Текст книги "Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!"

Профессиональные соображения

Говорят, Хемингуэй считал, что если нечто написанное в тексте удалить, то это нечто в тексте все равно останется. Не уверен, что Хемингуэй так говорил, но знаю точно, что это правда.

* * *

Что я думаю про джинсу?[1]1
  На профессиональном жаргоне – заказная статья, размещенная журналистом втайне от руководства издания.


[Закрыть]

Про джинсу я думаю, что это плохо. И даже не потому, что джинса развращает морально. А потому что джинса развращает профессионально.

Джинса – это просто другой путь. Если ты встаешь на него, ты можешь распрощаться с профессиональным ростом. Ты обрекаешь себя на то, чтобы занять почетное место мелкого деятеля пиар-рынка. Ты будешь время от времени рубить приличное бабло, постоянно рискуя репутацией, и в долгосрочной перспективе все равно проиграешь. Ты теряешь шанс занять такое положение, при котором тебе будут платить это приличное бабло за то, что ты просто классно делаешь свое дело. По той простой причине, что у репортера, который гонит джинсу, умение классно делать свое дело никогда не появится.

Поэтому, если вы не можете устоять против джинсы, лучше сразу идите в пиар, это будет и перспективнее и честнее.

Стать успешным и высокооплачиваемым репортером – задача сложная, но выполнимая при наличии таланта и характера. Но от достижения непростых целей больше прет. Репортер, который не разменивается на заказуху, отличается от репортера, выращенного на джинсе, примерно также, как экологически чистое яйцо – от того, которое произведено на птицефабрике при помощи антибиотиков, стимуляторов и прочей гадости. Первое яйцо труднее продать, но оно стоит дороже и обязательно найдет своего покупателя.

* * *

Вот Юля Гутова спрашивает: «Еще очень интересно, что делать с барьерами и проявлениями цензуры. Когда, например, требуют отправить факс сначала „туда-то“, потом „ой, нет, туда-то“, потом „начальник в отпуске“, а потом „мы узнаем расписание и перезвоним вам через неделю“… При том что с пресс-секретарями ты давно знаком и постоянно достаешь их по сотовому. Злит все это страшно, хотя злость тут явно бесполезна. Что с ними, этими гадами, делать? Вот почему на журфаке этому не учат? И вообще…»

Попробую ответить, хотя универсальных рецептов тут нет никаких.

В принципе, по закону чиновники обязаны отвечать на письменные запросы СМИ в трехдневный срок. Разумеется, на практике это не соблюдается. Можно, конечно, подавать на чиновников в суд, но тогда придется менять профессию журналиста на профессию правозащитника.

Поэтому приходится идти на всевозможные психологические ухищрения – начиная от тендерных (человек всегда охотнее говорит с тем, у кого приятный голос противоположного пола) и заканчивая легким запугиванием.

Стандартный прием: «Уважаемый Гавриил Херувимович. Дело в том, что эта заметка все равно выйдет. Мы собираем по теме всю возможную информацию и опубликуем то, что успеем собрать. Если вы не хотите, чтобы в ней была представлена ваша точка зрения, это ваше право, но точка зрения ваших оппонентов в ней будет представлена точно, потому что они с нами поговорить согласились. Вы уверены, что это в ваших интересах? Вот, например, ваши оппоненты утверждают, что…» Потом главное – зацепить человека вопросом, на который он не может не ответить.

Еще можно дать человеку почувствовать, что он не комментирует, а консультирует. В этом качестве люди охотнее идут на контакт. Выглядит это примерно так: «Да нет, нам не нужен ваш комментарий, нам просто не понятно что имеют в виду все эти люди. Мы же не специалисты в этой сфере, а вы – специалист, один из лучших в стране. Вот, к примеру, они говорят, что…»

Но даже если несмотря на все усилия человек отказывается говорить, ничего страшного я в этом не вижу. Отказ от комментария – это тоже комментарий, и иногда даже более красноречивый, чем развернутый ответ. Главное – заставить человека услышать вопросы, а реакцией может быть все, что угодно, – даже молчание.

* * *

Нужно ли согласовывать текст с его героями и тем более антигероями?

Я понимаю, что этот вопрос имеет смысл лишь в том случае, если СМИ, в котором вы работаете, обладает достаточной независимостью для того, чтобы вообще этим вопросом задаваться. Но именно такое издание я и имею в виду по умолчанию во всем своем мастер-классе.

Закон о СМИ не обязывает вас давать текст на визу кому бы то ни было. Исключение – интервью должностных лиц. Но есть сложившаяся традиция: если речь идет не о репликах в репортаже, а о стандартном интервью, нужно давать интервью на визу любому интервьюируемому. Если не оговаривается иное, то публикация без согласования может восприниматься человеком как подстава, и надо иметь это в виду.

Что касается репортажа, то здесь даже традиций никаких нет, поэтому имеет смысл говорить не о долге, а о целесообразности. Лично я даю на просмотр свои тексты в нескольких случаях.

1. Только прямые речи героя, и только в том случае, если он сам об этом убедительно попросил.

