Текст книги "Вишневый самурай"

ГЛАВА 31

Чувствуя, что последняя надежда на спасение без активного силового вмешательства исчезает окончательно, я увернулся от рук амбала и предложил Соломаху:

– Может, наладим конструктивный диалог? Предложение Иннокентию понравилось. Жестом он остановил подчиненных.

– Давай наладим, – согласился он. – Ты с моим папашкой девчонку не поделил?

– Можно сказать и так.

– И из‑за нее убил моего отца?

– Не трогал я твоего отца! Он мне даром был не нужен!

– Зачем же тогда угрожал ему, вынуждал к встрече?

– Хотел узнать, что связывало его и Иоланду Городишек, – честно признался я.

– Как будто не знаешь, – не поверил Соломах. – Вижу, не хочешь ты разговаривать откровенно!

Он кивнул, и ко мне придвинулись амбалы. Я позволил подхватить себя под руки. Меня вывели в коридор и поволокли к знакомой уже кладовке. Открывавшаяся перспектива, откровенно говоря, не радовала: меня продержат в чулане еще несколько часов, возможно с тряпкой, пропитанной тошнотворной дрянью, на лице, затем отволокут к Соломаху, который никогда не поверит в мою непричастность к смерти его отца. Стало быть, нужно выворачиваться по дороге.

Я резко напрягся и подался назад, вырываясь из рук громил. Отреагировать они не успели. Я оказался позади конвоиров. Пнул одного в спину, второго сбил подсечкой и ударил в лицо ногой, чтобы не трепыхался, и бросился по коридору. Но далеко убежать не успел: в спину что‑то клюнуло, и тепло разлилось от позвоночника.

Я почувствовал, что становлюсь невесомым. Мир преобразился вокруг. Поплыли радужные круги. Перед глазами порхали пчелки с широкими, как у бабочек, крыльями. Я воспарил над ковровым полом, закружился в изящном танце и резко обрушился в черноту. Сознание схлопнулось, как черная дыра…

Возвращение в мир живых было болезненным. Я открыл глаза, казалось, налитые свинцом. Тысячи игл впились в зрачки. Поморщился, застонал и обнаружил, что надо мной возвышается Гонза Кубинец – чрезмерно довольный и улыбающийся.

Надо же, сволочь! Я купаюсь в озере боли, а он лыбится, как клоун, обкурившийся дурью!.. Я пошевелился и понял, что нахожусь в горизонтальном положении. Медленно приподнялся на локтях… Неуверенно сел.

Я занимал диван гостевого кабинета первого этажа в собственном особняке на канале Беринга. Как тут очутился, хоть убейте – не имел представления. (Насчет убить – это не призыв к действию, а чистая гипербола!)

Помимо меня и Гонзы Кубинца в кабинете находились еще двое. В одном я с легкостью узнал инспектора Григория Лесника, хотя его изображение плавало, как на фотографии, брошенной в аквариум. Второго я не знал. На нем была полицейская форма. Фуражка с двуглавым орлом и девизом «Беречь и охранять» лежала на коленях. Я прищурился, силясь разглядеть знаки отличия, но безрезультатно.

В голове качались жирные, неповоротливые мысли. Я никак не мог понять, каким образом оказался в своем особняке, если сознание терял, как мне помнилось, на территории Иннокентия Соломаха.

– Просыпайся, ленивец! – подбодрил меня Кубинец.

Захотелось послать его и завалиться спать. Но в присутствии инспектора я испытывал смущение, как Наташа Ростова на первом балу.

– Какой сегодня день? – поинтересовался я, морщась от головной боли.

В кабинет вплыл Ян Табачник с подносом в руках. На подносе возвышался литровый бокал пива. Я понял, что пай предназначен мне. Сделалось легче, голова прояснилась. Я немедленно осушил половину емкости, после чего смог разговаривать.

Кубинец назвал мне день недели и точное время. Я удивился: от момента посещения «Гранд‑Паласа» прошло не больше шести часов. Это радовало – время не упущено!

– Как я здесь оказался?

– Мы тебя привезли! – гордо заявил Кубинец.

– Очень признателен, – поблагодарил я, морщась от вернувшейся головной боли.

– Вас насильно удерживал в своем загородном доме Иннокентий Соломах – сын Валерия Соломаха, адвоката, убитого сегодня утром, – обстоятельно разъяснил Лесник, словно без него я этого не знал.

