Текст книги "Удивительная философия"

Философия Нового времени

Новое время – эпоха, которая охватывает в истории человечества XVII–XIX вв. Условно началом Новой истории считается Английская буржуазная революция 1640 г., ознаменовавшая начало нового периода – эры капитализма, или буржуазных отношений, индустриальной цивилизации. Эпоха, начавшаяся более трех столетий назад, потому и называется нами Новой, что именно в XVII в. были посеяны те исторические реалии, которые мы сейчас пожинаем. Три века назад мы окончательно вышли из древности и, расставшись с ней (античность и Средние века навсегда превратились в музейные экспонаты), вступили в ту полосу истории, в которой и находимся по сегодняшний день.

Значительные изменения условий жизни людей влекли за собой глобальные перемены в человеческом сознании: философия Нового времени продолжила идеи эпохи Возрождения. Безграничная вера в человека, его разум, науку и прогресс – главная отличительная черта духовной жизни Нового времени. Познание окружающего мира с целью увеличения власти над природой – главная задача новой науки и философии.

Родоначальником новой философии был английский мыслитель Фрэнсис Бэкон, который начинал свои рассуждения с критики предшествующей XVII в. философии, говоря, что она довольно мало продвинула людей по пути познания и слабо способствовала прогрессивному развитию. Вместо того чтобы дерзновенно проникать в тайны природы, старая философия занималась какими-то отвлеченными мудрствованиями и поэтому топталась, по большому счету, на одном и том же месте. Прежде всего следует подвергнуть решительному пересмотру, а если надо и отрицанию, всю предыдущую философию, после чего построить принципиально новую, отвечающую требованиям эпохи.

Главный недостаток древнего философствования, по мнению Бэкона, заключался в несовершенстве метода, который и надлежало реформировать в первую очередь. Метод – это вообще способ выполнения чего-либо, основной прием реализации каких-то задач. Философский метод – это, стало быть, способ мышления или познания, путь, которым мы продвигаемся в постижении окружающего. Методом старой философии была дедукция (от лат. deductio – «выведение») – такой способ рассуждения, при котором из общего правила делается вывод для частного или конкретного случая. Любое дедуктивное умозаключение со времен Аристотеля называется силлогизмом (от греч. syllogismos). Приведем пример: «Все люди смертны. Сократ – человек. Следовательно, Сократ смертен».

Фрэнсис Бэкон 1561–1626

В данном умозаключении (силлогизме) из общего правила («Все люди смертны») делается вывод для частного случая («Сократ смертен»). Как видим, рассуждение в данном случае идет от общего к частному, от большего к меньшему, знание сужается, и поэтому дедуктивные выводы всегда достоверны (обязательны, точны, безусловны).

За что же тогда критиковать дедукцию? Во-первых, говорит Бэкон, в основе любого дедуктивного умозаключения обязательно лежит какое-либо общее положение («Все люди смертны», «Все небесные тела движутся», «Все металлы плавятся»). Но всякое общее утверждение всегда недостоверно и принимается нами на веру. Откуда мы, например, знаем, что все металлы плавятся? Можно расплавить, скажем, железо и быть уверенным в том, что оно плавится. Но справедливо ли сказать то же и обо всех остальных металлах, не проводя эксперимента с каждым? А вдруг не все металлы плавятся? Тогда наше обобщение будет ложным, а если оно лежит в основе дедукции, то и дедуктивный вывод окажется также ложным. Итак, первый недостаток силлогизма – непроверяемость его общих положений, из которых и делается заключение. Вовторых, дедукция – это всегда сужающееся знание, движение внутрь, а не вовне. Но ведь наша задача – открывать новые вещи и неизвестные пока истины, значит, рассуждение обязательно должно идти вширь, охватывая доселе неведомое, знание должно расширяться, и поэтому дедуктивный метод в данном случае совершенно неприемлем. Старая философия, говорит Бэкон, потому не продвинулась существенно в деле познания, что пользовалась дедукцией, рассуждая от большего к меньшему, а не наоборот.

Новая философия и наука, по мнению английского философа, должны принять на вооружение иной метод – индукцию (от лат. inductio – «наведение»). Приведем пример индуктивного умозаключения: «Железо при нагревании расширяется, медь при нагревании расширяется, ртуть при нагревании расширяется, железо, медь, ртуть – металлы. Следовательно, все металлы при нагревании расширяются».

