Текст книги "Монстры"

Тема Штирлица в балете П.И. Чайковского Лебединое озеро

1994

Предуведомление

Мы вечно испытывали недостаток в решительных и изящных героях. Ну – Болконский! – Ну – Павел Корчагин. А остальные – либо слоняющиеся, либо дикие, вроде Достоевского. Один Балет Большого Театра спасал нас от полнейшей утраты романтизма и аристократизма.

И вот на волне страстного ожидания, в самой тишайшей дыре, снежном завале дедушки Брежнева, как вызванный мистическим напряжением расслабленной воли, вдруг является он видением черного крыла. И страна замерла.

И он, он – чуть-чуть, ну, совсем чуть-чуть чрезмерно рефлексирующий (русский все-таки!), с неким глубоко зомбированным пространством отдельной памяти, шизофренически разрастающейся до видения иной, может быть астральной Родины, что-то от него ожидающей, требующей, противопоставляющей его таким близким, родным и очаровательным сотоварищам. Временами он теряет голову и мечется в псевдотрагическом раздвоении: Что я? Где я? – Тихо, тихо, все хорошо! – Кто он? кто? – Он – это ты! – Нет, нет, я ненавижу их всех! Передайте на Родину, что азимут номер сорок восемь перекрыт вдоль поперечного сечения на одиннадцать каратов! – Хорошо! хорошо! все будет хорошо! – и всхлипы, и слезы, и снова – выглаженная рубашка, отутюженные стрелки черно-вороных брюк и почти алмазные грани кителя, строгий постав головы, легкая сардоническая улыбка от моментальной, промелькнувшей как искра, боли в виске и тихий усталый прищур еле заметно озябших глаз.

 
                 Вот весь он в оперенье белом
                 Как лебедь женски-утонченный
                 И музыка
                 Но вдруг как выстрел-парабеллум
                 Он просыпается – он в черном
                 Весь
                 Мохнатые когтисты лапы
                 Он здесь! Он – Штирлиц! Он – Гестапо
                 Сотрудник
 

 
                 Постой, постой, дай, я сыграю
                 Как это в скрипках там звучит
                 Тема любви?! вот я страдаю —
                 И вправду! – вот слеза бежит
                 Красная
                 По мундиру черному с кистями
                 А вот до черепа с костями
                 Добежала
 

 
                 Вот разбежались все со сцены
                 Кордебалетно-лебединый
                 Выводок весь
                 Лишь Штирлиц мечется единый
                 Рыдает, лезет вверх на стены
                 Стенает: Я на вас похожий
                 На мне, на мне мундир лишь черный
                 Под ним я с белой тонкой кожей
                 Сорвите все с меня! – но обреченный
                 падает
                 Мундир не срывается
 

* * *

Вот Штирлиц по ночам изучает в лупу структуру своего мундира и партитуру Лебединого озера и обнаруживает удивительное сходство, вплоть до личинок бабочек в порах обоих

* * *

Вот он вслушивается в звуки Лебединого озера и обнаруживает внутри никем до сих пор не замечаемый таинственный крик

* * *

Вот он выходит ночью на пустую сцену, вымеривает сапогами ее, но пока не может найти особо отмеченного места, где во время адажио должно произойти его внезапное преображение

* * *

Вот он, оставив все дела, летит на Оппеле через огненный Берлин в оперу и обнаруживает, что партитуру подменили

 
                 Ко мне во сне на белых цырлях
                 Вплывает лебедь молодецкая
                 Я спрашиваю: Кто ты? Штирлиц?
                 Нет, – отвечает, – Я – Плисецкая
                 Нет, ты – Штирлиц! —
                 Нет, я – Плисецкая! —
                 Но ведь все это про Штирлица! —
                 Ну, тогда я – Штирлиц! —
                 Вот так-то, брат! —
                 Нет, я подумал, я лучше все-таки – Плисецкая
 

 
                 Он на балу великосветском
                 Раскланивается уверенно
                 Онегин вот, а вот – Болконский
                 Ростопчина вот, вот – Оленина
                 Все прекрасно
 