– И как вы вычислили мое местопребывание?

– Разговор наш помнишь? – приступил к разъяснению Гонза Кубинец. – Я сообщил тебе, что Соломаха убили. Ты заявил, что отправляешься домой. Я принял информацию к сведению и отправился по делам. Проверил, что там в Хмельном подвале… Где‑то через час начал нервничать…

Гонза Кубинец весьма походил на курицу‑наседку, которая ревниво печется о своем потомстве, никого не давая в обиду. Часто эта его особенность спасала мне жизнь. Похоже, и сейчас именно такой случай.

– … Поначалу решил, что тебя задержали какие‑то дела. Попытался перезвонить, но твой телефон оказался отключенным. Ты не стал бы отключать трубу– это не в твоих правилах. Я заподозрил неладное. Интуиция тоже подсказывала, что тут нечисто. Взял такси и отправиться к Стрелке Васильевского острова – по крайней мере, на связь со мной ты выходил оттуда. Возле причала обнаружил твой «Икар». Машину бы ты просто так не бросил… Первым делом я попытался проникнуть на борт. Отключил сигнализацию…

– Каким образом? – удивился я, допивая кружку.

– Уметь надо! – ухмыльнулся Кубинец. – Обыск катера ничего не дал. Тогда я связался с Григорием Лесником и сообщил ему о твоей пропаже. А также о том, что этим утром ты собирался встретиться с Валерием Соломахом.

– Но как вы меня нашли? – не понял я.

– Лесник предположил, что ты находишься в доме Соломахов. Он сразу просек ситуацию. Ему уже довелось пообщаться с сынком адвоката.

– Иннокентий явно знал что‑то необычное, когда мы допрашивали его утром относительно отца. Он был очень зол и определенно что‑то задумал, – пояснил Лесник.

– Замечательно! – оценил я. – Какие вы все Сократы и Диогены, вместе взятые! Аж завидки берут! Пиво в бокале кончилось. Я изрядно захмелел.

– Кому‑то руками работать, а кому‑то и головой! – подцепил меня Лесник.

– Если бы я не был таким выжатым, то мы бы непременно подискутировали, а так – лучше пивка выпью! – заявил я. Но ноги не держали. Как старик, страдающий ревматизмом и артритами всех возможных конечностей, я мог мечтать только о кресле‑качалке, теплом пледе и кубинской сигаре. Пришлось удовольствоваться надеждой, что Ян Табачник, достаточно хорошо изучивший мои вкусы, догадается сам повторить заказ.

– Мы встретились с Кубинцем и отправились к Соломаху. Несколько неофициально, поскольку у меня не было ордера на обыск. Вообще‑то я не имел права вламываться в его дом, но куда деваться? Взяли мы ребяток и поехали. Как раз успели к той потасовке, в которой тебя обломили в нокаут.

– А чем? – поинтересовался я.

– Соломах ампулой выстрелил. В ней дрянь какая‑то, думаю, наркотическая. Мы ее отправили на анализ криминалистам. Кажется, теперь Иннокентию не отвертеться.

– Как вы в дом‑то проникли? – поинтересовался я.

Последняя деталь… Дальше пусть вся делегация убирается побыстрее из особняка, а я залезу в ванну с горячей водой, вооружусь бокалом пива и несколько часов поблаженствую, обновляя воду!

– Незаконный взлом… – пояснил Лесник. – Пробрались через сад – благо, Соломахи собак не держат. И вышли прямо к дому. Домишко‑то у них, надо сказать, сумасшедший. Интересно только, кого этот адвокат защищал, чтобы такую хоромину выстроить?.. Окошечко одно было приоткрыто. Кубинец забрался внутрь, а я отправился в обход. Позвонил – никто не ответил. А в доме бойня, похоже, началась… – Кеша‑то жив? – спросил я.

– Живехонек! В офисе криминальной полиции сидит! – доложил, усмехаясь, Лесник. – Теперь не отвертится. Все факты против него.

– Какие факты? – поинтересовался я, чувствуя, что делаю глубокую гадость.

– Как какие? – опешил от моей наглости Лесник. – Насильное удержание человека! Можно, в принципе, и захват заложника приписать! Требование выкупа… Есть что инкриминировать!

– А кто кого задерживал? Захватывал? – изобразил я ужасное удивление. Лесник позеленел.

