жить на ферме становилось все труднее, страшные воспоминания преследовали Гека. Моряк искал забвения в море, все чаще уходя на своем суденышке. Со временем Гек стал капитаном шхуны «Надежда», а с 1892 г. – командиром шхуны «Сторож», охранявшей от браконьеров котиковые лежбища Берингова моря. В 1894 г. на судне Гека был поднят таможенный флаг, а шкипер получил право таможенного досмотра иностранных судов. Помимо дел службы «вольный шкипер» занимался описью берегов Камчатки, Кореи и Японского моря. Результаты съемок регулярно поступали в Главное гидрографическое управление русского флота в Петербурге. В знак уважения к самоотверженным усилиям энтузиаста большинство географических названий, присвоенных «вольным шкипером», было сохранено. По сей день их можно найти на картах дальневосточных морей.

Время притупило боль утраты. Гек обрел новую семью, слыл состоятельным и уважаемым человеком. И все же тяжелые мысли продолжали посещать шкипера. Возможно, их влиянием объясняется странная болезнь, поразившая Фридольфа Гека в последние годы жизни. Он стал страдать бессонницей, потом к ней добавились мучительные головные боли и помрачение рассудка. В 1904 г. этот сильный и одаренный человек застрелился…

Нападение на ферму Гека стало одним из самых нашумевших деяний уссурийских хунхузов за всю историю края. Сообщение об этом происшествии в ноябре 1879 г. появилось даже в центральной российской газете того времени – «Санкт-Петербургских ведомостях». Возникает вопрос: а был ли визит «краснобородых» банальным разбоем? Случайным его совершенно точно не назовешь. С одной стороны, похищенное имущество свидетельствовало о корыстных намерениях бандитов. С другой стороны, бросается в глаза тот факт, что разгром фермы был учинен после того, как ее продукция завоевала признание владивостокских покупателей. Не исключено, что Гек попросту перешел дорогу «манзам», державшим в своих руках снабжение столицы Приморья продуктами огородничества. Бизнес приносил китайцам огромные доходы, и появление удачливого конкурента каждый раз вызывало их крайнее недовольство. Еще в 1877 г. на окраине Владивостока чуть было не произошло массовое побоище между китайцами и корейцами, пытавшимися, выражаясь современным деловым языком, «занять сегмент овощного рынка». Кровопролитие предотвратило только появление солдат гарнизонного караула.

Похищенный сын Гека, возможно, предназначался «краснобородыми» для шантажа отца. Об этом свидетельствует тот факт, что обычного требования уплаты выкупа хунхузы шкиперу так и не прислали…

Примечательно, что спустя три года после разгрома фермы на полуострове Сидими такое же нападение было совершено хунхузами на усадьбу другого приморского предпринимателя – К.А. Купера. 27 апреля 1882 г. в заливе Пластун Купер обнаружил разграбленным и сожженным свой дом. На пепелище купец нашел тела своих сыновей Евгения и Иосифа, а также двух китайцев – компаньона Чжун Сицзина и приказчика Ма. Нападавшими был угнан скот Купера и разграблено имущество на сумму 23 тысячи рублей. Подозрение властей пало на шестерых китайцев: Шунь Чжа, Сун Тая, Цзун Вэньцая, Ли Хуэйшаня, Ма Ю и Ян Юнсина. Все шестерых взяли под стражу и отправили на следствие в Хабаровку. Здесь в судьбу задержанных вмешался известный купец Цзи Фэнтай или, как называли его русские, Николай Иванович Тифонтай. Тифонтай взял китайцев на поруки, а дальнейшее расследование подтвердило невиновность всех шестерых. Злодеями оказались совсем другие китайцы, незадолго до трагедии появившиеся в Пластуне и нанявшиеся к Куперу на работу, а также их сообщники, проживавшие в окрестностях усадьбы. Из семерых бандитов удалось арестовать только одного, некоего Ван Цзичэна, да и тот в сентябре 1884 г. ухитрился сбежать с камень-рыболовской гауптвахты, вырыв подкоп и унеся при побеге кандалы…

Как можно заметить, налет был организован разбойниками почти по такому же сценарию, что и нападение на ферму Гека! При этом известный владивостокский купец Я.Л. Семенов в 1885 г. прозрачно намекал на то, что жестокая расправа хунхузов с сыновьями Купера была вызвана его попыткой составить конкуренцию китайцам в весьма доходном промысле морской капусты. Комментарии, как говорится, излишни!

