Текст книги "Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918"

4.3. Украинцы Австро-Венгрии в 1917–1918 годах: старые опасения и новые успехи

Пленение и гибель на войне сотен молодых идейных украинцев оставили украинское движение в Австро-Венгрии без «резервов». К началу 1917 года, когда войска Центральных держав освободили большую часть Галиции и ситуация в регионе стабилизировалась, эта проблема встала особенно остро. Украинские деятели призывали «вырывать талантливых детей» из семей и отправлять учиться⁸⁵³. Неравнодушный читатель газеты «Діло» из Яворовского повета жаловался, что «патриотов» хватает разве что на словах, а на практике никто не развивает украинскую жизнь: «Вот восстановленный филиал „Сельского хозяина“ спит, как и во времена вторжения. Филиал „Просвиты“ до сих пор не восстановлен, как не слышно ничего и о работе политической организации. Депутат Сингалевич объехал уже свой округ вблизи фронта пару раз, а здесь не показывается ни депутат большинства, ни меньшинства»⁸⁵⁴.

Отсутствие членов УПП в своих избирательных округах играло на руку их политическим противникам, не упускавшим случая указать на это публично. Ареной противостояния, как обычно, стала печать: «Діло» доказывало, что народным избранникам следует помогать населению на местах, а в Вене должны остаться только «самые влиятельные лидеры»⁸⁵⁵. «Шляхи» замечали, что большинство украинских депутатов не только ни разу не посещали свои округа за годы войны, но и не ходят на заседания парламента⁸⁵⁶. «Українське слово» парировало, что депутаты не могут решить проблем всех своих избирателей и ограничены во времени, средствах и силах⁸⁵⁷. И все же парламентарии поехали отчитываться в свои округа. Жители Яворовского повета, к которым приехал с отчетом избранный ими депутат С. Днистрянский, выразили ему доверие, но с условием, чтобы он бывал у них почаще⁸⁵⁸.

Возмущение украинских кругов вызывало положение дел на Волыни. В апреле 1917 года военные власти отозвали оттуда комиссаров УСС. ВУС и СОУ стали безуспешно добиваться восстановления «вербовочных комиссариатов»⁸⁵⁹. В регионе активизировались поляки. «Діло» негодовало, что поляки, получив Холмщину, «приступили к такому же завоеванию Волыни»⁸⁶⁰. «Волынские школы были нашим утешением и радостью, а теперь, говорят, с ними беда. Враги. Нужно их победить!» – восклицал в частном письме учитель М. Вахнюк⁸⁶¹. Бил тревогу в письмах единомышленнику и стрелец А. Дидык, находившийся в Устилуге на Волыни, – в Устилуг, писал он, приехало то ли шесть, то ли восемь учителей-поляков, и они уже разъезжаются по селам, а «наших» – ни одного⁸⁶². В церковных кругах беспокоились, что на Волыни не хватает священников, так как православное духовенство покинуло регион⁸⁶³. Стрельцы и сами признавали, что часть местного населения относится к ним настороженно. Некоторые писали Б. Заклинскому, автору букваря для волынских детей, что в учебниках не стоит педалировать деятельность стрельцов⁸⁶⁴.

В самой Австро-Венгрии украинское движение продолжало распространять свое влияние: в начале 1917 года при поддержке ВУКС в Вене открылись курсы для неграмотных, желающих научиться писать по-украински⁸⁶⁵. Многочисленным беженцам централизованно помогал Украинский краевой комитет вспомоществования: письма в комитет отправляли, среди прочих, бывшие узники Талергофа и их родственники⁸⁶⁶. Работа велась и в госпиталях: в письмах раненых военнослужащих встречаются обороты типа: «Тяжкий враг господствует в дорогих нам сторонах и готовится сделать из Украины Московщину»⁸⁶⁷. Украинские политики добивались создания отдельной организации для восстановления восточной части региона, состав сотрудников которой будет пропорционален этническому составу населения этой части Галиции⁸⁶⁸, а также требовали освобождения от воинской обязанности преподавателей-украинцев⁸⁶⁹.

