Текст книги "Александр I"

«Воспоминания от всех времен», – прибавила императрица своим мягким, выразительным тоном. Эти немногие слова говорили более, чем весь мой рассказ, и я выразила это своим взглядом, который государыня, кажется, поняла. Невозможно было хотя однажды видеть императрицу Елизавету и не почувствовать к ней почтительного влечения; и я, со слезами на глазах, сказала это ее фрейлине, прибавив: «Она так заслуживала быть счастливой!»

Я не посмела сказать более этого. Моя тетушка, графиня Радзивилл, имевшая честь пользоваться милостью императрицы Елизаветы, прозвала ее lе calme[153]153
  Спокойствие.


[Закрыть]. Слово это прекрасно характеризовало государыню, которая сама так называла себя в письмах, которые она благоволила писать моей тетушке. Императрица Елизавета показывалась в парке только к вечеру, верхом; я часто видела, как она проезжала по темным аллеям, в сопровождении только своей фрейлины и конюшего; мне казалось, что она как бы окутана каким-то облаком печали. Говорили, что она избегает гулять в парке утром пешком, из опасения стеснить государя; но откуда этот страх? Как много счастливее были бы они оба, если б могли сойтись!

Казалось, они были как бы созданы друг для друга: то же изящество, кротость, ум; следовательно, было нечто, мешавшее сближению их сердец? Как печально, что только смерть соединила эти две прекрасные души!

Я имела честь быть представленной августейшей матери Александра, добродетели которой служат примером и гордостью ее семьи. В тот день, когда я была ей представлена в Павловске, ее летнем местопребывании, я последовала за Ее Величеством и за всем многочисленным и блестящим, как всегда, двором императрицы-матери в так называемый павильон роз, где был сервирован обед. Императрица очень любит цветы. После обеда государыня сошла в сад, сама нарезала роз английскими ножницами, специально для этого предназначенными, раздала их дамам и дала мне две розы, которые я сохранила как драгоценное воспоминание об этом дне и о милостивом внимании государыни. Величественный рост императрицы, ее красивое сложение и сановитость невольно поражают и при первом взгляде внушают почтение с примесью некоторой робости; но выражение доброты, отражающееся во всех ее благородных чертах, вселяет доверие в сердца и наполняет их чувством почтительной любви к этой очаровательной государыне.

В этом году праздник в Петергофе не состоялся по случаю отъезда Ее Императорского Высочества Великой княгини Александры, собиравшейся в это самое время ехать морем в Пруссию. Тем не менее множество посетителей прибыло в Петербург и его окрестности, чтобы полюбоваться морем, которое очень красиво. Нам отвели в Петергофе помещение австрийского посланника, в Александровском дворце, в парке, где останавливались обыкновенно приглашенные на праздник иностранные министры.

Так же как в Царском Селе, нам дали здесь дворцовую прислугу, стол, экипаж и т. д. Слуги[154]154
  Александр вникал в интересы всех своих слуг, без исключения. Встретив однажды в парке Царского Села баронессу Розен, муж которой, генерал на службе Его Величества, квартировал в этом городе, государь сказал ей: «Баронесса, я очень рад, что между вашим домом и моим вскоре состоится союз». Горничная баронессы Розен выходила замуж за пастуха, пасшего мериносов Его Величества.


[Закрыть], славные люди, обожавшие своего августейшего повелителя, сменялись через каждые восемь дней.

Так как остававшиеся после нас яства шли в их пользу, они закармливали нас до невозможности. Утром они нам подавали чай, шоколад, кофе, разные сласти; за этим следовал завтрак; в три часа обед с мороженым и самыми дорогими винами; вечером чай и затем ужин, хотя бы мы совсем не были расположены есть. Кроме того, в промежутках между этими трапезами они осведомлялись, не голодны ли мы.

