Текст книги "Радио Судьбы"

В ответ – легкая улыбка. Казалось, она говорила: «Значит, зачем-то нужно. Но зачем? Позвольте мне промолчать».

* * *

Двенадцать часов сорок пять минут. Шоссе Таруса – Калуга. Деревня Черкасова.

К сожалению, это случилось раньше, чем предполагал Джордж. Гораздо раньше. Может, виной тому поездки по лесу на второй передаче, может – долгое тарахтение на холостых оборотах, может – и то и другое вместе… Это уже было не важно.

Как только что-нибудь случается, причина автоматически отходит на второй план, приходится разбираться со следствием.

К счастью, до ближайшей деревни было уже недалеко, Джордж видел дома, мелькающие между деревьями.

Местность здесь очень напоминала пейзаж в Гурьеве: подъем – спуск, подъем – спуск. Поля по обе стороны дороги и редкие перелески, сменявшиеся густыми нехожеными лесами, которые, впрочем, тянулись совсем недолго, снова уступая место широким полям.

Они летели в ритме вальса: «Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре…», подставив ветру немножко побитые («Это я ее ударил… О боже, что за сволочь!»), но – счастливые и улыбающиеся лица.

Двигатель ровно стрекотал на четыре такта, как самый лучший в мире учитель танцев, серый в мелких трещинах асфальт послушно стелился под колесо, и вдруг… Все стихло.

Джордж успел выжать сцепление и выключить передачу, чтобы как можно дольше катиться по инерции, тогда, может быть, им удастся преодолеть последнюю горку, а там, на горке – и деревня.

Он сощурился, разглядывая знак вдали – «Черкасове».

Сейчас дорога шла под уклон, и, наверное, можно было попытаться включить сцепление, глядишь, двигатель, раскрученный колесом, заработал бы, зачихал, вытянул из бака остатки бензина… Но, с другой стороны, это неминуемо замедлило бы мотоцикл, и тогда инерции движения на подъем точно бы, не хватило. А толкать в горку «Урал»… В общем, ради интереса можно попробовать, но вряд ли кто-нибудь осмелится повторить эту попытку. Джордж однажды уже пробовал. Ничего хорошего, кроме паховой грыжи, это не сулило.

Он похолодел. Немой мотоцикл стремительно несся под уклон, и Джордж контролировал его телом: «Нельзя прикасаться к тормозам. Ни в коем случае»

Рита, заметив неладное, что-то прокричала в ухо. Что? Он не расслышал, просто кивнул в ответ, сейчас любой ответ годился

Они миновали распадок, и тяжелый байк начал забираться в горку. Кустики, мелькавшие по обочинам, стали замедляться. Теперь они не пробегали, а проходили мимо… Потом уже проползали… Джордж обернулся и крикнул «Слезай! Прыгай быстрее!»

Рита его поняла. На такой скорости спрыгнуть с мотоцикла оказалось делом нехитрым, он увидел в зеркало, как она коснулась ногами асфальта и, чтобы не упасть, пробежала немного вперед.

«С ней все в порядке», – отметил Джордж и привстал на левой подножке. Так когда-то в детстве он тормозил большой велосипед «Украина». Высокая рама не позволяла быстро спрыгнуть, он перекидывал ногу через седло и некоторое время катился, стоя на левой педали, пока велосипед не останавливался.

Так же и сейчас. До вершины подъема оставалось не так уж много – метров тридцать. Байк еще катился, но уже еле-еле. Джордж спрыгнул и побежал рядом, изо всех сил налегая на руль. Он помогал верному другу преодолеть последний подъем.

Но, как он ни старался, «Урал» все же замедлял ход. «Еще, еще немного…» Он почувствовал, что байк израсходовал всю свою инерцию, теперь он забирался только за счет Джорджа. «Ну, когда-нибудь это должно было произойти, но почему именно сейчас?»

Джордж впечатывал в асфальт подошву левого сапога, мелкий, невидимый песок противно скрипел и скользил под ногой (босая правая стояла устойчиво), но Джордж знал, что главное – это не останавливаться. Если он остановится, то потом сдвинуть байк с места будет значительно труднее.

