Текст книги "Радио Судьбы"

Наконец пластит лежал аккуратными кучками на полу.

– Ого! А где же…

На дне чемоданчика он увидел две гранаты.

– А вы, Николай Михайлович, однако, ковбой… Без детонаторов… Лихо! Денек-то и впрямь прекрасный, теперь уж это бесспорно.

Время поджимало. Он должен был торопиться.

– Ну что же? Вас приветствует командир корабля подполковник Ластычев. Пристегните ремни, взлетаем! – Он поставил пустой чемоданчик на попа, сел сверху и положил гранату под ногу.

– Кажется, я все успел сегодня сделать. – Он немного подумал, вспоминая, потом нагнулся и выдернул чеку. Для верности – чтобы не передумать – выбросил ее наружу. Теперь достаточно было приподнять ногу…

– Ах да, подполковник Севастьянов – вы позволите мне вас так называть? – я же не успел составить подробную карту с указанием грибных мест. Лисички здесь… Ох! – Он зажмурился. – Ну ладно. Кстати, пока не загорелась надпись «Не курить!»

Он достал сигареты, положил пачку перед собой, одну сигарету вставил в рот… И вспомнил, что у него нет ни спичек, ни зажигалки.

– Эх, капитан Ластычев! – укоризненно сказал он. Теперь он снова был капитаном. Как тогда, там… «где было мало воды…» – Поспешишь – людей насмешишь! Впрочем, это – вредная привычка. Будем считать, что я проявил силу воли и бросил.

Сигарета полетела следом за чекой.

Ну а теперь настала очередь самого главного. Теперь он мог это сделать.

– А что, может, человек рождается для того, чтобы работать обходчиком на занюханном переезде, жить, как вошь, и постоянно трескать горючую гадость? – Он сказал это громко, вслух, больше не опасаясь, что у него не найдется достойного ответа. – Вот уж нет, ребята… Вот уж нет. Кто угодно – но только не я.

На этом следовало поставить точку. Это была хорошая точка. Не стоило больше ерничать и шутить над тем, над чем шутить нельзя.

Он убрал ногу.

ЭПИЛОГ

Залина положила лист на стол. Руки у нее дрожали, и она подумала, что не сможет удержать бумагу в руках.

Впервые она почувствовала себя незащищенной, хотя здесь, на Лубянке, это выглядело смешно. И все же…

Мыслями она не раз возвращалась к событиям того лета, к тому, что случилось три года назад.

Она снова и снова анализировала все, досконально, по пунктам, и приходила к заключению, что все сделала правильно. Она не сомневалась, что ее вывод был верным и Севастьянов поступил верно…

Точнее, хотел поступить, но за него это сделал другой. Борис Ластычев, обходчик с железнодорожного переезда. Пусть так. Но цель все же была достигнута.

Генерала так и выпроводили на пенсию без третьей звезды. Впрочем, он не сильно-то и расстраивался. Майор Былев, конечно, написал подробный рапорт, рассказал обо всем случившемся, потом было проведено служебное расследование, но никто так и не смог докопаться, откуда у Ластычева взялась взрывчатка.

Когда следователь спросил об этом ее, она честно ответила: «Не знаю. Но ведь, когда его задержали, у него был автомат, значит, и взрывчатка могла быть где-то припрятана».

Правда, эта версия продержалась недолго, по номерам удалось выяснить, что автомат числится за Ферзиковским РОВД, и именно его получил, заступая в наряд, сержант Попов, чье обезображенное тело нашли в заброшенном бункере на берегу Оки.

Вопрос со взрывчаткой снова повис в воздухе.

Конечно, сама-то она догадывалась. Она видела, как Некрасов украдкой передал Севастьянову какую-то фотографию в рамке. Подозревать капитана в излишней, практически девичьей, сентиментальности было бы глупо. В самом деле, не свою же фотографию он ему дарил? Чью – Плиева не разглядела, но ей казалось, что между взрывчаткой и фотографией была какая-то связь. Хотя бы потому, что этой фотографии самое место лежать в чемоданчике Севастьянова, который исчез вместе с машиной и Ластычевым. Они все буквально испарились – настолько велика была сила взрыва.

Скорее всего, Ластычев погиб вместе с объектом. Сказать что-то определенное было трудно, никаких фрагментов человеческого тела обнаружено не было, да их и не могло остаться при таком взрыве… но и из ЗОНЫ Ластычев тоже не вышел.