– Тебя, – осторожно сказал он.

– Меня никто не задерживал, – заявил я. Лесник раскашлялся.

– Я приехал побеседовать с Соломахом. Совершенно добровольно.

Григорий Лесник после такого демарша вполне может вообще отказаться разговаривать со мной. А уж в мой дом точно не заявится… Но по‑другому я поступить не мог: очень надо с Иннокентием Соломахом пообщаться. А тут появилась грандиозная возможность заполучить козырь в рукав, который и крыть‑то нечем! Как не использовать такую возможность?

– Туровский, ты сошел с ума? – поинтересовался Лесник.

– Извини, у меня нет выбора, – оправдываясь, произнес я. – Поверь, это в наших общих интересах. Соломах – рыбка мелкая, зато может помочь найти человека, который убил Городишек и Епифановых.

Я понимал, что подставляю Лесника: без моего заявления ему будет трудно объяснить, на каком основании он проник в дом к Соломахам. Но другого выхода я не видел.

Лесник не произнес ни слова. Просто поднялся и гордо удалился, увлекая за собой поручика (наконец‑то я смог разглядеть его знаки отличия). Кубинец посмотрел на меня, как апостолы смотрели на Иуду, и отправился провожать инспектора. Я понял, что с Гонзой предстоит весьма неприятный разговор.

ГЛАВА 32

Гонза Кубинец меня бойкотировал. До конца дня он ходил по дому словно тень и старался не попадаться мне на глаза. А я воплотил в жизнь свою мечту: забрался в горячую ванну и минут сорок отмокал, попивая пиво. Голова, как ни странно, прошла. И намека на боль не осталось!

К ужину я не вышел. Ян Табачник принес мне поднос в кабинет на втором этаже. Я поблагодарил его, не поднимая головы от книги. Дождался, пока Табачник ушел, и отбросил книгу в сторону. Читать этим вечером совершенно не хотелось! Голова не впитывала информацию. Ей требовались покой и тишина. Покой и тишина…

Я накинулся на ужин, как оголодавший мамонт, долгое время считавшийся вымершим. Истребив огромную порцию жаркого из оленины, я выпил пива и откинулся облегченно на спинку кресла. Какое умиротворение!..

Вдруг раздался телефонный звонок. Брать трубку не хотелось. Никого я не хотел слышать в этот вечер – даже Химеру, которая отправилась на два дня навестить маму, проживавшую в Пушкине. Но я пересилил себя:

– Даг Туровский слушает.

– Здравствуй, Даги, – прозвучал спокойный голос Иннокентия Соломаха.

Меня аж передернуло, словно я опять получил на нос тряпочку с наркотической дрянью… Уткнулся носом в бокал и сделал спасительный глоток пива.

– Здравствуй, если не шутишь, – рассеянно ответил я, размышляя, зачем мог звонить Соломах. Вряд ли ради того, чтобы поблагодарить за спасение от тюремной неволи.

– И как это понимать? – поинтересовался Соломах.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что меня отпустили… Ты не стал выдвигать обвинение?

– Могу и передумать!

– Но зачем тебе было спасать меня? – недоумевал Иннокентий.

– Допустим, я считаю, что произошло недоразумение. Я не трогал твоего отца. Только хотел получить кое‑какую информацию. Но его убили. Я занимаюсь расследованием обстоятельств смерти Иоланды Городишек и еще нескольких людей, судьбы и гибель которых как будто связаны. Раз твоего отца нет, хотел бы поговорить на те же темы с тобой.

– Тот, кто прикончил эту суку, поступил правильно! – Соломах грязно выругался.

– Думаю, нам есть о чем поговорить, – предложил я.

– Согласен. Где? Когда?

– Минуту…

Я раскрыл ежедневник, намереваясь назначить встречу на завтра, но обнаружил, что воскресный день полностью расписан. В частности, похороны Троя Епифанова, на которых я обязан был поприсутствовать.

– В понедельник. В час дня, – предложил я.

– Подойдет, – одобрил Соломах.

– В ресторане «Эсхил‑ХР»… А что ты сказал в полиции относительно того, как в твоем доме оказался инспектор?

– Категорически утверждал, что пригласил его. Я же не идиот! Мне с Лесником проблемы не нужны, – усмехнулся Соломах.

– До понедельника, – попрощался я – и повесил трубку.

Надо же, совершенно вылетело из головы, что в воскресенье – похороны Епифанова!..