Как видим, из нескольких частных случаев делается одно общее правило, рассуждение идет от меньшего (всего три металла) к большему (все металлы), знание расширяется: мы рассмотрели только часть предметов из некоторой группы, но вывод сделали обо всей этой группе, и поэтому он всего лишь вероятен. Это, конечно же, недостаток индукции. Но главное в том, что она представляет собой расширяющееся знание, ведет нас от известного к неизвестному, от частного к общему и поэтому способна открывать новые вещи и истины. А чтобы индуктивные выводы были более точными, необходимо выработать правила или требования, соблюдение которых сделает индукцию намного совершеннее. Важное достоинство этого метода заключается также в том, что в основе его всегда лежат не общие, а частные положения («железо плавится», «Юпитер движется», «метан взрывоопасен», «у березы есть корни» и т. п.), которые мы всегда можем проверить экспериментально и потому не сомневаться в них, тогда как общие положения дедукции всегда принимаются нами на веру, вследствие чего и являются сомнительными.

Индуктивный путь познания представляет собой, таким образом, постепенное наращивание или обогащение нашего знания, собирание информации об окружающем мире по частям, по крупицам, которое происходит только в процессе каждодневной жизни. Знание накапливается только в результате жизненного опыта, постоянной практики: если бы мы не контактировали с миром, то никаких представлений о нем в нашем сознании не было бы, так как оно изначально (при рождении человека) совершенно пустое – младенец не знает ровным счетом ничего. Но по мере своего роста он видит, слышит и осязает все, что его окружает, то есть постепенно приобретает некий жизненный опыт и, таким образом, его ум наполняется образами внешнего мира, представлениями о нем, мыслями, обогащается рождающимся знанием. Поэтому вне опыта, без него или независимо от него невозможно приобрести какую-либо информацию, что-то узнать. Опыт (от греч. empeiria) и индуктивный метод философского познания, предложенный Бэконом и опирающийся на опыт, получили название эмпиризм. Эмпирическое философствование – это выведение знания из окружающего мира в процессе жизненного опыта и последовательное наполнение изначально пустого или чистого человеческого ума различными представлениями и информацией.

В данном случае источником познания является внешний мир, в сознании человека нет никаких доопытных знаний, а значит, нет и никакой реальности вне и помимо чувственного мира (воспринимаемого органами чувств), из которой можно было бы такие знания получить.

Еще одним основоположником новой философии является французский философ Рене Декарт, который, как и Фрэнсис Бэкон, основной задачей философии считал увеличение человеческого могущества путем познания окружающего мира. И так же как Бэкон, Декарт полагал необходимым пересмотреть всю прежнюю философию и построить иную. Однако главное расхождение его воззрений с учением английского философа заключалось в совершенно другом понимании основного метода философского мышления.

Рене Декарт (1596–650)

Для того чтобы создать новую систему взглядов, утверждал Декарт, следует усомниться во всем предыдущем знании, которое выработало человечество. Более того, надо подвергнуть сомнению и существование окружающего: вдруг внешний мир – всего лишь иллюзия, а на самом деле его нет. Можно сомневаться даже в собственном существовании: нет никакой гарантии, что я действительно существую, не исключено, что жизнь моя – тоже иллюзия и мне только кажется, что я есть. Возможно ли что-нибудь устойчивое в этом всеобщем сомнении, то, в чем никак нельзя сомневаться? Оказывается, возможно. Это сам факт нашего сомнения: когда мы во всем абсолютно сомневаемся, то в этом случае не можем сомневаться в своем собственном сомнении. Оно-то уж точно несомненно. Но если мы сомневаемся, значит, мы мыслим, ибо сомнение – это акт мышления. А может ли мыслить то, чего в принципе нет, что не существует. Не может. Значит, если я мыслю, то существую.

Это знаменитое положение Декарта является ключевым моментом его философии. Причем данный тезис не следует понимать в том смысле, что наше мышление порождает наше существование. Речь идет только о том, что факт собственного мышления для нас более несомненен и достоверен, чем факт собственного существования. Мы скорее знаем о том, что мыслим, а не о том, что существуем. Да и о самом своем существовании мы знаем только благодаря тому, что у нас есть мышление. Кошка, например, тоже существует, но знает ли она об этом? Скорее всего, нет. Человек – единственное существо в мире, которое благодаря наличию разума может сказать себе: «Я есть». Животные, не обладающие мышлением, знают ли о жизни и о смерти, понимают ли, что существуют? Таким образом, мышление – реальность более ощутимая и безусловная, чем любая другая, и является первичной.

