Текст книги "Александр I"

Прошло два месяца с тех пор, как я уехала из Петербурга. Александр прибыл в столицу довольный путешествием, счастливый вернуться в столь дорогую ему семью, к которой присоединились его две августейшие сестры. В это-то время разразились ужасные бедствия петербургского наводнения. Под напором морских волн и бурного ветра Нева вышла из берегов с такой стремительностью, что в одно мгновение часть города была затоплена; при этом нельзя было ни остановить, ни предупредить разлития реки; при шуме бури и волн нельзя было даже слышать сигнальных выстрелов, которые давали в крепости для предупреждения жителей города об опасности. Все были застигнуты врасплох среди своих занятий неприятелем, которому ничто не могло противостоять. Рабочий за своим делом, купец в своей лавке, часовой на своем посту, множество лиц, ездивших утром в экипажах по своим делам, – все стали жертвой наводнения. Нижние этажи были затоплены, и в несколько часов вода поднялась в некоторых кварталах на семнадцать футов. Квартал, где находился дворец, благодаря близости реки подвергался наибольшей опасности, и императорская яхта стояла наготове, чтобы принять государя, который, удалившись со своей августейшей семьей в верхний этаж дворца, принужден был созерцать бедствия народа, тогда как он готов был спасать его ценой собственной жизни. Лодки с гребцами проезжали по затопленным улицам и спасали несчастных, которые тонули, стараясь добраться до своих жилищ. Одного часового отнесло течением с его будкой до Зимнего дворца; увидев своего государя у окна, бедный солдат, который даже перед лицом смерти не мог забыть военную дисциплину, взял на караул… его удалось спасти…

Ф. Я. Алексеев. Площадь у Большого каменного театра

7 ноября 1824 года

Надгробный крест, снесенный потоком с кладбища по ту сторону реки, остановился напротив дворца, что было сочтено за роковое предзнаменование.

Как только река вновь вступила в берега, государь тотчас сам посетил местности, наиболее пострадавшие от наводнения. Он затем тотчас пришел на помощь наиболее пострадавшим жителям, положение которых в эти первые минуты было ужасное, так как соль продавалась до двадцати пяти франков за фунт. Мудрые меры государя, чувствительность которого не ограничилась слезами, вызванными зрелищем этих бедствий, вскоре восстановили порядок и спокойствие и изгладили самые следы этого страшного, непредвиденного несчастья.

Возвратившись в том же году во Францию, перед достопамятной коронацией Его Величества Карла X я получила письма от матери, сообщавшей о чести, выпавшей на долю Варшавы, осчастливленной в то время присутствием своего возлюбленного монарха. Александр соблаговолил посетить мою мать, которая поблагодарила его за все щедрые милости его ко мне во время моего пребывания в Петербурге. Государь осведомился, не повредил ли моему здоровью петербургский климат. Он говорил с ней также о своем крестнике; сказал, что ребенок хорошенький и отлично вел себя во время крестин; при этом моя мать воспользовалась случаем, чтобы показать Его Величеству одно из моих писем, где я приводила весьма удачное выражение моего сына. Кто-то сказал ему, когда он возвратился во Францию: «Не, правда ли, как красив ваш крестный отец?»

Причем ребенок тотчас добавил: «И как добр!»

Государь возразил на это, что он слишком стар, чтоб быть красивым, и что слово ребенка более правильно. Говоря с моей матерью о княгине Ловиц, государь сказал: «Это ангел; у нее редкий характер; мой брат очень счастлив».

В день рождения Его Императорского Высочества Великого князя Константина император пожаловал княгине орден Екатерины; он сам надел на нее орден и просил княгиню предстать с этим украшением перед августейшим своим супругом. В день именин княгини он подарил ей великолепное жемчужное ожерелье. Казалось, здоровье государя в его последнюю поездку в Варшаву, т. е. в июне 1825 г., было столь же цветущее, как в лучшие его годы; а через пять месяцев его уже не стало! Никогда еще не бывал он столь милостив к полякам: своей добротой по отношению к ним он как бы хотел превзойти самого себя. Он был доволен всеми окружающими, всем, что он видел, сделанными в городе усовершенствованиями, предприятиями администрации; он удивлялся, что при таких небольших затратах было устроено несколько фабрик, мостовая и т. д. Он хвалил, благодарил, раздавал вспомоществования, милости, вникал во все нужды… Сколько скорби и сожалений должен был он вызвать по себе благодаря своей несравненной доброте!..