Он сжал зубы и попер вперед из последних сил. Спина угрожающе захрустела, но до вершины оставались уже считанные метры…

Внезапно он почувствовал, что толкать стало немного легче. Не очень ощутимо, но все же легче. Оглядываться не было ни времени, ни сил, Джордж скосил глаза на зеркальце заднего вида и увидел, что Рита, пригнув голову (прямые крашеные волосы так смешно и трогательно свисали с обеих сторон), уперлась в багажник и старается ему помочь.

Ее помощь была скорее символической, нежели реальной, но в Джордже неожиданно проснулась какая-то сила, он налег, положив тело почти горизонтально, параллельно дороге, и байк медленно, как альпинист, навьюченный огромным рюкзаком, полез на эти последние метры подъема.

Боль в сломанных ребрах, вспыхнувшая было, также быстро и погасла, главное было – дотолкать байк до конца подъема… И им это удалось.

Джордж затормозил и поставил мотоцикл на подножку. Сел на сиденье и похлопал себя по карманам. Да… Он и забыл, что выбросил куртку. Идиот! В куртке остались сигареты, зажигалка, мобильный… Даже деньги – небольшая заначка в двести долларов. И – он похолодел – документы.

Видимо, ему придется вернуться в Гурьево… На обдумывание этой мысли Джордж потратил не более секунды – «Ни за что!» Как-нибудь обойдется без куртки.

Рита подошла и устало села рядом.

– Что будем делать?

– Что? – Джордж пожал плечами. – Дотолкаем его до деревни, – он махнул рукой в сторону близких домов, – попросим немного бензина… Понимаешь, у меня в куртке было все – документы, деньги, телефон… А я ее зачем-то выбросил… Оххх… – Он тяжело вздохнул. – Поступок, совершенный в состоянии аффекта. У меня, видимо, голова в тот момент не работала.

Рита посмотрела на него долгим взглядом, который, наверное, должен был означать: «Да она и до этого не больно-то хорошо варила».

– У меня есть немного денег. – Она похлопала по рюкзачку.

– Никогда не был альфонсом, – уныло сказал Джордж, лишь бы что-нибудь сказать.

– У тебя и не получится, – так же вяло ответила Рита.

– Да? – Он поднял брови, хотя и сам знал, что не получится.

– Даже не пытайся. На бензин я тебе дам. Считай, что это – моя плата за проезд. Хотя… – Она потрогала разбитую губу и ойкнула.

– Ты меня теперь всю оставшуюся жизнь будешь этим попрекать?

– Хотелось бы, чтобы это продлилось как можно дольше.

– Попреки?

– Жизнь.

– А-а-а…

Она поднялась с седла.

– Ну ладно, чего расселся, король автострады? Или думаешь, что тебе привезут бензин прямо сюда?

– Да нет, я так не думаю… – Джордж не хотел говорить, что он… Немного боялся. Опасался. «Мало ли что нас ждет в этой деревне? Может, что-нибудь еще почище того, что уже было?»

Он посмотрел на Риту и понял, что она думает то же самое. Они оба думали об одном и том же, но не решались говорить об этом вслух. Зачем? Ведь это ничего не меняло?

– Пойдем. – Он встал, убрал подножку и снова налег на руль.

«Толкать такой байк – невеселое занятие… Но, по крайней мере, в нем есть один бесспорный плюс – когда пытаешься сдвинуть с места эту махину, обо всем остальном забываешь».

– Ты просто иди рядом, ладно? Иди рядом и смотри вперед. – Зачем – объяснять не требовалось. Она кивнула.

– Я уж как-нибудь сам.

Он навалился всем телом, толкая байк, одинокая подковка на левом сапоге обреченно цокала: «Цок… цок… цок…»

Издалека деревня выглядела вполне мирно. Даже дружелюбно…

«Но и в Гурьеве было точно так же…» Джордж докатил байк до крайнего дома и поставил его там.

– Пойдем? – спросил он Риту.

– Я… боюсь. – Ее глаза стали не просто большими – огромными, носик еще больше заострился, а губы вдруг утратили природную (и – привнесенную) пухлость, сложились в узкую побледневшую полоску.

– Тогда оставайся, я сам… Она перебила его:

– Ну уж нет. Я одна не останусь.

– Тогда… Вперед? – сказал он.

– Похоже, у нас нет другого выхода? – Думаю, нет.

– Зачем тогда спрашиваешь? Куда направимся? Джордж огляделся.

