Текст книги "Чёртова дюжина"

Лесной дух и Новый Год

Зимняя стужа сковала лес. Застыли, по колено в снегу, великаны-деревья. Застыл воздух, готовый, кажется, зазвенеть от малейшего ветерка, будто хрусталь, и осыпаться вниз в один миг миллионами прозрачных осколков. Застыли полуночные звезды и рогатый месяц на тёмном небосклоне. Застыл, пленённый холодом, в каких-то двух шагах от нового года, весь мир…

– Фо-о-ор-р-рх! – Иссиня-чёрный, будто сама ночь, тетерев взмыл ракетой, взорвав изнутри глубокий сугроб, в белоснежных недрах которого ночевал, скрываясь от безжалостной стужи и недобрых, жадных глаз ночных охотников. Взлетел, казалось, к самым звёздам, но потом, будто одумавшись, вернулся и опустился на верхушку высокой березы, одиноко белеющей посреди густого, мрачноватого ельника.

– Чуфырк! – буркнул старый косач неодобрительно и поглядел вниз. Лисица, одетая по последней лесной моде в пышную шубу, остановилась на мгновение возле развороченной снежной постели, ещё хранившей вкусный птичий запах. Понюхав снег, лиса, даже не взглянув на тетерева, потрусила дальше, оставляя за собой ровную цепочку аккуратных следов. Казалось, будто Патрикеевна и не охотится вовсе, а просто прогуливается перед сном.

– Чуфырк! – ещё раз произнёс тетерев, когда рыжий хвост в последний раз мелькнул среди ёлок в тусклом лунном свете. Произнёс громко, с достоинством. И даже – с каким-то вызовом.

– У-у-у… Разбудили, дурачьё лесное, неприкаянное! – хриплый, зычный голос, родившийся, кажется, в самых недрах древней, замшелой суковатой сосны, стоящей особняком на маленькой полянке, серым волком промчался по лесу, чёрным вороном поднялся над деревьями, сотню сотен раз отразился от стволов всех деревьев. Тетерев, покрутив встревоженно головой, недолго думая, нырнул, сложив крылья, вниз. От греха, как говорится. В тот же самый сугроб, из которого изгнала его лиса.

– Э-хе-хе… И не заснуть ведь теперь… – добавил тот же голос. Уже гораздо тише. В глубине толстого древесного ствола послышалось кряхтение, затем – какая-то возня, царапание. Из большого дупла выглянула взъерошенная голова. Добродушное лицо, покрытое сеткой глубоких морщин, большие глаза, мудрые и меж тем – совершенно детские. Длинные пушистые уши вполне подошли бы лосю или оленю, а рыжая бородка клинышком – иному профессору. Странное создание, жмурясь от удовольствия, сделало глубокий вдох, набрав полную грудь морозного, чистого воздуха. Затем с присвистом выдохнуло и принялось выбираться из дупла, хватаясь за мёрзлую кору цепкими, напоминающими обезьяньи, лапами. Не без труда вытащив наконец из деревянного убежища своё довольно упитанное тело, покрытое густым тёмно-серым мехом, существо соскользнуло по стволу вниз. Выбравшись из сугроба, обитатель дупла по-собачьи отряхнулся, встал на задние ноги, выпрямившись во весь рост, и зашагал по лесу, помахивая длинным лохматым хвостом. Проходя мимо кузницы дятла, остановился, поглядел, много ли шишек оприходовал за день неутомимый пернатый трудяга. У зарослей маленьких ёлочек тоже постоял немного, раскачиваясь из стороны в сторону и тихонько насвистывая. В гуще колючих зелёных ветвей устроилась на ночлег целая стайка желтоголовых корольков. Крошечные птички, что весь день сновали то тут, то сям по лесным опушкам, среди деревьев, теперь крепко спали, уютно прижавшись друг к другу.

– Фьють… – ответила сквозь сон лохматому и хвостатому чуду-юду одна из птичек.

– Спят мои малыши… – пробормотал житель дупла и зашагал дальше, направляясь прямиком к границе леса. Шёл он долго, не менее часа, в низинах медленнее, утопая по пояс в снегу, небольшие же горушки и песчаные косы преодолевал почти бегом. Дойдя до опушки, обитатель дупла остановился. Вдалеке, за полем, блестели огни города. Странные огни, манящие и отталкивающие одновременно.