Украинская общественность ждала от политической верхушки ужесточения риторики. В начале июня 1917 года съезд украинских студентов потребовал от депутатов «отчетливо и без политических спекуляций» заявить, что украинский народ по обе стороны фронта стремится к полной государственной независимости и объединению всех украинских земель или по крайней мере к «как можно более широкой национально-территориальной автономии в границах существующих государств»⁸⁷⁰. Речь шла обо всех «территориях, которые стонут под беспримерным польским и мадьярским игом, а именно Венгерской Украине, Холмщине, Подляшье, Волыни и Галичине с Буковиной»⁸⁷¹. Схожие требования озвучило студенческое общество «Сечь»⁸⁷².

Революция в России давала украинцам Австро-Венгрии надежду не только на сближение с «братьями» из России, но и на завершение войны. Географ С. Рудницкий грезил о походах в горы: «Ох, кабы уже эта война закончилась, и человек мог снова взять молоток и компас в руки и рвануть в Карпаты!»⁸⁷³ Учитель из Перемышля М. Галань просил А. Барвинского посодействовать назначению его директором школы, рассуждая, что «война наверняка продолжаться не будет[,] закончится, поэтому теперь я бы хотел, чтобы можно было вместе с женой стабилизироваться»⁸⁷⁴. Однако война продолжалась, и все воодушевляющие галицийских и буковинцев украинцев события по ту сторону границы происходили без их участия, что влекло за собой, с одной стороны, «всеобщую апатию»⁸⁷⁵, с другой – «большой подъем и надежды»⁸⁷⁶. «События за границей, деятельность нашего митрополита – подняли наш дух. В самом деле не верится, что все это правда…» – признавался глава одной из местных ячеек УНДП в письме Е. Олесницкому⁸⁷⁷. Украинец из Тернополя вспоминал, что в июле 1917 года, встречая войска Центральных держав, они уже не испытывали прежнего «австрийского патриотизма»: «На востоке, после революции, создавалась наша власть, и это мы видели своими глазами и пережили за последние пять месяцев; вырисовывались большие надежды, и наши симпатии склонялись к ним. Мы становились меньшими австрийцами и большими украинцами-соборниками»⁸⁷⁸. «Когда наступила революция в России и сокрушение царизма, мы оборачивали наши глаза больше на восток, к Киеву, а не к Вене», – свидетельствовал другой мемуарист⁸⁷⁹.

С воодушевлением на происходящее реагировали УСС. Утратив врага в лице царской России, многие стрельцы потеряли смысл сражаться в рядах австро-венгерской армии. 24 мая 1917 года на собрании офицеров УСС подавляющее большинство высказалось за немедленное расформирование легиона. Сторонники сохранения легиона обратились за поддержкой к политическому руководству, и 24 июля на совместном совещании членов УПП и УБУ в Вене формирование было решено не распускать с учетом его символического значения⁸⁸⁰. Но многие видные деятели УСС отказывались от дальнейшего участия в жизни легиона. Среди них был и Р. Заклинский. 9 августа 1917 года он писал брату: «Меня заочно избрали в Центральную управу УСС (то же самое, что прежде „Боевая управа УСС“), но я сразу отказался, потому что не признаю смысла существования УСС»⁸⁸¹. Боец УСС В. Киприян, поддерживая Заклинского, заверял его, что эту позицию разделяет «подавляющее большинство»⁸⁸².

Как вспоминал один из бывших сечевиков, события на Поднепровской Украине «перерождали стрельцов, наполняли гордостью, делали их более чувствительными к пренебрежительной политике по отношению к нашему народу в Галиции»⁸⁸³. Эти настроения подкреплялись слухами о невиданном размахе украинского движения в России. «Каждый украинец от простого солдата до высших генералов с таким воодушевлением горит работой. И такая сознательность среди них», – пересказывал один из стрельцов услышанное от жителей Черткова и Бучача⁸⁸⁴. К осени 1917 года настроения сечевиков, включая офицеров, стали, по словам одного из стрелецких командиров Дмитрия Палиева, «единодушно антиавстрийскими». Сам Палиев выступал за переход УСС через границу и их переподчинение Центральной Раде⁸⁸⁵. С конца 1917 года среди УСС фиксировались первые случаи массовых дезертирств. Только в феврале 1918 года ряды легиона самовольно покинули 60 стрельцов⁸⁸⁶.

