Текст книги "Монстры"

Сталинская камарилья

1988

Предуведомление

«Вина Сталина и его ближайшего окружения перед партией и народом за допущенные массовые репрессии и беззакония огромна и непростительна!» – говорит в своем докладе Генеральный Секретарь ЦК КПСС тов. Горбачев Михаил Сергеевич на торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, посвященном 70-летию Октябрьской революции.

Вы слышите – беззакония! Вы слышите – вина! Вы слышите – окружение! Ведь это же – камарилья! камарилья! Сталинская камарилья!

 
                 Сталинская камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Ой ты, сталинская камарилья
                 Ой ты, наша сталинская камарилья
                 Сталинская, сталинская, Боже, камарилья
                 Боже мой, ты сталинская камарилья
                 Незабываемая, незабываемая
                 Сталинская наша камарилья
                 Ой, камарилья, камарилья
                 Ой, да что же это такое
                 Сталинская камарилья
                 Да
 

 
                 Они сходились в Академии
                 От разных почестей пришедши
                 Один как после эпидемии
                 Другой как будто сумасшедший
 
 
                 Один неправедн и неистов
                 Другой исполнен внешне вежества
                 Тот – морганистов-менделистов
                 А этот – темного невежества
                 Наследники
                 Ты неправ! – говорил Вавилов
                 А ты – фашист! – вопиял Лысенко
                 Нет, ты неправ! – настаивал Вавилов
                 А ты – убийца! и враг народа! – Лысенко вопиял
                 Неправ, неправ ты! —
                 Взять! взять его!
 

Нет, нет, я не хотел, не хотел, это кто-то другой, другой, это не я, я не хотел смерти его, я был просто прав, а он был неправ, неправ и возражал при этом еще, но я его не убивал, я просто был прав, а он сопротивлялся, но я не хотел, не хотел, я просто был прав, а он сопротивлялся, а я был прав

 
                 Тухачевский командарм
                 Что твой конь в ночи поет?
                 Спать нам бедным не дает —
                 А берите его! —
                 И даром
                 Нам не нужен, Бог, прости!
                 Сколько лет он, Боже Сил
                 Смертю на себе носил
                 Чтобы к месту привезти
                 К сроку
 

 
                 О чем, о чем мы говорили
                 О чем сгорали до стыда
                 Словно безмолвные стада
                 Пока над нами камарилья
                 Сталинская
                 Огромной хищной птицей Ыбрать
                 Летала и смотрела: выбрать
                 Кого
                 Следующего
                 А мы говорили
                 А мы сгорали
                 Стада безмооолвныеее
                 Ооорды безууумныеее
                 Тучи безглаасныеее
                 Камарииилья стааалинсккаяяя
 

Летала огромной страшной птицей Ыбрать и все смотрела вниз – выбрать кого бы ей следующего! – да мы перетерпим

 
                 Я проснулась, я встала неслышно
                 Я к окну подошла как во сне
                 Вижу – всюду как вечное Ышло
                 Белым саваном выстелен снег
 
 
                 Я упала на пол, зарыдала
                 Залилася горючей слезой
                 Ой ты, Алан Апо! ой ты Дала
                 Забирай меня строгий конвой
                 Я готова
 

 
                 Я вышла – трава вся сырая
                 Засыпанный листьями сад
                 И в дальнем углу у сарая
                 Зверька небольшого Мисад
                 Нашла и в ладонях согрела
                 И он вдруг усами порос
                 Московского квазимингрела
                 Да как закричит: Мипороооос!
                 И исчез
                 И трава
                 Листья
                 Сада
                 Зверек небольшой
                 Зверек Мипорос
                 Яяя нашлааа
                 Яяя согрееелааа
                 Усааами порооос
                 Мингрел квазимоскооовскииий
                 Арааап петрооовскииий
                 Еврееей рууускииий
                 А всё вдруг как закричит: Мииипорооос!
                 Мипорооос! Мипороооос!
                 И исчезло
 

 
                 Словно небесная Васына
                 Я вышла в обмелевший сад
                 На даче спят еще два сына
                 И дочери на даче спят
                 Все остальные – в небе спят
                 Или в земле, сложивши крылья
                 До времени – то камарилье
                 Сталинской
                 Благодаря
 

До срока в земле спят, а я иду поверх них в саду обмелевшем словно небесная Васына и чувствую, что где-то здесь на даче спят два сына и две дочери, а все остальные уже в небесах или до сроку в землю ушли благодаря сталинской камарилье, одна Я словно Васына небесная брожу в обмелевшем саду

 
                 Чую запах человечий
                 Только что-то он невечен! —
                 Так с усмешкой говорила
                 За дверями заседая
                 Сталинская камарилья
                 Набрасываясь и съедая
                 Следом
                 Человека-то
 