– Смотри! Во-о-он там, через два дома, за оградой… Кажется, там стоит какая-то машина. Давай попробуем туда. Может, нам дадут слить немного бензина?

– Послушай! – Рита ухватила его за рукав. – Ты слышишь?

– Что? – Джордж замер и прислушался. – Здесь такая же тишина… Я хочу сказать – такая же, как…

– Я понял… – Он оглянулся. – По крайней мере, трактора не слышно.

– Это обязательно должен быть трактор?

– Ну-у-у… Наверное, нет… Но трактора не слышно.

– Ты хочешь меня этим обрадовать?

– Стараюсь изо всех сил.

– У тебя получается.

Джордж положил руку ей на плечо и прижал к себе.

– Обещай больше не падать в обморок. Обещаешь? – Он поцеловал ее в щеку, но Рита как-то сморщилась и убрала лицо.

– Я знаю только, что больше никогда не буду визжать, увидев мышь… Насчет всего остального – поручиться не могу.

– Мышь… Это уже неплохо. Ну так пойдем? – Он крепко прижал ее к себе и все же поцеловал. Теперь она не сопротивлялась.

– Да…

Они направились к тому дому, на который показал Джордж. За оградой действительно стояла машина – «Таврия» зеленого цвета.

Они подошли к забору и остановились.

– Эй, хозяева!

Ни звука в ответ. Это походило на дежа вю. «Господи, я это уже видел. Все повторяется, как в прошлый раз…» Джордж оборвал себя.

– Нам придется войти внутрь. Рита кивнула.

– Там… – Джордж не стал уточнять, что «там», он протянул руку за спину и достал из чехла нож.

– Это ведь… не может быть… везде?.. – Рита пыталась донести до него одну простую мысль, но Джордж сильно опасался, что на самом деле она так не думает. Потому что и он так не думал.

– Конечно, не может. Ты все-таки постой здесь, за калиткой, ладно?

– Нет! – Она ухватила его за толстовку на спине. – Я даже на минуту не останусь одна.

– Ого! Это что, любовь? – Шутка звучала вымученно, но… почему-то ничего другого в голову не приходило. На самом деле он даже был рад, что ему не придется идти одному.

– Безусловно. С первого взгляда… на твой… байк, – она выделила голосом слово «байк».

– Я так и понял.

– Ты долго собираешься заполнять паузу?

– Слишком долго не получится. – Джордж направился к крыльцу.

Они поднялись на веранду и медленно, замирая и оглядываясь на каждый шорох, обследовали весь дом.

В доме никого не оказалось. Ни живых, ни мертвых. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, что не было мертвых… «А они могли бы здесь быть, вспомни Гурьево», – подумал Джордж. Но и отсутствие живых не вселяло спокойствия.

– Еще одна пустая деревня, – говорил Джордж, расхаживая по комнатам. – Куда все подевались?

Рита упала в кресло перед телевизором и вытянула ноги.

– Я так устала… Посижу немножко.

– Смотри не засни. – Джордж вышел на кухню и осмотрел половицы. Пол был чист, никаких капель крови. И все же его не покидало ощущение, что здесь что-то произошло. Или вот-вот должно произойти.

Рита через силу улыбнулась:

– Боюсь, мне теперь долго не придется спать.

– Ладно, не преувеличивай. Все пройдет. Когда-нибудь…

Рита пошарила под собой, что-то упиралось ей в спину. Она вытащила руку и достала черную продолговатую коробочку пульта.

– Хочешь узнать последние новости? – осведомился Джордж.

– Хочу убедиться, что где-то еще есть люди. – Ее голос звучал вяло, практически безо всякой интонации.

– Включай. Мне тоже интересно. Может быть, никого уже нет, и мы остались одни на всем белом свете?

Рита помедлила. Ее палец застыл на красной кнопке.

– Я пошутил. Не бойся. Включай, может, что-нибудь узнаем.

Джордж подошел к ней и сел на подлокотник.

– Ну, давай.

Рита колебалась. Джордж взял пульт у нее из рук и нажал кнопку.

Черная безжизненная пустота экрана вдруг вспыхнула, появился молочно-белый фон, по которому бежали дрожащие черные полосы.

Кххщщщщ! В наступившей тишине отчетливо было слышно шипение и треск помех.

Они молчали несколько секунд, не в силах произнести ни слова.