Единственными западными украинцами, которые в ту пору могли посетить Украину, были лица, административно сосланные вглубь Российской империи во время оккупации Галиции и Буковины. После Февральской революции последние получили возможность перебраться на родину, но многих тянуло на Украину⁸⁸⁷. В. Охримович из сибирской ссылки поехал в Киев и остался там, несмотря на материальную нужду⁸⁸⁸. Пленные, ограниченные в передвижении, следили за «живым народным пробуждением на Украине» из газет и с нетерпением ждали возможности поехать туда и включиться в процесс⁸⁸⁹. Стрелец Н. Загаевич эзоповым языком писал из плена: «Наша мать переживает теперь тяжелые минуты – и это нас очень тревожит, – потому что помочь никак нельзя, и мы, повесив головы – ждем. Кажется, что операция необходима»⁸⁹⁰. «Украина воскресает! Поздравляю Вас с воскресением свободы! Казацкие сыны появились на свет! Заговорил украинский Иерусалим!» – делился впечатлениями другой пленный, учитель по фамилии Максимец⁸⁹¹. Галичанин Величко, которому, в отличие от двоих предыдущих, повезло воочию наблюдать революционные события в Киеве, с восхищением описывал увиденное: «Киев – это наша гордость[,] вся заграничная Украина надежда и гарантия лучшей доли. Какая там всюду работа! Как чудесно прежде всего организуется наше крестьянство. […] Широким руслом плывет там наша жизнь»⁸⁹². В другом письме читаем: «То, что происходит на Украине, поднимает дух. Польше не даемся, но она тенью ходит за нами»⁸⁹³.

Приход к власти большевиков обнадеживал украинцев империи Габсбургов. «Отныне (12/11) у нас уже есть своя украинская республика в ее естественных широких этнограф, границах, – писал О. Маковей жене. – Ты, может, слышала, что партия Керенского пала, а Ленина взяла верх. Резались и бились с десять дней на севере, в Петербурге, Москве ит. п., а украинцы воспользовались этим и провозгласили свою республику, тем проще, что Ленин этому не противится»⁸⁹⁴. После Октябрьского переворота переезд на Украину упростился и для пленных. Начался процесс, который бывший стрелец Ю. Налисник сравнивал с «переселением народов». Сам Налисник в декабре 1917 года сел в вагон-теплушку и к концу того же месяца приехал в Киев⁸⁹⁵. Стрельцу И. Вислоцкому и еще нескольким пленным галичанам из Уфы до Киева помог добраться «украинский батальон» 189-го пехотного полка. «В то время через Уфу, – вспоминал он, – ехало немало таких украинских батальонов, организованных в русских полках в Сибири, и всюду среди них были пленные галичане – всех манил к себе Киев»⁸⁹⁶. В Киеве Вислоцкий случайно встретился с родным братом, который прибыл туда из-под Пскова, тоже из русского плена, и тоже для вступления в ряды УСС⁸⁹⁷.

На фоне того, что галичане наблюдали на Поднепровской Украине, события на их малой родине выглядели удручающе. Восхищенный увиденным в Киеве, вышеупомянутый Величко писал уже по возвращении домой: «Стало еще более грустно, когда я смотрю на наши нынешние достижения в Галиции»⁸⁹⁸. Депутат рейхсрата Т. Старух, который отбывал ссылку в одной из внутренних губерний России, а после Февральской революции приехал в Киев, публично критиковал автономистские настроения российских украинцев с явным намеком на положение дел в Галиции: «Вы, поднепровские украинцы, потому вцепились в эту автономию, что не видели, как она на практике выглядит. […] Всеми иностранными, валютными, военными, судебными, общеобразовательными делами будет руководить Россия, а вам останется платить налоги, давать солдат, а в лучшем случае вам позволят спеть казачка и починить дырявый мост»⁸⁹⁹.

