Текст книги "Александр I"

Обеспечив спокойствие и независимость французов, так же как неприкосновенность границ их территории, посредством мирного договора, гораздо более выгодного, чем Франция могла надеяться после стольких неудач, Александр покинул Париж и Францию и отправился в Англию. Вместе с прусским королем он поехал через Булонь, где их ждал флот, которым командовал адмирал герцог Кларенский. Их быстрый переезд совершился при звуках ружейных залпов, данных английским и русским флотами. Несметные толпы народа собрались на берегах Англии, чтобы присутствовать при высадке на берег русского и прусского государей. Когда же последние сели в приготовленные для них экипажи, тотчас народ неудержимым порывом, противиться которому было бесполезно, отпряг экипажи и довез их до Дувра, среди общего энтузиазма и кликов: «Да здравствуют император Александр и прусский король!»

На следующий день оба монарха, чтобы избежать энергичных демонстраций английского народа и к великому разочарованию последнего, уехали инкогнито, в почтовых каретах. В Лондон они приехали запросто, без свиты. Русский император остановился в доме, который занимала Великая княгиня Екатерина, любимая сестра, раньше него приехавшая в Англию.

Чтобы удовлетворить желание толпы, жадно стремившейся созерцать «Восстановителя Европейского мира», победителя, отличавшегося гуманностью и величием души, Александр, тотчас по своем приезде, должен был выйти на балкон и неоднократно принять шумные приветствия детей Альбиона. Везде по улицам, где должен был пройти кортеж государей, крыши домов были сняты, чтобы дать места любопытным. Против самого дома, который занимал русский император, поставлены были вдоль улицы скамьи и ложи, которые дамы занимали по билетам, чтобы видеть императора Александра при его проезде, во время пребывания его в Лондоне.

Император дал аудиенцию в своем официальном помещении в Сент-Джеймсском дворце лорд-мэру с ольдерменами, облеченными в парадную форму.

«Позвольте, государь, – сказал лорд-мэр, – выразить Вашему Императорскому Величеству, как мы живо чувствуем выпавшую на нашу долю честь в день, когда Великобритания имеет счастье принять у себя монарха, столь великого по занимаемому им высокому положению и еще более великому по качествам его сердца, заключающего в себе все, что есть благородного, великодушного, гуманного и справедливого».

Александр ответил по-английски: «Примите, господа, мою благодарность за ваше лестное приветствие. Я уже давно желал видеть Англию; и теперь мне тем более приятно быть здесь, что после достопамятной войны Европа завоевала наконец мир, который, я надеюсь, долгое время составит счастье человеческого рода. Передайте от меня вашим соотечественникам, что английская нация имеет много прав на мое уважение; ее поведение в этой последней тяжелой борьбе вызвало мое восхищение, а также восхищение всего мира. Во время войны я всегда был верным союзником Великобритании, и в мирное время я останусь ее верным другом».

Я не буду подробно описывать блестящие празднества, для которых задолго делались приготовления в Англии: балы на три тысячи человек, роскошные пиры, данные лондонским муниципалитетом, многочисленные тосты, всегда сопровождавшиеся любимым напевом God save the King или Rule Britania, спектакли, морские празднества в Вульвиче, в Портсмуте, – чередовались в этом непрерывном ряду увеселений и торжеств. Но государи могли заметить, что в этом великолепном приеме, столь необычайном по своей особенной торжественности, проглядывало не столько искреннее желание почтить столь высоких гостей, сколько национальный дух, тщеславное стремление к преобладанию со стороны властительницы морей; и что менее блестящие, но, быть может, более искренние и простодушные приветствия, полученные ими во Франции, выражали по крайней мере искреннюю признательность без примеси чего-либо личного.

