Текст книги "Александр I"

«Павел Петрович, – отвечают предатели, – ты видишь в нас представителей Сената и империи. Возьми эту бумагу, прочти и сам реши свою судьбу».

При этих словах Зубов подает ему акт отречения, который император берет со взволнованным видом. При тусклом мерцании ночника, бросавшем зловещий свет на исказившееся лицо императора и на мрачные суровые фигуры заговорщиков, Павел пробегает роковую бумагу, вторично читает ее, и каждый раз обвинения в тирании, перечисление его проступков, самые неуважительные и неприличные выражения поражают взоры и еще более разум несчастного монарха… Достоинство не только государя, но человека пробуждается в нем… Он резким движением отбрасывает бумагу.

«Нет, – восклицает он, – лучше смерть, чем бесчестье!»

Он вновь пытается ускользнуть от ярости убийц, пытается защититься, бежать; он схватывает оружие… Тогда завязывается страшная борьба, не поддающаяся описанию сцена ужасов и оскорблений…

Глухие крики, стоны, угрожающие, сдавленные голоса – глас преступления – доходят до слуха встревоженной супруги.

Императрица поспешно встает, бежит к двери, но все ее усилия проломить дверь напрасны. Не теряя времени, она обходит кругом и, дрожащая, перепуганная, появляется на лестнице, где столпились убийцы ее мужа. Вовлеченный в заговор Беннигсен, который в этот вечер один сумел сохранить невозмутимое хладнокровие своего от природы мягкого характера, – Беннигсен подходит к императрице и, почтительно загораживая ей вход в комнату императора, дает ей понять, что она напрасно подвергла бы опасности свою жизнь, так как Павла уже нет в живых. Императрицу, в обмороке, еле живую, относят в ее покои.

Неизвестный художник.

Портрет графа П. А. Палена. XIX в.

Действительно, император испускал последний вздох, когда Пален вошел к нему со шпагой в руке, еще колеблясь, на что обратить эту шпагу – на спасение ли жизни своего повелителя, или на соучастие в преступлении. Вид плавающего в крови государя, его благодетеля, однако, произвел некоторое впечатление на этого коварного предателя; он должен был прислониться к колонне; так он простоял несколько минут неподвижно, с висящей сбоку шпагой. Заговорщики также молчали. Беннигсен представил им, что необходимо идти к новому императору и принести ему обет верноподданства. Шум и беспорядок, все возраставшие вслед за совершившимся трагическим событием, перенеслись наконец во дворец, где Александр спал со своей юной супругой. Пораженный ужасом и самыми печальными предчувствиями, он слышит весть о смерти отца и падает в глубокий, продолжительный обморок.

Придя в чувство, Александр видит вокруг себя коленопреклоненных заговорщиков, которые пробуют оправдать свое покушение и разными бессвязными речами пытаются приписать внезапную смерть Павла апоплексическому удару как естественному последствию его бурного нрава.

«Чудовища! – сказал Александр, с негодованием удаляясь от них. – Я никогда не приму короны, залитой кровью моего отца!»

И, поспешно удалившись, он заперся в самой уединенной части дворца.

Между тем собравшаяся у стен дворца Александра несметная толпа народа и войска громкими кликами призывают своего нового государя. Упавшие духом, пораженные страхом заговорщики не знают, на чем остановиться. Наконец Беннигсен, с согласия остальных, решается один идти к императору, который, не считая его виновным, соглашается принять его. Беннигсен, бросаясь на колени перед Александром, убеждает его исполнить мольбы его народа и не вызывать дальнейшими отказами ропот и бесчинства императорской гвардии – не отдавать во власть жестокой анархии могущественную империю, управлять которой призывала его судьба.

Побежденный доводами Беннигсена и особенно слезами своей матери, своей супруги и мольбами любимого брата, Великого князя Константина, Александр согласился выйти к народу.

Нового императора – бледного, расстроенного, лишившегося сознания – пронесли среди рядов солдат, где он принял присягу в верности; и слова присяги, тысячу раз повторенные, казалось, тысячу раз возвещали ему о трагической смерти его отца.

Еще не зная, что их ждало впереди, заговорщики удалились к себе, ободряемые если не собственной совестью, то по крайней мере общественным мнением, которое они считали вполне для себя благоприятным; также – благодарностью отечества, освободителями которого они почитали себя, и более всего – своей партии, столь же многочисленной, как и могущественной. Пален вскоре получил приказ удалиться в свои поместья.