Из ЗОНЫ удалось спастись только трем людям – опять же, если считать первую, удачную (хотя – это как посмотреть) попытку Ластычева. Кроме него удалось выйти некоему Дмитрию Александровичу Мезенцеву, нигде не работающему, и журналисту серпуховской газеты «Новости дня» Владимиру Соловьеву.

Оба шли открыто, не таясь. Точнее, Мезенцев шел, а Соловьев – бежал, даже не реагируя на окрики. Оба двигались по шоссе Таруса – Калуга в сторону Тарусы и вышли прямо к сгоревшему бензовозу.

Соловьев был сильно возбужден и почему-то обвинял в страшных злодеяниях капитана спецназа Некрасова. Сначала это казалось странным (хотя в той ситуации мало что могло показаться странным), ведь журналист никак не мог знать, кто командует отдельной ротой спецназа Тульской дивизии ВДВ, и тем более не мог знать, что Некрасов здесь окажется.

Залина предположила, что речь идет о каком-то неизученном способе передачи информации, которую, безусловно, передала эта самая ШТУКА, но немного позже все стало на свои места. Когда привели второго задержанного – Мезенцева, Соловьев опознал его как капитана Некрасова.

Мезенцев вел себя вызывающе. Он все время глумливо ухмылялся и почесывал кулаки. Даже когда капитан Некрасов (настоящий, а не самозванец) предложил Залине свою помощь – применить кое-какие специальные навыки для вытягивания нужной информации – Мезенцева это нисколько не испугало. Он только засмеялся и закричал: «Давай!» Его пришлось приковать наручниками к стулу.

Все это были первые допросы, на месте. Потом Плиева еще неоднократно встречалась со своими подопечными.

Соловьев показал, что на его глазах Мезенцев убил двух человек. Убийство тракториста в деревне Гурьево доказать не удалось, зато убийство Юрия Малышкина (его с трудом опознали судебные медики по отдельным приметам, в Гурьеве нашли его куртку с документами, а в Черкасове – обломки принадлежавшего ему мотоцикла) было заснято Соловьевым на фотопленку.

Еще через несколько дней выяснилось, что убитый Малышкин был тот еще фрукт, на Симферопольском шоссе он нанес тяжелое ранение водителю КамАЗа Белозерцеву, и, если бы не своевременная помощь напарника (он погрузил раненого в машину и помчался в больницу, включив все огни и фары, одной рукой крутя руль, а второй – непрерывно давя на клаксон), то мужик не выжил бы.

Мезенцев не отпирался, но и не сознавался. На любые вопросы следователя (и Залины, присутствовавшей на всех допросах) он начинал нести какую-то ахинею, причем главным действующим лицом снова выступал капитан спецназа Некрасов.

Все прояснилось, когда удалось установить, где проживал в последнее время Мезенцев, – этот адрес он назвал в аэроклубе. О том, что они вместе прыгали с парашютом, опять-таки поведал Соловьев.

В однокомнатной квартире в Протвине, которую снимал Мезенцев, нашли несколько рукописей, где главным героем был капитан спецназа Некрасов. Налицо было даже совпадение внешности придуманного героя с реальным человеком, и Залина, после некоторого колебания, попросила Некрасова ознакомиться с написанным. Тот осилил одну рукопись едва до половины, после чего сказал, что «все это – бред. Многие пишут о спецназе и о Чечне, но никто не пишет правду. Потому что говорящий не знает, а знающий – не говорит».

Эта цитата из Конфуция, прозвучавшая из уст (живого, настоящего) капитана Некрасова, окончательно покорила Залину. Они даже потом встречались полгода, но, к сожалению, дальше этого дело не пошло, хотя Некрасов и возил ее в Тамбов знакомить со своей мамой и несостоявшаяся свекровь кормила ее пирожками с вишней.

Мезенцева направили на судебно-психиатрическую экспертизу и признали вменяемым. Но после этого, в преддверии суда (ни у кого не возникало сомнений, что он будет осужден) повторная экспертиза признала его ограниченно вменяемым, так было нужно для того, чтобы по вынесении приговора отправить его не в обычную тюрьму, а в специальное учреждение, где он и содержится по сей день.