Вообще ведь для нас реально и действительно существует только то, что мы знаем, о чем имеем понятие или представление, то, что мыслим. Если даже что-то и существует само по себе, но мы не знаем о его наличии, тогда нам совершенно неважно, что оно есть, – ведь для нас его вовсе нет. Так, например, если мы знаем о существовании в океане некоего острова, то его наличие не вызывает сомнений – он действительно есть. Но если он, допустим, существует, а мы не знаем об этом, но, напротив, думаем, что его нет, тогда существует ли он для нас? Конечно же, нет. И точно так же, как из факта мышления мы заключаем о собственном существовании, можно из наших представлений и понятий о вещах, из мыслей о предметах делать выводы о существовании самих вещей и предметов. То есть из мышления выводится не только наше существование, но и наличие внешнего мира. Так же Декарт доказывает существование Бога (вспомним психологический аргумент): если в нашем уме есть понятие о Боге, значит, он существует.

Итак, мышление – первая, несомненная и достоверная реальность, с которой мы имеем дело. Оно независимо, самодостаточно и потому имеет собственную жизнь. Может ли оно тогда быть ничем или являться пустым? Не может. Оно наполнено врожденными идеями, то есть знанием, которое изначально (с самого момента рождения) присутствует в нашем уме и не зависит, следовательно, ни от внешнего мира, ни от жизненного опыта. Вспомним, что первым в истории философии говорил о врожденном знании Платон. Теория Декарта отчасти похожа на учение Платона, однако у последнего изначальные представления в человеческом уме обусловлены высшим, но забытым знанием идеальной души, которая до рождения тела пребывала в совершенном мире истинного Бытия. Врожденные идеи в системе Декарта – это основная характеристика нашего мышления. Откуда они в нем? Заложены Богом. Они являются наиболее общими (широкими) и предельно простыми положениями, которые настолько ясно и отчетливо представляются нашему уму, что мы не можем в них усомниться. Например, знаменитые аксиомы Евклидовой геометрии – это, по Декарту, врожденные идеи ума. Их не надо доказывать, потому что они самоочевидны, то есть настолько просты, ясны и несомненны, что в них и доказывать нечего. Например, есть такая аксиома: «Если три точки лежат на одной прямой, то одна из них лежит между двумя другими». Это положение предельно общее (так как относится к любым трем точкам, лежащим на одной прямой) и в такой же степени простое и ясное, несомненное и очевидное, в силу чего и является аксиомой. Но почему оно столь ясно и отчетливо представляется нашему уму, почему оно самодостоверно и несомненно? Потому что представляет собой врожденную идею, заложенную в наш ум самим Богом, который, говорит Декарт, не может нас обманывать. И как в геометрии из нескольких простых аксиом с достоверностью строится все грандиозное здание этой дисциплины, так и в других отраслях человеческого знания необходимо отталкиваться от аксиоматичных врожденных идей и возводить на их основе здание любой науки.

Врожденные идеи являются неотъемлемыми сущностями сознания, его необходимыми качествами. Из них и следует вывести все возможное знание об окружающем мире. Таким образом, информацию не следует собирать по крупицам в процессе жизненной практики, надо всего лишь раскрыть, проявить или реализовать уже имеющиеся доопытные представления. Они являются теми общими положениями, из которых возможно делать выводы в каждом конкретном случае. Поэтому неудивительно, что основным методом познания, по Декарту, должна быть дедукция, когда из неких общих утверждений делаются разные частные выводы. В основе такой дедукции и должны лежать врожденные идеи, не могущие быть ложными, – ведь они являются сущностью нашего мышления, несомненность и достоверность которого для нас очевидна. Важно только правильно применить дедуктивный метод, суметь добыть из изначального знания всевозможные и разнообразные конкретные положения, максимально раскрыть или развернуть его. Таким образом, по мнению Декарта, верный путь познания заключается в том, чтобы вывести истины не из внешнего мира, а из мышления, и поэтому его философский метод получил название рационализм (от лат. ratio – «ум, рассудок») и явился противоположностью бэконовскому эмпиризму.