В Петров день императорская семья собралась во дворце. Там я впервые увидела супругу Великого князя Николая, поразившую меня своим изяществом и красотой стройной талии. Головой выше окружавших ее придворных дам, она походила на Калипсо среди ее нимф. Я имела честь быть ей представленной, так же как супруге Великого князя Михаила, которая в немногих обращенных словах проявила ум столько же образованный, сколько приветливый. Императрица-мать тоже принимала в этот день; она спросила, нравится ли мне Петергоф. Красота этой местности носит величественный характер. Дворец, построенный в древнем вкусе, не отличается ни обширностью, ни красотой; но с балкона, на который выходит аудиенц-зал, открывается вид на аллеи садов, и сквозь сверкающие фонтаны, выбрасывающие свои струи выше самых высоких деревьев, виднеется море, покрытое многочисленными кораблями, отправляющимися в Кронштадт или возвращающимися оттуда. В парке показывают любимую беседку Петра Великого, где у него была маленькая кухня и все хозяйственные принадлежности в голландском роде; здесь он еще представлял собой мастера Петра Саардамского. Посетителям показывают здесь халат и ночной колпак Петра Великого и даже туфлю Екатерины, доказывающую, к слову сказать, что она всюду умела себя поставить на хорошей ноге. Против беседки – пруд; и теперь еще старые золотистые карпы, которых кормил Петр I, подплывают на звук колокольчика за хлебом, который им бросают. В Петергофе есть прекрасная писчебумажная фабрика, где выделывают веленевую бумагу крупного размера, и также завод, где отделывают сибирские драгоценные камни – аметисты, топазы, малахиты и т. д.

Император Александр удостоил графа Ш*** частной аудиенции в Петергофе и принял его так приветливо, что граф проникся чувством восхищения и благодарности к государю. Отпуская графа Ш***, государь сказал ему: «Я принужден с вами проститься: я провожаю мою невестку, которая уезжает сегодня в Ораниенбаум».

И он спросил графа, видел ли он судно, предназначенное для путешествия Ее Императорского Высочества. Зная, что Его Величество, из внимания к великой княгине, велел отделать это судно со всевозможными удобствами и роскошью, граф Ш***, осмотревший его раньше вместе со мной во всех подробностях, лестно отозвался о нем. Государь, боявшийся для великой княгини последствий морского путешествия, с живостью ответил: «Я сделал все что мог, чтобы облегчить ей путешествие, но я не могу охранить ее от морской болезни».

Это судно, только что отстроенное, вмещало восемьдесят пушек и восемьсот человек. Покои Ее Императорского Высочества, состоявшие из семи комнат и часовни, были меблированы и отделаны очень изящно – зеленой шелковой материей. На мосту была устроена палатка, где собирались слушать гвардейскую музыку. Словом, были приняты все меры, чтобы способствовать приятности морского путешествия. Избранный, чтобы везти Ее Высочество, капитан, сделавший кругосветное путешествие, признался нам, что он предпочел бы дважды объехать свет, чем брать на себя поручение, без сомнения, очень почетное, но весьма ответственное.

Двор уехал из Петергофа после недельного пребывания. Императрица-мать отправилась в Елагинский дворец, государь – в Петербург. Я получила записку от Его Величества, который соблаговолил написать мне, чтобы условиться относительно дня крестин. Церемония назначена была на воскресенье, 22 августа, ст. ст.

Александр приехал в два часа пополудни. Он приласкал своего счастливого крестника, несколько раз поцеловал его и сказал мне во время крестин: «Не беспокойтесь за меня, я в этом деле не новичок».

Крестины продолжились дольше обыкновенного, так как аббат Локман (настоятель церкви Мальтийского ордена) счел нужным произносить молитвы по-латыни и по-французски; он закончил церемонию красноречивым воззванием к крестному отцу и к родителям, убеждая их воспитывать ребенка в тех религиозных взглядах, которые помогут ему сохранить дары, полученные им при крещении. Государь, улыбаясь, смотрел на меня в критические для ребенка минуты. Впрочем, сын мой очень хорошо выдержал испытание соли и воды, ибо внимание его было отвлечено богатым костюмом аббата и диакона, украшениями алтаря, зажженными среди белого дня свечами.