 
                 Но вот аккорд начальной лиры
                 И все вдруг смотрят восхищенно
                 На него —
                 А он в гестаповском мундире
                 Черном
                 Как Диадумен обнаженный
 

* * *

Штирлицу снится странный сон, что его выход, а он забыл рисунок танца, и все бросают косые взгляды на его мундир

* * *

Штирлицу снится сон, что затеяна крупная интрига, чтобы вытеснить его с главной партии, и что пружина интриги в руках Петра Ильича, но Штирлиц вовремя предпринимает умелые шаги, и соперники обезврежены

* * *

Штирлицу снится, что балету грозит крупная неудача, даже обструкция, он делает небольшие вынужденные изменения в партитуре и все проходит блестяще

 
                 После работы он приходит
                 Домой
                 Расслабленный он улыбается
                 Удовлетворенный
                 Что-то припомнить все пытается
                 Что-то тревожащее его
                 Но не может
                 Мундир снимает и вдруг видит
                 Под ним такой же черный мундир —
                 Вот, вот что так его тревожит!
                 Он долго сосредоточенно смотрит
                 и что-то решает про себя, потом
                 решительно надевает первый,
                 верхний мундир
                 и стремительно куда-то уносится
 

Волшебное ведро

1994

Предуведомление

О самой реальной практике колдования над волшебным ведром ничего не могу сказать – не знаю и никогда этим не занимался. Но занимался поэзией, которая в культуре является субстратом подобного ведра, куда постфактум вчитывают как бы провиденные реальные факты будущей, в момент написания данных стихов истории. А иногда и действительно факты провидения налицо.

 
                 Мороз, зима и скрежет стали
                 И Гитлер из Берлина зрит
                 Сквозь воздух чистый и кристальный
                 Москвы неописуймый вид
                 И тишина
                 И Сталин тогда молча просит
                 Нечто, обычному уму
                 Непостижимое
                 И маршалы столпясь приносят
                 Ведро волшебное ему
                 Магическое
                 И он так долго и тревожно
                 Глядит в него и после: Можно
                 Унести! —
                 Говорит
 

* * *

Когда пришла надобность, глянул татарский хан в русское волшебное ведро, кем-то ему услужливо подставленное – и лишился всех своих предшествующих сил

* * *

В одном доме много лет стояло оно в углу, укрытое черным платком, долго упрашивали посмотреть, открыли и увидели нечто ужасное, что сейчас, правда, уже вполне обычное – вот оно и случилось, долгие годы хранившееся без движения

* * *

Однажды спутали волшебное ведро с обычным и использовали его по надобности без всякого специального внимания, и ничего не происходило – может быть, самые счастливые годы и были

* * *

Говорят, что Кутузову перед Бородино принесли волшебное ведро, он открыл, понюхал, но пробовать не стал! – Так в него же глядеь надо! – Ишь ты – удивился Кутузов – да все одно!

 
                 Монах на утренней заре
                 Печальным голосом кастрата
                 Поет – о чем? да о ведре
                 Магическом
                 И о безвременной утрате
                 Его
                 На небеса и все в крови
                 Ушедшем – все из-за любви
                 Непомерной
                 Неисповедимой
                 Ко всему тут разом
 

Отмщенец

2001

Предуведомление

Здесь описывается вполне реальная история, произошедшая в одном из регионов бывшего Советского Союза. Мы придали ей просто некий романтический колорит и дидактическую направленность. Естественно, сразу приходят на ум лермонтовское Мцыри и легенда о Крысолове. И правильно – эти мотивы тоже наличествуют, но в прямо противоположном смысле. Впрочем, как и вся романтическая традиция в нынешней культуре.

