Текст книги "Монстры"

Вагнеровское

2005

Предуведомление

Оно, вагнеровское – повсюду. Поскольку вагнеровским по порождению и не является. Как и все великое, обозванное чьим-то именем. Оно ничье. Оно всеобщее. Оно всемирное и божеское. Просто опознанное в своей самоотдельности и взаимосвязанности неким великим, для того и, соответственно, единственно порожденным. Так как же не назвать это его именем. Ох, как бы нам сподобиться, подобному?! Но, тихо, тихо! Терпи! Жди! Может, и воздастся. Но, скорее всего, нет.

Да и ладно, и так проживем, потребляя чужое, обозначенное чужим именем, но оттого нисколько не менее обворожительное и завлекающее.

 
                 Вот Зигфрид Зигмунда мечом
                 Волшебным – Альнурф – убивает
                 И сразу под его плечом
                 Левым
                 Цветок пурпурный расцветает
                 Из крови друга и врага
                 Горящей свастике подобен
                 А жизнь – она недорога
                 Везде
                 Но так рождается свободен
                 От воли богов
                 Герой
 

 
                 Когда пустой и серебристый
                 Как столбик пыли Лоэнгрин
                 Висел над сценой, где с артистов
                 Текли румяна, пот и грим
                 В смиренье радостном и чистом
                 Он – раз! – и вдруг среди артистов
                 Оказался
                 И исчез
 

 
                 Когда Валькирий дикий рой
                 Шумливый, как в июле осы
                 По ветру свои космы-косы
                 Пораскидали… но герой
                 Мохнатым Вотаном убитый
                 Лежит, как будто бы уснувший
                 На сцене войлоком покрытый
                 Спокойно девы! а то уши
                 Все
                 Забиты
                 Вашими воплями
 

 
                 Вот рыцарь памятный Тангейзер
                 В неведомое облаченный
                 То вдруг вскипает словно гейзер
                 То ледяной, как прорубь черная
                 Он под собою сцену роет
                 То тело по-над ней взвивает
                 Висит как ворон-астероид
                 И рушится, и зал взвывает
                 От ужаса
                 И восторга
 

 
                 И гибнут боги вагнеровской поры
                 Но Парсифаль превозмогает болезнь
                 Явившуюся ему во всей своей гибельной красе
                 Укрытого от иных поползновений Грааля
 

 
                 Поют, поют обо всем этом
                 Отображенные далеко вдоль всей плоской поверхности
                 Выравненной Германии
                 Неопознаваемые ни в каких других местах
                 Мастерзингеры
 

 
                 Шумит листва, сидят друиды
                 И с ними незаметно рядом
                 Струятся некие флюиды
                 Нездешние
                 Выходят из дерев дриады
                 Дракон из вод выходит Рейна
                 И Вагнера вкупе с Колтрейна
                 Звуки
                 Наполняют небесный купол
 

Эрос чудовищного

Навеваемые образы

1992

Предуведомление

Ну, навеваются образы обычно прекрасные, призрачные, в отличие от грубых и страшных, которые вторгаются сами, либо же бывают насланы. А образы навеваются, конечно, вне нашей воли, но нужна некая настроенность, направленность на ту зону, откуда идет это навеивание. Обычно, традиционно, по мифопространственным представлениям, навеивание идет из нижней области верхней третьей части мирового древа. Но в общем-то пространственная локация может быть заменена качественно-агрегатными определяемыми – ветерок, в смысле, сияние, в смысле, голос тихий, в смысле, легкий запах или шорох.