Император Александр с интересом осмотрел самые замечательные окрестности Лондона, так же как общественные учреждения этого богатого города, между прочим – банк, на который он обратил особенное внимание. По его словам, все виденное им подтверждало его мнение, что Англия, по своим коммерческим отношениям, по своим несметным богатствам, по достойному уважения характеру своих обитателей, вполне заслуживала ту славу, которой она пользовалась. Александр, со своей августейшей сестрой, посетил также Оксфорд, где он во всех подробностях осмотрел знаменитый университет, и так же, как прусский король, согласился принять диплом доктора по гражданскому праву. Церемония эта совершилась при торжественной обстановке, в присутствии огромного числа зрителей обоих полов и студентов в черных мантиях. Принц-регент, раньше получивший докторское звание, принял, в соответствующем костюме, обоих августейших кандидатов в общем зале. Университетский оратор произнес по-латыни речь, с восхвалениями по адресу обоих монархов. Затем несколько студентов продекламировали несколько поэтических отрывков на тему московского пожара, падения Наполеона, стойкости и великодушия союзников, мудрости принца-регента.

Император Александр почтил своим присутствием Бленхеймский замок и великолепный бал, данный в его честь графиней Джерсей. Он посетил также Ричмонд, Инвалидный дом в Гринвиче и в Челси и другие общественные учреждения. Пробывши в Англии четыре недели, среди волшебной обстановки могущества и роскоши, Александр уехал в Голландию. Здесь он отправился на поклонение в дом, где Петр Великий жил в Саардаме. Собственник этого скромного жилища, осененного великими воспоминаниями, был счастлив принести его в дар августейшему преемнику Петра I, который вознаградил его со свойственной ему щедростью. Затем государь отправился в обратный путь через Брухзаль, где его ждала супруга его, императрица Елизавета. После года отсутствия, после навеки памятной и славной кампании, России предстояло вновь увидеть наконец своего государя, торжествующего и скромного в то же время – качества, столь редко совместно сопровождающие блестящий успех! Рескрипт государя на имя петербургского главнокомандующего, генерала Вязмитинова, представляет образец отличавших императора Александра скромности и благочестия: «Осведомленный о приготовлениях к приему, которые делаются по случаю нашего возвращения, и относясь всегда отрицательно к такого рода приветствиям, я считаю их теперь более излишними, чем когда-либо. Один Всевышний совершил великие деяния, положившие конец кровавой войне в России. Мы все должны преклониться перед Провидением. Передайте же мою неизменную волю, дабы прекратить всякие приготовления к церемониалу по случаю нашего возвращения в наше государство. Пошлите губернаторам всех провинций приказ ни под каким видом не уезжать из их губерний. Я возлагаю на вас исполнение этого приказа».

По дороге в Петербург император быстро проехал через Литву, минуя Вильну. Я отметила за это время несколько характерных черт, рисующих приветливый нрав государя и доказывающих, что удачи, успех, опьянение счастьем не влияли на эту великую душу. Странствуя, по обыкновению, почти без свиты или отдельно от нее, государь остановился у деревенской церкви и пошел к обедне. По окончании ее он подошел к священнику и поцеловал у него руку – знак уважения, который он оказывал священнослужителям нашей веры. Священник, не зная императора (этот анекдот я слышала от него самого), поцеловал его в лоб, причем на него повеяло благоуханием волос государя. Выходя из пустынной церкви (это был рабочий день), государь увидел лишь одну женщину, ожидавшую свой экипаж. Он поклонился ей и спросил, куда она едет. Она ответила: «В Вилькомир». (Это был город того уезда, где Его Величество должен был сменить лошадей.)

Так как экипаж этой дамы не приезжал, император, ради развлечения, предложил ей ехать в его коляске. Уверенная, что собеседник ее – простой русский офицер, она охотно согласилась; при этом она рассказала государю, что ей приходится ехать в Вилькомир, чтобы вести процесс, который она боится потерять несмотря на то, что дело ее правое: может ли надеяться на справедливость, сказала она, бедная вдова дворянина, без всякой протекции! Ей советовали, прибавила она, обратиться к литовскому генерал-губернатору, но она не имела чести знать его; у нее не было средств, чтобы добиться благосклонного внимания губернского секретаря. Разговор этот очень забавлял государя, который поспешил предложить даме походатайствовать за нее у Корсакова. Бедная вдова поблагодарила его за любезность, но, по-видимому, не придала значения предложению услуг со стороны простого офицера. Каково было удивление свиты государя, когда Его Величество приехал вместе с женщиной, которая не была ни молода, ни хороша собой и не отличалась хорошими манерами!

