Текст книги "Та, что гасит свет (сборник)"

На край ванны присел человек.

– Ты кто? – спросил Борис Антонович.

– Я – Фобос.

– Зачем ты здесь?

– А мы всю жизнь с тобой.

– Мы – это кто?

– Я и мой брат Деймос.

– А он где?

– На кухне, трупом любуется. Красиво ты ее зарезал! Только зачем нужно было по горлу, ты же ее сразу убил…

– Сразу, да?

– Конечно. Прямо в сердце – раз! – и готово. А глумиться над трупом не по-нашему, ты же не дикарь какой.

– Ну да, не по-вашему. Ахиллес вон тело Гектора привязал к колеснице и возил за собой, не давая похоронить.

– Да что ты веришь сказкам! Гомер же сказочник. И выдумщик большой.

– Фобос!..

– Что?

– Я уже умер?

– Нет еще. Но скоро. А вот и Деймос!

– Привет, Деймос!

– Привет, Борис!

– Зачем вы здесь? Не ваше же дело доставлять умерших в царство теней?

– Мы только попрощаться. Мы же всю жизнь были рядом. От нас все несчастья.

– Зачем?

– Такое задание.

– Чье задание?

– Того, кто все видит и все знает.

– А зачем мне надо было делать плохо? В чем я провинился?

– В мире должна быть гармония. Кому-то плохо, кому-то хорошо.

– Борис! – тронул его за плечо Фобос. – Не спи! Мы же пришли попрощаться! Прочитай нам напоследок свой перевод Фернанду Пессоа.

– Так он же в основном на английском писал… А я английский не люблю…

– А чем тебе английский не нравится?

– Да нет, язык как язык, мне, наверное, просто переводить с него неинтересно. Да и слишком много желающих. Я спою:

 
Я любил. Ты любила.
Я забыл. Ты забыла.
Ока-за-лась ты сукой!
Наступила разлука…
 

– Ты скучный педант. Потому-то у тебя и не взяли перевод Жозе Сарамаго.

– Тут вы правы. Не надо было мне связываться. Все, что столько лет спустя описывается в литературе про последние дни Христа, – дань авторов тому, что их совесть и вера не дают им пройти мимо важного для них момента. Появляются Сарамаго, Булгаков, режиссеры Скорцезе, Гибсон… Зачем? Берешь Евангелие, открываешь, читаешь. И все! И все! Что еще можно добавить и, главное, зачем? Ведь все уже сказано, и не нами, обществом чувственных удовольствий… А Шекспир? Как и зачем переводить Шекспира? Есть ли смысл переписывать «моя подошва – меня учить?» Я нашел четыре варианта перевода, понятно, что не только на русский. Но он-то, самый простой, и есть правильный! «Моя подошва?» – говорит отец своей дочери. Она – красавица и умница, но он – отец! – «Меня – учить?» Остается только расставлять знаки препинания. Нет, Шекспир велик, но отстаньте, не люблю я английский, нет…

– А как же современная музыка? – спросил один.

– А как же тексты Radiohead? – спросил другой.

– Видишь ли, то, что у нормальных людей называется поэзией, ты называешь текстами. Курнул, заглотнул, написал. И вот появились инопланетяне и пластиковые деревья. Ну да, ну да, конечно, не Энрике Иглесиас или кто там из баб про зонтик поет? Все равно – не то.

– Ты – зануда. Потому твои переводы и не прижились.

– У меня есть простое оправдание. Какого хрена описывать восход, если гораздо более талантливыми людьми уже это описано?

– Вот это как раз и понятно. Для каждого нового автора – это его, только его собственный опыт. И пишет он о том, что его взволновало.

– Дурак он, новый автор. Про восход давно уже все написано – просто он по своей малограмотности не успел это прочитать, играл в «Сони плейстейшен-3», времени не было. Не надо писать о восходе. Пиши, как круто мчаться на скейте. По крайней мере, у Шекспира скейтов не было.

– То есть ты за простоту и грамотность?

– Да, грамотность в переводе безусловна! А простота… Ну если ты чувствуешь, что автор после слов «наступил восход солнца» на самом деле хотел сказать: «При восходящем солнце воздух становился заметно теплее, и проснувшиеся пеликаны бросились искать рыбу», – пиши, только это немножко другая история.

– То есть твоя история: ты увидел – и убил. Без красок.

– Нет, ребята, я не абитуриент на первом экзамене, что вы меня ловите? Я увидел. Полюбил. Не успев разлюбить, убил. Ходили бы ноги, пошел бы, попрощался. Вот и вся история.

– «А ведь вы и убили-с…» – как сказал Порфирий Петрович, да? – хихикнул Деймос.

– Убивать нельзя, – добавил Фобос.

– А мне понравилось.

– Ну и хорошо, что на Наташе и закончилось. Так бы ходил и мочил всех красивых баб только за то, что они красивые и желанные.