Аука жил в этом лесу очень давно. Много раз весёлые молодые ветра играли свою радостную песнь на дудке весны, а грустные осенние – перебирали струны арфы дождей и листопадов. Аука – добрый дух, страж леса, охранитель птичьих гнёзд, защитник маленьких зайчат и бельчат, гроза короедов и прочих вредителей. Добрый проводник в лесу для заблудившихся детишек. Жуткий призрак для алчных охотников и тех, кто в развесёлой компании (да под огненную воду) любит пожечь костры на полянах.

Мало, очень мало осталось подобных существ в наши дни. Повымерли все. Сиротами стоят леса. Без должной заботы гниют на корню. А реки быстрые, что раньше чисты были, аки слеза, ряской затянуло, тиной вонючей запрудило. Сиротой горе мыкает весь живой мир. А когда плохо миру живому, разве может быть в нем хорошо людям-человекам?

Аука… А ведь когда-то у него было другое имя. Человеческое. И совсем иная жизнь. Он отчаянно хотел забыть и то имя, и ту жизнь. Но – не мог. Человек и лесной дух боролись в его диковинном теле. И, когда Ауке становилось совсем невмоготу, он приходил сюда, на опушку. Смотрел на огни далёкого города. Размышлял, вспоминал…

В былое время в городе, в самом его центре, на улице с вкусным названием Пироговая, жил человек. Звали его Никита. Очень обыкновенно. Как многих его ровесников вокруг. Удачлив он был необычайно. Молод был, богат. Любим… По крайней мере, так ему тогда казалось. Впрочем, об успешности в делах и о развлечениях Никита думал гораздо чаще, чем о какой-то там любви! Из развлечений всем прочим он предпочитал охоту. Никите нравилось в этом занятии всё: сборы, дорога и, конечно же, сама охота. Нравилось одним метким выстрелом свалить могучего лося или кабана. Или же – словно опрокинув небеса, уронить из голубой выси, бабахнув из ружья, птицу, прервав её гордый полёт.

А потом – всё изменилось. Однажды, под самый Новый год, случилось так, что Никита потерял все. Работу, вокруг которой вертелась колесом вся его жизнь. Женщину, которая готова была любить его вечно, но исключительно успешным, богатым и непринуждённо-весёлым. Что же делать с ним, павшим духом, без гроша в кармане и озлобленно-унылым, она попросту не знала. Да и знать не хотела. Улетучились, словно пар, многочисленные друзья-приятели. Были проданы «с молотка» машина, дом… Никита потерял всё! И тогда он отправился туда, где был по-настоящему счастлив. Ноги сами понесли его из города. Туда, где высились бесконечные сосны и ели. Понесли в лес. Никита плакал, обнимая деревья. Пил огромными глотками жгучую горечь из бутылки, что засунул в рюкзак, покидая город. Палил в воздух из ружья, из обоих стволов разом, словно салютуя над могилой павшего… себя. Павшего в неравном бою с реальностью. И в какой-то момент, сквозь стыдную жалость к себе, начала пробиваться другая жалость. Более честная. Исконная, как в детстве, когда до жарких, горючих слез жалко сбитую на дороге собаку. Жалость к тем пернатым и четвероногим, которых он убил. Походя, с улыбкой. И взвыл вчерашний охотник, и с треском разбил о сосновый ствол ставшее вдруг таким ненавистным ружьё. А потом вдруг почувствовал, будто мир переворачивается с ног на голову. Закружилось всё перед глазами. Никита рухнул на колени, на четвереньках пополз в чащу леса, в самый бурелом, будто пытаясь скрыться там от всего: от жутких проблем, от навалившегося вдруг чувства вины. Он полз и чувствовал безо всякого страха, скорее – с удивлением, как тело его покрывается длинной косматой шерстью. Полз, с наслаждением избавляясь от душащей, давящей и теперь – совершенно ненужной одежды. Человек уходил. Рождался Аука, лесной дух, удивительное существо, защитник леса. Наказание за боль и ужас смерти бесчисленных пернатых и четвероногих? Наказание, а может, напротив, спасение?

Аука набрал полную грудь студёного воздуха и посмотрел в небо, на зимние холодные звёзды.

– Ни-ки-та, – произнёс он по складам. – Ни-ки-та.