Проезжая через Литву, император Александр остановился в Товиани, где он осыпал знаками своего благоволения княгиню Р*** и ее мужа, унаследовавших это имение после смерти их тетушки – утрата, которая, по-видимому, произвела впечатление на Александра. Он соблаговолил также вспомнить обо мне в Товиани.

Здоровье императрицы Елизаветы, за последнее время сильно пошатнувшееся, явилось мотивом рокового путешествия в Таганрог. Трудно понять, каким образом и почему доктора сочли полезным для грудной болезни климат этого города, расположенного на берегу моря и зимой подверженного очень холодным ветрам.

Удвоив свою заботливость по отношению к жизни, которая, казалось, стала ему дороже с тех пор, как ей грозила смертельная опасность, государь пожелал сопровождать свою августейшую супругу в Таганрог.

Там-то, на окраине их империи, ждала их неумолимая смерть, дабы одновременно поразить эти две августейшие жертвы!

Успокоившись благодаря временному улучшению здоровья государыни, постоянно движимый своим добрым сердцем, стремившимся лишь к счастью подданных, Александр предпринял это роковое путешествие…

Под влиянием глубокой меланхолии государь часто поговаривал о том, чтобы удалиться в Таганрог, который нравился ему по своему местоположению. Он не хотел следовать предписаниям своего английского доктора Вилье и лишь жаловался на страшное нервное расстройство. Увы! Он поражен был в сердце; он умирал, чтобы не наказывать неблагодарных, мятежных подданных, ужасные замыслы которых были ему известны. В то время как все вокруг него верило в мнимое спокойствие, не подозревая об опасности, грозившей России и ее государю, он, этот ангел, изнемогая под тягостью страшной тайны, в разгар болезни и в припадке горя, проронил лишь следующие слова: «О чудовища, неблагодарные! Я хотел лишь их счастья!»

Слова эти явились как бы проблеском света. Пересмотрели бумаги государя и открыли в них сведения о преступном заговоре… Было уже слишком поздно, удар достиг своей цели, и вероломство заговорщиков, их черная неблагодарность сослужили им, быть может, лучшую службу, чем отцеубийственный кинжал!.. Одна лишь злоба убийц не нашла удовлетворения!.. Его не стало!.. Слава, могущество, красота, изящество, приветливость, ангельская доброта – все было разрушено, поглощено беспощадной смертью!.. Александр расстался с жизнью без сожалений: мог ли он еще любить ее! Он исполнил религиозный долг с покорностью, внушенной истинным благочестием и чистой совестью. Его последние слова, когда он пожелал еще раз бросить взгляд на небо, которое, казалось, уже раскрывалось, чтобы принять его, выражают также безмятежность последних его минут.

«Какой прекрасный день!» – сказал государь, когда подняли шторы на окнах его спальни.

Да, без сомнения, то был прекрасный день, он дал ему беспредельное счастье, бессмертную славу. Но то был ужасный день для тех, кому предстояло пережить его, для несчастной Елизаветы, которая, приняв последний вздох, последний взгляд своего супруга, мечтала лишь об одном – последовать за ним в могилу, чтобы встретиться с ним на Небесах!

«Наш ангел на Небе, – писала она, – а я еще прозябаю на земле; но я надеюсь вскоре соединиться с ним…»