«БЕЛЫЙ ХРУСТАЛЬНЫЙ ШАРИК»

Странное дело, сохранив в своей памяти дела этого субъекта, история постоянно путается, пытаясь назвать его имя. Ли Гуй, Лигуй, Ли Чжуй, Ли Чжун… Все это один и тот же человек – скользкий, двуличный и изворотливый. Никто не знает, когда он появился в Уссурийском крае, откуда пришел и чем занимался прежде, чем вынырнуть из безвестности. Зато известно, когда это имя впервые появляется в документах приморской администрации – в январе 1868 г. Именно тогда «манза» Ли Гуй, один из многочисленных китайцев без роду и племени, проживавших в долине реки Сучан, попался на глаза начальнику Суйфунского постового округа подполковнику Я.В. Дьяченко. Обстоятельства появления подполковника на Сучане уже известны читателю из очерка «Первые выстрелы в Приморье». Есть сведения, что к тому времени Ли Гуй жил в крае уже более двадцати лет. Нетрудно предположить, что старожил пользовался среди своих соседей кое-каким авторитетом, хотя и не входил в окружение местного «старшины» Ю Хая. Так или иначе, когда подполковник Дьяченко решил назначить Ли Гуя новым «манзовским начальником» взамен арестованного Ю Хая, никто из китайцев не роптал. Ли Гуй удивительно быстро вошел в новую роль. Сумев понравиться русскому начальству, он получил в свои руки реальную и весьма немалую власть. «Старшины» (да-е) появились в Уссурийском крае задолго до государственных чиновников. Опыт поколений предков, тысячелетиями живших в общине, привил китайцам удивительную способность к самоорганизации в любых условиях, будь то приморская тайга или «каменные джунгли» американского города. Там, куда не доставала сильная рука государства, люди тоже нуждаются в силе, защищающей от криминала и разрешающей споры. Такой силой для уссурийских китайцев были «старшины». В первые годы своего существования русская администрация вынуждена была мириться с властью «старшин» по всему краю, да и впоследствии в самых глухих уголках Приморья их влияние продолжалось.

Каждые три года члены «манзовской» общины собирались на совет для выбора нового «главы самоуправления». Сходку приурочивали к наступлению Нового года и воспринимали как особый праздник. Назначение избранных скреплялось договором, под которым ставили свои подписи все члены общины. При этом неграмотные могли просто оставить на бумаге отпечаток пальца или иной знак. Выбранный цзун да-е (главный «старшина») был «един в трех лицах», объединяя в своих руках законодательную, исполнительную и судебную власть. Могущество цзун да-е, как правило, заканчивалось за ближайшим горным хребтом: соседняя долина была обиталищем другой общины с другими законами. Однако на своей территории «старшина» был вправе распоряжаться жизнью и смертью «подданных», налагая повинности и вынося приговоры вплоть до погребения провинившегося заживо. В распоряжении цзун да-е был целый штат сотрудников. Тун-цзун-ли следил за исполнением законов общины. Два заместителя «старшины» (бань да-е) выполняли наиболее важные поручения. Четыре помощника (се-бань да-е) ведали повседневными делами общинной жизни. Для защиты общины «старшина» собирал вооруженную «милицию». Именно эта функция «манзовских начальников», словно заноза, беспокоила русскую администрацию. «Защита общины» сплошь и рядом означала не только отражение хунхузских набегов, но и сопротивление заселению края русскими крестьянами, занимавшими земли, которые «манзы» считали своими угодьями.