 
                 В горах высоких солнце жгло
                 Он шел, в долину вниз спускаясь
                 Нахлынувшею наслаждаясь
                 Прохладой
                 Припоминал он улыбаясь
                 Как в дальнем детстве здесь шатаясь
 
 
                 В горах
                 Среди расщелин пробираясь
                 Случайной твари удивляясь
                 Промелькнувшей
                 Босой ногою спотыкаясь
                 О камень больно ударяясь
                 Бродил он здесь, а время шло
                 Время шло
 
 
                 В селении зажглись огни
                 Долинным потянуло ветром
                 Уютом тихим и приветом
                 Дальним
                 Позабытым
                 Припомнилось, как дальним летом
                 Он утром ранним, без совета
                 Родительского
 
 
                 Кой-как и впопыхах одетый
                 Пустился в горы до рассвета
                 По неким видимым приметам
                 Ему лишь одному и где-то
                 На них наткнулся он – без света
                 В пещере тихие они
                 Сидели
 
 
                 Тьма надвигалась там внизу
                 В селении уже успели
                 Поужинать, уже в постели
                 Ложились
                 Да, видимые еле-еле
                 В пещере тихие сидели
                 Они
                 Втроем и пристально глядели —
                 Так вспоминалось, в самом деле —
                 Они так пристально глядели
                 Невидимые, как одели
                 Их в черный саван, лишь блестели
                 Глаза, но можно за слезу
                 Это
                 Было
                 Принять
 
 
                 По деревянному мосту
                 Бурливую пересекая
                 Реку, как будто отсекая
                 Прошлое
                 Он ступал
                 Но нет! но нет! печаль какая!
                 С сего безумье совлекая
                 Не мочь! и сила никакая
                 Не поможет!
                 Прохожих за рукав хватая:
                 Смотри, смотри, печаль какая!
                 Вот, я безумн и неприкаян
                 Но жив! – не верят! – вот такая
                 Любым пугливым за версту
                 Огибаемая
                 Ситуация и планида
                 И ноги сразу же в пыли
                 Его увязли, зарываясь
                 По щиколотку покрываясь
                 Теплым налетом
                 Так вот они не отрываясь
                 Глядели, вовсе не скрываясь
                 Никем иным не притворяясь
                 Кроме
                 Как самими собой
                 Но он и сам не удивляясь
                 Стоял пред ними не стесняясь
                 Ни их взгляда
                 Ни самого себя
                 Но легкой дрожью покрываясь
                 И лишь немного прикрываясь
                 Рукой, пока они: Иди! —
                 Не сказали ему
                 И он ушел
 
 
                 На теплый камень он присел
                 К горам лицом оборотившись
                 Слеза блеснула навернувшись
                 На глаза
                 Вот и тогда домой вернувшись
                 К лежанке низенькой пробравшись
                 Своей
                 Незаметно
                 И в одеяло завернувшись
                 Лежал он к стенке отвернувшись
                 В комочек маленький собравшись
                 Недвижим, мертвым притворившись
                 Мать с поля поздно возвратившись
                 Спросила: Что ты?
                 Но он лежал не отозвавшись
                 Закрыв глаза и притворившись
                 Что спит
                 Она рукою прикоснувшись
                 Ко лбу, аж вскрикнула – пылал
                 Лоб
                 Его
 
 
                 Затихло все, как будто ход
                 Величественного начала
                 Остановился, все молчало
                 Вокруг
                 Под утро вроде полегчало
                 Мать сном тяжелым, как мочалом
                 Опутана не замечала
                 Ничего
                 Он встал беспамятный сначала
                 Не осознав, что означало
                 Все это, его чуть качало
                 После вчерашнего
                 И вдруг
                 Он бросился бежать, кричала
                 Вдали, как будто у причала
                 Словно на цепи пароход —
                 Тварь какая-то
                 И он бежал, остановиться
                 Не мог! летел как птица
                 Над пропастями, где разбиться
                 Из нас любой бы мог – приснится
                 Такое, Господи! и снится
                 Ведь такое
                 Господи!
                 Он жаждой мучим был, напиться
                 Негде было
                 Пред ним во тьме мелькали лица
                 И в небесах сверкала спица
                 Какой-то мощной колесницы
                 И тень невидимой десницы
                 Темной
                 Висела над ним
 