Соловьев лечился у психиатра (у психиатра из ФСБ, конечно, под присмотром Залины) целый год. Ситуация никак не стабилизировалась, и пришлось пойти на крайние меры – использовать некоторые вещества, официальной медицине не известные. После этого память у парня стала как белый лист бумаги. Сейчас он вполне оправился и работает в пункте видеопроката на вокзальной площади Серпухова.

Казалось бы, хеппи-энд, и на этом можно ставить точку. Но Залину все эти три года не покидало странное ощущение, что это все же не конец.

Не могло это окончиться просто так, даже если призвать на помощь принцип детерминированности (попросту говоря, предположить, что Господь отвел от них угрозу).

Оставалась последняя, нерешенная, загадка. На фотографиях, сделанных Соловьевым, можно было разглядеть девушку, по виду – невысокого роста, с крашеными волосами… Ну и не более того, поскольку фотография была сделана с большого расстояния.

Соловьев утверждал, что Мезенцев преследовал именно ее, но сам он ее ни разу не видел, разве что – издалека, сидевшей на мотоцикле позади убитого потом Малышкина.

Эта девушка… исчезла. Пропала, как в воду канула. Мезенцев ничего не говорил. Даже когда – с санкции руководства, разумеется, – Залина применила некоторые препараты, развязывающие язык, Мезенцев болтал о чем угодно: часами, без остановки (то ли у него действительно оказалась такая богатая биография, то ли он придумывал на ходу, что тоже казалось весьма вероятным, особенно учитывая толстые рукописи, найденные в квартире в Протвине), но о девушке не сказал ни слова.

Немного позднее личность девушки удалось установить – ее мать подала заявление о розыске в Ферзиковский РОВД.

Маргарита Михайловна Дроздова, двадцати пяти лет, рост – сто шестьдесят пять, вес – пятьдесят один, и так далее, и так далее.

Мать девушки предоставила фотографии, которые тут же разослали во все концы страны… И все.

Следов ее не нашлось, будто бы такого человека не существовало в природе. Между тем Залина понимала, что ее обязательно надо найти, поскольку она тоже побывала в ЗОНЕ.

Но все попытки были тщетными. Три года подряд ее искали, и впустую.

Три года… Вплоть до сегодняшнего дня.

Залина, уняв дрожь в руках, потянулась за! листком сообщения, полученного по факсу. Руки снова задрожали, и она положила лист обратно на стол. Склонилась над ним и стала перечитывать.

Сообщение из города Канска Красноярского края, от местного отделения ФСБ.

«Вчера, 24 августа, в 22:09 дежурным нарядом патрульно-постовой службы была остановлена женщина с ребенком на руках, внешностью напоминающая разыскиваемую Дроздову М. М. Документов при себе у нее не оказалось, и женщина была препровождена в отделение милиции для установления личности.

Задержанная вела себя спокойно, признаков возбуждения не проявляла, на вопросы отвечала четко, в развернутой речевой форме. Представилась как Анна Николаевна Круглова, уроженка города Красноярска. С ее слов, приехала к тете в гости.

На вопрос, как зовут ребенка, ответила: «Джорджик». Отчество – Дмитриевич.

Внешность задержанной совпадает с внешностью Дроздовой М. М. вплоть до мельчайших подробностей. (Особая примета – пухлая нижняя губа).

Ребенок крупный, с серыми глазами, вьющимися темно-каштановыми волосами. Дежурный, старший лейтенант Голубев, заметил, что на обеих руках у ребенка – по шесть пальчиков. Сзади, вдоль шеи и верхней части спины, проходит дорожка темно-рыжих коротких волос, напоминающих косу.

Старший лейтенант Голубев сообщил о задержанной в региональное отделение ФСБ и, действуя по собственной инициативе, вопреки полученным инструкциям, захотел осмотреть ребенка: в частности, проверить, насколько глубоко под одежду простирается упомянутая дорожка волос, напоминающая косу.

Он подошел к мальчику, чтобы заглянуть ему под рубашку…»

Дальше Залина не могла читать спокойно. Она налила в стакан воды и, стуча об край зубами, сделала несколько глотков.

Чушь! Бред!

«О-о-о, милая! Тебе ли говорить об этом? Особенно после того, что произошло три года назад?»

Она поставила стакан на стол и попыталась взять себя в руки.

Она всегда подозревала, что должен быть какой-то запасной вариант. Ну не могло это закончиться так просто. Никак не могло.

И, похоже, вот он, этот самый запасной вариант.