 
                 Ой-ей-ей, сталинская камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Камарилья, камарильюшка
                 Ой ты, наша камарильюшка
                 Сталинская камарильица
                 Сталинская, Боже мой, камарилья
                 Ой ты наша, наша камарильенка
                 Красная, белая камарильюшка
                 Матушка-злодеюшка
                 Сталинская наша камарилья
                 Камарилья, камарилья сталинская
                 Сталинская камарилья
                 Ой
                 Наша
 

 
                 В огороде бузина
                 Чает
                 А в Киеве дядька
                 Да помер
                 А в речке такая узина
                 Что мамка с тятькой
                 Застряли
                 А некому вытащить да похоронить
 

 
                 Плачет Испания наших отцов
                 Умер редактор Правды Кольцов
                 В интербригаде он храбро сражался
                 Но только обратно героем вернулся —
                 Сразу народа врагом оказался
                 Сразу народа врагом обернулся
                 Иди, добрый наш товарищ Кольцов! —
                 Иди, добрый наш товарищ Кольцов! —
                 Сказали ему —
                 Дорогою вечной, дорогой отцов
                 Вами и нами загубленных! —
                 Говорим мы ему
 

 
                 Да, да
                 Ох уж, ох уж камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Камарилья наша сталинская
                 Сталинская камарилья
                 Ой!
 

 
                 Я тенью в воздухе летала
                 Со страшной, вижу, высоты
                 Слетает голубь из металла
                 И в клюве детские черты
                 Несет расплющенные силой:
                 Я не хотел! меня подбила
                 На это
                 Сталинская камарилья
 

 
                 Иду – навстречу как Ракан
                 Махая черными крылами
                 Летит безумный таракан
                 Держа в руке огромный камень:
                 Ой, поворачивай давай! —
                 Кричит – Там всюду перекрыли!
                 Там ходу нет! —
                 И в рай? – И в рай —
                 А сам-то кто? – А камарильи
                 Сталинской
                 Уполномоченный
                 По делам религии и культов
 

 
                 Нам жизни не было – но живы
                 Она ж бродила среди нас
                 Живой смердящей птицей Ивы
                 И метила нам в левый глаз
 
 
                 И нашей кровею питалась
                 И фимиам в полях курила
                 И адской силою пыталась
                 Со свету сжить нас – камарилья
                 Сталинская
 

 
                 Сталинская камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Ой ты, сталинская камарилья
                 Камарилья, камарилище
                 Наше, наше камарилище
                 Сталинское камарилище
                 Ой, не надо камарилище
                 Камарилище ты сталинское
                 Сталинское, сталинское
                 Сталинская камарилья
                 Ой, да что я говорю
                 Камарилья
 

 
                 Когда годины бед мою
                 Отчизну бедную накрыли
                 И сталинская камарилья
                 Гудела, словно шмель в хмелю
                 Я дверцу сердца моего
                 Открыла – всяк иди в него
                 Спасаться
                 И исихаст и латинянин
                 И коммунист, и инопланетянин
 

В годину бед, накрывших мою родину, когда в открытую дверцу сердца моего спасался всяк невинный – и исихаст, и латинянин, и инопланетянин, и коммунист, и только сталинской камарилье, гудевшей словно шмель в хмелю, не видно дверцы сердца моего, куда спасались и коммунист невинно пострадавший, и исихаст, и инопланетянин, и латинянин, наконец, неведомо как сюда попавший

 
                 На широкой площади нашей души
                 Убивали нас
                 Но боевые лошади нашей совести
                 Уносили нас
                 Но в крови горячечной нашей загубленной жизни
                 Поднимались мы
                 И глаза незрячие нашего сгубленного прошлого
                 Открывали мы
                 И хватали саблю и рубили
                 Из последних сил и даже без
                 И безумная мертвая камарилья
                 Сталинская
                 Падала сраженная с небес
                 На головы наши
                 В духе
 

 
                 Оно подступило и смотрит в окно
                 А мы засиделись – я ставни
                 Забыла закрыть – вот и смотрит в оно:
                 Ушедши ли Берия – Сталин
                 А мы засиделись
                 Я ставни и забыла закрыть
 

А оно уже подступило и в окно смотрит: Сталин – Берия ушедши уже или нет, а мы засиделись, а оно подступило и смотрит: ушли? – да уйдут! уйдут! – куда денутся

 
                 Когда вдали умолкли крылья
                 Я выглянула посмотреть
                 Как скрылась злая камарилья
                 Не удаляяся на треть
 
 
                 И мудрая, словно змея
                 Я подошла к себе оставленному
                 И говорю: ты есть моя
                 Посмертная записка Сталину
                 О невинности моей —
                 Пусть в Огоньке опубликуют
 