Прихватив из холодильника бутылку пива, я отправился в постель. Забравшись под одеяло, выцедил половину бутылки, заткнул ее пробкой, отставил на пол, свернулся клубком и провалился в сон.

Проснулся с первым солнечным лучом. На часах было то ли шесть, то ли пять часов утра. Приняв душ, я нацепил самый строгий и черный костюм из тех, что висели в моем шкафу, и спустился вниз. Позавтракал тем, что отыскал в холодильнике. Налил стакан ледяного молока и с фантастическим удовольствием выпил его.

Мой завтрак, состоявший из двух сэндвичей и трех кружек молока, подходил к концу, когда в кухню вошел Гонза Кубинец.

– Утро доброе, – поздоровался я.

– Доброе, – пробурчал он, присаживаясь за стол и подтягивая к себе пакет молока. – Скажи, Туровский, что ты задумал?

– У Лесника не будет никаких проблем! – пообещал я.

– Откуда ты знаешь?

– Звонил Кеша Соломах и клятвенно пообещал мне это.

– Ты веришь обещаниям человека, который травил тебя наркотой? – скептически вздернул бровь Кубинец.

– Я верю человеку, который очутился на краю. Который знает, что если я перестану ему верить, то он отправится в Сибирь коптить тюленей.

Кубинец помолчал с минуту и поинтересовался:

– Зачем тебе нужен Соломах?

– Мне нужен не Соломах, а его желание сотрудничать. Он знает что‑то о Городишек. Это может мне помочь.

– Хорошо. Будем надеяться, что ты прав. Я с тобой.

– Если ты со мной, то поторопись. Через два часа мы должны быть у Хлои Епифановой. Сегодня хоронят Троя. Мы приглашены…

Семейство Епифановых проживало в небольшом доме на острове Декабристов, огибаемом Наличным каналом. Царское правительство проявило лояльность к бунтовщикам, которые первыми пытались ввести конституционную монархию в России. В Санкт‑Петрополисе в их честь были названы остров и сад, в котором установили памятник. Только после попытки переворота семнадцатого года отношение к декабристам изменилось. Государь император Алексей Николаевич испытывал острую неприязнь ко всему, что было связано с революционерами, социалистами и прочими реформаторами из народа, в том числе и дворянского. Но остров, как, впрочем, и сад, не переименовали. Правда, на десять лет памятник куда‑то пропадал и вернулся на старое место лишь после смерти Алексея II.

Домик Епифановых поражал скукой. Унылое, серое двухэтажное строение, которое украшали лишь цветы, росшие в кадках и цветочных горшках.

«Икар» уткнулся в причал. Мы врубили сигнализацию и покинули борт. Я шел первым. За мной тенью следовал Гонза Кубинец со скорбным выражением на лице. Поднявшись на крыльцо, я нажал кнопку звонка, который соловьиными трелями отозвался в глубине дома.

Дверь отворил Карп Епифанов. Мы поздоровались. Я пробормотал что‑то невразумительное – не силен в произнесении пламенных речей, а также и соболезнований. Не мой профиль! Смущаюсь и теряюсь… Что тут скажешь? Нет человека, и моими банальными словами положения не исправить…

Карп провел нас в гостиную, где находилась уйма народу. Человек тридцать набились в просторную комнату, которая сделалась тесной до невозможности. Свободных мест не было. Я встал возле окна, Кубинец занял место рядом.

Люди – все в черном – разговаривали о своем, смеялись, обсуждали последние события в городе, травили анекдоты, как свежие, так и столетней давности, спорили о политике. Никто и словом не обмолвился об умершем.

Я с трудом хранил спокойствие. Меня раздражало это сборище, но из уважения к хозяйке и к памяти своего делового партнера я оставался на месте, стараясь занять голову мыслями, далекими от похорон, поминовения и прочей загробной атрибутики. Это еще только цветочки – по сравнению с тем, что начнется, когда все, вернувшись с кладбища, рассядутся за столы и узрят водочные бутылки.

Я посмотрел на Гонзу Кубинца. Судя по монолиту его лица, он полностью разделял мои мысли.

Спустя полчаса после нашего прибытия в комнате появился Карп Епифанов и объявил, что пришли машины и пора отправляться.