Какая ужасная весть для матери, для августейшей государыни, – лишь благочестивая и сильная душа ее могла перенести такую потерю, такое горе! Успокоенная относительно драгоценной жизни Александра первым письмом императрицы Елизаветы, несчастная мать, преисполнившись надежды и радости, бросилась к алтарям, чтобы воздать благодарение Всевышнему, который, казалось, внял наконец мольбам пятидесяти миллионов людей, моливших Его о возвращении им их государя, их отца. Весь Петербург, опьяненный радостью по случаю прибытия курьера с добрыми вестями и запечатлев на память каждое слово трогательного послания своей возлюбленной государыни, толпами направился в церкви… Не кончился еще молебен, как Великий князь Николай получил последнюю роковую весть. Он вернулся в собор, где все были поражены изменившимся его лицом, на которое горе наложило свою печать. Не имея духа нанести столь ужасный удар сердцу матери, он решил, что одна религия будет в состоянии смягчить его. Митрополит направился к государыне, держа в дрожащих руках крест, накрытый черным крепом. При виде медленно и торжественно выступавшего священнослужителя, с вечным символом страдания в руках, несчастная мать поняла постигшее ее горе и, подобно Богоматери, упала без чувств у подножия распятия, знаменовавшего ей собственную ее утрату… Какая горестная картина и какой сюжет для великого художника! Внутренность великолепного Казанского собора, сверкающего золотом и огнями; облаченный в богатые ризы священнослужитель, отражающий во всех своих чертах безмолвное невыразимое горе; величественная государыня – столь нежная мать, проявляющая на своем лице внезапный переход от радости к горю; Великий князь Николай, удрученный собственным горем и в то же время тревогой за любимую мать; группы присутствующих, отражающих на своих лицах сомнение, надежду и страх; таинственный свет алтаря, рядом с мрачным блеском свечей и лампад; ладан, еще курящийся у подножия алтаря; богослужение, переходящее от радостного молебна к печальной панихиде, – какой сюжет для нового Рафаэля! Какой материал для нового шедевра!

Вид Казанского собора в 1821 году.

Цветная литография по рисунку Б. Патерсена

Европа одновременно узнала о болезни и смерти великодушного государя, возвратившего ей мир и спокойствие. Его оплакивали по всей Европе. Народы с горестью узнали, что друга, освободителя наций уже не стало. При дворах все облеклись в траур. Австрийский император, узнав о смерти Александра, своего верного союзника, воскликнул в порыве чувствительности, делавшей честь как ему, так и тому, кого он оплакивал: «Я потерял лучшего своего друга!» – трогательное и красноречивое слово в устах государя[158]158
  Добродетельный князь Гогенлоэ, искренно любивший императора Александра, совершил босой религиозное паломничество, чтобы вымолить исцеление государя, добродетелями которого он восхищался.


[Закрыть].

В Париже при русском посольстве в это время готовились праздновать день рождения государя, которому отныне принадлежали лишь посмертные почести. Я не стану описывать своих чувств при получении этой скорбной вести: одна религия может успокоить и смягчить подобные горести. Я узнала о роковом событии неожиданно из письма, присланного мне из Парижа в деревню, где я находилась. Как только я мельком пробежала его, у меня вырвался горестный крик; граф Ш***, очень удивленный, спросил, что со мной; я с рыданиями сообщила ему весть, восклицая, что этого быть не может. Граф Ш*** бросился к газете, которую он еще не открывал, и вернулся со слезами на глазах: мы не могли более сомневаться в нашем несчастье. Даже мой сын почувствовал его. Граф Ш***, положив руку на его голову, сказал в присутствии нескольких лиц: «Бедное дитя, он еще не знает все, что он потерял».

Мой Александр, печально подняв головку, сказал: «Я потерял своего крестного отца!»

Каждый день получались подтверждения горестной вести, притом со зловещими подробностями, наполнявшими душу негодованием и возмущением. Общепринятое мнение, что эта прекрасная жизнь прервалась лишь десницей Провидения, впервые влило утешение в мое сердце. Тем не менее, хотя вокруг меня постоянно раздавались роковые слова: «Император Александр умер в Таганроге»; хотя я много раз видела эти слова на письме и они неотступно преследовали мое воображение и днем и ночью, – несмотря на все это, мое сердце, мое воображение – все во мне отказывалось поверить очевидности; и я постоянно видела Александра перед собой таким, как я узрела его в последний раз, во всей его привлекательности и изумительной доброте. Вместо того чтобы отбрасывать от себя столь печальные подробности, встречавшиеся в газетах, я жадно их искала; я черпала утешения в этом всемирном трауре, в раздирательных и так прекрасно выраженных сожалениях, находивших отклик в моем сердце. Мне отрадно было видеть, что печать моя разделяется даже обитателями той Шампаньи, в которую Александр вступил победителем. Вплоть до бедного виноградаря в окрестностях Эперней или Вертю, никого не было, кто бы не воскликнул, узнав о смерти Александра: «Ах, какое несчастье!.. Он спас Францию!»

Крестьянка сказала мне однажды: «Увы! Он был столь же добр, как и красив!»