 
                 Повременив, устало встал
                 Он с камня, камень остывая
                 Светился, словно оставляя
                 След
                 В воздухе
                 Так вот, тогда не узнавая
                 Окрестности, не представляя
                 Где бродит, не переставая
                 Что-то там вроде: Ест! Овая! —
                 Выкликивая
                 Бродил он
                 То сыпь скользила меловая
                 Под ним
                 То разверзалась роковая
                 Пропасть
                 Пока скитаясь и блуждая
                 Не увидал он в метрах ста
                 От себя
                 Опять
                 Ту самую пещеру
 
 
                 Он шел среди древесных куп
                 Они листвою шелестели
                 И где-то высоко летели
                 Над ним
                 Где-то там
                 Облака
                 Так вот, и там они сидели
                 И молча на него глядели
                 Пристально
                 Во всем своем невеском теле
                 Почуял слабость он и еле
                 До них дополз и как в постели
                 На каменном ложе
                 Распластался
                 Они же на него смотрели
                 Так тихо, пристально смотрели
                 И непонятно, что хотели
                 От него
                 Втроем глядели, и летели
                 Года! он спал, он рос, был скуп
                 Взгляд их
 
 
                 Знакомою дорогой шел
                 Среди полнейшего покоя
                 И тут припомнилось такое
                 Ему —
                 Проснулся, перед ним лишь двое
                 Сидят, а не как прежде трое
                 Загадочно между собою
                 Переглядываются
                 Он приподнялся и рукою
                 Пошевелил, затем ногою
                 Пошевелил, затем другою
                 Ногой, затем другой рукою
                 И тело крупное живое
                 Свое почуял – но другое
                 Совсем, совсем другое
                 Большое гладкое нагое
                 Почувствовал
                 Оглядел
                 Увидел
                 Ему семнадцатый пошел
                 Год
 
 
                 Вдали окраинный амбар
                 Тяжелой массой проявился
                 Уже край крыши обвалился —
                 Заметил он
                 Тогда ж в пещере он проснулся
                 И с хрустом в мышцах потянулся
                 И с удивленьем огляделся
                 Своему телу удивился
                 Юному
                 Гладкому
                 Мощному
                 Незнакомому
                 Тут что-то вспомнил, оглянулся
                 Назад, ко мраку пригляделся
                 Не то, чтоб очень удивился
                 Но
                 Из тех троих один остался
 
 
                 И как-то странно он гляделся —
                 Как будто сгорбился, согнулся
                 Состарился даже
                 Мохнатой лапою умылся
                 Хвостом легонько обмахнулся
                 И через силу улыбнулся
                 Минута – и куда-то скрылся
                 Как сон, туман, как легкий пар
                 Испарился
                 И он тогда совсем остался
                 В одиночестве
 
 
                 К амбару подошел томим
                 Той же непроясненной былью
                 Случившейся с ним – кто же были
                 Те?
                 Он помнил, в детстве говорили
                 В амбаре здесь зерно хранили
                 А по соседству мирно жили
                 Три крысы, по воду ходили
                 Зерном немного заедали
                 Но нет, не злоупотребляли
                 Все вроде даже их любили
                 Как бы
                 Ну, в общем, попривыкли
 
 
                 А тут случился голод, или
                 Неурожай, и их погнали
                 Собравшись всем селеньем гнали
                 Крича собаками травили
                 Стреляли, били и прогнали
                 Они ушли и затаили
                 Как оказалось
                 Обиду
                 И как-то весточку прислали:
                 Ждите отмщенья, не забыли
                 Обиды! и там будет им
                 Отмщением
                 Один из вас
 