«Я этого ожидал, – сказал он, улыбаясь, – и все у меня заранее уже уложено».

Другие заговорщики были также изгнаны в различные губернии империи; и, несмотря на снисходительность постигшей их кары, все они считали себя героями, жертвами преследований или мучениками своего патриотизма. Быть может, многих, наоборот, удивит, что Александр не наложил более суровых кар на убийц своего отца. Смертной казни в то время не существовало в России; уголовные наказания сводились к ссылке, конфискации имуществ, тюрьме и позорящим наказаниям. Совершенное преступление требовало, без сомнения, особого закона. Но представьте себе, если можете, положение Александра. Вступив столь юным на колеблющийся престол, он мог предоставить своему народу лишь одни надежды на будущее, ибо стеснения и зависимость, в которых держал его отец, не позволили ему обнаружить перед страной все его умственные качества, работоспособность, мудрость взглядов. В первые годы своего царствования Александр мог противопоставить лишь кротость, выдержку и дух примирения опасному брожению, вызванному злополучной кончиной Павла. Эта смерть представлялась как бы победой своеволия над деспотизмом – победой, за которой должны были последовать большие уступки со стороны самодержавной власти. Уже поговаривали об аристократической конституции, в которой интересы народа почти не принимались в расчет: главная цель ее сводилась к ограничению верховной власти. Заговор пустил глубокие корни, особенно в армии, в царской гвардии; и в течение долгого времени Александр видел висящий над его головой меч Дамокла.

Совершившие столь варварский поступок заговорщики состояли в сношениях с несколькими из главных сановников империи. Притом надо сознаться, к сожалению, что в Петербурге царило всеобщее удовлетворение; раздавались смелые речи и одобрения по адресу виновных. Мы знаем лиц, и теперь еще живых, которые, с признательностью относясь к памяти злосчастного Павла I, несмотря на постигшую их с его стороны опалу, добровольно удалились от общества, где они рисковали встретить тех, кого, к ужасу их, общество радушно приветствовало. Кто же стал бы судить виновных? Кто возвел бы их на эшафот?.. Император принужден был сдержать жажду справедливой мести и внять убеждениям нескольких верных слуг, чуждых заговору; они ясно представили ему опасность, которой подверглись бы государство и императорская фамилия, если б против этой партии были приняты строгие меры.

Не задевая открыто новых взглядов, надо было осторожностью и умеренностью обратить умы на путь долга. Задачу эту Александр выполнял с той мудростью, которую он проявил в течение всего своего славного царствования. Таким образом, история не может обвинять этого государя в преступной снисходительности по отношению к убийцам его отца, в даровании им добровольного прощения. Мы знаем и других государей, современников Александра, государей добродетельных и благочестивых, которые, в силу государственной необходимости, принуждены были не только допускать до себя одного из преступных виновников смерти добродетельного Людовика XVI, но и облечь его своим доверием в качестве министра.

Восшествие на престол Александра ознаменовалось актами справедливости и благотворительности. Благодаря его великодушию из сибирских пустынь возвращены были многочисленные изгнанники, присоединившие свой голос к радостным приветствиям целого народа, преисполненного надежд и ликований.

Александр уничтожил при дворе чрезвычайные строгости этикета, введенные в предшествующее царствование, между прочим, обычай выходить из экипажа при встрече с экипажем императора. Ни возраст, ни пол никого от этого не избавляли.

Первая круглая шляпа, появившаяся на улицах Петербурга, произвела, как говорят, целую сенсацию. Всем и каждому в империи было предоставлено право выезжать за пределы страны. Никто уже не боялся шпионства и доносов. Освобожденные от оков, искусства и литература спешили принести дань уважения своему августейшему покровителю. Подчиненная определенным правилам, мудрой и правильно поставленной дисциплине, армия наконец свободно вздохнула, несмотря на то что Александр проявлял, быть может, слишком большое пристрастие к мелким подробностям и придавал слишком большое значение таким внешним мелочам наружного порядка, которые часто не замечаются менее опытным взглядом.

Но трудно порицать это пристрастие: оно вызывалось у Александра духом порядка и справедливости; и ему-то главным образом русская армия обязана той прекрасной военной выправкой, тем совершенством дисциплины, которые справедливо вызвали восхищение всей Европы и доставили ей те победы, которыми она может теперь по праву гордиться.