– Видимо… Э-э-э… – Джордж замялся. – Что-то с антенной… Ладно, – он отбросил пульт, пластиковая коробочка по диагонали перелетела комнату и упала на диван. – Пойду, попробую разжиться бензином. Похоже, платить тебе не придется.

Он встал и побрел обратно на улицу.

Рита сидела, уставившись в экран. Полосы вдруг стали дрожать еще сильнее, потом они поползли, сплетаясь причудливыми узорами… «которые никак нельзя объяснить простыми помехами»… затем вдруг промелькнуло что-то, похожее на буквы… Рита испугалась.

– Джордж! – позвала она.

Слово получилось очень тихим, она словно боялась, что кто-то, затаившийся в комнате, может ее услышать. Она поджала ноги и обхватила колени руками.

– Джордж!

С улицы послышался его крик:

– Здесь крышка на замке. Надо найти, чем ее сорвать…

Рита не отрывалась от экрана. Теперь она явственно видела буквы. Буквы складывались в слова. Что-то… независимо от ее воли заставляло ее читать эти слова, вслух, громко, как это делают дикторы.

– «Подставь под машину таз и пробей бензобак», – машинально сказала она. Сказала, не задумываясь, потому что… Так было написано на экране телевизора.

– Ты уверена, что никогда не занималась этим раньше? – В голосе Джорджа послышалось неподдельное удивление, граничащее с восхищением.

– Я думаю, это будет… правильно.

Она сидела неподвижно, словно боялась пошевелиться. На экране телевизора стали возникать различные картинки, они быстро сменяли друг друга, складываясь в некое подобие фильма.

Вот темно-зеленый «субару», высокая женщина, держащая на руках младенца с серыми глазами…

Кххщщщщ! Картинка задрожала, на мгновение появилось слово, написанное огромными горящими буквами… ЖЕРТВА!

Новая картинка. Тоже что-то темно-зеленое. Камера отъезжает назад. Это не «субару», а вертолет, а вот и она – первая залезает в его огромное раздутое брюхо…

Кххщщщщ! ЖЕРТВА!

Снова смена кадра. Темно-зеленое… Нет, это просто игра света. Не темно-зеленое – оливковое. Краснолицый здоровяк в защитной футболке. Он улыбается, но в этой улыбке есть что-то… Что-то такое, чего она не разглядела с самого начала… Что-то…

Кххщщщщ! ЖЕРТВА!

Снова зелень. Это трава. Трава, дрожащая под какой-то струйкой. Камера отъезжает, и Рита видит, ОТКУДА льется эта струйка. Джордж стоит и улыбается. Но… Не страшно. Это тогда ей показалось, что страшно, а на самом деле – глупо. Боже, как он глупо выглядит!

Кххщщщщ! ЖЕРТВА!

Зелень. Немного другая. Зеленая панель, закрывающая двигатель большого трактора. Трактор рявкает мощным дизелем и прыгает вперед, прямо на нее, еще немного, и он выскочит из телевизора…

Кххщщщщ! ЖЕРТВА!

Зелень. Она снова видит траву и – камера смещается – свою руку. Она сидит на траве, Джордж поливает ее пивом, и она смеется. Она выглядит счастливой, и в ту минуту ей кажется, что между ними может что-то случиться… Что-то… Несмотря ни на что…

Кххщщщщ! ЖЕРТВА!

Снова зелень. Она ее видела недавно. Это опять трактор. Он… мчится на полной скорости, его кидает из стороны в сторону, но он чудом продолжает удерживаться на шоссе. Теперь она видит все глазами того человека, который сидит за рулем. Она видит его руки: большие, перевитые толстыми венами руки. Уверенные, сильные руки. Руки, которые созданы брать, хотя, быть может, даже и не подозревали об этом… До какого-то момента. Руки как олицетворение дремавшей силы, силы, до поры до времени не находившей нужного, единственно верного выхода, руки, которые…

Кххщщщщ! ЖЕРТВА!

Слово появляется на экране и исчезает. Появляется снова и исчезает. Что оно означает?

Зелень. Бледная и противная, какая-то немощная. Помятый бок «Таврии» и Джордж, лежащий на спине, пытающийся проделать в бензобаке дыру…

Его лицо крупным планом. Под ним – надпись. ЖЕРТВА!

– Не я? – Рита отчаянно мотает головой и видит себя со стороны: она сидит перед телевизором и мотает головой.