В начале декабря 1917 года в галицийском наместничестве констатировали «ирредентистские тенденции» в среде украинской молодежи. Автор соответствующего донесения связывал эти тенденции с позицией УПП, которое, по его мнению, «непрерывно следовало в крайне радикальном направлении». Главными возмутителями спокойствия назывались Е. Петрушевич, Л. Е[егельский и Е. Левицкий⁹⁰⁰. Тогда же учитель А. Захаркив писал Р. Заклинскому: «Достаточно только прочитать какую-нибудь газету, чтобы понять польские аппетиты на Галицкую Украину. Горечь сжимает сердце любого украинца от самого упоминания, что Центральные державы за нашу верность, за нашу пролитую в боях кровь, хотят нас отдать под власть Польши»⁹⁰¹. В конце 1917 года, во время прекращения огня между УНР и Центральными державами, австрийские украинцы братались с эмиссарами УНР⁹⁰². Рост солидарности между украинцами по обе стороны границы замечали и в Вене, поэтому вскоре после выхода России из войны контроль за въездом поднепровских украинцев в Австро-Венгрию будет ужесточен⁹⁰³.

Украинцы Галиции на местах с энтузиазмом приняли условия Брестского мира. Политики подогревали патриотические настроения населения, мобилизуя его на манифестации в поддержку брестских решений: «Пусть теперь все села заговорят так, чтобы их было слышно в самой Вене»⁹⁰⁴. На 3 марта НК УНДП назначил «Праздник мира и украинской государственности»: в городах должны были пройти торжественные манифестации по поводу мира Центральных держав с УНР, присоединения к украинскому государству Холмщины и Подляшья и «возрождения украинской государственности» в монархии Габсбургов⁹⁰⁵. Во Львове, по данным газеты «Діло», манифестация собрала 60 тысяч человек. Празднества прошли и на местах. В письмах Б. Заклинскому жители галицийских сел делились впечатлениями от прошедших манифестаций. Житель села Ворохта Делятинского повета писал: «Делятин еще не видел столько народа, как 3 марта. Гуцулы хотя и далеко (от города. – Авт.), но массами прибыли на праздник»⁹⁰⁶. Крестьянин из села Куты Косовского повета сообщал, что и в Кутах состоялась «на удивление удачная манифестация»⁹⁰⁷. По данным газеты «Діло», в Стрые, Ходорове и Золочеве митинги собрали по 20 тысяч человек, в Черткове – 30 тысяч, в Дрогобыче и Станиславове – по 40 тысяч⁹⁰⁸. На торжественное шествие в Коломые, где до войны насчитывалось немногим более 40 тысяч жителей, со всего повета собралось 35–38 тысяч человек⁹⁰⁹. «Праздник Украинской Республики» прошел даже в лагере беженцев в Гмюнде. На заседаниях организационного комитета долго спорили, как исполнять национальный гимн – с привычной строкой «Ще не вмерла Україна» или с заменой на оптимистичное «Вже воскресла Україна»⁹¹⁰.

«Українське слово» призывало население не останавливаться на празднике 3 марта, не терять бдительности, не уповать на «Бога и немцев»⁹¹¹, а создавать в каждом повете и селе «комитеты национальной обороны», чтобы быть готовыми к неприятным сюрпризам со стороны поляков⁹¹². В городах на манифестациях речи произносили украинские парламентарии: в Дрогобыче выступал С. Витик, в Станиславове – Л. Бачинский, в Снятине – В. Стефаник⁹¹³. 3 марта Л. Цегельский призывал собравшихся на площади Святого Юра во Львове украинцев объединяться и готовиться к отпору «соседям, завистливым на наше добро и жадным до нашей земли»⁹¹⁴. «Польская рука только тогда не поднимется против украинского народа, – писало «Діло», – когда галицийские поляки будут знать, что украинское море осознает польскую опасность и готово ее отразить»⁹¹⁵.