Нет, не нравилось ему его прежнее имя. Оно словно было всегда отдельно от него, человека, что имя это носил. Никак его не выражало. Никак не подчёркивало его отличия от других, ни в нраве, ни в облике. То ли дело – Аука…

– Аука! – сказал лесной дух громко. Сказал и улыбнулся. Широко-широко, во весь свой большой, губастый рот. Но вдруг улыбка сползла с физиономии Ауки, будто раскисшая карнавальная маска.

– А ведь сегодняшняя ночь не простая. Новогодняя ночь! – вспомнил вдруг лесной дух. Именно в такую ночь, новогоднюю, морозную, и сбежал он много лет назад из мира людей. Сбежал из мира, где всегда старался делать только то, что имело смысл, и где ничего, как понял позже, не имело смысла. Сбежал туда, где смог обрести смысл. Истинный, настоящий. Только… В этом чистом и свободном мире, наполненном смыслом до края, он был один. Совершенно. Нет, мир этот, конечно же, был живой. Рядом с Аукой жили самые разнообразные создания: птицы, звери. Он заботился о них, они любили своего защитника, были ему благодарны. И всё же тоска и чувство одиночества всё чаще посещали лесного духа. А сегодня Ауке, впервые за долгие годы, нестерпимо захотелось назад. К людям.

– Сегодня ведь не просто ночь, – бормотал лесной дух, – волшебная ночь, новогодняя! Ночь, когда возможно всё! Ночь, когда исполняются самые сокровенные желания… – И, немного помолчав, он добавил: – Хочу домой!

Аука сказал это так громко, что снежинки, словно конфетти, посыпались с кроны сосны, возле которой он стоял. Тот, кто когда-то звался Никитой, захотел увидеть свой дом, бывших друзей, что когда-то так легко и небрежно отвернулись от него. А более всего бывшему Никите захотелось увидеть её. Её, женщину, которая, как казалось Никите тогда, бесконечно давно, до всех обрушившихся разом на голову несчастий, любила его. Женщину, которую, как он понимает сейчас, когда-то любил сам. И Аука, опустившись на четвереньки, помчался, поднимая клубы снежной, искрящейся пыли. На четырёх ногах лесной дух бегал ещё быстрее, чем на двух. В неверном свете луны и звёзд его запросто можно было принять за какое-нибудь крупное лесное животное или за обычную собаку. Что весьма кстати, когда живёшь ты не в дальней тайге, а в пригородном лесу, где люди – обычные гости. Лесной дух мчался по лесу. Обжигающий, ледяной ветер свистел в ушах. Мелькали в полутьме стволы деревьев. Аука не думал о том, как когда-то близкие ему люди отнесутся к появлению перед ними косматого лесного чудища. В голове у него звенела одна радостная мысль: «Волшебная ночь, новогодняя! Ночь чудес! Вдруг мне повезёт? Вдруг я снова стану человеком?»

Добежав до городской окраины, Аука стал осторожнее. Он старался избегать освещённых улиц, прокладывая свой путь по самым тёмным дворам. В одном из таких дворов лесной страж столкнулся нос к носу с котом. Кот был белый, пушистый и невероятно раскормленный.

Видимо, хозяйка кота (Ауке подумалось отчего-то, что именно хозяйка, не хозяин) трепетно любила кису. Кот на секунду замер, тараща на Ауку свои зелёные, круглые, будто пуговицы, глаза, а затем стремительно унёсся во тьму, петляя среди сугробов, белых, как он сам. Судя по всему, изнеженное домашнее животное и понятия не имело о лесных духах, стражах… В общем, о тех, о ком в лесу известно последнему мышонку, кого с малолетства чтит все лесное зверьё. Аука постоял несколько секунд, задумчиво глядя вслед улепётывающему коту, а затем продолжил прерванный путь. Вот и её дом… Лесной дух без особого труда вскарабкался по стене, цепляясь за малейшие неровности, словно заправский альпинист, и осторожно заглянул в окно. Форточка была чуть приоткрыта, и чуткий Аука мог видеть всё, что происходит в комнате. Женщина лет пятидесяти сидела в кресле-качалке у самого окна и вязала. Дело спорилось. Спицы сверкали и тихо постукивали в её умелых руках. Вязала она, судя по всему, мужской свитер.

– Она… Это не может быть она! Скорее, это её мать. Нет, всё же… Она!!! Как такое возможно?! – Потрясённый Аука изо всех сил вцепился в карниз окна, чтобы не сорваться вниз. – Сколько же лет прошло?