Теперь – ее лицо. Таким же крупным планом. Разбитая губа, ужас, застывший в морщинках, лучами расходящихся от наружных уголков глаз, ужас в складках, идущих от крыльев носа к уголкам рта, ужас в глазах, ужас…

Ее лицо и та же надпись. ЖЕРТВА. Она замечает, что что-то изменилось. Что же? Что? Скорее, скорее…

Надпись появляется снова. ЖЕРТВА?

Вот что – знак вопроса.

– Нет! Пожалуйста, не надо. Не надо… Ее губы растягиваются в плаксивой гримасе, слезы бегут по щекам. Она плачет и видит себя со стороны.

– Не надо… Не я…

Кххщщщщ! Снова картинки. Рита, сильные руки, сжимающие руль… Ребенок… Ребенок с серыми глазами!

Кххщщщщ! Еще раз. Рита, руки, ребенок… Рита, руки, ребенок… Рита, руки, ребенок…

– Да! – Она кивает. Кажется, она понимает, что имеет в виду… Кто? Кто показывает ей картинку за картинкой?

Не имеет значения.

Кххщщщщ! Она сидит на траве и смотрит в пустоту. Джордж хватает ее за руку и усаживает на байк… Байк срывается с места, и через секунду по его следу пролетает огромный трактор…

Кххщщщщ! Байк стоит у обочины, Рита крутит в воздухе пальцем, и Джордж как бы украдкой, как бы исподтишка… целует ее палец.

Кххщщщщ! Байк. Снова байк. Он опять стоит у обочины и вдруг начинает дрожать мелкой дрожью, словно предчувствуя свой конец. Камера отъезжает, и на заднем плане появляется разбитая морда большого трактора. Сколько это длится? Секунду? Две? Час? Неизвестно. Трактор прыгает и сминает байк своими чудовищными жадными колесами. Байка больше нет.

Кххщщщщ! Джордж крупным планом. Он лежит под машиной, поднимает голову и прислушивается, страх медленно растекается по его лицу, лицо Джорджа оплывает, как тающая свеча, дрожит и расплывается…

ЖЕРТВА!

– Да! – шепчет Рита. – Да!

Она бросает последний взгляд на экран. Рита, руки, ребенок… Рита, руки, ребенок…

– Да, – говорит она решительно. Встает и подходит к двери.

Долю секунды она колеблется. Но в это мгновение она даже не видит свои руки, только экран, и в нем – чередующиеся картинки: Рита, руки, ребенок… Божественно красивый мальчик с серыми глазами.

Она закрывает дверь на засов.

И видит лицо Джорджа. Проходит несколько секунд, прежде чем она понимает, что видит его наяву. Справа от двери – большое застекленное окно веранды, разделенное рамами на множество маленьких квадратиков.

Джордж смотрит на нее… Как-то печально. Без упрека. Остается только страх, еще плещущийся в его глазах, но через секунду страх начинает ВЫТЕКАТЬ, легко и неотвратимо, как слезы…

Джордж кивает, подносит палец к губам и потом прикладывает его к стеклу. Задерживает палец на мгновение. Потом разворачивается и уходит.

Рита понимает, что не видит больше ничего, кроме черной пустоты. Она чувствует, что летит куда-то, куда-то проваливается, падает…

Она падает на пол и теряет сознание.

Берег Оки.

– Черт! Ефрейтор… Это… – Ластычев сидел на берегу, широко раскинув ноги.

Рядом с ним на корточках сидел Ваня, лицо его было сосредоточенным и серьезным. Невдалеке мирно посапывал Николай, он лежал тихо и спокойно, как выброшенная коряга, не делая никаких попыток встать или проснуться, словно являлся частью местного пейзажа.

– Откуда ты узнал про эту штуковину? А? Может, я сплю? Или спятил? Нет, ефрейтор. – Ластычев потянулся к мальчику. – Ну-ка, ущипни меня! Ущипни, не бойся! Я хочу понять, что это был не сон. Не хочешь? Ну тогда я тебя ущипну!

Ваня вскрикнул и потер плечо.