В политику все больше втягивался греко-католический клир во главе с митрополитом Львовским и Галицким Андреем Шептицким. Еще сравнительно недавно иерарх заверял одно из русских изданий, что политикой никогда не занимался⁹¹⁶, теперь же, по возвращении в Австро-Венгрию, он стал одной из ключевых политических фигур. Этому способствовало то, что его брат Станислав стал люблинским генерал-губернатором, и молчание митрополита могло быть расценено как пропольская позиция⁹¹⁷. В письмах в Рим А. Шептицкий обвинял поляков в намеренном препятствовании миссионерской деятельности грекокатоликов на Холмщине и Волыни⁹¹⁸. 21 февраля 1918 года в совместном пастырском послании Шептицкий, Григорий Хомишин и новый епископ Перемышльский Иосафат Коциловский заявили об окончательном разрешении дилеммы национального характера униатской церкви и осудили русофильство в любых его проявлениях⁹¹⁹. Униатская церковь стала украинской. Осуждение со стороны церкви способствовало маргинализации русофилов в глазах населения.

4.4. На пути к прощанию с Габсбургами

Продвигаясь на восток, армии Центральных держав постепенно заняли почти всю Поднепровскую Украину. Войска Габсбургской монархии оккупировали Подолье и вступили в Одессу. Совместные действия австро-венгерских и германских сил наглядно показали похолодание отношений между ними: Вена отказывалась от идеи совместного командования, а войска соперничали за овладение населенными пунктами. Лишь 28 марта Германия и Австро-Венгрия подписали соглашение о разделе оккупационных зон. Последней достались юго-западная часть Волыни, Подольская, Херсонская и Екатеринославская губернии. Остальные украинские губернии, включая Киевскую, контролировала Германия. Австро-венгерское влияние в Киеве было сведено к минимуму – в городе оставался лишь небольшой гарнизон. Несмотря на все усилия, на Украине Вена почти не могла воздействовать на ситуацию⁹²⁰.

Начиная с весны 1918 года украинцы Австро-Венгрии все больше сомневались, что исход войны будет успешным для Центральных держав: за сепаратным Брестским не последовало всеобщего мира, а в Европе появились свежие силы вступивших в 1917 году в войну США⁹²¹. Мысль о выходе на державы Антанты витала в воздухе, но к решительным шагам лидеры австрийских украинцев не были готовы. В апреле 1918 года в Швейцарии В. Панейко попытался наладить контакт с представителями Антанты по примеру чехов и поляков и обсудить создание галицийско-украинского легиона в составе союзных армий. По возвращении он поделился этой идеей с Е. Петрушевичем и К Левицким, но не нашел у них поддержки: первый сказал, что считает нечестным предавать Центральные державы, а второй пояснил, что не может действовать в этом направлении в обход Петрушевича⁹²².

В середине апреля не без участия польского лобби в Вене О. Чернин уступил пост министра иностранных дел своему предшественнику И. Буриану. Взгляды этого сановника венгерского происхождения были хорошо известны украинским политикам, поэтому его возвращение они встретили в штыки⁹²³. Украинская пресса продолжала открыто осуждать двойственную политику Вены, выразившуюся в том, что украинцам был обещан коронный край, а полякам – автономизация Галиции и объединение с Польшей. Видя, что поляки педалируют отказ от раздела Галиции, украинцы требовали «точного и полного» выполнения условий брестских соглашений⁹²⁴. УПП ни при каких обстоятельствах не соглашалось обсуждать с польским коло возможность сохранения целостности Галиции⁹²⁵, а «Українське слово» придерживалось предельно жесткой риторики в отношении Польши и поляков, вплоть до заявлений, что украинцы ненавидят Польшу так, «как только человек способен ненавидеть то, что для него наиболее невыносимо, наиболее отталкивающе, наиболее омерзительно»⁹²⁶.