Деревенский житель, уверенный, что молодой государь отнесется к нему справедливо и окажет ему покровительство, с удовольствием видел, как внимательно относился он к земледелию, как интересовался его развитием, как в своих собственных владениях он учреждал иностранные колонии, поощряя их опыты в надежде, что удастся развить и распространить в империи истинный источник богатства.

В любви Александра к искусствам, в покровительстве, которое он оказывал торговле, города́, со своей стороны, нашли верный залог своего процветания. Вначале молодой император приложил все старания к упорядочению государственных финансов, сильно расстроенных благодаря обильным дарам, пожалованным императрицей Екатериной, и расточительной щедростью Павла I. Вскоре он пожал плоды своих трудов в виде восстановления государственного кредита.

Таково было счастливое начало царствования Александра. Государь этот предоставлял своим подданным и обеспечивал за ними всю ту свободу, которую они разумно могли требовать; и во всех его шагах можно было узнать мудрого ученика философа Лагарпа. Некоторые последователи новых современных взглядов старались увидеть в намерениях Александра тайную склонность к либеральным идеям, к которым прежний его воспитатель направлял ум юного великого князя, призванного управлять впоследствии пятьюдесятью миллионами людей; но Россия, счастливая и довольная, нашла, по остроумному выражению г-жи Сталь, совершенную конституцию в личности своего государя. Известна милая фраза, сказанная Александром в ответ этой знаменитой женщине, – фраза, так хорошо передающая его чувства.

«Во всяком случае, – сказал он, – я был бы лишь счастливой случайностью».

Несмотря на чрезвычайную его молодость, неопытность, несмотря на его естественную склонность к филантропическим идеям, Александр был слишком разумен и умен, чтобы не видеть, что́ Россия представляла собой: если можно сделать это сравнение – слишком молодое дерево, чтобы прививать ему новые учреждения. Он многого ожидал от будущего, от своей собственной неусыпной деятельности и в особенности от времени, которое одно могло совершить и укрепить великую реформу в образе правления; но годы, неумолимые годы, не захотели остановиться для него; и безумные чудовища, неблагодарные, ускорили течение их… О! прочь эти ужасные мысли; они отравили бы описание счастливых, прекрасных лет царствования Александра.

Взглянем на Александра, обозревающего различные части своей громадной империи, повсеместно являющегося перед преданными ему подданными в образе блестящего, любезного и благодетельного государя, впоследствии – великого человека, призванного Провидением стать решителем судеб Европы и опрокинуть колосса, иго которого тяготело над ней в лице Наполеона Бонапарта.

Повсеместно проезд молодого императора, приветствуемого преданным ему народом, отмечался блестящими празднествами. Александр почтил также своим присутствием празднества, устроенные в его честь в Вильне, столице Литвы. В то время, по молодости лет, я не имела счастья его видеть; но я уже научалась обожать его августейшее имя. Я помню, что, выполняя программу совершившихся по этому поводу торжеств, городская дума вздумала запрячь людей в карету императора. Напрасно несколько лиц из свиты государя, раньше него приехавшие в Вильну, указывали, что такого рода знаки почета не нравились Его Величеству: устроители торжеств не захотели бросить стоившую денег одежду, сделанную на двадцать человек из среды мещан, которые должны были составить этот странный поезд. Итак, эти бедные люди побежали с большим усердием запрягаться в карету императора – в том месте, где недалеко от Вильны, государь только что принял различные городские депутации, – и, отправившись скорой рысью, они прибыли во дворец, причем оказалось, что вместо императора они привезли лакея Его Величества и кучера, который, важно восседая на козлах, правил ими как настоящими лошадьми. Император, чувствуя естественное отвращение к тому, чтобы ехать на подобных себе людях, приехал в карете одного из своих адъютантов.

Луи де Сент-Обен. Портрет Александра I.

Начало XIX в.

Уезжая из Вильны, Александр переехал через реку на пароме. Один из лодочников поранил себя настолько серьезно, что встревожил свидетелей этого несчастного случая, и особенно Его Величество. Государь, считая себя как бы невольной причиной случившегося с бедняком несчастья, пожелал собственными руками перевязать ему рану и разорвал свой платок, чтобы сделать перевязку. Эта трогательная сцена произошла на пароме, и такое проявление чувствительности молодого государя было тотчас запечатлено кистью и резцом всех местных художников. Дорогой из Вильны в Гродно император, меняя лошадей, остановился в поместье моего отца. Пока запрягали подставу, Александр, проходя около конюшен, отличавшихся довольно замечательной архитектурой, увидел большой кучерской кнут, только что выкрашенный и покрытый лаком, и со свойственной молодым людям фантазией он вздумал испробовать кнут. Стоявший тут же маленький конюх, не узнав императора и, вероятно, находя, что его кроткое, приветливое лицо выглядело гораздо менее страшным, чем лицо толстого, усатого кучера, владельца кнута, хотел отнять его у Александра и сказал: «Оставьте кнут, это кнут г-на Теодора».