После погружения в воду государь сам вытер длинные вьющиеся кудри неофита и в нескольких приветливых словах поблагодарил аббата Локмана. Заметив, что граф Ш** удалился сейчас же после церемонии, Александр тотчас пошел за ним, милостиво говоря, что это ни на что не похоже, что граф Ш*** не остался у себя, и, заставив его вернуться в гостиную, потребовал, чтобы он сел в его присутствии.

Разговор вскоре коснулся политики. Государь неодобрительно отозвался о перемене министерства во Франции, в значительной степени приписывая его влиянию известной дамы. Выразив свое сожаление по поводу отставки Шатобриана, государь сделал несколько метких замечаний относительно мелочных финансовых взглядов (он так выразился) одного французского министра и г-на Каннинга, которому он тоже не придавал значения[155]155
  Графиня Шуазель, вероятно, хотела сказать, что государь не любил Каннинга… потому что не придавать ему значения было бы слишком большой ошибкой, даже принимая во внимание всевозможные различия в политических взглядах. – Прим. французского издателя.


[Закрыть]. Государь милостиво предложил нам вернуться в наше помещение в Царском Селе до его отъезда в Сибирь.

«Быть может, – прибавил государь, – я могу надеяться, что вы останетесь здесь до моего возвращения и проведете зиму в Петербурге?»

Выразив нашу глубокую признательность за столь любезное приглашение, мы принуждены были ответить, что дела графа Ш*** и в особенности его служебный долг требовали возвращения его во Францию. Государь коснулся болезни Людовика XVIII – болезни настолько серьезной, что опасались за его жизнь.

«Я, однако, надеюсь, – прибавил Александр, – что воцарение нового короля во всяком случае не вызовет смут во Франции; брат короля любим в стране, и он сумеет проявить должную твердость».

Я показала государю присланное мне матерью кольцо, с выгравированным на бирюзе изображением Александра, и прибавила, что она не могла бы придумать для меня более приятного подарка. Государь нашел портрет похожим и сказал, что он очень благодарен моей матери, так как кольцо это сохранит его в моем воспоминании; и он поручил мне передать ей свой привет.

Когда государь сел в коляску, толпа народа огласила улицу радостными криками «Ура!», вызванными, как всегда, присутствием возлюбленного монарха. Государь через два месяца должен был предпринять путешествие в семь тысяч верст для осмотра в Сибири Уральских гор, где недавно были открыты очень богатые золотые прииски. Государь не был знаком с этой частью империи и предполагал посетить все местности своего государства, дабы лично составить себе понятие о благосостоянии своих подданных, о средствах поощрения национальной промышленности, содействия торговле посредством проведения новых дорог, каналов и т. д. Все стремления этого великого государя, все его труды, ночные бдения клонились к одной лишь цели – к счастью пятидесяти миллионов людей.

Накануне отъезда государя я сошла рано утром в парк, чтобы посмотреть на его виды с «башни рыцарей». Вскоре я увидела подходившего с другой стороны государя, который взошел на платформу башни. Я поспешила взять свой портфель и удалиться; но государь последовал за мной в рощу, говоря, что я так скоро бегу, что он едва может догнать меня. Я извинилась, высказав опасение, что обеспокоила Его Величество. Государь сказал мне, чтобы я отгадала, в котором часу он встал.

«В четыре часа», – отвечала я.

«Нет, в половине четвертого», – возразил Александр.

«Я завален работой, – продолжал он. – В эту пору я каждый год предпринимаю путешествие по империи – и что же! Каждый год все спешат покончить все свои дела со мной, как будто мне уже не предстоит вернуться».

Какое знаменательное слово! Это было предчувствие. Через год, в ту же пору, Александр предпринял новое путешествие… Из него он уже не вернулся!

Я спросила государя, зная, что рана на ноге его еще открыта, не пострадает ли его здоровье от такого длинного путешествия.

«Нет, – сказал он, – настоящая пора очень благоприятна для путешествия в тех местностях, где сейчас нет дождей, а бывают легкие морозы».