Чем-то средним между воззрениями эмпиризма и рационализма, но в то же время вполне самостоятельным в философии Нового времени было учение английского мыслителя Дэвида Юма. Один из основных философских вопросов – о соотношении мира и человека – решается у него достаточно самобытно. Если Бэкон выводил человеческое сознание из внешнего мира, а Декарт, наоборот, из мышления – окружающую действительность (а вернее, знания о ней), то Юм жестко разграничил области объективного (внешнего, физического) и субъективного (внутреннего, духовного) и фактически снял вопрос об их соотношении и взаимодействии.

Дэвид Юм (1711–1776)

Мы уже неоднократно отмечали, что наши представления о существовании окружающего мира присутствуют в сознании благодаря тому, что мы видим, слышим, осязаем, обоняем и так далее. Если бы у человека с рождения не работал ни один орган чувств, его сознание было бы абсолютно пустым или темным, в нем не могло бы возникнуть ни одного образа. Чувства – это те каналы, по которым к нам поступает информация о наличии вовне некой реальности. Но где гарантия того, что они совершенно точно воспроизводят действительность и предоставляют нам достоверное знание о ней? А если чувства искажают окружающий мир, обманывают нас, и в результате мы видим не совсем то или совсем не то, что существует на самом деле?

Еще греческий софист Протагор говорил, что человек – это мера всех вещей, то есть утверждал несуществование общезначимого и для всех одинакового: что кому кажется, то для каждого и есть истина. Иначе говоря, мы не знаем, каков мир сам по себе, но знаем то, как каждый из нас его воспринимает или видит, не ведая объективной картины вещей, каждый имеет свое собственное представление о реальности.

Последний и самый известный греческий скептик Секст Эмпирик уделил этой проблеме также немало внимания. У всех живых существ, говорил он, по-разному устроены органы чувств, поэтому неудивительно, что картина мира у каждого существа какая-либо своя и значительно отличается от восприятий других. Так, например, представим, что перед нами – комнатное растение. Наблюдая этот предмет, мы скажем, какой он величины и формы, каков его цвет и запах, гладкие или жесткие у него листья, сухой он или влажный и тому подобное. Таким образом, в нашем сознании сложилось определенное представление о нем. А теперь вообразим, что по данному растению ползает, скажем, муравей и тоже воспринимает его своими органами чувств, которые у него устроены совершенно иначе, нежели наши. Так вот, его впечатление о данном предмете будет ли таким же, как и у нас? Скорее всего, оно будет совершенно другим. Стало быть, известно, какую картину действительности рисуют каждому живому существу его органы чувств, но мы ничего не можем сказать о том, каков мир на самом деле.

Но если даже, продолжает Секст Эмпирик, не сравнивать восприятия человека и всех других живых существ, а остановиться на чувственном опыте только людей, то и в этом случае нам не откроется объективная картина вещей. Ведь органы чувств у всех устроены неодинаково: один лучше видит, другой – слышит, третий – обоняет, а значит, и картина мира у каждого из нас будет отличаться от впечатлений любого другого. Например, человек, лишенный зрения и слуха, будет считать, что нет вообще ничего видимого и слышимого, нет цветов и звуков, а есть только осязаемое, обоняемое и вкусовое. А насколько отличается мир, видимый человеком со стопроцентным зрением, от восприятия близорукого: стоит последнему надеть очки, как все вокруг него преображается и становится совершенно иным. Следовательно, мы можем сказать, какой нам кажется действительность в зависимости от наших чувственных данных, но ничего не знаем о том, какова она сама по себе.

И наконец, греческий скептик предлагает нам следующий замечательный пример. Представим себе, что перед нами яблоко. Оно желтое (зрительное впечатление), гладкое (для осязания), благоуханное (восприятие обоняния), сладкое (на вкус) и хрустящее (для слуха). У нас пять органов чувств (так мы устроены), и поэтому нам кажется, что у наблюдаемого предмета пять вышеперечисленных качеств. Но если у яблока не пять качеств, а, скажем, десять, то сколько бы их мы воспринимали? Все равно пять, потому что у нас нет тех органов чувств, которыми мы могли бы воспринять оставшиеся качества. А если бы у яблока было только одно качество, то сколько мы в данном случае воспринимали бы качеств? Все равно пять, потому что каждый орган чувств это одно качество преподносил бы нам по-своему. И даже если бы у яблока вообще не было никаких качеств, то мы воспринимали бы их ровно пять, так как каждый действующий орган чувств рисовал бы нам некую определенную реальность. Значит, мы вообще не в состоянии сказать, каков предмет на самом деле и что собой представляет, но можем знать только, каким он нам кажется в зависимости от устройства наших чувств. Мы видим мир не таким, какой он сам по себе, но всегда – только таким, каким должны и единственно можем его увидеть в силу своей чувственной организации (своего физического устройства). Философская традиция, начинающаяся с Протагора и проходящая через учение греческих скептиков, называется субъективизмом (объективная реальность недоступна, но вполне известно, какой она представляется (кажется) познающему человеку – субъекту).