– Точно. Ты живой и толстый. Все, как и должно быть. За исключением одного… нет, пожалуй, двух моментов. Первый – я совершенно трезвый, и второй – эта штука в лесу. А? Конечно, если бы я был немного, так сказать… ну, ты понял… тогда мне было бы гораздо легче пережить тот факт, что она разлеглась прямо тут, под боком… С другой стороны если бы я ее не видел вовсе, я бы еще как-нибудь смирился с тем, что я сегодня… Да-а-а… Ты меня озадачил. И что теперь делать?

Ваня, не отрываясь, смотрел на лодку. Он молчал.

Дорога туда и обратно заняла полчаса. Ластычев шел за Ваней, держа его за руку. Всю дорогу его не покидало неприятное чувство, будто по нему ползают мелкие насекомые. Казалось, они ползали по телу, заползали в нос и уши, заставляли шевелиться волосы и проникали даже туда, куда совсем не должны были проникать.

Все это было… отвратительно. Ластычева так и подмывало остановиться и стряхнуть с себя этих мошек, но он понимал, что никаких мошек нет и что нельзя размыкать цепь. Этот парень был чем-то вроде громоотвода. По крайней мере, на левую руку комбата, которую сжимал Ваня в своей круглой ладошке, мурашки не заползали. Ластычев даже остановился и взялся за мальчика двумя руками, тогда противный зуд унялся и в правой, переместившись на спину.

И еще – это тихое потрескивание. Сначала он думал, что это шуршит сухая листва под ногами, но потрескивание не унималось, даже когда они стояли, и оно становилось все сильнее и сильнее по мере того, как они приближались к этому месту в лесу.

Окрестные леса Ластычев знал как свои пять пальцев. Он мог бы пройти их ночью и с закрытыми глазами. И здесь он тоже был… несколько дней назад. И ничего не видел.

«Если бы она там лежала, я бы НЕ МОГ ее не заметить». Да, ЕЕ там не было.

И, кажется, теперь он был готов поверить в радио, сидящее в голове. Потому что почувствовал его действие на себе. Это самое радио пыталось пробраться и в его голову – «наверняка пыталось, но не нашло там ничего, кроме пустоты…» – но почему-то не могло. Зато он кожей ощущал его действие.

Чем ближе они подходили, тем неуютнее становилось комбату. Он заметил, что волоски на руках (наверное, и на ногах тоже, под штанами не видно, но он чувствовал) встали дыбом, кожа покрылась мелкими пупырышками и покраснела. Краснота пробивалась даже сквозь его темно-коричневый загар.

Он шел, и в голове крутилась только одна мысль: «Не отпускать руку!» Ни за что не отпускать руку, потому что… Потому что он и сам не знал почему, но тем не, менее был твердо уверен, что делать этого не стоит. Откуда взялась эта уверенность? Комбат сознавал, что природа ее несколько иррациональна, она не вытекала из его жизненного опыта, но крепла с каждой минутой.

«В конце концов, я же знаю, что не следует прыгать с пятого этажа, потому что можно разбиться, а ведь я ни разу не прыгал с пятого этажа… Ну, с высоты третьего доводилось… Хорошо, пусть пример неудачный. Но все равно в этом что-то есть».

Они вышли на небольшую полянку. Здесь когда-то проходила лесная дорога от Бронцев до шоссе на Тарусу. Сейчас колея заросла травой, но по ней еще можно было проехать. По крайней мере, со стороны шоссе подъезд был хороший. Здесь вполне мог проехать большой грузовик, и… «Выгрузить или просто потерять эту штуку!» Промелькнувшая мысль была абсурдной. Ластычев, как ни старался, не мог себе представить, что это должен быть за грузовик и, главное, ОТКУДА он должен был ее привезти. Насколько ему было известно, ТАКИХ штук не выпускала даже оборонная промышленность Советского Союза в расцвет застоя.

Да что там оборонная промышленность? Он не мог себе представить, кто вообще смог бы сделать нечто подобное. «И ведь она действует, не забывай!»

Ластычев вспомнил все: и майора Ларионова на переезде, и тихие, но оттого не менее ужасные картины смерти в Бронцах, и даже взбесившегося козла…

«Видать, туго пришлось парню… А я его – осколочным, как последнего ренегата и сикофанта… Стыдно, подполковник Ластычев!»

Она действовала. Почти на всех. Кроме него и этого паренька с лицом, круглым и осмысленным, как репа. «Наверное, это нас и сближает».