Хоронили Троя на Смоленском кладбище, что неподалеку от нашего дома. Я отказался следовать к месту последнего упокоения Епифанова вместе со всеми. Мы с Кубинцем пробудили «Икар» и сами проложили маршрут.

Похороны – ужасное событие! Не только из‑за того, что кто‑то умер и его по‑человечески жаль, но прежде всего из‑за количества гостей, пространных речей и религиозных обрядов, исполняемых над гробом священником, который к вечеру, в ходе повальной пьянки, тоже будет вусмерть проповедовать, разя водочным перегаром.

Пока исполнялся обряд, мы стояли возле свежевырытой могилы и откровенно скучали. Священник заунывно распевал какие‑то молитвы. Закрытый гроб ожидал на дне ямы.

Нещадно жарило солнце. Я озирался по сторонам, не в силах больше смотреть на гроб и могилу. Внезапно приметил одинокую фигуру, укутанную в черный плащ, и в черной же шляпе. Человек прислонился к дереву вдалеке от нас, но взгляд его был прикован к нашей компании. Он заинтересовал меня: какой сумасшедший в такую погоду станет одеваться в черное? Только полный псих! Или человек, который не хочет, чтобы его узнали.

Я ткнул Кубинца локтем в бок и показал ему на черного.

– Пойду проверю, – шепнул я Гонзе.

Выбрался из толпы и направился к человеку в черном, стараясь не показываться ему на глаза. Но он меня все‑таки заметил. Дернулся нервно, отклеился от дерева и стал отступать в сторону. Что ж, таиться более смысла не было. Я ускорил шаг. Черный развернулся и побежал. Я бросился за ним, на ходу выдергивая из плечевой кобуры револьвер.

– Стой! – проорал я, пытаясь догнать незнакомца.

Черный бежал проворно, но неуверенно. Я понимал, что сил ему на долгую гонку не хватит. Шляпа с его головы слетела, обнажив гриву черных волос. Больше преследуемый не оборачивался – не хотел, чтобы я увидел его лицо.

Он бежал по аллеям между могил, явно нацелившись на выход. Я выстрелил в воздух, но звук выстрела произвел обратный эффект: черный прибавил скорости.

Он вылетел за ворота первым и бросился к причалу. Я устремился за ним. Он вбежал по трапу на борт маленького юркого катерка класса «Вихрь» и скрылся в капитанской рубке. Двигатель взревел, и через минуту суденышко отклеилось от причала.

Я бросился к «Икару», понимая, что шансов поймать черного все меньше и меньше: его катерок быстроходнее и маневреннее моей посудины.

Влетев на борт, я позабыл отключить сигнализацию. «Икар» взвыл, как пароходная сирена. Я ворвался в рубку капитана, включил дремавший компьютер и снял сигнализацию. Мотор набрал обороты. Первая скорость – и вот катер на большой воде. Я направил его в пенистый след «Вихря».

– Мы еще потягаемся с тобой! – пообещал я черному.

ГЛАВА 33

Ты не обольщайся… Я тебя, стервец, обязательно догоню! Как не скрывайся!

Меня охватил охотничий азарт…

Кто этот человек? Без сомнения, он имеет какое‑то отношение к Трою Епифанову. Надо выяснить – какое? Почему он явился на похороны скрытно? Его не включили в списки приглашенных? Но он знал Троя и, видно, был близок к нему, раз пришел. Стал бы просто хороший знакомый по кладбищам разгуливать? Вряд ли… Только тот, кто приближен… Или любит?

О, может, это любовница Троя? И я, как идиот, за его пассией по всему Петрополису гоняюсь?..

Версия замечательная и очень реалистичная. Любовницу на похороны не пригласят… Любовница, если любила, конечно, придет сама. И постарается на глаза не попадаться. Для нее амплуа невидимки – самое подходящее…

Все хорошо, но есть странность: я стрелял – пусть и в воздух! Будь черный женщиной, от страха обделался бы. Любовница на похоронах возлюбленного может ожидать в худшем случае, что ее обнаружат, и произойдет конфуз. А чтобы по тебе пальбу открыли – к такому никто не готовится… Значит, не женщина? Не любовница? Кто же?

Я уверенно держался за «Вихрем», скрывшим черного человека. Я гнал его, как гонят собаки измученного зимним голодом лося. И понимал, что черный пока не использует максимальный ресурс своего мотора. Он петляет по каналам, чтобы в нужный момент оторваться и оставить меня без бензина и в дураках.