Юм был последователем и продолжателем в новой философии этого направления и говорил, что когда мы воспринимаем какой-либо предмет, то в любом случае имеем его зрительный образ, слуховой, осязательный и так далее. Мы узнаем о наличии предмета через наши ощущения или чувства. Поэтому правильнее говорить, что перед нами не предмет, а сумма наших ощущений или чувственных его восприятий. Ведь вне и помимо чувств мы не могли бы вообще ничего воспринимать. Мы имеем дело не с действительностью, а с нашими ощущениями этой действительности, которые для нас и являются настоящей, безусловной и первичной реальностью, то есть самой действительностью. Что стоит за ними – неизвестно. Какой реальный мир за ними скрывается, мы ни когда не узнаем, потому что не в состоянии «вышагнуть» из наших ощущений, воспринять существующее без них и помимо них. А в том, что они не представляют истинной картины вещей, сильно искажают действительность, обманывают нас, мы вполне убедились. То, что мы ощущаем, и то, что есть на самом деле, – далеко не одно и то же, но нам доступно только ощущаемое. Поэтому вполне можно утверждать, что действительность – это совокупность наших ощущений. Предметом философии, значит, должен быть поток впечатлений, сумма восприятий, чувственный опыт, а вопрос о том, каков подлинный мир, совершенно бессмыслен, так как мы абсолютно отрезаны от него своей субъективной природой (суммой ощущений). Более того, не имеет смысла даже вопрос о самом существовании объективного мира: не все ли нам равно, что стоит за нашими впечатлениями и стоит ли вообще что-либо, если единственно возможная для нас действительность – мир собственных чувств и ощущений.

Ничего говорить о настоящей реальности мы не можем и познать ее не в состоянии. Нам всегда будут неведомы причины происходящего, связи предметов и событий и взаимодействия вещей. Мы можем не объяснить совершающееся, а всего лишь описать свой чувственный опыт, наш ум бессилен открыть невидимые механизмы существующего, но способен только наблюдать кажущееся. Поэтому знать ничего невозможно.

Однако мы наблюдаем вокруг себя некую последовательность вещей и стабильность происходящих событий (день сменяется ночью, а зима – летом, булыжник непременно тонет в воде, газ горит и взрывается, любой живой организм нуждается во влаге, планеты движутся вокруг Солнца, а человеческий глаз воспринимает только освещенные предметы), в силу чего непроизвольно ожидаем, что в будущем они будут происходить так же, как в прошлом, что сегодня все совершится так же, как было вчера. Мы фактически бессознательно надеемся на то, что завтра солнце взойдет на востоке и будет новый день, что благодатная весенняя почва примет брошенные в нее семена и на исходе лета даст нам свои плоды, что у разожженного костра будет тепло и что вступивший в юность человек станет искать любви… Из нашего непроизвольного ожидания вырастает привычка к устойчивому порядку вещей, из привычки же рождается вера в этот порядок. В данном случае понятие «вера» трактуется предельно широко: речь идет не о веровании в потусторонние, сверхъестественные, высшие силы, но о вере во все происходящее вокруг нас. Поскольку мы ничего не можем знать о мире, нам ничего не остается, как верить в него. Мы верим, что весной должны разлиться реки, что всякий родившийся человек растет и взрослеет, что за год Земля непременно обернется один раз вокруг Солнца и что на ясном ночном небосводе обязательно будут видны мириады далеких звезд. Эта всеохватывающая вера и есть главная характеристика нашего существования. Дэвид Юм назвал ее «естественной религией», то есть верой в существующее, в наличное и повседневно нас окружающее Бытие. В состоянии этой веры все мы и живем, некоторые, правда, говорят о том, что могут что-то достоверно знать, и пытаются постичь некие истины существующего, однако все их усилия совершенно напрасны.