Но трудно себе представить замешательство и удивление бедной женщины, когда она узнала, по знакам почета, которые все оказывали ее спутнику, что она долго пробыла в обществе императора, ее государя. Лучше всего в этой странной встрече было то, что она выиграла свой процесс благодаря тому заступничеству, которое вначале не внушило ей доверия.

Император Александр чрезвычайно любил странствовать инкогнито. Он часто заходил в находившиеся на его пути дома частных лиц, беседовал с хозяевами, своей предупредительностью приобретал их доверие, расспрашивал их и таким путем открывал разные скрываемые от него злоупотребления властью, которые могли повредить благосостоянию его подданных. Однажды он вошел, таким образом, к одному дворянину, сельскому жителю, хорошему малому. Последний принял его добродушно и, восхищенный дружеским видом, с которым император отозвался на его гостеприимство и стал пить с ним пиво, воскликнул: «Как мы были бы счастливы, если бы все ваши товарищи походили на вас! К несчастью, большинство, в особенности гвардейские офицеры, грубы и требовательны. Благодаря им мы, как чумы, боимся прохода войск через деревню».

«Наконец, друг мой, – сказал он, все более оживляясь с каждым стаканом крепкого пива, – скажите, прошу вас, ваше имя, чтобы я знал, кого я имел счастье принять в своем доме?»

Император, немножко смущенный, ответил, улыбаясь, что он называется честным человеком.

«Итак, мой милый честный человек, – сказал дворянин, сердечно обнимая Его Величество. – благослови вас Небо!»

В эту самую минуту приезжают несколько лиц из свиты Его Величества: инкогнито открыто. Дрожащий и смущенный, дворянин падает к ногам государя, который ласково поднимает его и, уезжая, оставляет ему знак своего благоволения[150]150
  Император Александр, путешествуя, раздавал множество драгоценных вещей – табакерки, кольца, фермуары, наименьшая стоимость которых равнялась трем– и четыремстам франков. Он делал также подарки по случаю крестин, когда он бывал крестным отцом; и эти дары, весьма значительные, постоянно возобновлялись, так как государь никогда не отказывал в этой милости, и почти всем военным известного чина дозволено было просить о ней государя. Интересно было бы подсчитать все годичные расходы императора Александра на подарки. Я уверена, что они составляли громадную сумму. Александр давал также пенсии многим иностранным литераторам и артистам. – Прим. автора мемуаров.


[Закрыть].

Если по своей необычайной скромности Александр отверг торжественное публичное чествование при своем возвращении в столицу империи, он не мог уклониться от чувств любви и восторга, повсеместно вызывавшихся его присутствием.

Какая была минута для сердца матери, когда императрица Мария обняла сына, столь достойного ее по своим добродетелям, столь достойного, по своей высокой мудрости, выполнять благородную миссию умиротворителя Европы, государя, составлявшего честь и славу России!

Один он, влиянием своего характера, совмещавшего твердость, кротость, стойкость, – один он, руководимый и вдохновляемый религией, разрушил то, что создано было могуществом и гением, – и лишил Наполеона славных плодов двадцати лет трудов и побед. После нескольких попыток сопротивления, столь же бесполезных, сколько неудачных, государи европейского материка подчинились власти того, кто представлялся им в образе бича Божьего, которому никто не мог сопротивляться. Но пришел Александр и сказал им: «Он может быть побежден, доверимся Провидению».