В этот момент в комнату вошёл мужчина. Лесной страж не без труда узнал в этом грузном лысом человеке своего лучшего друга.

– Дорогая, когда мы будем ужинать? – спросил мужчина тоном обиженного ребёнка, которому никак не отдадут обещанную конфету.

Аука вдруг почувствовал… Нет, не гнев. И даже не обиду. Он почувствовал тепло к этим стареющим, немного неуклюжим людям, которые когда-то так много значили для него. Тепло и жалость. Аука осторожно спустился по стене вниз. Постоял во дворе, зачарованно глядя на освещённые окна. Он прощался с этим городом навсегда. Прощался с любовью, кусочек которой, он это точно знал, сохранит навсегда в глубине сердца. Глаза нестерпимо защипало, и Аука поднял руку, чтобы вытереть слёзы, такие непривычные и такие человеческие. Рука!!! Не грубая обезьянья лапа, а человеческая ладонь была перед его глазами. Лесной дух поднял вторую руку, с тем же изумлением посмотрел на неё. Провёл руками по лицу, по голове: шерсть сыпалась с него обильными клоками, будто во время весенней линьки. «Чудесная новогодняя ночь! Исполнение любых желаний! – пронеслось у него в голове. – Только вот как понять, чего ты по-настоящему желаешь?» Ему вдруг смертельно захотелось назад, в лес. Захотелось туда, где он по-настоящему счастлив. Аука опустился на четвереньки и помчался обратно вдвое быстрее прежнего. Он бежал, бежал… Пока не оказался возле своего старого дуплистого дерева. Аука сильно зажмурился, затем – осторожно раскрыл глаза и посмотрел на свои руки. Грубые обезьяньи лапы. Сильные и цепкие. Ими так удобно откапывать коренья, корешки. С такими лапами так удобно карабкаться по стволу его любимой старой сосны…

Прежде чем подняться к себе в «спальню», Аука поднял голову и посмотрел наверх.

– И звёзды у нас в лесу намного красивее, чем в городе. С Новым годом тебя, лесной дух Аука! С новым годом счастливой жизни!

Он представил, как завтра, на рассвете, разбудят его своей мелодичной, нежной перекличкой гаички и корольки. Как весело заискрит в лучах зимнего солнца снег на еловых лапах. Представил, сколько тысяч и тысяч рассветов ждёт его впереди… И широко улыбнулся своим большим, губастым ртом.

Тишка, самый маленький тигр
Нефантастический рассказ про фантастически геройского кота

Утро на орловском рынке было чудесным. Солнечные зайчики весело скакали по прилавкам, ласково целуя в румяные щёчки сочные сентябрьские яблоки. Зычно перекликались торговки. Гудела тысячей голосов, словно огромный пчелиный рой, нескончаемая толпа покупателей. Было в этом утре, этом рынке, этой толпе и даже – в этих зайчиках нечто вечное, надёжное, настоящее. Будто всё было так и двести, и пятьсот лет назад. Такая же толпа, хоть и иначе одетая. Такие же яблоки, крики торговок, зайчики. Кстати, о яблоках: если тебе, дорогой читатель, случится побывать в Орловке, то, помимо краеведческого музея и набережной, куда всегда идут все приезжие, не пожалей полчаса своего времени, загляни на рынок. Таких чудных яблок, как на орловском рынке, поверь, нигде не купишь. Но… мы отвлеклись!

Аделаида Ковальская, для близких и немногочисленных друзей – просто Лида, долговязая, худая, несколько нескладная десятиклассница задумчиво брела сквозь шумное скопление продающих и покупающих, направляясь к фруктовым рядам. Лида прижимала к груди маленькую плетёную корзинку и заметно сутулилась: девушка, благодаря своему росту, возвышалась над толпой на добрых два вершка и отчаянно стеснялась этого. Аделаида вообще была вся какая-то «не отсюда»: жёлтый плащ необычного фасона, черты лица, кои увидишь скорее у жительницы Амстердама или Берлина, чем у коренной обитательницы патриархальной русской Орловки. А уж эта манера поминутно извиняться перед каждым человеком, которого она нечаянно задевала, идя через толпу… И даже перед тем, кто задевал её саму!