Император, которому смелость этого ребенка, с хорошеньким плутовским лицом, показалась забавной, спросил его, не согласится ли г-н Теодор отдать ему кнут за один червонец. Мальчик принял на себя переговоры и передачу условленной платы. По заключении торга государь ловко свернул кнут и велел положить его в карету, сказав, что он предназначает его своему любимому кучеру, верному Юшке.

Путешествуя, император, для большей безопасности, ездил обыкновенно с собственными кучерами. Тот, кто правил императорской каретой, захотел проехать лошадей, прежде чем в экипаж сядет император. В упряжке были рослые жеребцы, сильные и крепкие: как только они ощутили на своих боках непривычный для них русский кнут, они понесли и разбили бы карету вдребезги, если б конюхи не бросились вовремя, чтобы остановить их и предупредить несчастье. Конюх моего отца упросил, чтоб дозволили польскому кучеру править лошадьми обычным способом; после этого «г-н Теодор» вновь взял вожжи в свои руки, и императора благополучно довезли до следующей станции.

Филантропические наклонности императора Александра, казалось, предвещали его счастливым подданным непрерывный мир: ни одна мысль о победе, ни одно честолюбивое стремление не проявлялось до сих пор в юном государе – к великому удивлению всех окружавших его, а также, без сомнения, и Европы.

Не менее удивительно было то восхищение, которое, быть может, невольно молодой государь чувствовал к человеку совсем иного характера. Но надо сознаться, что окружавший Наполеона престиж славы, могущества должен был привлекать воображение чарами, свойственными всему чудесному.

Александр не мог считать узурпатором необыкновенного человека, который, извлекши Францию из пропасти революций, продолжал направлять судьбы ее под скромным еще титулом консула. Позднее Наполеон сказал, что он нашел корону Франции на земле и подобрал ее. Без сомнения, он поступил бы справедливее и благороднее, если б, подобрав эту корону, он возвратил ее Бурбонам: ведь не они уронили эту корону – она была у них вырвана; но счастливый солдат нашел корону и венчал себя королем. Желая поддерживать с Францией дружеские связи, Александр пожелал продолжать начатые в предшествующее царствование переговоры и послал в Париж графа Моркова. Главная цель миссии Моркова состояла в том, чтобы войти в соглашение с французским правительством относительно системы вознаграждения германских князей, лишенных владений или потерпевших убыток благодаря последнему договору с Австрией, – вознаграждения посредством обмена или секуляризации церковных имуществ. В инструкции Моркова входило также предписание способствовать, насколько возможно, установлению добрых отношений между Францией и Англией, ибо война между этими двумя державами неизбежно должна была нарушить мир и благоденствие Европы. В царствование императрицы Екатерины Моркову поручали переговоры лишь с турками, всегда побеждаемыми, или с поляками, всегда отважными, но принужденными уступать силе. Он не проявил ни такта, ни чувства меры. Все в нем не понравилось – и тон его, и ум, и характер; он не внушил доверия ни Франции, ни Англии, ни Германии. Когда Англия нарушила Амьенский трактат и объявила Франции войну, Морков так был уверен, что лорд Уитворт примет условия первого консула, что он стал играть на казенные деньги и проиграл значительную сумму их. В конце концов присутствие этого дипломата так надоело Бонапарту, что он просил отозвать его в Петербург.

Император Александр выказал при этом большую силу характера: он послал Моркову орден Андрея Первозванного, предоставив ему, по желанию, вернуться в Петербург или остаться в Париже. Но вместо того, чтобы выказать такую же твердость, как его повелитель, Морков поспешил уехать, говоря, что не смеет оставаться дольше в Париже, из боязни отравы. Его заменил в качестве уполномоченного Убри, исполнявший эту должность, пока роковой случай не нарушил добрых отношений между русским и французским дворами. Убийство несчастного герцога Энгиенского доказало даже поклонникам Наполеона, до каких ужасных эксцессов могло довести его честолюбие. Вся Европа содрогнулась от ужаса при таком нарушении самых священных прав. Разделяя это справедливое негодование, император Александр, как князь Германской империи, тотчас послал ноту в Регенсбургский сейм, предлагая потребовать удовлетворения за нарушение территории Баденского курфюршества. Но какое возможно было удовлетворение, когда зло было непоправимым!.. Герцога Энгиенского уже не было в живых!..