Ему поверили, и слова его сбылись. Довольный тем, что он без противодействия поставил Россию на должную высоту и в истинном свете проявил благородный характер той нации, судьбами которой он управлял, не приписывая себе ни единого из своих успехов; выказывая в счастье столько же умеренности, сколько он проявлял стойкости среди превратностей судьбы; мечтая лишь о счастье человеческого рода, – Александр внушил государям, своим союзникам, не только восхищение своей личностью, но и искреннее дружеское чувство; и без всяких со своей стороны стараний он на всю жизнь остался первым их советчиком. Свойства эти и заслужили ему то прозвание, о котором будет далее упомянуто.

Томас Лоуренс. Портрет Александра I. 1814–1818

Так как совершить великие деяния, которыми руководил Александр, мог лишь тот, кого благословил Всевышний, то Синод, Государственный совет и Сенат пожелали обессмертить подвиги русского народа и славу Александра. С общего согласия они отправили к государю депутацию, состоявшую из тайного советника князя Куракина, генерала Тормасова, сенатора графа Сотилова и т. д., чтобы предложить Его Императорскому Величеству прозвание Благословенного – наименование, без сомнения, славное, но которое, казалось, не могло оскорбить скромность государя, так как оно в то же время указывало, что все великие деяния его были отмечены печатью Провидения. Депутация от имени государства умоляла Его Величество дозволить возвести в Петербурге памятник для увековечения столь славных воспоминаний, при следующей надписи: «Александру Благословенному, императору всей России, великодушному восстановителю Европейских держав, благодарная Россия».

Император принял депутацию с обычной своей приветливостью и ответил на ее речь указом, в котором, благодаря депутацию, он отказывался от наименования Благословенного, не согласовавшегося с его «взглядами и образом мыслей» и дававшего его верноподданным «пример, не соответствующий тем чувствам умеренности и духу смирения, которые он стремится им внушить». Указ заканчивался словами: «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам! Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как я в сердце моем благословляю оный! Да благоденствует Россия, и да будет надо мною и над нею благословение Божие!»

Александр искал отдохновения от трудов столь долгой кампании лишь в неизменном, постоянном исполнении своего долга и в облегчении вызванных войной бедствий страны. Принужденный вновь покинуть Россию, чтобы отправиться на Венский конгресс, он поспешил облегчить эти бедствия наиболее быстрыми и действительными средствами. Государь начал с того, что приказал во всей империи воздавать благодарение Провидению за спасение России. Он учредил в пользу духовенства крест в память 1812 г. Торжествующая армия получила медаль с указанием года и дня своего вступления в Париж. Он равным образом учредил орден Св. Владимира для русского дворянства, принесшего отечеству столько геройских жертв, и разрешил носить его главам семейств или старшим их членам.

Торговое сословие также получило, в награду за свои услуги, орден Св. Анны. Его Величество повсеместно освободил население от уплаты податных недоимок начиная с 1813 г., так же как от других налогов и штрафов. Государь даровал прощение всем заключенным, за исключением убийц и грабителей; избавил от телесных наказаний преступников, осужденных на каторжные работы. Наконец, он распространил свое милосердие на всех, кто по тем или иным причинам вовлечен был наперекор долгу в ряды неприятеля. В то же время Александр приказал вознаградить те губернии, которые во время кампании оказали правительству денежную помощь. Ссуды эти были бы возвращены, если б смерть не похитила у народа возлюбленного государя.

Всегда заботливо относясь к нуждам своей империи, Александр провел тягостные войны, не вводя ни новых поборов, ни исключительных налогов. Поэтому лавры его никогда не орошались слезами его подданных. Благословения бедняков всегда сопровождали его предприятия и открыли ему в предначертаниях Провидения путь к блестящим успехам, о которых его истинно христианская скромность не позволяла ему и помышлять, ибо единственной целью его благородных стремлений, так же как единственным двигателем его мудрой и благотворной политики, было счастье и спокойствие Европы. Да возродится его столь трогательная отеческая доброта в сердцах его преемников! Да сознают они так же, как этот великий государь, что опьяняющий дым славы, часто приобретаемой ценой счастья народов, если и дает минуту опьянения, все же не может вполне удовлетворить сердце государя: благоденствие народа, его благословения одни могут дать отрадную, чистую, ненарушимую радость, подобно небесным наградам, для которых они являются предвестником и залогом.