Как красноречивы были эти непроизвольные сожаления, не вызванные ни принудительными внушениями, ни подкупом! Снискал ли какой-либо другой государь более прекрасную надгробную хвалу![159]159
  Несколько лиц упали в обморок, узнав о смерти Александра; между прочим, его посланник в Дрездене г-н Ханыков и другие опасно заболели. Граф Ожаровский, адъютант государя, при первом же известии о болезни Александра покинул Варшаву, где он в то время жил, и поспешил в Таганрог к своему умирающему государю. Он проводил останки его до Петербурга – последняя дань верности, которую он неизменно выказывал ему при жизни. Приводя это проявление преданности, которое должно было бы найти более подражателей среди многочисленных лиц, удостоившихся особых милостей этого великого государя, я с искренним удовлетворением и, быть может, с чувством законной гордости привожу здесь польское имя.


[Закрыть] Россия и Польша огласились долгими стенаниями и облеклись в траур. Горе тем, кто не нес его в своем сердце! Вечный позор тем, кто посмел изменить данной Александру присяге! Но отбросим эти мрачные мысли и взглянем лучше на тех, кто, унаследовав добродетели и власть Александра, представили собой единственный в мире пример. Мир видал братьев, с оружием в руках оспаривавших друг у друга кровавое наследие отца; но в благородной борьбе между Константином и Николаем проявилось лишь бескорыстие, высота души, великодушие. Эти два великодушных великих князя, еще удрученные горем, уступали друг другу великую империю. Известно, что княгиня Ловиц, считая себя препятствием для исполнения ее августейшим супругом высокого своего призвания, бросилась к ногам Константина, умоляя его забыть о ее существовании и выполнить свое назначение, приняв принадлежавшую ему по праву рождения корону. Но Константин в своем решении руководился своей любовью к ней и словом, данным почитаемому и любимому брату.

Несмотря на свое великодушное сопротивление, Николай вступил на опустевший трон, на котором его мудрости предстояло восторжествовать над столь ужасными событиями. Бог поддержал его среди испытаний; Он и впредь поддержит его.

Если император Александр заслужил наименование Благословенного, будем надеяться, что по примеру этого незабвенного государя его августейший наследник, подобно ему, внушит уважение к своему имени и к своей власти; подобно ему, предпочтет любовь своих подданных суетному блеску славы и этим путем когда-нибудь получит от своих современников и потомков имя «Безупречного» – прекрасное наименование, которое сумели заслужить не только немногие государи, но и вообще немногие люди.

Я попыталась в этом скромном очерке изобразить Александра таким, как он рисуется в его собственных деяниях и словах. Я сочту себя удовлетворенной, если те, кто имел счастье знать его, быть к нему близкими, кто любил его и был ему предан, – если они узнают в этом изображении некоторые черты великого и прекрасного его оригинала, достойного иного, более талантливого пера!

Конец

Н. К. Шильдер
Император Александр Первый, его жизнь и царствование

(фрагменты)

Для удобнейшего обозрения событий царствования императора Александра можно разделить государственную деятельность его на три резко разграниченные между собою периода.

Первый период обнимает собою время от 1801 до 1810 года. Ему присваивают обыкновенно наименование эпохи преобразований. Вникая ближе в дух этого периода, вернее было бы назвать его эпохой колебаний. Действительно, за это время, то есть с 1801 по 1810 год, в государственной жизни России происходят беспрерывные колебания как во внутренней, так и во внешней политике; по всем отраслям управления империей замечается полная неустойчивость взглядов, резкие переходы от одной политической системы к другой. Все эти явления обусловливаются исключительно одною личностью императора Александра, обладавшего свойством нередко колебаться в одно и то же время между двумя совершенно различными настроениями, без всякой последовательности в избранном им раз направлении.

Неизвестный художник. Портрет Александра I. XIX в.

Второй период продолжается с 1810 по 1816 год и по внутреннему своему смыслу всецело сосредоточивается на борьбе с Францией. Этот период, в противоположность предшествовавшему, олицетворяет собою настойчивое преследование одной господствующей мысли, доведенной с замечательной последовательностью до конца, – пример, едва ли не единственный во все царствование Александра I. Неожиданно для всех, к удивлению всего мира, он явил себя в 1812 году непоколебимым и решился быть или не быть. Между тем Наполеон, готовясь к вторжению в Россию, основывал свои политические и военные расчеты на мнимой слабохарактерности Александра. В этом отношении сокровенные мысли завоевателя сходились с тайными расчетами его союзников: Меттерниха и Гарденберга. Всем этим трем недругам России пришлось однако неожиданно испытать полное разочарование. Мысль Александра, которую он тогда неуклонно преследовал, заключалась в низложении Наполеона. «Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать», – сказал Александр в самый разгар войны со своим гениальным соперником и оставался верен этой мысли до полного ее осуществления, даже среди всех невзгод, сопровождавших эту беспримерную в летописях мира борьбу.