Они постояли немножко и повернули назад. Когда они вернулись к лодке, неприятные ощущения пропали, но кожа осталась красной, будто он сильно обгорел на солнце, хотя – какое в лесу солнце, позвольте полюбопытствовать?

Чернобыль… Краем уха он слышал про то, что там творилось, и даже знал нескольких офицеров, которых направляли туда в командировку. Его-то Бог миловал, а вот майор Щипаков, например, спустя полгода после возвращения обнаружил, что не стоит лишний раз чистить зубы, потому что от прикосновения щетки один-два обязательно вываливались. Он их выплевывал в умывальник – вместе с белой мутной водой. Через месяц мужик тридцати с небольшим лет шамкал беззубым ртом, как старик. Правда, в госпитале ему обещали сделать вставные челюсти и даже сняли мерку (там такие называли «в чашку на ночь»), но Щипаков не успел ими ничего пожевать. Он начал жаловаться на усталость, головные боли, кровотечения, возникавшие неожиданно, но регулярно… А потом – что-то случилось с кровью, говорят, она у него стала жидкая, как моча после десяти бутылок пива, и в три дня Щипакова не стало. Шутники говорили, что его могила светилась от излучения, но это был обычный армейский юмор, немного черноватый и потому казавшийся веселым. Мужчины без женщин глупеют, ну а если за плечами у каждого кое-что такое, что женщинам и рассказывать-то нельзя, то все шутки неизбежно сводятся к смерти. Нет, могила Щипакова не светилась, Ластычев знал это точно, он сам давил там бутылку поздно вечером, пугая ворон и придурковатого, глухого на одно ухо, сторожа.

Наверное, эта штука не была похожа на Чернобыль, она была слишком компактной, чтобы в ней можно было разместить ядерный реактор, но сути это не меняло. Она действовала. И – Ластычев знал наверняка – она нехорошо действовала.

«Вот из-за нее-то и случился такой переполох!» Что это меняло лично для него? Ровным счетом ничего. Он еще больше укрепился в мысли, что надо валить отсюда как можно быстрее. И желательно – незаметно.

«Лишние вопросы… А что ты видел? Да что при этом чувствовал? А потом обвешают всего дозиметрами, три раза в день – анализ крови, четыре раза – анализ мочи, пять раз – кусочек кала ё коробок, шесть раз – слюны и так далее, пока не останется обмылок вместо человека».

Нет, как ни крути, а ветхая избушка на переезде казалась ему более привлекательной, чем самый современный госпиталь, откуда – он подозревал – комбат сможет выйти не раньше, чем через год. Если вообще выйдет.

– Пожалуй, быть главным трюмным машинистом для тебя слишком мелко, ефрейтор. Ты явно пойдешь дальше. А пока – будем выбираться. И так засиделись.

С Ваниной помощью он перевернул лодку и вычерпал из нее воду – сколько успел, ровно столько, чтобы она не утонула.

– Остальное можно слить и по пути. Справишься? Это я просто так спрашиваю, потому что выбора у тебя нет.

Они погрузились, и комбат оттолкнул лодку от берега.

Николай по-прежнему спал. Комбат сначала решил, что он немного переусердствовал, скрывая свое беспокойство, он нагнулся над Николаем, положил ему руку на шею и с облегчением отметил, что мужик жив. Жив и продолжает спать – даже лежа в воде.

– Ну, тем лучше.

Кордон он заметил сразу, раньше, чем они – лодку.

– Вот это и называется – выходить из окружения. Ластычев поднес палец к губам. Он увидел, что Ваня стал обеспокоено озираться, но мальчик не шумел. Комбат тихо причалил к берегу.

– Слушай меня. – Он наклонил сяк уху мальчика. – Сейчас я буду немного хулиганить. А ты ляжешь в лодку – прямо на своего папку, дай бог ему здоровья и детей побольше, – и будешь тихо лежать. Понял? Что бы ни случилось – лежи. Ты до ста считать умеешь?

Ваня покачал головой.

– А до десяти?

– Умею.

– Отлично. Считай до десяти. Потом начинай считать заново. И так – десять раз. Десять раз по десять. Сообразишь?

На лице Вани отразилась напряженная работа мысли. Наконец он кивнул.

– Смотри. Один раз досчитаешь до десяти – загни один палец, второй раз – другой палец. Когда загнешь все пальцы и уже не сможешь ковырять в носу, начинай заново. Ты все понял?