Австрия и Россия объявили Франции войну. Успехи Наполеона в этой кампании слишком известны, чтобы надо было о них напоминать… Австрия еще помнит их! Император Александр назначил генерала Кутузова главнокомандующим своих войск и самолично присутствовал при Аустерлицкой битве, неосмотрительно данной ранее прибытия отряда русской армии под предводительством генерала Беннигсена и шедшей из Италии армии под начальством эрцгерцога Карла. Говорят, что в начале битвы к Наполеону привели русского полковника, взятого в плен французами, причем император спросил его о местопребывании русского императора. Когда русский офицер удовлетворил любопытство Наполеона, последний велел отпустить его и поручил ему от его имени предложить императору Александру удалиться, так как на ту сторону, где находился Его Величество, должен был направиться огонь артиллерии. Я не стану описывать это сражение, столь славное для французского оружия; скажу только, что молодой император выказал в нем большую личную отвагу. Он рисковал своей жизнью в нескольких стычках, при которых под ним была убита лошадь, и среди общего смятения он пытался остановить своих старых гренадеров, которые, убегая, кричали ему: «Государь, никто уже не командует армией, бегите, не рискуйте своей жизнью!»

Таким образом, император принужден был покинуть поле сражения, опечаленный поражением и в еще большей степени сознанием, что он понапрасну пролил кровь своих подданных.

«Надо быть на моем месте, – сказал однажды этот государь, – надо быть на моем месте, чтобы понять, что значит ответственность государя и что я испытываю при мысли, что мне предстоит когда-нибудь дать Богу отчет в жизни каждого из моих солдат».

Сколько души, сколько набожности отражается в этих прекрасных словах, заслуживающих быть выгравированными на мраморе и бронзе и вовеки служить уроком всем земным царям!

По дороге в Россию император заблудился в прусской Польше и был разлучен со своей свитой, зимой, в течение целой ночи, близ маленького городка или местечка Миндзирчек. Узнав, что поместье это принадлежит князю Константину Чарторыйскому, которого он близко знал в Петербурге, так же как жену его, княгиню Анжелику, урожденную Радзивилл[140]140
  Княгиня Радзивилл, виленская воеводша, мать княгини Чарторыйской и моя тетушка, – умная, талантливая и одаренная, с живым воображением, подолгу гостила в Петербурге. Ее милостиво принимали императрица Екатерина, осыпавшая ее милостями и дарами, Павел I и император Александр.


[Закрыть], государь отправился в замок. Приехав в санках и без свиты, император велел доложить о себе как о старинном друге князя и попросил тотчас видеть князя. Судя по невзрачному экипажу, слуги вначале не хотели докладывать; но принужденные сдаться перед царственной осанкой приезжего, они пошли разбудить хозяина и доложили ему о приезде незнакомого друга, не желающего назваться. Князь Чарторыйский, в свою очередь изумленный, встал, накинул халат и вышел в гостиную, где он узнал «друга». Император не дозволил разбудить княгиню; он только выпил чаю, согласился взять немного белья, в котором он нуждался, и тотчас уехал в Петербург.

По прибытии его в столицу империи Сенат хотел поднести императору орден Св. Георгия; но Александр отказался от этой награды за храбрость, скромно сказав, что он ее не заслужил.

После этой кампании Убри, уполномоченный России, заключил в Париже невыгодный для России договор, который император Александр имел стойкость не утвердить. Вслед за этим Пруссия, которая раньше отказалась вступить в коалицию с Австрией и Россией, решила одна объявить войну Франции. Это было крайне неосторожно. Битва при Йене, смерть доблестного принца Людвига, взятие Берлина – таковы были печальные результаты этого шага, в котором было больше благих намерений и геройской экзальтации, чем истинной, здравой политики. Прекрасная королева Пруссии, поощрявшая доблесть прусских воинов, принуждена была, беременная, бежать на границу своего государства. Ее бережно перевезли в Мемель, где она вместе с королем оставалась до конца этой злополучной кампании. Пруссия погибала; быть может, по справедливому возмездию свыше, она подверглась бы судьбе Польши, если б великодушный Александр, ее благородный союзник, не пришел ей на помощь. Русская армия под предводительством генерала Беннигсена одна сдерживала некоторое время стремительный натиск французских войск, привыкших идти от одной победы к другой. Как та, так и другая армия не могла считать успешными для себя битвы при Пултуске и при Прейсиш-Эйлау. Беннигсен преградил Наполеону доступ в Литву; ни один генерал, сражавшийся с этим гениальным полководцем, не мог еще похвастаться столь большим успехом.