А вот и фруктовые ряды. Лида сунула корзинку под мышку и начала искать в бездонных карманах своего плаща кошелёк. Очень быстро она поняла, что, во-первых – напрочь забыла, яблоки какого именно сорта наказывала купить её матушка Маргарита Петровна, женщина властная и, в отличие от дочери, отнюдь не рассеянная; во-вторых – оставила дома деньги. Тяжело вздохнув, Аделаида пошла обратно, к выходу с рынка. Мимо неё быстро проплыли лотки, с которых торговали всякой всячиной: от висячих замков до радиодеталей. Потом поплыли, уже куда медленней, прилавки «птички». Клетки с курами, попугаями, канарейками… Аквариумы. Лида остановилась возле изысканных, похожих на полумесяц скалярий. Эти своеобразные рыбы напомнили девушке её саму: такие же медлительные, словно постоянно размышляющие о чём-то. Никому, кроме них самих, не интересном… Так и одному человеку уже полгода решительно не интересно, что она, Аделаида, думает о нём, скучает, когда не видит. Что удивительно: они уже десять лет учатся в одном классе, и лишь тогда, прошлой весной… Она помнит даже день – тринадцатое марта. Только тогда, тринадцатого марта, Лида по-настоящему рассмотрела его. Словно увидела иными глазами. Роман. Рома. Ромочка…

– Мяу… – произнёс кто-то совсем рядом, тихо и застенчиво.

Лида открыла глаза. Оказывается, она уже некоторое время стояла возле аквариума со скаляриями, сомкнув веки. Рыбий продавец был удивлён, но не слишком: «Мало ли тут ходит всяких разных».

– Мяу! – прозвучало снова. Но уже увереннее, с каким-то даже небольшим нажимом.

Лида почувствовала, что кто-то настойчиво тянет за корзинку, словно пытаясь выдернуть её из рук. Аделаида, с малолетства напуганная историями о рыночных и вокзальных ворах, побледнела и резко обернулась. Первое, что она увидела, это была стоящая на грязном асфальте картонная коробка, вроде тех, что используют на почте. В коробке были котята, то ли пять, то ли шесть, не более четырёх недель от роду. Большинство мирно спали, прижавшись друг к другу. Один же, бойкий малыш, серый и полосатый, не спал. Привстав на задние лапы, когтями передних он прочно уцепился за дно Лидиной корзинки.

– Мяу, – произнёс котёнок вновь. Словно констатировал некий, ему одному ведомый факт.

– А он вас выбрал, девушка. Сам выбрал! – сказала хозяйка котят, девочка лет двенадцати. – Возьмите его, пожалуйста. Совершенно бесплатно!

Девчушка шмыгнула конопатым носом и с надеждой посмотрела на Аделаиду. Глаза у девчонки были небесного ярко-голубого цвета, совсем как у её мяукающих питомцев.

* * *

Котёнку было страшно. Так страшно, что ныло в животе и отчаянно дрожали неокрепшие лапы. Не помогало даже присутствие тех, кого он знал всю свою коротенькую жизнь: двух братьев и двух сестёр, таких же серых и полосатых, как и он сам. И – таких же напуганных. Тот мир, где котята оказались, был ужасен: огромен, полон бесчисленных запахов и звуков, чуть ощутимых и резких, бьющих в нос; совсем тихих и громких, пронзительных. Свет в этом мире лился откуда-то сверху и был таким резким, что у котёнка болели глаза, и он постоянно жмурился. Мир этот заселяли странные гиганты, ходящие на двух лапах. Гиганты были повсюду, бродили большими стадами. Раньше котёнок знал только двух таких существ и подумать не мог, что когда-то увидит столько гигантов одновременно. Те двое, они были добры и к нему, и к его братьям и сёстрам. Гигант, что поменьше ростом, часто играл с ними, гладил. Второй же – редко обращал на котят внимание. Он был совсем старым и, видимо, больным. Мама-кошка говорила, что эти странные двуногие создания зовутся «люди» и существуют в мире для того, чтобы кормить их, кошек, и защищать от злейших врагов – собак. Ещё она говорила, что иногда люди заболевают бешенством, и тогда они ведут себя странно: не только не желают ухаживать за кошками, но и мучают их и даже (тут котёнку стало ещё страшнее) убивают. А ещё мама-кошка говорила… Мама. На самом деле именно мама и была центром того тёплого, родного мира, заполняя его своей любовью и заботой полностью. Мира (котёнок мелко задрожал), в который они с братьями и сёстрами уже никогда не вернутся. Котёнок понял это. А его мама поняла это ещё раньше, и когда сегодня утром младший из людей запер её в той части жилища, что называлась «кухня», кошка начала отчаянно мяукать и царапать дверь, пытаясь её открыть. Но тщетно: младший из людей вытащил котят из уютного убежища под столом, посадил в коробку, крикнул: «Бабушка, я на рынок», а затем принёс сюда, в ужасный, новый, чужой мир.