 
                 Какой кровавою кадрилью
                 Она прошла по всей стране
                 Та сталинская камарилья
                 И обломилася на мне
                 В смысле, на мне как воплощенье
                 Прощения и непрощенья
                 Ее
                 Высшего
                 Справедливого
 

 
                 Камарилья, камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Наша, наша сталинская камарилья
                 Камарилья, камарилья наша
                 Сталинская камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Ой ты, наша сталинская
                 Сталинская камарилья
                 Камарилья, камарилья
                 Сталинская камарилья
                 Ой ты, сталинская, сталинская
                 Камарилья, камарилья
                 Камарилья сталинская
                 Камарилья
                 Сталинская
                 Сталинская
                 Камарилья
                 Ой
 

Великие

1991

Предуведомление

Конечно же, стиху трудно подняться до уровня деяний великих людей. Стих просто испытывает свою мощность, способность вместить в себя хотя бы простое написание великих имен, попутно пытаясь привлечь к себе внимание отблеском их славы.

Конечно, есть и великие стихи (вернее, великие поэты), которые в свою очередь блеском своей славы осеняют деяния не столь великих.

Но бывает и соединение великого с великим – тогда просто нету слов, чтобы описать этот громовый результат – тогда молчание! молчание! и гром! гром!

Но это ни в коей мере не оценка данного сборника, но просто попытка отвлеченного, незаинтересованного, в какой-то мере, перебора вариантов взаимного существования великого и не очень великого, не очень великого и великого, великого и в свою очередь великого.

 
                 Столыпин выходит за ним из вагона
                 Коня молодого выводят
                 Конь страшную песню заводит
                 Про тайны степного загона
                 Про длинные дали, про темень и мед
                 Про ужас живого китайца
                 И ситец… – Столыпин за сердце хватается
                 И падает под ноги мертв
                 Самому себе
 

 
                 Как Ленин приходил к рабочим
                 До революцьи
                 То было тихо и светло
                 В квартире
                 И кошка странное пророча
                 Уже висела над столом
                 Прозрачная
                 Как бы в Москве увековечась
                 Ильич к ней обращался: Нечисть!
                 Я знаю, о чем ты
 

 
                 Где жил таракан и ходила бродячая мышь
                 Где нас наблюдал, даже снегом заваленных крыш
                 Не приподнимая, нас Бог наблюдал
                 А что поднимать-то – кто даже и поднимал
                 Вот этих заваленных снегом и снегом заваленных крыш
                 Вон там – наблюдал – таракан, а вон там вот —
                                                                   бродячая мышь —
                 Наблюдал
 

И все это о неслучившемся варианте Мандельштама, если бы не о буддийском варианте нашего Иоанна Кронштадтского

 
                 Она босая выходила
                 И в грудь иглу себе вонзала
                 И грудь саму себе лизала
                 И наши следом приходили
                 И царску власть как злую мрию
                 Порушили! зовут: Мария
                 Стюарт! —
                 Но нет ответа им
 

 
                 Церковь полная людей
                 Он во гробе не шутя —
                 Спи, мой Моцарт! спи, дитя!
                 Где-то здесь и твой злодей
                 Вот закроют крышку гроба
                 Разойдутся по домам
                 А он останется и в оба
                 Словно страшный адамант
                 В руках памяти очей своих обжигаясь все будет держать тебя
 

 
                 Вот он идет и вдруг с небес
                 Она к нему слетает ловко
                 Мой милый! вот ты есть Дантес! —
                 А ты? – Я – божия коровка!
                 Ах ж ты, божественная дура! —
                 Нет, нет, вот я уже продула
                 Оба твои пистолета! —
                 Продула? —
                 Продула! —
                 Пистолеты? —
                 Пистолеты! —
 

А то я иду и вдруг с небес слетаешь ко мне ловко и говоришь: Вот; ты теперь – Дантес! – А ты? – А я – Божия коровка, мол – отвечаешь – Ах ж ты, дурище! – Нет, нет, нет, вот я уже продула оба твои пистолета! – Ну, тогда ладно

 
                 С утра посыпал снег немножко
                 Сафо легко обула ножку
                 И выскочила на пригорок
                 Был горький дым, и он был горек
                 Дым как бы отечества
                 Всегдашний
 

 
                 Свирепый Дант не пожирал детишек
                 Но они сами мерли от чумы
                 Бродили вкруг, их слабые умы
                 И души слабые излишек
                 Какой-то праны порождая
                 Опутывали небеса
                 Немного наподобье рая
                 Ближайшего, и он писал
                 Писал, писал, писал
 