«Далее, со слов лейтенанта Голубева, у него наступил провал в памяти. То же самое отмечают и другие находившиеся в помещении сотрудники: сержант Куликов, прапорщик Кубрак и лейтенант Цепаев, а также задержанный по обвинению в хулиганстве и находившийся в изоляторе временного содержания Лошаков А. В. причинивший легкие телесные повреждения своему соседу Цыбизову Д. А. и испачкавший фекальными массами входную дверь его квартиры…»

О, господи, только этого не хватало! Ну к чему эти дурацкие подробности? Где же по существу? Вот.

«Старший лейтенант Голубев показал, что когда он пришел в себя, свет в помещении не горел. Ни один электрический прибор не работал. Он подошел к электрощиту и включил рубильники. Оружейная комната оказалась закрытой, ни одна единица боевого оружия не пропала».

Это, конечно, важно. Но Залину интересовало другое. Вот оно – то, что случилось потом.

«После того, как электрическое снабжение восстановилось, на экране компьютера возник текст. Тот же самый текст оказался напечатанным на пришедшем факсе. На следующий день в комнате следователя на втором этаже здания тот же самый текст был обнаружен на листе бумаги, заправленном в электрическую пишущую машинку марки „Оливетти-510“. Начальник отделения милиции майор Берглезов обнаружил этот текст в своем компьютере. Все прочие электронные данные, хранившиеся в компьютерах отделения, пропали».

Этот текст. Знакомый текст. Короткий и доходчивый.

«На экране всех мониторов крупными буквами светилось: „СДОХНИ, ТВАРЬ!“

Залина машинально прочла конец сообщения.

«Комплекс мер, принятых для задержания гражданки Дроздовой М. М. результата не дал».

И тогда Залина подумала, что все только начинается…

Каждое воскресенье у ограды Парка культуры и отдыха имени Горького можно наблюдать странную картину.

Напротив аттракциона «Американские горки» стоят четыре человека и одна здоровенная собака. Овчарка. Наверное, они могли бы прийти без собаки и пройти на территорию, но они всегда приходят с собакой и потому смотрят из-за забора.

Они стоят и смотрят на пролетающие вагончики и кричат при этом, громко, все вместе, а пес начинает лаять – гулким басом.

Так они стоят час, а потом поднимаются на Крымский мост и идут в сторону Садового кольца. Идут странно, взявшись за руки.

Прохожие, глядя на них, поначалу отводят глаза – им кажется неловким глазеть на эту странную компанию.

Мужчина, худой, бледный и с трясущимися руками, выглядит глубоким стариком. У него густые волосы, но совершенно седые.

Его держит за руку высокий толстый юноша (у таких людей возраст определить непросто) с лицом круглым, как луна, с торчащими ушами и сломанным, глядящим набок, носом.

За ним следом идет серьезный мальчик лет пятнадцати, с волосами, торчащими во все стороны, как у Эйнштейна. Или – Бетховена. Да он и похож на безумного гения: палец заложен в какую-нибудь толстую книжку, губы шепчут то ли мудреные формулы, то ли слова, которые найдешь не в каждом словаре или энциклопедии.

Женщина держит в руке поводок. Она не идет, а будто летит, едва касаясь асфальта. У нее роскошные каштановые волосы, в которых, впрочем, тоже пробивается седина.

Сначала прохожие отводят глаза, потому что им становится неловко, по молчаливому соглашению, принятому в цивилизованном обществе, не следует пристально смотреть на… таких людей. Немножко не таких, как все… А их тут – целых трое. И даже если списать со счетов мальчика с торчащими волосами, отнеся его к разряду безобидных чудаков… то все равно останется двое – трясущийся, как от паркинсонизма, старик-мужчина и юноша, по виду – типичный даун.

Но потом, все же присмотревшись, прохожие понимают, что никто из них не чувствует себя ущербным и нисколько не смущается своим видом.

И тогда людям снова становится неловко – оттого, что им показалось поначалу, будто на эту компанию лучше не смотреть, это как-то неудобно.

Они идут уверенно, и горделивость их не напоказ, а естественная, внутренняя, они довольны и счастливы – потому что они вместе.

И тогда люди начинают понимать, что эта четверка (точнее, пятерка) – не те, кого стоит жалеть. Их нечего жалеть.

Потому что у них…

У НИХ ВСЕ ХОРОШО.