 
                 Амбар он обошел вокруг
                 Припоминая свое детство
                 Друзей, родителей, соседство
                 Всего прочего
                 Милого
                 Утерянного
                 Тогда же быстро оглядеться
                 Успел он – но куда же деться
                 Сумели эти; как бы старцы
                 Трое
                 Но ни души! отныне статься
                 Ему быть одному – ни братца
                 Ни ласковой какой сестрицы
                 Ни друга, ни единоверца
                 Ему
                 Он голый был – ему одеться б
                 Или бы просто завернуться
                 Во что-нибудь, в какое б средство
                 Подручное!
                 Он вдруг почувствовал, что сердце
                 Забилось, как у страстотерпца
                 Быстро-быстро
                 И ярость – никуда не деться!
                 И радость охватила вдруг
                 Его
                 И неодолимая злоба
                 И невероятная радость
                 И ярость неодолимая
 
 
                 Вот показался крайний дом
                 Закрытые глухие ставни
                 Огни потушены, блистали
                 Лишь
                 Одни звезды в таинственной тишине
                 Он вышел из пещеры – дали
                 Пред ним картины расстилали
                 Неведомые досель
                 В нем чувства странные играли
                 Словно на части разрывали
                 Грудь
                 И мышцы плотно покрывали
                 Словно отлитое из стали
                 Все тело
                 И с криками, как на ристанье
                 Безумными
                 В горах скакал, пока не стали
                 Сгущаться сумерки – едва ли
                 Он смог бы разобраться в том
                 Что с ним происходит
                 Издалека собачий лай
                 Раздался, он остановился
                 Напрягся весь и затомился
                 Опять
                 В горах без устали носился
                 Вдруг как застыл и опустился
                 Он на колени, прислонился
                 Щекою к камню и залился
                 Слезой, внезапно озарился
                 Улыбкою и припустился
                 Вниз; вниз, туда, где разместился
                 Быт мирный тех, кто поселился
                 Давным-давно здесь, он стремился
                 Вниз, вниз, безумный, как Мамай
                 Какой-то
 
 
                 Вбежал в селенье он – узнали
                 Его и осторожно стали
                 Расспрашивать
                 Но вглядываясь распознали
                 Неявные им всем вначале
                 Черты безумия – блистали
                 Глаза его, все перестали
                 Шутить и в ужасе застыли
                 Из его пальцев прорастали
                 Блестящие, словно из стали
                 Когти
                 И дыбом волосы все встали
                 Зубы фарфоровой эмали
                 Блеснули
                 И все! и все! и не видали
                 Больше
                 Никого в живых
                 В селении
 
 
                 И жуткий бес в него вселился
                 Или вернее – объявился
                 Еще вернее – обнажился
                 В нем
                 звериным взглядом огляделся
                 И страшно вдруг развеселился
                 Внутренне
                 И первый, кто ему попался
                 В крови растерзанный остался
                 Лежать, а он смеясь пустился
                 За прочими
                 Никто, никто не смог, не скрылся
                 От него
                 Зубами острыми впивался
                 Въедался, яростно вгрызался
                 И с глупым звуком разрывался
                 Словно нарыв телесный саван
                 Страдающих двуногих тварей
                 Звук слабый тихий раздавался
                 И сок кровавый разливался
                 И всякий, кто ему попался
                 На пути
                 Своею кровью заливался
                 Отпущенной
                 На волю
                 И он безумный веселился
                 Телами мертвыми игрался
                 И ужас, ужас поселился
                 Окрест
 
 
                 Оставшиеся здесь живыми
                 Дрожа как овцы, сбившись в кучу
                 В последней слабнущей надежде:
                 Мать, мать его скорей зовите! —
                 Вскричали
                 Растрепанную, чуть живую
                 Ее за руки притащили
                 И пред его глаза явили
                 Он замер вдруг, как напустили
                 Анестезирующий, или
                 Дурманящий туман там, или
                 Что еще там иное
                 На него
                 Она в сомнении стояла
                 Вначале, будто не признала
                 В нем сына, после протянула
                 К нему свои худые руки
                 Приблизившись в глаза взглянула
                 И что-то, видно, отшатнуло
                 Ее
                 Она отпрянула в испуге
                 А в нем словно радость объявилась
                 Снова
                 Он как собака отряхнулся
                 От оцепенения
                 И мощными зубами впился
                 Ей в горло и тотчас залился
                 Липкой старческой кровью
 