Третий период, начинающийся в 1816 году, оканчивается смертью императора Александра в 1825 году. Историки обыкновенно присваивают этому периоду наименование периода конгрессов и охранения установленного ими порядка в Европе. Вернее и ближе к истине назвать это последнее десятилетие периодом реакции.

После низложения Наполеона император Александр представляет собою усталого мученика, колеблющегося между возрастающим влиянием Аракчеева и собственными убеждениями, усвоенными в дни молодости. Среди начинающейся с 1816 года реакции можно еще в первое время проследить присутствие ярких проблесков юношеских увлечений и мечтаний. Свидетельством тому может служить речь, произнесенная в 1818 году государем при открытии польского сейма. Но с 1820 года замечается уже полное исчезновение всех прежних идеалов, к осуществлению которых он некогда стремился с искренним увлечением. К этому душевному настроению присоединяется еще окончательное утомление жизнью (un incurable degont de la vie), признаки которого Меттерних подметил в императоре Александре уже в 1822 году во время конгресса в Вероне.

Неизвестный художник.

Клеменс фон Меттерних. 1835–1840

Входя в ближайший разбор поименованных нами трех разграниченных между собою периодов этого царствования, нужно отметить еще одну своеобразную черту характера императора Александра. Меттерних называет это явление периодичностью воззрений императора (les evolutions periodiques de son esprit). Она повторялась с поразительной последовательностью приблизительно через каждые пять лет его царствования. Действительно, Александр, усваивая себе по вдохновению какую-нибудь идею, немедленно отдавался ей с полным увлечением. На развитие этой идеи требовалось около двух лет: она незаметным образом приобретала в его глазах значение системы. В течение третьего года он оставался верен избранной системе, все более привязывался к ней, слушал с истинным увлечением сторонников ее и в это время становился недоступным никакому влиянию, могущему поколебать справедливость усвоенного им взгляда. На четвертый год его уже начинали тревожить могущие произойти от этого последствия. В пятый же год замечалась неопределенная смесь системы, готовой исчезнуть, с новой идеей, начинавшей зарождаться в его уме. Эта идея обыкновенно составляла диаметральную противоположность покидаемому им воззрению. Затем, усвоив себе новые убеждения, он не сохранял о покинутых идеях другого воспоминания, кроме обязательств, связывавших его с различными представителями прежних воззрений.

Для подтверждения справедливости подобного воззрения на характер императора Александра достаточно остановиться на некоторых выдающихся событиях, ознаменовавших его царствование.

Жозеф Свебах-Дефонтен. Битва при Аустерлице

2 декабря 1805 года

Вступив в 1801 году на престол, Александр выступает на политическое поприще с некоторыми симпатиями к главе французского правительства, первому консулу Бонапарту; но, когда последний сделался пожизненным консулом, отношения к нему Александра сразу изменились; он обращается в его глазах в знаменитейшего тирана всемирной истории. Эти неприязненные чувства Александра продолжают с каждым годом возрастать и превращают его окончательно в ожесточенного врага Наполеона как деспота и завоевателя. Обусловленная этими чувствами политика получает полное развитие в действиях вдохновляемой им коалиции 1805 года. После Аустерлицкого погрома истекает первое пятилетие царствования государя, и подготовляется новая перемена в его воззрениях.

В исходе 1806 года Александр вторично вступает в борьбу с Наполеоном, на этот раз уже единоличную, но Фридландское поражение 1807 года дает новое направление русской политике и вызывает решительный перелом в образе мыслей Александра. Происходит Тильзитское соглашение, и Наполеон делается единственным другом и союзником русского императора. Тем не менее в 1809 году, по окончании войны с Австрией, сочувствие Александра к Наполеону оказывается уже сильно поколебленным, дружба принимает сомнительный характер, и все предвещает новый разрыв с Францией.

С 1810 года отношения между тильзитскими союзниками окончательно расстраиваются; Александр приходит к заключению, что он не может царствовать одновременно с Наполеоном, и в 1812 году разыгрывается воинственная эпопея, заканчивающаяся только в 1815 году окончательным низложением французского императора.