Затем государь сказал мне, что моя просьба относительно займа удовлетворена; в то же время он высказал сожаление, что не может исполнить другую мою просьбу. Старший сын графа Ш***, служивший в России с ранней юности, вернее – с детства, очень желал получить место адъютанта при Его Величестве и просил меня походатайствовать за него. Мне очень хотелось устроить это дело, и не зная, насколько оно трудно, я употребила все средства, чтобы достигнуть желанной цели.

«Я принужден, – сказал государь, – ответить вам откровенно, как лицу, которое я люблю и уважаю. Я не могу дать молодому человеку, который до сих пор не был на действительной службе, место, считающееся наградой за многолетнюю службу».

Я напомнила об одиннадцати годах службы моего пасынка.

«Одиннадцать лет, – возразил Александр, – много ли это в сравнении со службой стольких заслуженных офицеров в Польше, полковников, считающих лет двадцать службы, и какой службы: вечно на войне, в ранах и т. д.? Все они стремятся получить это место; потому я по справедливости не могу дать его этому молодому человеку. Поставьте себя на мое место; нанести им такую обиду…»

Я умоляла Его Величество стать на мгновение на мое место и простить меня, если я обратилась к нему с неуместной просьбой.

«Никакая ваша просьба, – сказал он, – не может быть неуместной по отношению ко мне».

И он удалился, сказав, что он навестит меня в час пополудни.

Войдя ко мне, государь вторично извинился, что отказал мне в моей просьбе. Я воспользовалась этим, чтобы попросить его вспомнить при другом случае о молодом человеке, за усердие которого на службе Его Величества я ручаюсь. По этому поводу государь обратился ко мне с несколькими вопросами, доказывавшими его искреннее участие. Затем Александр соблаговолил одобрительно отозваться о моих сочинениях; и мне очень хотелось ответить ему, что я слишком высокого понятия о его времяпрепровождении, чтобы поверить, что он тратит время на чтение таких пустяков.

Я рассказала государю про маленькую литературную войну, которая из-за него случилась у меня по поводу сочинения, озаглавленного «Воспоминание французского пленника». Эта подробность, кажется, позабавила его.

Когда Александр говорил о своих путешествиях, я сказала ему, что потребуется более года, чтобы объехать его государство через Камчатку, и что намедни граф Ш*** и я строили фантастические планы завоевания Его Величеством Китая ради округления империи. По правде сказать, я заговорила об этом слишком издалека, – чтобы коснуться бедной Греции, о которой уже все позабыли.

«О, моя империя и так чересчур кругла, – ответил государь, – и ваша мысль очень неполитична. Россия и так слишком обширна: большие расстояния между губерниями замедляют сообщение. Условия эти тормозят укрепление общего порядка, который сильно от них страдает».

Государь заговорил затем о революции, только что разразившейся в Португалии. Я позволила себе заметить, что движение это нельзя не приписать английской политике. Государь ничего не ответил, но сделал утвердительный знак головой. Во время разговора сын мой, находившийся в галерее, каждую минуту приотворял дверь гостиной и убегал, как только я звала его. Государь уверял, что малыш с нетерпением ждет его ухода, чтобы одному пользоваться обществом своей мамы. Я пошла за ним и поставила его на стол около Его Величества, который поцеловал его и убеждал меня дать ему развиваться на свободе, не прибегая к каким-либо принуждениям. Бедный государь! Как он любил детей и как он был бы счастлив, если б его собственные дети остались в живых[156]156
  У императрицы Елизаветы были две дочери, которые умерли, когда у них прорезывались зубы.


[Закрыть]. Я не преминула с благодарностью упомянуть о милостивом отношении ко мне Их Императорских Величеств и сказала, что я вижу в этом новое доказательство благосклонной снисходительности ко мне Его Величества.

«Вы всем обязаны лишь самой себе, – отвечал государь. – Императрицы, прежде чем видеть вас, уже знали вас с самой хорошей стороны».