В конце мая 1918 года руководители УПП по очереди встретились сначала с Бурианом, а затем с его германским коллегой Р. фон Кюльманом. Первый сказал, что судьба Галиции находится за рамками его компетенции, второй указал, что это внутреннее дело Дунайской монархии, но Германия всецело выступает за выполнение условий договора⁹²⁷. Украинская печать сетовала, что Вена устраняется от своих обязательств перед УНР, продолжая считать Холмщину частью Польши. Депутаты-украинцы грозили, что впредь не поверят «голословным обещаниям» и не примкнут к проправительственной коалиции в парламенте⁹²⁸. Приехавший в Киев в конце июня Л. Цегельский признался местным украинцам, что они с коллегами по парламенту намерены «держаться немцев», а в Габсбургах разочаровались, поскольку те ведут себя предательски и лживо⁹²⁹. 18 июля 1918 года в рейхсрате Петрушевич под аплодисменты коллег заявил: «Мы твердо верим в добрую волю и желание Германской империи построить самостоятельное государство Украина»⁹³⁰. В ту пору один из польских аналитиков писал об австрийских украинцах: «Германофильское направление их политики с довоенных времен во время войны сконцентрировалось с невиданной силой. К собственному же, австрийскому правительству они относились неприязненно и почти презрительно»⁹³¹.

1 апреля 1918 года командование легионом УСС было возложено на эрцгерцога Вильгельма Габсбурга. Стрельцы отправились на Украину еще в марте, через Одессу и Херсон добрались до Александровска, пробыли там два месяца и в июне были переброшены под Елизаветград. Хотя появление УСС на Украине, по замечанию историка Ю. Скшипека, не зависело от них самих и не имело политической подоплеки⁹³², стрельцы не упускали возможности воспользоваться ситуацией в своих целях.

Сам экзальтированный эрцгерцог восторгался тем, насколько живы в памяти запорожских крестьян казацкие традиции⁹³³, но большинство стрельцов ждало разочарование в местных жителях: мало кто считал себя украинцем и сочувствовал лозунгам отделения от Москвы и независимого государства. Как и на Волыни, стрельцы не сдавались и вели агитационную и просветительскую деятельность среди населения, сотрудничали с местными украинскими организациями и изданиями⁹³⁴. Города удручали приезжих галичан и буковинцев еще больше. О. Маковей, например, писал жене, что Одесса «производит впечатление чужбины» и имеет «характер внешне чисто русский» и поэтому он не хочет продолжать службу в этом «слишком чужом городе»⁹³⁵. Другой стрелец вспоминал, что русское население Киева «нас, Сечевых Стрельцов, ненавидело всей душой и называло нас „сукиными сынами“, по буквам СС на наших знаках отличия»⁹³⁶.

29 апреля 1918 года в Киеве произошел переворот: бывший царский генерал Павел Скоропадский, потомок старинного казачьего рода, был провозглашен гетманом Украины. По словам К Левицкого, когда телеграмма с этим известием пришла в редакцию газеты «Діло», они с коллегами задались вопросом – не конец ли это украинской государственности?⁹³⁷ Это не было единственной проблемой – приход гетмана к власти не учитывал позиции Австро-Венгрии и, по сути, ставил ее перед свершившимся фактом. Первые несколько дней «Діло» воздерживалось от оценок произошедшего⁹³⁸, но 4 мая заместитель редактора газеты М. Лозинский обрушился с критикой на Германию, развязавшую конфликт между «немецкими интересами» и «украинскими правами»⁹³⁹. На следующий день Лозинский назвал Скоропадского «бывшим царским слугой» и обвинил его в опоре на «элементы, которые хотят восстановления царской России»⁹⁴⁰. 11 мая НК УНДП осудил переворот, заключив, что власть должна принадлежать Раде и Германия «беспримерным образом вмешалась вооруженной силой во внутренние дела Украинской народной республики и нарушила свои обязательства, принятые Брестским договором, нарушила государственный суверенитет Украины и глубоко оскорбила весь украинский народ»⁹⁴¹. Единого мнения о произошедшем у членов НК не было, что позволяло Лозинскому действовать по своему усмотрению. Критика гетмана из уст газеты «Діло» не утихала два месяца, пока из Швейцарии не вернулся В. Панейко и не переориентировал издание на поддержку Скоропадского⁹⁴². Панейко считал, что гетман наведет порядок в украинском государстве, а Лозинский своими статьями только «баламутит головы»⁹⁴³. Сам гетман относился к галицийским украинцам настороженно и избегал конфронтации: близкий к гетманским властям В.И. Вернадский отмечал в дневнике, что Скоропадский и его окружение «опасаются галичан» и «боятся их австрийской ориентации»⁹⁴⁴.