Выйдя в начальники, Ли Гуй не стал искушать судьбу и дразнить русских. Он хорошо помнил судьбу своего предшественника, переоценившего свои силы и посмевшего заявить, что «на Сучане русской земли нет». Ли Гуй всячески демонстрировал русским офицерам свою лояльность, являясь по первому требованию начальства. Однако лояльность «старшины» была исключительно показной. Демонстрируя горячее стремление выполнить очередное поручение властей, Ли Гуй на деле предпочитал создавать «шум, похожий на работу». В очерке «Аскольд – остров сокровищ» уже рассказывалось о том, как Ли Гуй, вместо того чтобы заниматься сбором «манзовских» лодок для лейтенанта Этолина, распространял слухи о приближении китайского войска. По законам военного времени уже этого хватало, чтобы «старшина» понес серьезное наказание. Однако командир «Алеута», видимо, решил, что озлоблять сучанских китайцев, имея под носом полторы тысячи старателей и хунхузов, будет рискованно. Ли Гуй воспользовался этим и продолжал свою сомнительную активность. Под предлогом передачи начальству «важных сведений» он частенько наведывался на пост Находка, приезжал на шхуну «Алеут», а затем отправился во Владивосток, где его присутствие абсолютно не требовалось. «Сведения» Ли Гуя каждый раз оказывались либо запоздавшими, либо бесполезными. Зато «старейшина» всячески старался побольше разузнать о силах русских и выведать их планы в отношении хунхузов.

Во Владивостоке активность Ли Гуя настолько бросалась в глаза, что солдаты доложили постовому начальнику о подозрительном китайце. От Ли Гуя потребовали объяснений, но «старшина» сумел заговорить зубы гарнизонным командирам. Лишь в самом конце «Манзовской войны» Ли Гую пришлось несколько дней просидеть под арестом в обозе отряда Н.М. Пржевальского. Штабс-капитан обвинил «старшину» и его подручных в нарушении приказа русской администрации и с присущей ему решительностью сразу же принял меры. Дело в том, что еще в январе 1868 г. подполковник Дьяченко обязал Ли Гуя подчиняться начальнику военного поста Находка. Во время «Манзовской войны» маленьким находкинским гарнизоном командовал моряк-гидрограф, лейтенант К.С. Старицкий. Не принадлежавший к строевому офицерству, Старицкий оказался очень толковым командиром, установил в окрестностях Находки железный порядок и, в частности, велел сучанским «манзам» доставлять к нему для допроса всех пойманных разбойников. В нарушение этого приказа Ли Гуй казнил в своей «резиденции» трех хунхузов. Видимо, «старшине» очень не хотелось везти бандитов в Находку, где они могли рассказать русским много интересного о Ли Гуе и его связях с «краснобородыми». По крайней мере, Пржевальский в этом не сомневался. Как бы то ни было, обезглавив хунхузов, Ли Гуй в очередной раз сумел выйти сухим из воды: прибывший морем из Николаевска-на-Амуре контр-адмирал И.В. Фуругельм не нашел веских оснований для наказания хитрого китайца. Ли Гуй был не только освобожден, но и остался во главе сучанского «манзовского самоуправления».

Имя Ли Гуя вновь оказалось в центре внимания спустя двенадцать лет. Китайцы Уссурийского края вновь ополчились против русских, причем, как и в 1868 г., рассадником этих настроений вновь стала долина Сучана. Ли Гуй, долгое время ходивший тише воды ниже травы, в июне 1880 г. внезапно вышел из-под контроля и учинил «оскорбление действием» штабс-капитана Наперсткова, проезжавшего через Сучанскую долину и потребовавшего от Ли Гуя лодки для переправы. Попросту говоря, офицер и казаки его конвоя были избиты китайцами. Поведение «старшины» становится понятным, если учесть, что еще в 1878 г. цинский чиновник Мугденгэ, прибывший во Владивосток из Хуньчуня для отправки в Китай тела убитого китайца, встретился с Ли Гуем и… объявил о пожаловании последнему чиновничьего звания и назначении начальником «манзовского» населения всего Южно-Уссурийского края! Ли Гуй, видимо, решил, что теперь он не обязан оказывать содействие русским официальным лицам. За своевольные действия Ли Гуя арестовали и собирались выдать хуньчуньскому фудутуну. Однако пограничный комиссар Н.Г. Матюнин, узнав, что китаец уже три с лишним десятка лет проживает в Уссурийском крае, признал его русским подданным и приговорил к высылке в отдаленные селения области. Приговор послали на утверждение областному военному губернатору, которым в то время был герой «Манзовской войны» М.П. Тихменев. После долгого рассмотрения дела в областном присутствии губернатор вынес неожиданное решение… освободить Ли Гуя. Что-то в истории с Наперстковым показалось Тихменеву странным. Разобраться в деле до конца не получалось: потерпевший от китайцев штабс-капитан уже покинул край. Получив свободу, Ли Гуй не стал возвращаться на Сучан, зато очень быстро оказался… в Хуньчуне.