 
                 Бывает так дивно и тихо
                 Под снегом не слышно дорог
                 Выходит из дома франтиха
                 Хвостом заметая порог
 
 
                 Куда же?! разряженным телом
                 Провалится в эти снега! —
                 Ан нет вот, гляди – полетела
                 Прекрасная дева-Яга
                 Которой не дано состариться в наших пределах
 

 
                 Я вижу темный сад в окошко
                 К стеклу прижавшись жарким лбом
                 Она выходит с дикой кошкой
                 В атласном платье голубом
 
 
                 Внезапно падает недвижно
                 Лежит, все изодрав белье
                 А кошка нежно ее лижет
                 И на меня глядит, ее
                 Продолжая упорно облизывать
 

 
                 По городу гуляет ночью
                 Прекрасный офицер эсэс
                 Встречает девушку рабочую
                 И говорит спокойно: Йес! —
                 В ответ на ее предложение
 
 
                 И вся ночь вдруг пулями взрывается
                 И всяк целится, кричит, бежит
                 Так же внезапно осыпается
                 Успокаивается
                 Лишь герой оформленный лежит
                 Недвижно
 

 
                 Вот рыцарь суровый слезает с коня
                 Срывает цветок, вспоминает меня
                 Взгляд затуманивается
                 И падает в обморок долгий
                 Потом просыпается где-то на Волге
                 Как бы просыпается —
                 Крестьяне с дубьем, дворянин в гордый рост
                 С тростью
                 И рыцаря с песней несут на погост
                 Местный
 

 
                 Вспомним годы былые
                 Голубые поляны
                 Юнкера молодые
                 А и лошади пьяны
 
 
                 Так ведь лошадь проспится
                 Оглядится кругом —
                 Перед ней волк-девица
                 Полыхает огнем
                 Безумным
                 Все – подумает – это из неблизкого будущего
                 Ан, нет
 

 
                 Она среди дубрав
                 Гуляет в странном виде
                 Задумчива, в смысле
                 И вдруг медведя видит
                 И складки подобрав
                 Панбархатного платья
                 Бежит, бежит стремглав
                 И падает в объятья
                 Уж и вовсе неведомо кого
 

 
                 Гляжу в резной проем окна
                 Отвлекшись от обильной снеди
                 Как там бесстыжая она
                 На рамочном велосипеде
                 Летит, летит к нему в поля
                 И следом полнотелый вижу я
                 Как расступается земля
                 С велосипедом всю бесстыжую
                 И тощую
                 Ее покрывая
 

 
                 Меня поразило ее выраженье
                 Кошачьих коричневых глаз:
                 Синьор, вы мне делаете предложение
                 Да, я приготовил для вас
                 Сначала – решетка, а вот и – темница
                 Потом вот – петля, эшафот
                 Она обращается красною птицей
                 Но решетка лететь не дает
                 Потом обращается огромною кошкой
                 А после как белая моль из окошка
                 Упархивает
 

Почти телесная близость тьмы

1992

Предуведомление

Следуя своему всегдашнему принципу воздвижения и обживания поэтических имиджей (поэтической позы лица), при попытке создания имиджа эротического поэта (в ряду и последовательности мной уже пользованных – Общественно-политического поэта, Лирического, Экстатического, Женского поэта, Классического), обнаружил я полнейшее отсутствие подобного в русской поэтической традиции (в отличие от Любовного и Похабного, вполне отмеченных, фиксированных). Посему, создавая сей имидж, я пользовался в качестве подпорок опытом построения имиджей предыдущих (что и сказалось в их постоянном параллельном присутствии, иногда спутываемом с рудиментарным присутствием предшествующих имиджей в последующих, т. к. единожды созданный и пущенный жить, имидж никогда до конца не исчезает, объявляясь в дальнейшем, скажем, интонационно или фактурно).

Так вот, в ряду уже созданных при наличии уже определенной порождающей системы создать образ, отсутствующий в культуре, – дело не столь запредельной сложности. Ну, конечно, при этом аксиоматически предполагается (что логически, а не хронологически, и соответствует истине) феномен эротической поэзии как состоявшийся до этого, как предполагается и утверждение уже в качестве литературно-нормативного использования мата.

Так что, по сути, эта поэзия есть постэротическая и постматерная.