Миновал час, как котят принесли на рынок. Ими решительно никто не интересовался. Видимо, у каждого посетителя рынка уже имелся дома свой, персональный кот. Четверо котят спали, крепко прижавшись друг к другу, и лишь наш маленький герой никак не мог угомониться. Он разглядывал проходящих мимо людей со страхом и любопытством, принюхивался к запахам, прислушивался к звукам и без конца перемещался по коробке, будто заводная игрушка. В какой-то момент он попытался выбраться на асфальт, но был немедленно водворён на место. А люди всё шли и шли мимо. Неожиданно один из них в длинной яркой одежде остановился прямо возле коробки. Котёнку показалось, что было в этом человеке что-то отличное от других. От него будто исходили волны доброты. А на свете было лишь одно-единственное создание, от которого исходили такие же волны, – его мама. Котёнок испугался, что человек сейчас уйдёт и унесёт с собой это особенное тепло. Будущий кот привстал на задние лапы, а передними попытался покрепче уцепиться за предмет, который человек держал в руке.

– Мяу! – громко позвал котёнок.

* * *

Время детским мячиком катилось к полудню. Лида шла, звонко цокая каблуками, по набережной реки Орлик. День был ярок и наряден, словно костюм средневекового Арлекина: ослепительно-жёлтое солнце играло лучами на ослепительно-голубом небе. Ярко-оранжевые листья падали, кружась, с деревьев. Упав, они оставались лежать на сером асфальте тротуара, подобные броским экзотическим островкам посреди бескрайней глади свинцовых вод северных морей. А торопливо семенящие по асфальту толстяки-сизари весьма походили на большие пароходы, проплывающие меж этих островков. «Купленный даром» котёнок дремал в корзинке, висевшей на сгибе локтя девушки, приятно согревая новой хозяйке бок. Дремал тихо-тихо, будто боялся спугнуть своё нечаянное счастье. И имя для котёнка родилось как-то само собой: Тихон, Тиша, Тишка. Девушка шла, выпрямившись во весь рост, и улыбалась этому дню, листьям, котячьему теплу. Аделаиду даже почти перестал тревожить предстоящий разговор с матерью на предмет взаимозаменяемости яблок и котят в качестве практичной рыночной покупки…

– Хэлло, Лидон! Как жизнь?

Лида остановилась как вкопанная. От звука этого голоса ей стало вначале жарко, потом холодно, потом снова жарко. Сердце девушки забилось отчаянно, будто пойманная птичка в клетке птицелова. Заливаясь краской, алой, словно маков цвет, Аделаида посмотрела направо. Внизу, на песке городского пляжа, прямо у самой воды стоял Роман. Стоял в обычной своей позе, глубоко засунув руки в карманы, чуть приподняв подбородок, и глядел на Аделаиду своими выразительными тёмно-карими глазами. Чудесными, как казалось Лиде. Бесстыжими, как считала её мама.

– Погоди пару сек, Лидон, я щас! – Он быстро поднялся по травянистому склону и вышел на асфальтовую дорожку к Лиде.

– Как дела, где была? – протараторил Роман и, не дав Аделаиде и рта раскрыть, продолжил: – Слушай, ты задачи по алгебре решила, те самые, что Окулярыч нам давал на прошлом уроке? Дашь списать?

– Конечно, о чём ты говоришь, конечно, – пробормотала Лида. – Может, дойдём вместе до моего дома? Знаешь, а я тут котёнка…

– Не, Лидон, извини! Не могу. Я не один тут. Давай так: я завтра вечерком заскочу, oк? И ты мне вынесешь. Натаха! – завопил он вдруг, безо всякой паузы. – Ну тебя долго ждать, а?