Газета «Буковина», подконтрольная Василько, встретила киевский переворот со «спокойствием и удовлетворением», одобрив приход к власти «элементов, более умеренных с социальной точки зрения, зато более радикальных с национальной точки зрения»⁹⁴⁵. Но главным адвокатом гетмана среди украинцев Австро-Венгрии был Л. Цегельский. При Скоропадском он не раз приезжал в Киев. Впечатления от первой поездки летом 1918 года политик изложил в передовицах нескольких номеров газеты «Українське слово». Цегельский уверял читателей, что Скоропадский – искренний сторонник независимости, просто ему не хватает компетентных советников⁹⁴⁶. Защищали Скоропадского и консервативные круги, близкие кА. Барвинскому, рупором которых весной 1918 года стала газета «Видродження». И. Свенцицкий писал, что для украинцев не важно, какой на Украине режим, – «важна должна быть сама суть: независимость»⁹⁴⁷. Б. Барвинский сравнивал Скоропадского с Мазепой, к которому в свое время опрометчиво не прислушались многие казаки⁹⁴⁸.

Министр иностранных дел И. Буриан, убежденный сторонник аннулирования тайного протокола о разделе Галиции, в конце концов решил действовать в этом направлении, хотя в Берлине намерение аннулировать протокол не одобрили. В начале июля австро-венгерский посол в Киеве И. Форгач дал гетману понять, что любая критика аннулирования соглашения с его стороны будет расцениваться как вмешательство во внутренние дела Австро-Венгрии и в дискуссиях о Галиции можно поставить точку. Скоропадскому пришлось согласиться. 16 июля, после непродолжительных австро-германских переговоров, украинский экземпляр протокола был уничтожен в Берлине⁹⁴⁹.

После 20 июля, почувствовав неладное, украинская пресса стала открыто писать о тайном соглашении о разделе Галиции и создании коронного края⁹⁵⁰. Известие об аннулировании протокола вызвало шквал возмущения. «Діло» писало, что Скоропадский распорядился тайным соглашением как своим личным имуществом⁹⁵¹, а «Буковина» называла гетмана самозванцем и предателем, обещая ему всенародное проклятие⁹⁵². Н. Василько сказал украинскому посланнику в Вене, что не остановит кампании против Скоропадского, пока не удостоверится, что тот не отказывался от тайного соглашения⁹⁵³. «Буковина» подчеркивала, что Василько с самого начала не доверял Скоропадскому и полностью доверял Чернину, в отличие от «тех украинских кругов, которые теперь открыто встали на стороне гетмана, а в свое время боролись с гр. Черниным и всеми теми, кто ему доверял»⁹⁵⁴.

В июле 1918 года правительство Цислейтании возглавил М. Гуссарек, бывший министр просвещения, с которым у украинцев, как и с Бурианом, в свое время не сложились отношения. УПП загодя выразило недоверие этому «опытному украинофобу», отметив, что только на условии реальных гарантий раздела Галиции оно присоединится к парламентскому большинству⁹⁵⁵. Но на первой же встрече с представителями УПП Гуссарек твердо сказал, что не даст никаких гарантий ни полякам, ни украинцам. УПП и буковинский клуб перешли в оппозицию новому кабинету⁹⁵⁶. «Діло» возмущалось, что украинец И. Горбачевский не уходит в отставку с поста министра здравоохранения и поддерживает иллюзию причастности украинцев к внутриполитическому курсу правительства⁹⁵⁷. Вена пыталась успокоить украинцев с помощью эрцгерцога Вильгельма, который увещевал их, что Карл I поддерживает раздел Галиции, но пока хотел бы повременить с этим. Вильгельм советовал украинцам воздерживаться при голосованиях в парламенте, но не голосовать против, чтобы Гуссарек получил поддержку большинства по вопросам бюджета и военных кредитов⁹⁵⁸.