 
                 Прекрасным летним днем мы с ней лежали
                 В траве высокой с ней в лесу лежала
                 И ласково друг друга целовали
                 И я ее безумно целовала
 
 
                 И люди шли – не захотели нас понять
                 И начали критиковать нас хвыстко
                 А что я? – старая я коммунистка
                 Уж как-нибудь сама могу понять
                 Едрена мать
                 Что хорошо, а что плохо
                 Тоже, небось, проходили
 

 
                 Ее какашки и макашки
                 Он тихо выносил на двор
                 Он их рассматривал и нюхал
                 И возвращался не спеша
                 Он приходил – она лежала
                 Он руку клал ей на живот
                 В ее ж руке наоборот —
                 Оказывалось его жало
                 Горячее, она вводила
                 И вскрикивала и лежала
                 Как мертвенькая, и опять
                 Ее какашки и макашки
                 Он тихо выносил во двор
                 По частям
 

 
                 Поля затянуты соломой
                 Еще не хлынувших дождей
                 Но словно Янут и Оломой
                 Уже стоящих у дверей
 
 
                 Еще прозрачно спозаранку
                 Гляжу на опустевший дол
                 Вдали на круглый холм крестьянка
                 Ложится, выцветший подол
 
 
                 Приподнимает и крестьянин
                 Над ней колени преклонил
                 Склоняется как сноп с кистями
                 Христоязыческих времен
 
 
                 И в воздухе прозрачно-чистом
                 Согласно ходят вверх и вниз
                 И хоть давно он коммунистом
                 Иль комсомольцем, но всмотрись
 
 
                 Не те же ли циклические вздымания и опускания тел
                 и дыханий природных, крестьянских и осенних
 

 
                 На тонких эротических ногах
                 Едва держа в руках свой член огромный
                 Вбегает и хватает что попало
                 И начинает удовлетворять
                 Спазмически лишь вскрикивая: Сийя!
                 Тут входит обнаженная она
                 Прекрасная, что можно бы Россией
                 Ее назвать
                 А у него и сил уже нет
                 И поделом
 

 
                 Она дрожит – дрожи, родная
                 И он дрожит – дрожи, родной
                 Ты коммунист? – молчи, родная
                 Я коммунист! – молчи, родной
                 А вот уже и отдрожали
                 Сидят – и каждый тих и чист
                 Да вот теперь уже не жаль
                 И пусть он будет коммунист
                 Да и она пусть коммунистка будет
 

 
                 Мне тут девчата говорили
                 Что надо будет наперед
                 Расслабиться – и все пойдет
                 Само, а там как раз Гаврилин
                 И подойдет
                 А что тебе Гаврилин, девица?
                 Или к примеру, Птицын, скажи
                 Она давно перерожденцы
                 И ничего уж не докажешь
                 Никому
 

 
                 Вхожу, а она словно снег
                 Лежит раскинувшись в постели
                 В какой-то безумной метели
                 Вина, одеяла и нег
 
 
                 И в воздухе что-то в руке
                 Вертит и смеясь отвечает
                 Что нету ей больше печали
                 Чем быть от меня вдалеке
                 Врет, наверное
 

 
                 Земля то снимет белы трусики
                 То все опять засыпет снегом
                 Но из-под бела черны усики
                 Скользят с томлением и негой
                 И с неба тянется рука
                 Поласкатать – у них пока
                 Еще до живого-то дела дойдет
                 У них все медленно, как у неких слонов вселенских
 

 
                 Из-за дома выходила
                 Страшная мудила
                 Тихим взглядом обводила
                 Рукой поводила
                 Огромной
                 Кто ты есть, моя родная? —
                 А я есть одная
                 Всем близкая и родная
                 Сызмальства видна я
                 Отовсюду
                 Я есть Лалла! Я есть Дилла!
                 Я есть Изнисилла!
                 Я есть страшная мудила
                 Жизни злая сила
                 Немереная
 

Кто-то вроде Терезы

1992

Предуведомление

Это книга живого опыта. Живого метаопыта! Метаживого опыта! Но не дальше и не больше.