У меня на столе стоял огромный ананас, присланный мне государем, который ежедневно посылал знакомым дамам в Царском Селе корзинки со всякого рода фруктами – с персиками, абрикосами, мускатным виноградом и т. д. Говоря о красоте теплиц Ее Императорского Величества и особенной любви к цветам императрицы-матери, я прибавила, что Ее Величество воспитывает юные растения гораздо более интересные, чем прекраснейшие цветы в ее садах.

Александр понял мою мысль и ответил, что основанные императрицей воспитательные заведения для девиц имели громадное влияние на исправление нравов и принесли огромную пользу всем классам петербургского общества. Государь обожал свою августейшую мать; впрочем, он питал самую нежную и деятельную любовь ко всем членам императорской семьи, в особенности к своим братьям, и старался предупреждать все их желания; в свою очередь, императорская семья обожала его.

Государь расстался со мной, отправляясь обедать в Павловск к императрице-матери. Прощаясь со мной, он сказал: «Теперь вы возвращаетесь во Францию; когда же мы можем надеяться вновь увидеть вас? Вы теперь убедились, что путешествие в Петербург – это пустяки».

Зная, что Его Величество предполагает быть в будущем году в Варшаве, я ответила, что употреблю все старания, чтобы приехать в это же время в Варшаву и иметь счастье приветствовать Его Величество. Он, по-видимому, остался доволен ответом. Государь, особенно в то время, не любил расставаться с людьми, к которым он относился благосклонно, с мыслью, что он уже больше не увидит их. Это имело связь со словами, которые он сказал мне за несколько дней перед тем: «Когда я уезжаю, все думают, что я уже больше не вернусь».

Я хотела поцеловать у него руку в ту минуту, как он удостоил протянуть мне ее, но он поспешно отдернул руку, говоря, что мы такие старые друзья, что можем поцеловаться.

Я проводила государя до галереи, выражая ему пожелания счастья, о котором я постоянно молилась. При слове «счастье» Александр сделал движение, как будто он в него уже не верил; печальное выражение его болезненно поразило мое сердце и никогда не изгладится из моего воспоминания… Он удалился… и мне уже не суждено было еще раз увидеть его!

Нет сомнения – и многие это подтвердили, – что у Александра задолго до смерти были роковые предчувствия[157]157
  Это особенно резко проявилось перед последним роковым путешествием его в Таганрог. Говорят, государь так был расстроен, прощаясь с семьей, с двором, что не мог сдержать своих чувств. При выезде из Петербурга он велел остановить карету и обернулся, чтобы еще раз взглянуть на этот чудный город; и грустный взор его, казалось, посылал месту его рождения последнее, печальное прости.


[Закрыть]. В то время граф Ш*** и я приписали проскользнувшее у него выражение грусти горю, которое Его Величество только что испытал, – горю, которое его великая душа старалась превозмочь, т. е. скрыть наружные его проявления, но которое тем не менее тяжко легло на его сердце: он только что потерял свою дочь – дочь, не признанную им, которая носила имя своей матери… Эту привлекательную молодую особу семнадцати лет привезли в чахотке из Парижа в Петербург наперекор мнению докторов и по совету нескольких шарлатанов-магнетизеров, предсказавших ей долгую жизнь, здоровье и замужество. Уже умирающая, она была обручена с графом С***, который магнетизировал ее согласно указаниям парижских ясновидящих. Когда прибыло заказанное в Париже великолепное приданое (стоившее четыреста тысяч франков), юной невесты уже не было в живых.

Похоронные принадлежности, надгробный венок заменили блестящие туалеты и венец, предназначенные для брачного торжества… Государь узнал об этом печальном событии во время парада. Он сразу страшно побледнел; однако он имел мужество не прерывать занятий и только обмолвился знаменательной фразой: «Я наказан за все мои прегрешения».

Кто же утешал Александра в этом горе? Утешителем его явился ангел – Елизавета!.. Удрученная потерей собственных детей, она полюбила эту молодую девушку; и когда, гуляя, императрица случайно встречала ее еще ребенком, она прижимала ее к своей груди и в детских чертах ее печально старалась отыскать сходство с тем, кого она обожала. По возвращении государя из поездки в военные поселения одна знакомая ему дама спросила, хорошо ли Его Величество чувствует себя после этого путешествия.