 
                 И снова в горы он бежал
                 И там беспамятный блуждая
                 По скалам яростным скакал
                 Окрестности все оглашая
                 Криками
                 Пред ним порою возникал
                 Словно светящийся овал
                 Некий
                 И кто-то тихо скликал
                 Его:
                 Сынок! —
                 Он ничего не понимал
                 И снова по горам скакал
                 Скакал, пока не уставал
                 В изнеможении лежал
                 Некоторое время
                 Но вскакивал и вновь летел
                 В селенье бедное, бежал
                 Словно там что-то потерял
                 Или оставил
                 Или позабыл
                 Там
                 Что-то
                 И всех, кого ни повстречал
                 Оставшихся
                 Даже собак он выгрызал
                 До основания
 
 
                 Так было много-много раз
                 Воспоминал он, приближаясь
                 К селению и погружаясь
                 Словно
                 В некий туман
                 Как он тогда в горах скитаясь
                 Во тьме о камни спотыкаясь
                 Ногами больно ударяясь
                 Блуждал, порою возвращаясь
                 На пепелище, натыкаясь
                 На трупы
                 Не сожалея и не каясь
                 В содеянном, легко касаясь
                 Лежащих тел и тихо скалясь
                 И уходил
                 Селенье ж тихо разрушаясь
                 Стояло, путник не решаясь
                 В ту сторону пугливый глаз
                 Повернуть
                 Огибал его за километр
 
 
                 Как долго же он не бывал
                 В селении! он шел, дивился —
                 Какой-то люд здесь заселился
                 Новый
                 Неведомый
                 Как мир, как мир весь изменился!
                 Да он и сам переменился
                 С тех пор
                 Тогда, тогда ему явился
                 Родимый образ, появился
                 Внезапно так и обратился
                 К нему:
                 Сынок, ты очень утомился!
                 Иди в долину, объявился
                 Срок
                 Твоего отдохновения! —
                 И он на землю повалился
                 Словно ужаленный, залился
                 Слезой и как преобразился
                 Весь
                 Как будто бы безумный спал
                 С него
                 Овладевающий дурман
 
 
                 И вот, и вот теперь он шел
                 Сюда, и вдруг все закричали
                 Вокруг и страшно зарычали
                 Собаки
                 Вот, он идет! – они кричали —
                 Как говорили, обещали
                 Нам! – он не понял их вначале
                 Подумалось, они встречали
                 Его и громко привечали
                 Но тут, но тут, но тут сбежался
                 Весь новый люд, что заселился
                 Со всех сторон другого света
                 Пришел сюда недавно, где-то
                 С год всего
 
 
                 Они кричали и галдели
                 И с явным ужасом глядели
                 На него
                 Вилы и косы поднимали
                 И постепенно окружали
                 Его
                 А он стоял не защищаясь
                 Лишь легкой дрожью прикрываясь
                 Лишенный дикого начала
                 Мощи былой, что означало
                 Верней, как приговор звучало
                 Ему, вокруг мелькали лица
                 Но он не мог остановиться
                 Ни на одном из них
                 Вот, вот он! – не переставая
                 Они кричали, окружая
                 Его
                 И острые ножи летели
                 Как осы, застревая в теле
                 Его
                 И он слабеющей рукою
                 Себя, несчастного изгоя
                 Пытался защитить, запнулся
                 И на колени повалился
                 Они ж вокруг него ходили
                 И вилы острые втыкали
                 В него
                 Поленьями большими били
                 Собаки яростные рвали
                 Его на части, Боже правый!
                 Он кровью слабою залился
                 Человечьей
                 Упал и плоско распластался
                 Недвижно, вкруг народ столпился
                 Разглядывая его —
                 А нам-то люди говорили
                 Что он огромен и безумен
                 На деле же – совсем не страшен
                 Он! —
                 Они его поворотили
                 Лицом к светлеющему небу
                 Совсем светало, он лежал
                 Они замолкли лишь на время
                 А он – он навсегда молчал