– Нет, какие дураки! Вам же по нескольку тысяч лет, что вы мне тут плетете? Да мое ли дело, кто, когда и с кем? Но ведь эта развратная женщина была моей женой…

– Запись в паспорте – не жена. Венчаться надо было, – заметил Фобос.

– А я бы просто после первого «косяка» послал бы ее к черту. Потратил бы полгодика на лечение и стал бы трахать всех подряд – уверяю, ты так сразу бы заглушил свою тоску, – сказал Деймос.

– Я ее любил…

– Ты полюбил первую, которая проявила к тебе симпатию. А она симпатизировала всем подряд, такой, понимаешь, открытый, добрый, жизнерадостный характер.

– Если бы эта фраза прозвучала на веселом испанском, я бы перевел ее просто: «В общем, она была потаскуха».

– А на скучном английском?

– Он краткий, неэмоциональный. «Суперпотаскуха». И все.

– Ты мизантроп! Ты не любишь женщин.

– Я люблю женщин. Особенно в постели разными способами.

– Да ты фашист.

– Я просто родился не в то время. В девятнадцатом веке за пьесу в стихах автору платили в полтора раза больше, чем в прозе. Кому сейчас, скажите, продать перевод в стихах?

– А ты, не будь дураком, напиши двести двадцать серий для телевизионного сериала про сбежавшего из тюрьмы невинно осужденного, который начинает мстить своим врагам, – сразу купят.

– А разве это не история «Графа Монте-Кристо»?

– Точно! Ну а тебе-то что? Сюжет отличный, завлекательный. Только парень бежит из зоны, а на его невесте женился следак, который его и посадил. Ну и так далее…

– Я думал, что после Шекспира сюжетов просто не осталось.

– А мы думали, после Библии.

– Много вы о Библии знаете, вы же язычники.

– Много-немного, но, вообще-то, все это мы своими глазами видели и немало бы тебе могли рассказать.

– Ну так расскажите!

– Времени нет. Ты через пять минут умрешь, там тобою другие займутся.

– Будут мытарства?

– Будет намного хуже. Не надо было человека ножом резать.

– А мне понравилось. И нож хороший…

– Нож точно классный.

– Пока не умер, скажите, Христа видели?

– Конечно! Кто ж его не видел?!

– А какой он?

– В Третьяковку ходил?

– Да, ходил.

– Помнишь картину Иванова «Явление мессии?»

– «Явление Христа народу?»

– Правильно «Явление мессии», дурья башка!

– Видел.

– Ну убираешь с картины весь восторженный народ – и вот такой он, Христос. Ходит, думает о чем-то своем…

– Я засыпаю! А так хочется поговорить! Где же вы раньше были?

– Так все время здесь и были.

– А что же не появлялись?

– Ну еще бы, мы после нескольких упаковок феназепама и флакона донормила не появились.

– И всего-то? Так вы просто глюки? Я разочарован.

– Поздно разочаровываться. И мы не простые видения. Настает минута смерти. С миром прощайся.

– Мир! – заорал что есть силы Борис Антонович. – Зачем ты мне сдался?!

– Тоже своего рода подход, – заметил Деймос.

– Это его личное, – сказал Фобос.

– Ты будешь нам читать на прощание свой перевод Фернанду Пессоа?

– С английского?

– Нет, из раннего, что написано еще на португальском.

– А откуда вы знаете про перевод?

– Потому что это твой лучший перевод.

– Но он же нигде не публиковался!

– Ну, может, потому и лучший?

– Пожалуйста! Мне для друзей не жалко!

– Виски допей для вдохновения.

– А стакан пустой.

– Так вот же бутылка. Давай из горлышка.

– А хорошая штука – виски!

– Хорошая. Читай.

– Слушайте, ребят, я засыпаю.

– А ты прочти и сразу спи.

– Вы мне только скажите: тот свет – он есть?

– Во торопыга! Сам же через три минуты узнаешь! Читай!

– Пожалуйста…

 
Ни любовь, ни власть, ни слава
Не спасут от мрака смерти.
Обещаниям лукавым,
Люди, ни за что не верьте.
Все на свете, в самом деле,
Лишь один конец имеет,
Вид последней страшной цели
Надо мной всегда довлеет.
Все надежды – лишь отрава,
Лжи туман и дым обмана,
Хоть с позором, хоть со славой —
Все равно я мертвым стану.
Буду плотью бездыханной!
Буду трупом бледно-синим!
Бросят в ящик деревянный
Тело, ставшее бессильным…
Смерть не знает грусть и жалость.
Не считай со страхом числа,
Что прожить тебе осталось, —
В смерти, право, больше смысла.
Деньги, власть, любовь, богатство,
Слава, сила и удача —
Маскарад, судьбы коварство,
Ничего они не значат.
Всех в себя возьмет бездонный
Мрак. Готовься к этой встрече!
Жизни путь – весьма условный.
Смерти лик – правдив и вечен!
 

Правдив и вечен… Правдив и вечен… Правдив и вечен…

Последнее, что Борис Антонович услышал в своей жизни, был звук разбившейся бутылки, упавшей на мокрый кафель.