Император велел также напечатать указ комиссии по вопросу об образовании духовенства – указ, в котором выражаются трогательные религиозные чувства. Государь высказывает в нем ту мысль, что образование должно стремиться распространять тот свет, который светит во мраке. Направлять учеников к истинному источнику добра можно, лишь следуя этому свету, теми способами, которые с такой простотой и мудростью указывает нам Евангелие, говоря, что Иисус Христос есть путь, истина и жизнь. Поэтому дух христианства должен быть основой всякого христианского общественного обучения, в особенности для молодых людей, подготовляющихся к духовному званию, ибо, подчиняя их божественному разуму, он охраняет их от заблуждений. Указ заканчивался выражением уверенности, что комиссия с помощью Всевышнего направит свои стремления к этой цели, без которой от трудов ее нельзя ждать истинного плода.

Проездом через Польшу в Вену император соблаговолил принять в Варшаве польскую депутацию. При этом глава депутации, сенатор Кицкий, от имени своих соотечественников обратился к Его Величеству с выражением чувств благодарности и благоговения, так же как беспредельного доверия к великодушному покровительству Александра. Император отвечал на эту речь в лестных для поляков выражениях. Он им сказал, что едет в Вену, дабы совершить предпринятое в их пользу дело.

«Я уверен, – прибавил государь, – что успех оправдает доверие вашей нации; счастье поляков будет моей наградой».

Император проехал через Пулавы, замок князей Чарторыйских, которые уже несколько лет раньше имели счастье принять Его Величество. Пятнадцать дней, проведенных в замке государем, оставили неизгладимые воспоминания в сердце его знатных хозяев, которых государь осыпал особыми знаками своей дружбы. Кроме многочисленной семьи княгини Чарторыйской, состоявшей из двух ее сыновей, принцессы Вюртембергской и графини Замойской, ее дочерей, в Пулавах собралось много знатных лиц: все хотели насладиться счастьем созерцать Александра и представиться ему. Среди этих лиц находились: моя тетушка княгиня Радзивилл, ее сын – князь Антоний, графиня Ржевусская, генерал Красинский, сенатор Новосильцев – вице-президент совета и новая депутация от Варшавы. Несравненная доброта государя, проявлявшаяся в каждом его слове и исходившая из прекрасной души, которую не могли исказить ни могущество, ни счастье, – доброта эта вызывала энтузиазм и располагала к благодарности, преданности и доверию.

Александр сказал польским депутатам: «Передайте жителям Варшавы, что я о них забочусь, и если я откладываю мой приезд в их город, то единственно, чтобы упрочить их счастье».

В минуту отъезда Его Величества, простившись с ним, княгиня Чарторыйская, ее дети и все общество отправились вперед к парому, на котором Его Величество вместе с экипажами свиты должен был переправиться через Вислу. Государь, казалось, был приятно удивлен этим вниманием, вызванным стремлением несколько лишних минут насладиться его обществом, и он это выразил со свойственной ему приветливостью. Несмотря на прохладный вечер и близость воды, государь, доводя до крайности присущую ему вежливость, не захотел оставаться в шинели в присутствии дам. Поощренные его любезностями и комплиментами, княгиня Чарторыйская, ее дочери и некоторые другие дамы попросили у него позволения взять несколько перьев из его султана. Внутренне польщенный этой просьбой, Александр охотно исполнил ее со свойственной ему чарующей грацией.