Естественно, на этих страницах встречается множество всяческих знаков и геральдических символов, столь нам знакомых по разного рода условным, каноническим и житийным писаниям. А что делать, если они естественны и реальны в реальных пределах подобного рода реального опыта (ну – метаопыта). Даже больше – они есть пространство и силовое поле подобного опыта. Но они в данной книге ровно в том количестве, в каком они и бывают, встречаются реально, на деле, в отличие от всевозможных имитаций и стилизаций, столь сейчас распространенных, искусственных конструкций как бы пережитых опытов – как бы религиозного, как бы мистического, исторического, античного, экзотического и т. п.

В этой книге все в ту меру, в которую это должно, нужно и как это, собственно, есть – честно.

 
                 Невинны девичьи поступки
                 Парням вечерние уступки
                 И прочьи милые проступки
                 Словно воды в хрустальной ступке
                 Кипение
                 Или прохладных тайных мест
                 В ночи лелеянье до пламени
                 Состояния
                 Но тут приходит Он как есть
                 И под свое святое знаменье
                 И знамя забирает все
                 Преображает то есть
                 И становится св. Терезой, например
 

 
                 Под утро меня слабость одолела
                 Женская
                 Хочу ему: Уйди! – сказать и вновь
                 Не могу
                 Откидываю розы с одеяла
                 И само одеяло —
                 А его нет! и только – кровь и кровь
                 И кровь, и кровь, и кровь-кровь-кровь!
                 И кровь! и так безумно хорошо!
                 Он был! он незаметно сам ушел
                 Тихо!
                 Чтоб меня не смущать и не потревожить
 

 
                 К волку, к волку выходила
                 Говорю ему: Сеньор
                 Вон, все лапы отморозил
                 Белые
                 Дай-ка я тебе потру
 
 
                 Я уж терла-растирала
                 Вижу: проступает кровь
                 И гвоздь оттуда прорастает
                 Словно серебристый луч
                 Сверкающий
                 Я тут бросилась бежать
                 А он летит за мной на крыльях
                 Но не хочет догонять
                 Меня
                 Как бы
 

 
                 Он язву, язву между ног
                 Разжег, но я ее стихами
                 Превозмогла, и превозмог
                 И пеньем и благоуханьем
                 Стала
                 И зверь пришел ее лизать
                 И аспид почерком красивым
                 Оклад серебряный вязать
                 Стал
                 И Он пришел, и дивной силе
                 Преображенной
                 Сам подивился
 

 
                 Я в комнате со львом сидела
                 И гладила, и он сидел
                 И молча на меня глядел
                 И я смотрю – вдруг поседела
                 Вся
                 И он весь тоже поседел
                 И кожа серая змеи
                 С меня сползала тихо – и
                 Кость белая проблеснула
 

Запредельные любовники

1994

Предуведомление

Ясно, что запредельное ожидает нас везде, сквозит отовсюду, из любой чреватой точки, то есть любая точка чревата им (как сказал бы поэт: беременна им). Однако же беременна, не беременна, но явить или явиться само оно предпочитает, или может, или ему только и дано специфическим образом (кроме специальных случаев). Наиболее естественно это происходит в пределах традиционных ритуалов (или их нынешних редуцированных остатков в виде квазиритуальных действ). Одним из таких и является ритуал любви, и, соответственно, его жрицы суть некие медиаторы, или, по-нынешнему, тайные агенты секретной службы по выявлению запредельного. Ну, конечно, только в тех случаях, когда оно само придвинется к нашему миру. И конечно же, не во всем объеме, а только в той части, которая может быть транслируема через противоположный пол.

Ну а мы не имеем и вовсе никаких возможностей описать это даже в вышеупомянутом объеме. В этой книге рассматривается узкая проблема явления запредельного через канал цеховой, профессиональной связанности, предопределенности к подобной связи, проецирующей фантом коммунального тела цеховости на узкую зону как бы курирующей его запредельности.