Значительное количество французских пленных были тогда перевезены через Вильну в глубь России. Среди поляков вид пленных французов вызвал как бы взрыв патриотизма, который, по счастью, не имел прискорбных последствий благодаря умеренности и осторожности литовского генерал-губернатора Римского-Корсакова.

В то время Варшава, уже занятая французами, являлась как бы центром новой Польши; и все патриотические идеи, все надежды поляков сосредоточились на Бонапарте, единственном государе, который мог и желал восстановить прежнее Польское королевство. Заблуждаясь относительно лицемерного характера Наполеона, поляки в каждом французском солдате видели орудие восстановления своего отечества. Как таковые, вышеупомянутые пленники встречали в Литве, в Вильне в особенности, выражения столь сильного, преувеличенного сочувствия, что нельзя было приписать его одной гуманности. В пользу их собирали одежду, белье, деньги; торговки на базаре бесплатно давали съестные припасы французским солдатам; офицеров, за которыми следили, многие посещали. В день их отъезда им прислали много съестных припасов; и толпа собралась в занимаемом ими доме, чтобы проститься с ними и проводить их. Так как их вели пешком, этапным порядком, один городской извозчик бесплатно доставил тридцать лошадей и столько же саней, чтобы провезти французов несколько миль от Вильны.

Битва при Фридланде весной 1807 г. завершила прусскую кампанию. Тильзитский договор, определив границы Варшавского великого герцогства, обманул надежды поляков, хотя не вполне их погасил. Свидание между двумя государями состоялось, как известно, на плоту, среди Немана, в присутствии русских и французских войск, занимавших, в полном параде, оба берега реки.

Адольф Роэн. Встреча Наполеона I и Александра I

на Немане 25 июня 1807 года. XIX в.

Говорят, Наполеон, увидев Александра, был поражен его красотой. «Это Аполлон!» – воскликнул он. При этом свидании Александр впервые обратился к Наполеону как к императору: до тех пор он считал его лишь главой французского народа.

Плот принадлежал Наполеону. После первых приветствий и взаимного представления друг другу Великого князя Константина и Мюрата, в то время бергского великого герцога, Наполеон пригласил русского императора в предназначенный для совещания кабинет. Александр стал уверять, что он – на своем берегу, Наполеон – что он на своем плоту. Чтобы прекратить эти церемонные пререкания, Александр сказал: «Так войдемте вместе».

Так как дверь была очень узкая, оба государя принуждены были тесно прижаться друг к другу, чтобы войти одновременно. Заметили, что после совещания, результат которого стал известен позднее, они вышли из кабинета очень оживленные. Вернувшись на свой берег, Наполеон из любезности к русскому императору велел всей французской армии кричать: «Ура!» В ответ на эту демонстрацию Александр дал знак, чтобы его войска кричали: «Vive l’empereuer Napoleon!»

Знавшие французский язык офицеры исполнили это приказание; но русские солдаты отвечали обычным своим кликом; и оба берега Немана огласились многочисленными, громогласными «Ура!».

В течение совещаний, продолжившихся несколько дней, государи делали друг другу визиты. Александр даже несколько раз обедал у Наполеона, который, со своей стороны, не оказал ему этого знака доверия, говоря в оправдание своих оскорбительных опасений: «Я не так добр, как Вы, Ваше Величество, я опасаюсь окружающих Вас лиц».

Один только раз ему вздумалось попросить чаю.

«Вы сосед Китая, – сказал он русскому императору, – у Вас, вероятно, прекрасный чай».

И когда ему подали чаю, он поднес чашку к губам и затем поставил ее, не отведавши чаю.

Когда император Александр обедал во французском лагере с несколькими лицами из своей свиты, дворецкие вносили золотые блюда и ставили их на стол Наполеона, между двумя рядами гренадер, которые никого близко не подпускали из страха, чтобы не бросили в блюда яду.