И в этом смысле, конечно, пожирал, но в более широком охвате, да они и так мерли сами по себе; но свиреп! свиреп, конечно, в этом смысле! как, впрочем, и всякий, взявшийся бы писать подобное

 
                 Тухачевский гуляет в саду
                 А и что-то чужое слетает
                 Как безумная какаду
                 Тухачевский ей в сердце стреляет
                 А и думает: Не попаду!
                 А и точно – а и не попал
                 Притворился и мертвым упал
                 Сам
                 А и не претворился
 

 
                 Зима пододвинулась, что и сама
                 Уж моет посуду на кухне
                 Родимые! как не сойти тут с ума
                 Приняв ее скажем за Кюхлю
                 Или Пущина
                 Дом опального поэта вот таким вот образом посещающих
 

 
                 Вот птица, назовем: Овидий
                 Вдруг в нашу комнату рыдая
                 Стремительно, словно в Молдавью
                 Врывается, все это видя
                 В ином, преображенном виде
                 И что?
                 И что Овидий? что Молдавья?
                 И что нам всем от этой давней
                 Картины
                 Смятения
                 И свидетельствования
 

Земля Ирака

1991

Предуведомление

В данном сборнике, как и в пределах двух предыдущих, соположенных – «Невеста Гитлера» и «Могила Ленина»[2]2
  Оба сборника опубликованы в томе «Монады»


[Закрыть], – я попытался описать некую метафизическую сущность, ускользающую, мелькающую, объявляющуюся мгновенно и исчезающую вновь из поля нашего неверного зрения. Можно заметить, что во всех сборниках она идентифицирована как нечто Женское (возможно, сказывается неодолимая русская традиция). В моем андрогинном самоощущении, данном мне, конечно, по вполне понятным природным причинам, не в целостности, но в некоем мерцании между обоими полами, в их идеальном, но явственно квазиматериально мной осязаемом естестве, мне было достаточно легко и естественно ее почувствовать и соотнестись с ней (читатель, возможно, помнит и мою женскую лирику). То, что во всем этом проглядывают некие, так называемые, демонические черты – так что поделаешь? Есть принятые позы, есть атавистическая инерция стиля и традиции, есть игра, но есть то самое, что настораживает. Как есть – так уж есть. Извините.

 
                 Войска подмоги запросили
                 Настали непростые дни
                 В то время я как раз и Силин
                 Сидели вечером одни
 
 
                 Мы тут выкраивать пошли
                 Туда, сюда – ну, ни в какую
                 А вы-то, собственно, откуда
                 Ребята, сами? – От земли
                 Ирака! —
                 Тогда понятно, что ни в какую
 

 
                 Вот вижу ворон землю роет
                 Что, милый, власть переменилась?
                 Нет! – говорит – но мне открылось
                 Что беззаветные герои
                 Лежат так близко, только дунь —
                 И они выплывут из мрака! —
                 О-о-о!
                 Метафизицкий оболдуй!
                 Откуда сье? – Земля Ирака
                 Поведала
 

 
                 Где конница наша в боях проходила
                 Неясные знаки окрест находила
                 Однажды она грызуна повстречала
                 В полях опустелых и хором вскричала:
                 Что ищешь внутри обгорелого злака? —
                 Молчите, злодеи, я землю Ирака
                 Ищу! —
                 Отвечал им зверь мгновенно преобразившийся
 

 
                 Россия белая лежит
                 В духовном одеянье брака
                 А вот уже жених бежит —
                 Безумная земля Ирака
                 Россия взмолится ко Богу:
                 О, батюшка, расторгни брак!
                 Не погуби! Мне за Ирак
                 Идти – что на уголья ногу
                 Белую! —
                 А за кого ж? – Хоть за Китай! —
                 Так он лет тыщу, почитай
                 За Японьей! —
                 Тогда в монастырь! —
                 Ну, в монастырь – так в монастырь! а то, может, пойдешь все-таки за Ирак? —
                 Не могу, батюшка! —
                 Ну, хорошо, иди в монастырь! —
                 Спасибо, батюшка! —
                 Иди, иди, а то передумаю!
 

 
                 Среди лесов и перелесков
                 Они друг друга убивали
                 И в страсти дивные вступали
                 И все кричали: Достоевский!
                 Это же Достоевский!
                 Что за таинственный миракль!
                 И лишь один: А не Ирака ль
                 Земля это? —
                 Догадался
 

 
                 После бомбежки и металла
                 Когда повсюду было – прах
                 Белая лошадь поскакала
                 С кровавой пеной на губах
                 И где копыта ни ступали
                 Ее в клубящейся пыли —
                 Провалы всюду вырастали
                 Дымящиеся – то земли
                 Ирака
                 Проклятие было
                 Последнее