Тем временем в отношениях двух империй наступило охлаждение, чреватое серьезным конфликтом. Мощное восстание мусульманского населения Китайского Туркестана против китайского владычества в середине 1860-х гг. ввергло сопредельные с Россией районы Поднебесной в кровавый хаос. После взятия восставшими в апреле 1866 г. города Чугучака власть Пекина в Синьцзяне, казалось, окончательно пала. Установление на территории Кашгарии и Илийского края власти местных исламских лидеров не погасило страстей. Разоренное войной население огромного края в массовом порядке искало спасения на русской территории. При этом как беженцы, так и население приграничных районов России страдало от расплодившихся разбойников. В этой ситуации губернатор Семипалатинской области генерал Г.А. Колпаковский по согласованию с Петербургом отдал приказ войскам занять Илийский край. Этот шаг позволил навести порядок, однако резко ухудшил отношения России с Китаем. Хотя при занятии Илийского края официальный Пекин получил заверения в том, что это временная мера, китайское правительство подозревало – и небезосновательно, – что просто так русские оттуда не уйдут.

Перспектива территориальных потерь вовсе не устраивала официальный Пекин. В течение нескольких лет китайское правительство ничего не могло поделать ни с мятежниками, ни с русскими оккупационными войсками, однако во второй половине 1870-х гг. ситуация изменилась. Цинские войска под командованием генерала Цзо Цзунтана, разгромив очаги восстания в провинциях Шэнь-си и Ганьсу, вошли в Синьцзян. Летом 1877 г. умер наиболее могущественный из местных лидеров – кашгарский эмир Якуб-бек. Спустя год цинские войска подошли к границам Илийского края. Происходящее не застало русское правительство врасплох. Опасаясь войны с Китаем, оно еще в марте 1878 г. приняло решение вернуть Китаю Илийский край, выдвинув ряд встречных условий. В конце 1878 г. в Россию прибыл цинский посланник Чун Хоу. Переговоры о судьбе Илийского края продолжались почти год и завершились в октябре 1879 г. подписанием Ливадийского договора. Чун Хоу, игравший «на чужом поле» фактически в одиночку, принял требования русской стороны, включавшие амнистию участникам антицинского восстания, выплату Пекином издержек по многолетнему управлению краем, предоставление русским купцам торговых льгот, а самое главное – уступку ряда стратегически важных приграничных районов Илийского края России. Последнее вызвало в Пекине бурю негодования, едва не стоившую Чун Хоу головы. Цинский двор отказался ратифицировать Ливадийский договор, и все началось сначала. Летом 1880 г. в Петербург прибыл новый переговорщик – цинский посланник в Лондоне и Париже Цзэн Цзицзэ. В ходе тяжелых переговоров царскому правительству пришлось умерить притязания, и в феврале 1881 г. новое соглашение было достигнуто. Вступивший в силу 7 августа 1881 г. Петербургский договор позволил разрешить затянувшийся илийский кризис. Уже в марте 1882 г. русские войска отправились домой, а к концу 1883 г. получила обозначение линия русско-китайской границы в Илийском крае.