В кармане пиджака запиликала трубка. Я оторвал одну руку от штурвала и вытащил ее. Меня искал Гонза Кубинец.

– Ты куда запропастился? – начал он с наезда.

– Веду преследование, – пояснил я.

– Ты где сейчас? – сбавил тон Кубинец. Я осмотрелся по сторонам, пытаясь сориентироваться.

– На канале Декабристов. Прохожу мимо Лютеранского немецкого кладбища.

– Понял. Подробности?

– Кто‑то прятался на кладбище. Наблюдал за похоронами. Когда я попытался подойти, побежал. Он в катере. Боюсь, что у него есть все шансы уйти! – протараторил я в трубку.

– Думаешь, упустишь? – переспросил Кубинец. – Ладно. Номер его различить можешь?

– Да, могу. Но кто номерок пробьет?

– Лесник.

– Он со мной после Соломаха и разговаривать не станет!

– А ты попробуй! – предложил Кубинец. Я отключился. Не глядя на дисплей, вызвал адресную книгу и выщелкнул номер Григория Лесника. В это время «Вихрь» скользнул в Уральский канал и повернул налево к Наличному.

Лесник долго трубку не брал. Я понимал, что на телефоне инспектора высветился мой номер, который он идентифицировал с одного взгляда. И раз Лесник все же откликнулся, это само по себе доброе предзнаменование!

– Доброе утро, господин Лесник! Туровский беспокоит!

– Орать не обязательно. Я вас прекрасно слышу, – ровно отозвался инспектор.

За шумом мотора и плеском волн о борт «Икара» я слышал Лесника, словно он находился на Марсе, в крайнем случае – на Луне.

– Помощь нужна в одном деле, – попросил я. – Не мог бы ты номерок пробить важный?

– Диктуй, – легко согласился Лесник.

Я назвал номер. Григорий пыхтел в телефон – наверное, искал что‑нибудь пишущее, потом сообщил, что все зафиксировано.

– Мне нужно знать, на ком числится катер. И адрес этого человека.

– Когда надо? – поинтересовался инспектор.

– Сейчас! – категорически заявил я.

– Сурово, – оценил Лесник. – Будешь ждать?

– Буду.

– Тогда жди.

В трубке повисло молчание.

Вслед за «Вихрем» я выскользнул в Наличный канал и ушел вправо. Черный рвался в Неву. Там сейчас самое движение… Да и на Петроградской стороне потеряться легче, чем на Васильевском.

– Ты меня слышишь? – раздался в трубке голос Лесника.

– Внимаю, аки вождю, о великий Маниту!

На лобовом стекле висел блокнот, а на приборной панели лежала ручка. Я зажал телефонную трубку плечом, левой рукой перехватил штурвал, правой снял блокнот, положил его перед собой, взял ручку и объявил о своей готовности.

– Записывай. Щекловицкий Виталий. Где‑то я уже слышал эту фамилию…

– Тульский канал, дом одиннадцать, квартира тридцать шесть. Это на углу Тульского и Костромского каналов.

– Спасибо тебе, Лесник, – поблагодарил я.

– Ты Соломаха надоумил заяву написать, что он ко мне претензий не имеет?

– Это его добровольный порыв, – отшутился я.

– В любом случае благодарю. А то начальство уже начало косу точить на мою шею. Теперь пообломалось. Я ведь из Москвы сюда назначен. Так что меня не очень тут любят… Зачем тебе этот Щекловицкий?

– Пока не знаю, – рассеянно отозвался я, отсоединяясь и наблюдая, как «Вихрь», наращивая скорость, огибает Петровский остров.

Черный пошел на отрыв… Я понимал, что «Икару» с «Вихрем» не тягаться, но бросать преследование не собирался. Мне нужен был черный человек! А я явно упускал его… Имелся один выход: нарастить темп, уверить черного, что я не отстану и готов на все – даже перегреть и взорвать мотор! – лишь бы добиться своего. Затем сбросить скорость и отправиться на Тульский канал.

Конечно, я рисковал: если у Щекловицкого «Вихрь», скажем, угнали, то мог остаться и с носом… Но отчего‑то я был твердо уверен, что знаю Щекловицкого! По крайней мере, слышал его фамилию… Уточнить информацию я мог только у Кубинца, который в данный момент отбывал повинность за нас двоих, находясь на похоронах.