Венский конгресс создает новую политическую обстановку. Александр придумывает Священный Союз, и Россия, сокрушив французскую империю, силою своих же побед становится во главе реакции в Европе. Но в уме Александра еще не померкли совершенно прежние идеалы гуманности и свободомыслия, получившие только оттенок чуждого ему в прежние годы христианского мистицизма. Это настроение государя продолжается с большими или меньшими колебаниями в ту или другую сторону до 1820 года.

Со времени же Троппауского конгресса Александр превращается в безусловного и страстного поборника самых крайних консервативных принципов легитимизма и делается открытым врагом всякого народного движения, клонившегося к видоизменению существовавшего политического устройства; подобное воззрение применяется государем даже и к христианскому населению Востока, изнемогавшему под варварским мусульманским игом. При таком воззрении на события и при связанном с ним одностороннем направлении политических дел интересы России отходят на задний план, и за русской армией, по собственному выражению императора Александра, упрочивается значение одной из дивизий великой армии порядка (de la grande armee de la bonne cause). В исходе 1822 года, после Веронского конгресса, Александр признается уже Меттерниху в том, что вся его жизнь, насколько зависит от него, посвящена заботам о действительном преуспеянии общественного блага Европы (au bien être reel de la chose publique Europeenne). Что же подразумевалось под громким наименованием преуспеяния общественного блага Европы? Оно заключалось в тесном союзе Австрии, Пруссии и России и в предназначении всех громадных сил этих трех государств для укрощения стремлений народов, направленных к видоизменению их политического положения, где бы эти попытки ни проявляли своего существования.

Подобное направление политических идей императора Александра не имеет уже ничего общего с мыслями, занимавшими его даже в пору Отечественной войны, когда он среди приготовлений к предстоявшей борьбе с Францией мечтал еще о возрождении либеральных идей в Европе и предохранении несчастного человечества от угрожавшего ему варварства. «C’est la dernière lutte de l’independance contre l’asservissement, des idees liberales contre le système de la tyrannie» («Это последняя битва независимости против порабощения, либеральных идей против системы тирании»), вот в каких выражениях Александр определил значение 1812 года, когда Наполеон уже перешел Неман, и, конечно, эти мысли не имели ничего общего с позднейшими идеями творца Священного Cоюза.

Кончина императора Александра в 1825 году прерывала предстоявшее дальнейшее и неизбежное видоизменение взглядов, ознаменовавших собою последнее печальное пятилетие столь богатого потрясающими событиями царствования. Трудно определить, какой характер получило бы следующее затем пятилетие, если бы жизнь Александра не прервалась столь внезапно. Сказать можно только то, что в то время существовали зачатки чего-то нового… но едва ли эта предстоявшая новизна обрадовала бы Россию…

<…>

Нам еще остается сказать несколько слов о народных слухах, распространившихся по России в 1826 году; они были вызваны неожиданной кончиной императора Александра I в Таганроге и необычайными обстоятельствами, среди которых совершилось восшествие на престол императора Николая Павловича. Самые нелепые толки и слухи зарождались и распространялись под сенью господствовавшей тогда полнейшей безгласности, благоприятствовавшей их развитию среди невежественных народных масс. Правительство собрало в то время множество донесений об этих толках, заслуживающих внимания историка как несомненное произведение народной фантазии, старавшейся по-своему объяснить события этой смутной эпохи.

Франц Крюгер. Портрет Николая I. 1852

Характерной особенностью всех этих разнообразных сказаний является то, что все они сходятся в одном – утверждении, что император Александр не умер в Таганроге, что вместо него было похоронено подставное лицо, а сам он каким-то таинственным образом скрылся оттуда неизвестно куда.

Постепенно народные слухи по поводу событий 1825 года умолкли, и современные о них письменные следы уже покоились в различных архивах, как вдруг со второй половины настоящего столетия неожиданно и с новой силой воскресли старые, давно забытые народные сказания. На этот раз они сосредоточились на одном таинственном старце, появившемся в Сибири и умершем 20 января 1864 года, как полагают, 87 лет, в Томске. Личность этого отшельника, называвшегося Федором Кузьмичом, вызвала даже к жизни официальную переписку о некоем старике, о котором ходят в народе ложные слухи. Легенда, распространившаяся из Томска по Сибири, а затем и по России, заключалась в том, что Федор Кузьмич есть не кто иной, как император Александр Павлович, скрывавшийся под именем этого старца и посвятивший себя служению Богу; затем, независимо от устных преданий, стали появляться печатные сведения о чудесах и предсказаниях таинственного отшельника. Наконец, в 1891 году, появилась в Петербурге специальная монография о жизни и подвигах старца Федора Кузьмича, пережившая несколько изданий.