– Да иду я, не ори! – раздался неподалёку голос, тоже очень знакомый. А спустя минуту из-за кустов, огораживающих пешеходную часть набережной, появилась и его обладательница, Зверькова, невысокая брюнетка, что училась вместе с Лидой и Романом до десятого класса. Наталья славилась любовью к тусовкам и нелюбовью «к разным там закомплексованным ботаникам», как она выражалась.

– А, это ты, Ковальская? – бросила небрежно Наталья, увидев Аделаиду. – Хай! – И уже обращаясь к Роме, она быстро заговорила: – Значит так, Макунин, слушай сюда: бабки – есть, сейчас – за билетами, а в выходные – в «Сити». Ты же не хочешь все выходные зависать в нашем колхозе. А там классно будет. Классно!!! – закричала она вдруг, восторженно вытаращив глаза и скача на месте, будто ошпаренная коза. Затем Наталья вдруг крепко обняла Романа за шею и долго, киношно поцеловала в губы. А спустя минуту она уже тащила парня за руку вдоль набережной, в сторону центра. Лида же осталась стоять на месте, со своей корзинкой, в своём ярком плаще. Бледная, будто из её вен и артерий в одночасье откачали всю кровь. Постояв некоторое время, Аделаида побрела, ссутулившись, в сторону дома. Раздражённо щурясь от солнца и поминутно наступая на опавшие листья, сухие, будто кладбищенские цветы.

Аделаида не заметила, как очутилась в родном дворе. Следовало бы придумать, что говорить матери, как объяснить тот факт, что в корзинке вместо ожидаемых яблок находится маленький пушистый комочек. Причём у этого комочка уже есть имя. В голову ничего не желало приходить. Решительно. Ни одного разумного оправдания. Лида постояла во дворе какое-то время, глядя на свои окна на первом этаже. Белый тюль кухонного окна чуть шевельнулся – видимо, Маргарита Петровна была «на посту» и уже давно с нетерпением ждала дочь. Девушка открыла корзинку, ещё раз посмотрела на сладко и безмятежно спящего Тишку. Затем глубоко вздохнула, прижала корзинку к груди покрепче, словно пытаясь защитить спящего котёнка, и нырнула в полумрак знакомого с детства подъезда.

Маргарита Петровна не разговаривала с дочерью весь день и вечер. И утром следующего дня они обе собирались в школу в гнетущей тишине (Маргарита Петровна была завучем школы, в которой училась Лида). Молчали они и всю дорогу. И лишь у школьного крыльца мать остановилась, строго посмотрела на Лиду и сказала вполголоса, чтобы не услышали другие ученики, спешившие на занятия:

– Знаешь, дорогая моя, – Маргарита Петровна говорила так, будто продолжала свою внутреннюю тираду, – дело ведь вовсе не в яблоках. И не в котёнке. Животное ничем не виновато. Пусть остаётся. Только уж изволь, пожалуйста, не забывать за ним ухаживать! Дело в тебе, Лида. Нельзя так жить! Пора уже вытащить голову из облаков! Я не буду рядом всегда. Изволь уже повзрослеть. Так… – Маргарита Петровна поглядела на часы. – Я уже опаздываю. И ты, кстати, тоже.

День пролетел незаметно, в обычных рутинных заботах-хлопотах. Вечером, когда Маргарита Петровна расположилась у телевизора, дабы смотреть итоговый выпуск новостей, а Лида, накормив котёнка и уложив спать на своё детское байковое одеяло, сложенное вчетверо, читала на кухне, в дверь позвонили.

– Привет, Лидон! – широко улыбался Роман Макунин, стоя на пороге. – Я пройду? У вас еще не спят, надеюсь? – Сбросив в прихожей кроссовки, он босиком прошлёпал в комнату (в квартире Ковальских мужских домашних тапочек не водилось). – О, здрасьте, Маргарита Петровна. Вы не волнуйтесь, я на пару минут! Лидон, ну что там с задачами?

Удивительно, как по-разному ведут себя люди в различных обстоятельствах, какие противоречивые и странные они носят маски. Макунин, обычно несколько иронично-снисходительный в общении, сегодня был лёгок и прост. Они проговорили на кухне битый час: сначала о злополучных математических задачах, потом о планах на следующее лето, когда школа останется позади, а впереди будет такая сложная и такая невыносимо скучная взрослая жизнь. После немного поболтали о музыке. Как выяснилось, музыкальные вкусы Романа и Лиды не так уж и различались.