«Вихрь» обогнул Петровский остров, миновал причалы Центрального яхт‑клуба и направился к Большому Петровскому мосту, что связывал Петровский остров и Приморский парк Победы. Вот он нырнул под мост и взял курс на Малую Невку. Я не отставал, выжимая из «Икара» максимум возможного. Мысленно пообещал «Икару», что после этой гонки поставлю его на прикол и обеспечу полный технический осмотр с капитальным ремонтом всего сломанного и истрепанного.

В Малую Невку за «Вихрем» я не пошел. Резко крутанул штурвал вправо и, нарушая правила речного движения, влетел в реку Петровскую, по которой, обгоняя речные трамваи и унылых таксистов, скучавших без пассажиров, добрался до стадиона Петровский. Возле стадиона чуть было не попал в пробку, что в сложившейся ситуации для меня было смертельно. Лавируя между катерами футбольных фанатов, прибывавшими на матч между петропольским «Зенитом» и московским «Фаворитом», выбрался в Большой канал, из которого попал в Малую Неву.

Я стремился первым попасть к дому одиннадцать по Тульскому каналу, чтобы узнать, кого скрывала черная одежда, больше напоминавшая рясу. Активизировал в бортовом компьютере программу, которая занималась присчитыванием наиболее экономичного по времени пути, и задал параметры: мое местонахождение и конечная точка. Через минуту располагал требуемым маршрутом. Одна беда: программа, которой я пользовался, была стандартной и стандартно обновлялась через сеть. Стало быть, маршрут, который предлагал компьютер, мог оказаться самым загруженным. Поскольку все устремятся именно по этим каналам, предполагая, что никого там не встретят.

Но мне повезло. Шпалерный канал, в который я свернул с Литейного, был пустынен. Изредка проносились одинокие катера. В основном по полосе встречного движения… Миновав Таврический дворец, я попал в Таврический канал, из которого вырулил в Тверской. Из Тверского ушел в Кавалергардский и через несколько минут увидел цель.

Одиннадцатый дом стоял на углу Тульского и Костромского каналов. Невзрачное пятиэтажное сооружение с уродливыми балконами и широкими окнами, украшенными аляповатыми цветами, вылепленными из гипса. Такие здания строили на рубеже веков архитекторы школы помпезного модернизма. Впоследствии их «шедевры» посносили, но кое‑где они остались – как памятники дурновкусию.

Я припарковал «Икар» к причалу напротив одиннадцатого дома и осмотрелся по сторонам. «Вихря» нигде пока не было. Значит, успел первым.

Я вытащил трубку и позвонил Кубинцу:

– Гонза, привет.

– Ты где? Тут тебя все спрашивают. Приступили к дегустации твоих сортов. Скоро рассядутся за столы – и начнется дегустация водочки! – сообщил Гонза.

Фоном нашему разговору служил хохот и громкий говор.

– Слушай и не перебивай. Вопрос серьезный. Поблизости от тебя кто‑нибудь из Епифановых есть?

– Карп мимо проходил пару минут назад.

– Найди и передай ему трубку. Нужно срочно с ним поговорить.

Кубинец хмыкнул, процедил что‑то типа: «Тебе меня не хватает, что ты другими интересуешься!» – и исчез.

Через минуту в трубке послышался голос Карпа Епифанова. Судя по всему, Карп Троевич уже успел перехватить где‑то стопочку.

– Щекловицкий Виталий вам знаком?

– Да, безусловно. Стоматолог. Он лечил моего отца. Иногда и меня.

– Благодарю…

Появился повод для размышлений. Почему дантиста покойного, если они были в дружеских отношениях, не пригласили на похороны? Что могло скрываться за этим? Ответить могла бы Хлоя Епифанова, но тревожить ее в такой день я счел неуместным.

Оставалось дождаться прибытия «Вихря». Я отвел «Икар» к Ярославскому каналу и поставил так, чтобы от одиннадцатого дома его было не видно. Отыскал в бардачке сигару, раскурил ее и откинулся на спинку кресла. Не хватало только бинокля. Но я вспомнил, что в бортовом компьютере «Икара» имеется программа увеличения изображения. Вызвал ее, нацелил автономный объектив на парадный вход одиннадцатого дома и приблизил картинку настолько, что мог рассмотреть травинки на булыжной мостовой.

Пуская клубы дыма в открытую форточку, стал ждать.