Сам эрцгерцог Вильгельм, enfant terrible династии Габсбургов и горячий покровитель украинского движения, своими политическими амбициями на Украине не устраивал ни Берлин, ни Вену, которая действовала с оглядкой на союзника. Кроме того, под его командованием УСС становились менее благонадежными. В мае 1918 года в Александровск, где дисцлоцировались стрельцы, пришла Запорожская дивизия УНР, и почти месяца два подразделения дислоцировались в одном городе. Некоторые стрельцы дезертировали и перешли на службу в эту дивизию. 10 июня легион УСС перебазировался в окрестности Елизаветграда⁹⁵⁹. 30 июня военные власти приказали легиону УСС принять участие в обеспечении сбора урожая, но стрельцы не захотели участвовать в карательных мероприятиях против сопротивляющихся крестьян и саботировали предписание⁹⁶⁰. Глава МИД И. Буриан и посол в Киеве И. Форгач считали, что своевольного императорского родственника следует удалить с Украины, и его постоянно вызывали «на ковер» то в Австро-Венгрию, то в Германию⁹⁶¹. Приняв Вильгельма у себя в ставке в августе 1918 года, германский тезка намекнул на нежелательность его присутствия на Украине, но тот проигнорировал посыл кайзера⁹⁶². Более того, поездка эрцгерцога на встречу с императором Германии даже была ему на руку – поползли слухи, что скоро он станет гетманом вместо Скоропадского. В конце концов, в октябре АОК вывело группу Вильгельма с Украины и перебазировало его на Буковину. Там подразделение насчитывало около 1,3–1,5 тысячи человек и рассчитывало на пополнение⁹⁶³.

Разочарование в Вене, надежды на благосклонность Берлина и тревога по поводу активности поляков побуждала украинские круги к энергичным действиям. С августа 1918 года политики во Львове стали обсуждать овладение в перспективе Восточной Галицией. На каждое заседание приглашались организаторы из разных поветов. О выходе из состава империи Габсбургов речи пока не шло, но НК уже не доверял правительству и готовился взять власть в украинской части Галиции своими силами, а президиум УПП, наоборот, верил, что Вена сама передаст эту территорию под контроль украинцев⁹⁶⁴. В. Панейко объяснял наивную веру парламентариев в «предсмертные венские сказки», что Антанта «сохранит Австрию», их оторванностью от галицийских реалий: «В столице государства, в Вене, не ощущалось тогда еще таких очевидных примет близкой смерти государства, которые мы на каждом шагу ощущали на месте, в крае, во Львове, где разложение просто бросалось в глаза»⁹⁶⁵.

4 сентября 1918 года Министерство краевой обороны в специальном уведомлении для МВД предсказывало, что аннулирование тайного протокола повлечет украинскую обструкцию в парламенте и рост украинско-польской конфронтации в Восточной Галиции⁹⁶⁶. 15–22 сентября во всех городах и поветах Восточной Галиции прошла «вечевая неделя» – серия акций протеста против присоединения восточной части региона к Польше и за создание украинского коронного края⁹⁶⁷. Поскольку власти запретили собрания в публичных местах, веча собрались в зданиях украинских учреждений и на прилегающих территориях. На некоторых из них выступали украинские политики⁹⁶⁸. Перед украинцами Львова 22 сентября 1918 года ораторствовали К. Левицкий, С. Баран и Л. Цегельский. Собрание приняло резолюцию с требованием полного исполнения Веной принятых ей обязательств, включая раздел Галиции и создание украинской автономии⁹⁶⁹. В резолюции, принятой 21 сентября на вече в Снятине, выражалось «горячее пожелание, чтобы на случай, если Австрия будет нас от себя отталкивать, несмотря на наши человеческие и материальные жертвы, Восточная Галиция и Буковина были присоединены к Матери Украине»⁹⁷⁰. На страницах органа УПП все чаще появлялись материалы о принципе самоопределения, «запустившем глубокие корни в души и сердца народов Австрии»⁹⁷¹.