О жизни загадочного Федора Кузьмича до его появления в Сибири ничего не известно. В 1836 году около города Красноуфимска, в Пермской губернии, мужчина лет шестидесяти был задержан как бродяга, наказан двенадцатью ударами плетей и сослан в Сибирь. С 1837 года началась известная уже по различным описаниям отшельническая жизнь старца, которая прославила его в Сибири, окружила его ореолом святости и прекратилась лишь в 1864 году. На могиле его, в ограде Томского Алексеевского монастыря, был поставлен крест с надписью: «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца, Федора Кузьмича, скончавшегося в Томске 20-го января 1864 года». Тайну свою Федор Кузьмич унес в могилу; незадолго до кончины на просьбу объявить хотя бы имя своего ангела, загадочный старец отвечал: «Это Бог знает». На подобный же вопрос, сделанный старцу ранее, он заметил: «Я родился в древах; если бы эти древа на меня посмотрели, то бы без ветра вершинами покачали».

По рассказам, Федор Кузьмич был роста высокого, плечистый, с величественной осанкой, так что этой своей благообразной наружностью и вместе с тем тихой и степенной речью он производил на своих собеседников обаятельное впечатление. Всех сразу поражала какая-то необыкновенная величавость во всем облике, в приемах и в движениях старца, в поступи и в говоре и особенно в благолепных чертах лица, в кротких глазах, в чарующем звуке голоса и в чудных речах, выходивших из уст его. Иногда он казался строгим и даже повелительным. Все это побуждало посетителей невольно преклонять пред старцем колена и кланяться ему в ноги.

На очень распространенных фотографических снимках с портрета Федора Кузьмича он представлен стоящим в келье, в длинной белой рубахе, подвязанной поясом, седым старцем с бородою; одна рука покоится на груди, другая заткнута за пояс. В углу убогой кельи виднеются распятие и икона Божией Матери. Лицо старца напоминает несколько черты императора Александра Павловича.

Приведем здесь один рассказ из жизни Федора Кузьмича в Сибири.

Посмертный портрет Федора Кузьмича,

написанный в Томске по заказу купца С. Хромова. XIX в.

Таинственный старец, по говору народному, имел какой-то особенный дар утолять страдания, не только телесные, но и душевные, единым словом, часто в виде прозорливого предсказания об исцелении или указании средств к тому. С молвою росла и слава о нем в Сибири, и скоро не было нигде телесно или душевно страждущих или движимых благочестивыми чувствами, которые не старались бы посетить, видеть и слышать отшельника во что бы то ни стало. В той же местности, в которой был водворен старец, жили двое сосланных, бывших придворных служителей; один из них тяжко заболел и, не имея возможности лично отправиться к старцу, упросил своего товарища посетить его и испросить исцеления больного. Товарищ его при содействии одного человека, имевшего доступ к Федору Кузьмичу, был принят последним в его келье, провожатый же остался в сенях. Посетитель, войдя в келью, тотчас бросился в ноги к старцу и, стоя перед ним на коленях, с поникшей головою, с невольным страхом рассказал ему, в чем было дело. Кончив, он чувствует, что старец обеими руками поднимает его, и в то же время он слышит – и не верит ушам своим – чудный, кроткий, знакомый ему голос… Встает, поднимает голову, взглянул на старца – и с криком, как сноп, повалился без чувств на пол. Перед ним стоял и говорил в лице отшельника (как он утверждал потом) сам император Александр Павлович, со всем его наружным обликом, но только старцем, с седою бородою. Федор Кузьмич отворил дверь и кротко сказал провожатому: «Возьмите и вынесите его бережно, он очнется и оправится, но скажите ему, чтобы он никому не говорил, что видел и слышал, – больной же товарищ его выздоровеет». Так действительно и случилось. Очнувшийся посетитель поведал, однако, провожатому и товарищу, что в лице старца он узнал императора Александра Павловича, и с тех пор в Сибири распространилась народная молва о таинственном происхождении Федора Кузьмича.