– Да.

– Молодец. С тобой приятно иметь дело. Увидишь дачи– греби к берегу. Это и есть Таруса. Там будут люди, они тебе помогут.

«Помогут? – переспросил себя Ластычев. – Кордон – это оцепление, за оцеплением начинается нормальная жизнь».

– Помогут, – уверенно повторил он. Он взял автомат и повесил на плечо.

– И вот еще что… Ты знаешь, где я живу? Ну, в таком роскошном замке на железнодорожном переезде? Там у меня собака… Ее надо кормить. Зовут его Барон. Запомнишь? Барон.

– Барон, – повторил Ваня.

– Все правильно. Фамилии у него нет и отчества тоже, поэтому он не обижается. Откликается на Барона и даже на Барика. Он тебя к себе не подпустит, мозгов у него в голове столько, что хватит на приличное второе блюдо в офицерской столовой дивизии… Смотри, – он оторвал болтавшийся на нитках рукав, засунул его под мышку, обтер тело и сунул тряпку Ване. – Дашь ему это, он поймет. Это вроде как собачье письмо. Понял?

– Да.

– Ну, вот и все, ефрейтор. Мне пора. Это называется… – Он посмотрел на небо, словно рассчитывал увидеть там звезды, кадык судорожно дернулся… Комбат проглотил комок, – Отвлекающий маневр. Давай, с богом! Не на вокзале – плыви, голубь. Не хватало нам только начать целоваться.

Он зашел в воду и оттолкнул лодку от берега. Черная посудина закачалась и медленно поплыла. Ластычев толкал ее до тех пор, пока лодку не подхватило течением. Он и так зашел уже слишком далеко – почти по шею. Надо было еще успеть вернуться обратно.

Ластычев развернулся и тихо, стараясь не шуметь и не брызгать, побрел к берегу.

– Комбат! – услышал он у себя за спиной.

– Какой я, к черту, комбат… Я – обходчик… – Он не обернулся, продолжал идти, помогая себе руками.

– Комбат! – Голос стал громче, требовательней.

– Как я это ненавижу… Бывает же такая ерунда…

Он оглянулся. Ваня сидел на корме и, не отрываясь, смотрел на него. Круглая ладошка с нелепо растопыренными пальцами застыла у правого виска.

– К пустой голове… – Ластычев погрозил ему…

И в следующую секунду – он даже сам не ожидал – комбат выпрямился, почувствовав, как загудели мышцы спины, словно натянутые стальные тросы, рука метнулась к уголку брови – четко, мгновенно, он задержал ее на секунду и отдернул.

Ване показалось, что он что-то смахнул с ресниц.

Выйдя на берег, он схватил автомат и, на бегу срывая предохранитель, заорал:

– «Этот день Побе-э-эды! Порохом пропах!»

Выстрел.

Там, на кордоне, всполошились.

«Ну еще бы!»

– «Это пра-а-а-здник! С сединою на висках!»

Еще выстрел.

Он вдруг забыл слова-, но не растерялся – начал заново:

– «Этот День Побе-э-э-ды!»

Он увидел, как качаются кусты, и побежал к ним.

«Добежать бы до полянки – чтобы они меня хорошо видели!»

Прямо перед кустами была небольшая полянка. Ластычев выбежал на середину, отсоединил магазин от автомата и развел руки в стороны: в правой – оружие, в левой – пустой рожок.

– Я здесь, я здесь!

– Бросай оружие! – раздалось из кустов.

– Конечно, конечно.

Он демонстративно откинул автомат и рожок и уселся на землю, скрестив ноги по-турецки.

Шевеление в кустах прекратилось. Затем – спустя какое-то время, по прикидкам Ластычева выходило, что не меньше минуты – с разных сторон кустов, на расстоянии двадцати метров друг от друга, появились два солдата в голубых беретах. – Они медленно двинулись к комбату.

«Молодцы! Грамотно! Кто-то остался в кустах, сидит по центру и держит меня на прицеле. Главное – не дергаться!»

Он поднял руки:

– Ребята, у меня ничего нет.

Ластычев отметил, что бойцы действуют правильно – не перекрывают линию огня и держат оружие наготове.

– Вот я и говорю: пошел за грибами, а патроны кончились. С вами такого ни разу не бывало?