Так как европейские государи сговорились собраться в Вене лично или через посредство своих министров для обсуждения прав и интересов наций, то на конгрессе прежде всего поднялся вопрос о месте, которое каждый из них должен был занять. Со свойственной ему скромностью Александр не только не потребовал по праву ему принадлежавшего первенства, но, желая, наоборот, избегнуть всяких пререканий, способных задеть самолюбие, он предложил придерживаться алфавитного порядка, далеко отстранявшего его от первого места. Великий человек в Совете и там, где дело касалось высших интересов, Александр становился любезным, очаровательным собеседником во всех собраниях, где он благоволил появляться. Его августейшие сестры, Великая княгиня Екатерина (впоследствии королева Вюртембергская) и Великая княгиня Веймарская, тоже были в Вене; и в их обществе, более чем во всяком другом, придворный этикет исчезал и заменялся шутливой беседой. Между императором и Великой княгиней Екатериной было большое сходство; и чтобы сделать его еще более поразительным, государь однажды вечером вздумал надеть платье и прическу Ее Императорского Высочества.

В день именин австрийского императора Александр и прусский король надумали сделать ему утром сюрприз и подарить ему: один – великолепный меховой соболий халат, другой – серебряный таз и кувшин прекрасной берлинской работы.

На улицах Вены часто можно было встретить императора Александра и прусского короля, гулявших вместе, одетых как простые буржуа. Самые блестящие и замысловатые празднества, аллегорические картины, изображавшиеся красивейшими придворными дамами, оперы, спектакли, карусели, турниры, в которых немцы особенно сильны, большие костюмированные балы, великолепнейшие торжества давались в честь собравшихся в Вене со всей Европы самых знатных, высокопоставленных, одаренных и высокообразованных лиц.

«В конце концов, – заметил в то время принц де Линь, шутивший даже на смертном одре, – в конце концов, празднествам конгресса недостает лишь одного – похоронной процессии при погребении маршала империи. Что ж, я им доставлю это зрелище».

К несчастью, он сдержал слово.

Постоянно озабоченные судьбой своего отечества, поляки с нетерпением ожидали результата переговоров конгресса и исполнения обещаний Александра. Однажды, когда один влиятельный австрийский министр стал пренебрежительно отзываться о поляках и высказываться против их интересов, Его Императорское Высочество Великий князь Константин, не будучи в состоянии сдержать свое неудовольствие, выразил его министру, как говорят, в весьма энергичной форме, за что поляки всегда будут бесконечно благодарны своему августейшему покровителю. Тем не менее, несмотря на бесконечные препятствия и помехи, которые венский кабинет ставил благородным и справедливым взглядам императора Александра, последний был провозглашен польским королем. Он сам соблаговолил сообщить эту весть полякам в письме, написанном собственной рукой председателю Сената, графу Островскому:

«Я сообщаю вам с особенным чувством удовлетворения, – писал государь, – что судьба вашего отечества наконец определилась по общему соглашению всех соединившихся на конгрессе держав. Принимая титул короля Польского, я хотел исполнить желание польской нации. Польское королевство присоединится к империи посредством собственной конституции, на которой я хочу основать счастье вашей страны. Если интересы общего спокойствия не допустили, чтобы все поляки объединились под одним скипетром, я стремился, по крайней мере, смягчить тягость разделения и везде обеспечить им мирное пользование их национальными правами. Прежде чем формальности дозволят подробно опубликовать все пункты, касающиеся окончательного устройства дел в Польше, я хотел, чтобы вы первый были об этом осведомлены по существу, и я разрешаю вам сообщить вашим соотечественникам содержание настоящего письма.

Примите уверение в моем искреннем уважении.

Александр».

Трудно представить себе, какую радость новость эта вызвала в истинно польских сердцах. Среди общего ликования уже ожидали скорого приезда желанного монарха, когда события в Европе внезапно изменились. Генерал Поццо ди Борго, русский посланник во Франции, приехал из Парижа в Вену и объявил конгрессу, что Бурбоны, более чем когда-либо, утвердились на престоле. Через пятнадцать дней, среди одного празднества, на котором были представлены все божества Олимпа и Парнаса, вдруг, как громовый удар, пронеслась изумительная новость: «Наполеон покинул остров Эльба, Наполеон – во Франции!»

Лицо, передавшее мне эти подробности и бывшее свидетелем их, граф Сальмони, человек выдающегося ума, рассказал мне, что великий страх объял небесных богов и что среди богов земных император Александр, как человек разумный, первый покинул празднество, чтобы скрыть от публики свое впечатление.