Заключение Петербургского договора 1881 г. было с полным основанием воспринято в Пекине как серьезная дипломатическая победа. Развивая успех, китайские власти уже в 1882 г. поставили перед Россией вопрос о пересмотре границы в Уссурийском крае. В центре спора оказалась деревня Савеловка, незадолго до этого основанная корейцами, принявшими русское подданство. Отводя переселенцам место для строительства, начальник Новгородской постовой команды полковник Савелов допустил ошибку и залез на территорию Китая в местности под названием Хэйдинцзы. Никакого умысла в этом не было: линия границы в Уссурийском крае была обозначена на местности гораздо хуже, чем на бумаге. К тому же за годы, прошедшие со времени разграничения 1860 г., пограничные знаки попросту разрушились. Долгое время китайские власти не обращали на это внимания, однако в конце 1882 г. внезапно решили возмутиться. Сильное влияние на местную администрацию оказывал крупный столичный сановник У Дачэн, еще в 1880 г. прибывший в Маньчжурию укреплять оборону северо-восточных окраин. Поднимая вопрос о Савеловке, цинские власти намеревались в конечном счете завладеть частью побережья залива Посьет и, лишив Россию общей границы с Кореей, обеспечить себе выход к Японскому морю. Действуя чрезвычайно напористо, гиринский губернатор Мин Ань попытался поставить в Савеловке китайский войсковой караул. В ответ из села Никольского в направлении границы в начале 1883 г. был выдвинут 3-й Восточно-Сибирский батальон (так называемый «Савеловский поход»).

На требования маньчжурских властей немедленно очистить Савеловку губернатор Приморской области генерал-майор И.Г. Баранов резонно отвечал, что для решения такого вопроса нужно созывать пограничную комиссию с участием обеих заинтересованных сторон. В то же время в переписке с вышестоящим начальством генерал настоятельно рекомендовал не упорствовать в вопросе о судьбе деревни, дабы не провоцировать конфликт с китайцами. Последний был чреват серьезными последствиями: для надежного прикрытия края сил у губернатора было маловато. Преследуя собственные цели, китайские власти понимали, что для полного пересмотра границы оснований нет. Еще летом 1877 г. прохождение линии границы от Посьета до устья Уссури, определенное Пекинским договором, было подтверждено двусторонней комиссией, причем китайская сторона не только не имела претензий, но даже наградила главу русской делегации Н.Г. Матюнина орденом. Требовалось оказать на русских дополнительное давление. Для этого маньчжурские власти подняли вопрос о преступлениях русских против китайцев, проживающих на российской территории.

Основания для подобных претензий можно было найти достаточно легко, так как русские казаки и поселенцы, постоянно испытывавшие активную неприязнь со стороны более многочисленного «манзовского» населения уссурийской глубинки, при случае охотно платили китайцам той же монетой. Во Владивостоке и крупных селах, где «соотношение сил» было в пользу русских, китайцам и вовсе не было спасения от зуботычин. Однако претензий по поводу хулиганских выходок уличного сброда было маловато для международного скандала. Нужно было спровоцировать русские власти на репрессивные меры в отношении «манз». И тут же, словно чертик из табакерки, в 1882 г. на Сучане снова возник Ли Гуй. Он перешел границу края не один, а в сопровождении сотни вооруженных хунхузов. Ли Гуй объявил сучанским «манзам», что возвращается к исполнению обязанностей «старшины» на пространстве от Шкотовой до залива Святой Ольги. Самое интересное, что на этот раз Ли Гуй был пожалован в «начальники» не русской, а… китайской администрацией, вручившей ему шапку с «белым хрустальным шариком» в качестве символа власти. Белый шарик был признаком довольно высокого, 5-го чиновничьего ранга. Опираясь на хунхузскую «дружину», Ли Гуй присвоил себе функции русской администрации, творя суд и расправу не только над своими китайскими «подданными», но и над русскими поселенцами – жителями деревень Владимировки и Александровки. В скором времени численность отряда Ли Гуя выросла до 240 человек.

Для поимки новоявленного «наместника» на Сучан пришлось вновь посылать войска. Подполковник Винников с 50 солдатами высадился в устье Сучана, а полковник Рябиков с ротой двигался ему навстречу от верховьев. Трудности похода замедляли продвижение отрядов, и Ли Гуй конечно же не замедлил этим воспользоваться. С четырьмя десятками боевиков «старшине» удалось улизнуть в Китай. Его «милиция» рассеялась по «манзовским» фанзам, а русским войскам в качестве трофеев достались чиновничья шапка Ли Гуя, указ о его назначении «правителем», распоряжение о строительстве укреплений, печать, знамя, небольшая пушка, 4 пуда пороха, 28 ружей и револьверов, 42 пики и около тысячи патронов.