– Слушай, я заскочу к тебе через выходные, oк? А то на эти уже планы… Хорошо? – спросил Рома.

– Да, конечно, только сейчас ты иди, а то мама уж больно красноречиво кашляет в комнате. – И Лида улыбнулась своей особенной, тихой, чуть грустной улыбкой. – Только не обижайся, хорошо?

– Какие обиды? Всё, я погнал. Не провожай. – Роман пошлёпал обратно в прихожую, обуваться. – Спокойной ночи, Маргарита Петровна!

Хлопнула дверь. Барабанной дробью простучали шаги по лестнице. Маргарита Петровна, выключив телевизор, начала с весьма красноречивым грохотом разбирать диван. Спустя пару минут она погасила свет. Лида взяла на руки сонного Тишку и тихонько, на цыпочках прошла в свою комнату.

* * *

Осыпалась разноцветными листьями осень, допела свою заунывную снежную песню старуха-зима. И вот уж первые робкие звуки капели, предвестники большой талой воды, зазвучали за окном.

Тихон, сидя на кухонном подоконнике, жадно вслушивался в эти звуки своей первой весны. За зиму он изрядно вырос, окреп. В своей роскошной усатости-полосатости он всё больше походил на миниатюрного тигра. Лида его так частенько и называла: «Мой тигрёнок, Тишка, самый маленький тигр». Молодую хозяйку кот обожал безмерно, скучал, когда Аделаида где-то задерживалась. Последнее же случалось всё чаще, и всегда было связано с одним именем: Роман. Домой к Ковальским Макунин, как правило, не заходил: Маргарита Петровна была очень недовольна выбором дочери и этого не скрывала. Как была недовольна до сих пор, к слову, и появлением в доме хвостатого «источника грязи и блох». Это, впрочем, не мешало Лидиной маме регулярно покупать для Тишки сырые куриные крылышки, свежее молоко и прочие вкусности.

Вечерами Лида любила, уютно устроившись на диване, рассказывать верному Тишке о том, как прошёл день.

Вплоть до незначительных мелочей. Кот садился рядом и, внимательно глядя на хозяйку своими гипнотическими глазами, слушал. Тишкины глаза, ярко-голубые во младенчестве, с возрастом приобрели дивный изумрудный цвет.

– Знаешь, Тиша, у нас на окраине города есть сосновая роща. Её ещё Бобылёвской называют. Там удивительно красиво весной. Я раньше и представить не могла насколько! А как удивительно пахнет сосновой корой и талым снегом… Мы с Ромой долго бродили по тропинкам, оба промочили ноги, но нам было совсем не холодно при этом. А ещё мы целовались. В первый раз в жизни. Ну, вернее, у меня это было впервые. А он… Он же – мужчина. Так, Тихон, ты совершенно напрасно вот так щуришь левый глаз! Да, он встречался со Зверьковой. До меня. Но они давно расстались. Рома сам мне это сказал.

И она ещё долго говорила и говорила, рассказывая своему коту, будто лучшей подружке, всевозможную любовную ерунду. А Тишка слушал и слушал. Он мог сидеть так часами. Правда, что такое роща, а тем паче – Бобылёвская, он решительно не понял. Будучи, как и все коты, немного философом, Тихон предположил, что это другой мир. Куда можно попасть, если идти долго-долго. Некий пятый мир. Почему пятый? Первым и лучшим из миров Тишка считал тот, где он жил вместе с братьями, сёстрами и мамой-кошкой. Второй – жуткий, шумный мир, где он встретил Лиду, свою любимую хозяйку. Третий – тот мир, где они находятся сейчас. Этот мир стал для Тихона вторым родным миром. Четвёртый мир можно увидеть прямо в окно. Он совсем рядом. Если раскрыть окно, одним прыжком допрыгнуть можно. В этом мире кот побывал недавно, умудрившись просочиться через входную дверь. Тишке там не понравилось: холодно, да и голуби, такие вкусные на вид, улетали при малейшей попытке к ним подкрасться. К тому же Тише крепко досталось от чёрного кота, здоровенного верзилы из соседнего подъезда. А пятый мир – это, значит, Бо-бы-лё… В общем, это роща. Там много места, много деревьев. И там его Аделаида (его, а не чья-то там ещё) гуляла с этим противным человеком.