Жанр же диалога относит нас к древнейшим попыткам человеческой пралогичности вывести наружу неартикулированный опыт энигматических контактов с запредельным. Как к частному примеру подобного отошлем вас к сократическим диалогам, являющим более позднюю стадию подобной техники, не только в историческом смысле, но и более позднюю, верхнюю стадию как бы в процессе технологической обработки подобного материала, воспроизводящейся каждый раз в той же самой последовательности на протяжении всей истории обращения человечества к подобному деланию.

 
                 Ты помнишь этого-то, Кольку?
                 Нет! —
                 Ну, он еще воен-юрист! —
                 Ах, да! —
                 Так вот, ко мне он лезет в койку! —
                 А я-то чувствую: нечист! —
                 В каком смысле? —
                 А в том, что
                 Снимает форму, вроде прост
                 С улыбочкою все так тщательно
                 Складывает
                 А я-то вижу:
                 У него огромный хвост
                 Весь палевый, как у волчатины!
                 А ты? —
                 А я в чем есть молчу, ни-ни
                 Да и в окно, потом они
                 Меня и подобрали! —
                 Кто они? —
                 Да воен-юристы
 

 
                 Вот прихожу я, помнишь, с тем? —
                 С кем? —
                 Ну, с шереметьевской таможни! —
                 Ах, да! —
                 Так вот, и сразу же в постель
                 И тут я вижу – невозможно! —
                 Что невозможно? —
                 Да он покрыт какой-то гнилью! —
                 Гнилью? —
                 Да, гнилью! —
                 А ты? —
                 Я его сразу топором
                 По голове! —
                 И что? —
                 А что меня еще потом
                 За это и благодарили! —
                 Кто благодарил? —
                 Да таможенные службы
 

* * *

Ты помнишь, ко мне ходил молоденький такой из отряда космонавтов? —

Помню! —

Так вот, он раздевается, а у него по семь чешуйчатых отростков из каждого бедра! —

А как же ты? —

Да это на дело не влияет!

* * *

Ты знаешь, я больше с метростроевцами не гуляю! —

Что так? —

Да вот один залезает в постель, а сам весь колючками поросший, и с каждой колючечки по кровинке свисает, и они так тонко и жалобно перезваниваются, а он еще говорит, что это скорбь по всем безвинно убиенным и безвременно скончавшимся

 
                 Помнишь, нас еще знакомили
                 С морячком одним лихим? —
                 Нет, не помню! —
                 Ну, неважно
                 Раздеваемся мы с ним
                 Он бушлатик свой диковинный —
                 Я такого не видала никогда —
                 Скидывает! —
                 И что? —
                 А то
                 Он под ним совсем прозрачный
                 Темною водой налитый! —
                 А ты? —
                 Я его бутылкой, значит! —
                 А он? —
                 А он цельный монолитный
                 Ни с места
 

 
                 Но были случьи, например
                 И прямопротивоположные! —
                 Какие это? —
                 Один вот был милицанер
                 Я привела его, положила
                 В постель! —
                 И что? —
                 А он белый весь, как покрывало
                 Я уж оживляла его, оживляла —
                 Ни в какую! —
                 И что? —
                 Бросила
                 Хотя ничего был парень
 

* * *

Ты помнишь, я с Гришей ходила? —

Художник который? —

Да, так этот как раздевается – сразу становится соляным столпом и плачет! —

Да ну! —

Вот тебе и да ну! соляной! – если полизать! а оденется – опять ничего!

* * *

А другой был наоборот, – из министерства какого-то – весь обугленный и паленым пахнет

 
                 Не помнишь, с кем это я ходила? —
                 Нет, не помню! —
                 Вот и я
                 Лишь помню только, мы вошли
                 А дальше все и позабыла
                 А дальше вовсе уж пошли
                 Какие-то видоизменения!
                 Не помнишь, кто я? —
                 Вроде, Катька ты! —
                 Нет, это только по внешности судя!
                 Тогда не знаю! —
                 Вот и я