На следующий день, когда все оправились от потрясения, естественно, вызванного этим событием, размышления успокоили и уничтожили первоначальное изумление и невольный страх. «Это сумасшедший! Авантюрист!» – так выражались, говоря о Наполеоне. Задетый колкими упреками, с которыми везде к нему обращались по поводу его неведения относительно положения дел во Франции, Поццо ди Борго шел дальше всех и уверял, что Наполеона повесят на первом же дереве по прибытии его во Францию. Однако этот сумасшедший, авантюрист – вернее, этот непостижимый человек, бежавший с острова Эльба на простом бриге и чудесным образом пробравшийся среди английских кораблей, – высадился во Франции с горстью солдат. Двадцать дней спустя он вступил в Париж во главе армии, объявляя в своем смелом воззвании, что один он может восстановить мир и он восстановит его в Европе.

О Провидение, кто проникнет в Твои предначертания! Нет, падение этого необыкновенного человека, долго казавшееся воображению столь непонятным, было менее непонятно, чем изумительное восстановление его власти.

Бурбоны рассеялись. Людовик XVIII, принужденный вторично покинуть отечество и предоставить престол своих предков чужестранцу (на этот раз поистине узурпатору), – Людовик XVIII удалился в Гент. Но что ожидало теперь Францию и затем Европу? Подтвердившееся известие, что Наполеон – в Париже, что власть его восстановилась без всякого сопротивления, – это угнетающее известие поразило и ошеломило Совет конгресса. После стольких великодушных усилий, после громадных жертв и потоков пролитой крови приходилось возвращаться вспять, возобновлять усилия, жертвы, как если б ничего еще не было сделано! Мысль эта могла внести уныние в сердца союзных государей. Император Александр объявил, что с него довольно войн, что он не желает постоянно жертвовать своими солдатами. К этому отрицательному отношению его к войне присоединились другие соображения личного свойства, и вполне справедливые.

Людовик XVIII послал в Вену князя Талейрана в качестве блюстителя интересов Франции. Трудно разобрать, каковы были намерения этого ловкого дипломата, который одновременно стремился, по-видимому, сообща со всеми державами ввести систему прочного умиротворения Европы и в то же время переговаривался с Австрией по поводу договора, противного политическим интересам России и лишавшего ее того влияния, которому Франция обязана была своим спасением. Между тем как Талейран, вполне уверенный в твердости своего положения в Париже, стремился продолжить свою роль, он узнал о появлении Наполеона во Франции и вступлении его в столицу; в то же время он узнал, что Александру уже известны тайные интриги французского роялистского министерства. Как отразить этот последний роковой удар? Талейран был слишком умен, слишком сведущ в политике, чтобы не понять, что один император Александр мог еще спасти Францию, благодаря своему могуществу и влиянию на другие союзные державы. Итак, Талейран, зная великодушие Александра, основал на нем свои последние политические надежды и надежду на собственное спасение.

Пьер Поль Прюдон.

Шарль Морис де Талейран Перигор. 1807

Он бросился к ногам государя и уверил его, что, обманутый своим патриотизмом, он неправильно понял интересы Франции и те союзные связи, которые ей следовало заключить. Он умолял государя простить его и не бросать то дело, которое близко касалось всех королей.

После нескольких минут молчания и размышления государь бросил строгий взгляд на Талейрана.

«Дело идет не обо мне, – сказал он, – и не о личном оскорблении, которое не может задеть меня, а о спасении Франции».

Нельзя, однако, не признать, что, если б в этих критических обстоятельствах Талейран не проявил чрезвычайной, неустанной деятельности, конгресс разошелся бы, не пришедши ни к каким заключениям относительно судьбы Франции.

Со свойственным ему великодушием Александр, отстраняя всякое чувство личного недовольства и думая об интересах лишь общего дела, тотчас направил значительный отряд войска под предводительством Барклая де Толли не против Франции, но на помощь Бурбонам, против армии Наполеона.