«Да, – отвечал государь, – телом я здоров; но что касается духовного моего состояния, я все страдаю, и горе мое тем сильнее, что я не могу проявлять его».

При этих словах глаза его наполнились слезами, которые он поспешил отереть. Государь часто один отправлялся на могилу дочери. Он воздвиг ей памятник в церкви Св. Сергия, в Петербурге.

Накануне отъезда Его Величества генерал Уваров принес мне от имени своего августейшего повелителя великолепную бриллиантовую брошь. Я сказала, что государь, без сомнения, забыл, что он уже сделал мне подарок по случаю крестин, поэтому я не считаю возможным принять этот дар. Но генерал уведомил меня, что мой отказ вызовет неудовольствие государя. Я не посмела больше настаивать. В этот день перед моим отъездом из Царского Села императрица Елизавета дала мне прощальную аудиенцию. Государыня приняла меня с обычной своей мягкой приветливостью; она так умела соединять в беседе достоинство царицы с обаянием умной женщины! Говоря со мной, она коснулась путешествия государя, и голос ее принял, как мне показалось, еще более мягкую интонацию, когда она говорила: «Надеюсь, что это путешествие принесет пользу государю».

Свидание это было короче предшествовавшего, так как императрица принимала также в этот день министров и свиту Александра.

«Надеюсь, – сказала государыня, – что ваши дела или семейные отношения побудят вас вскоре возвратиться в наши края».

Затем, по своей чрезвычайной доброте, она соблаговолила выразить сожаление, что я уезжаю. Когда Елизавета встала, я умоляла ее прогнать меня, так как сама я была не в силах оставить ее; я сказала, что почтительная привязанность, которую я испытываю к ней, перешла ко мне по наследству от моей тетушки, княгини Радзивилл, и что я сохраню ее во всю мою жизнь. Елизавета выразила мне сожаление по поводу кончины тетушки.

«Она была такая добрая, – сказала она, – такая милая!»

Государыня ни разу не дозволила мне поцеловать у нее руку, хотя я говорила, что мной руководит столько же привязанность к ней, как и уважение, и она повелела мне поцеловать ее. Я уже не надеялась еще раз увидеть это ангельское существо, когда на следующий день, через час после отъезда государя, оставившего Царское Село в шесть часов утра, мы увидели, гуляя с графом Ш*** по большой аллее, даму, легко одетую несмотря на свежую погоду, изящную и покрытую вуалью. Она шла с дамой, которую я тоже не узнала. Граф Ш*** сказал мне: «Это императрица Елизавета!»

«О нет! – возразила я. – Вы знаете, что она в этот час никогда не гуляет, особенно пешком».

Я едва договорила эти слова, как дама направилась к нам, и когда она подняла вуаль, я узнала государыню. Она соблаговолила вновь обратиться к нам с милостивыми словами и сказала графу Ш***, что она очень рада случаю проститься с ним; при этом государыня выразила сожаление, что мы не можем продолжить наше пребывание в Царском Селе. Говоря об отъезде государя, она сказала: «Сегодня погода более сносная, но вчерашний день был ужасен». (В тот день дождь шел беспрерывно.)

П. В. Басин. Портрет Елизаветы Алексеевны

в трауре рядом с бюстом супруга. 1831

Уверяли, что императрица Елизавета уже не любила Александра, но я убеждена в обратном. Несколько вырвавшихся у нее слов, ее голос, звучавший особенно нежно, когда она говорила о нем, – все доказывало мне, что я не ошибаюсь. Притом было так много чувства в столь простых словах ее: «Вчерашний день был ужасен…»

Елизавета думала о следующем дне! Наконец, смерть Елизаветы доказала, что она никогда не переставала любить Александра, так как она не могла пережить его, и что все ее надежды, так же как и единственное желание, заключались в том, чтобы соединиться с ангелом, которого она оплакивала.