2. Весь текст – только в том случае, если это было непременным условием встречи. Но требуемые поправки я при этом жестко отфильтровываю: если они справедливы или просто никак не портят текст, то соглашаюсь; если же человек предъявляет свои произвольные хотелки, то игнорирую. При этом факт игнора уже никак не согласовываю, потому что никогда не обещаю, что все поправки буду непременно вносить.

3. Если герои – мои хорошие знакомые или друзья. Но про своих хороших знакомых и друзей я стараюсь не писать вовсе, чтобы не испортить с ними отношений.

4. Если тема репортажа настолько специфична, что требует специальных знаний, которыми я не обладаю. Впрочем, в этих случаях я все же стараюсь найти какого-то стороннего, незаинтересованного эксперта, которому можно доверительно этот текст показать. Если же найти такого человека в ограниченное время не представляется возможным, показываю герою.

Впрочем, как человек вполне раздолбайского умосложения, иногда я нарушаю эти правила, но не по злому умыслу, а именно в силу внутреннего неустройства. Но это уже не совет, а чистосердечное признание.

* * *

Поступило много предложений ответить на вечный вопрос: «Как придумать репортажный заголовок?»

Это процесс во многом мистический, но есть в нем и некоторые вполне объяснимые вещи.

1. Репортажный заголовок должен либо взывать к содержанию, либо быть принципиально непонятным, но интригующим. В первом случае цепляет читательский интерес («Крым в стиле Ru», «Уроки Кондопоги: ответ власти», «Уроки Кондопоги: ответ народа», «Растление малолетних за бюджетные деньги»), во втором – человеческое любопытство («Призрак Кырыма», «Людики и Ливвики», «Приключения фуяшки»).

2. Репортажный заголовок в газете и заголовок в журнале имеют некоторые видовые отличия. В газете заголовок одинок – это, как правило, единственное средство привлечения внимания к тексту, поэтому он должен быть более пронзительным и радикальным («Зубы – русские. Палец – азербайджанский», «Убить постмодерниста», «Олимпиада на всю голову»). В журнале заголовок, как правило, делит первое впечатление от текста с сильной фотографией и даже иногда отходит на второй план. Поэтому он может быть более спокойным, чтобы не конфликтовать с картинкой («Операция" Мозг"», «Глазами мента», «Сомали. Диагноз»).

3. Иногда заголовок приходит в голову еще на местности, иногда в процессе написания текста, но чаще всего его приходится вымучивать в финале. Голова уже опухла, адекватный взгляд на текст потерян – в общем, беда. Что делать?

Я могу предложить только один способ. Назовем его методом нагнетания смыслов. Задача – создать в голове вихрь из слов, понятий, идиом, которые хоть каким-то боком относятся к теме репортажа. Чем больше их будет, тем лучше. Можно их записывать на бумажку, перечитывать, шевелить губами, подключать к штурму друзей, коллег. Рано или поздно в голове замкнет что-то нужное и заголовок родится.

4. Если мозгам уже хана, времени на тайм-аут нет, а заголовок так и не явился, надо глубоко вдохнуть, выдохнуть, наступить на горло собственной мании креативности и попытаться придумать что-нибудь не слишком гениальное, но предельно простое и вполне приличное. Типа «Иран устал ждать войны» или «Гаити. Конец света».

* * *

Рассказываю случай из собственной практики. Лет пятнадцать назад я работал в «Общей газете» и написал небольшой репортажик о том, как в Подмосковье сильно честный охотовед во время рейда поймал браконьеров, а один из них сунул ему в лицо удостоверение сотрудника службы безопасности президента. Но охотовед не дрогнул, составил протокол, поимел кучу проблем и пока держится. Я изломал над заголовком всю голову, уже ночь на дворе, дедлайн маячит, домой хочу. Прихожу к заместителю главного редактора Анатолию Костюкову и требую творческого убежища. Мудрый Анатолий Егорович оторвал глаза от бумаги (он тогда еще не дружил с компьютером), посмотрел на меня поверх очков, как дед на внука, и говорит:

– А чего там в репортаже-то?

– Да я ведь уже говорил: охотовед в лесу поймал браконьера, а тот, оказывается, телохранитель президента, и теперь охотоведу предстоит стать героем – возможно, даже посмертно.

– Ну, вот тебе и заголовок: «Охотовед поймал телохранителя», – сказал Анатолий Егорович и снова опустил глаза в бумагу.

А что? Хороший заголовок…

11
2009 год, декабрь
Замороженный

Почему Юрий Лукьянов любит Россию и ненавидит медведей

Хлева от Юрия Михайловича – самый большой на Шпицбергене ледник, по которому бродят белые медведи. Справа от Юры Михайловича – «город русских призраков», ионе нем – хозяин. За спиной – гора, похожая на пирамиду Хеопса, на плече – карабин, а прямо перед Юрием Михайловичем Лукьяновым стоим мы с фотографом, и сейчас он, кажется, кому-то из нас даст в морду.

Человек непьющий

– Какой еще «домик Йохана»?! Это ты мне говоришь про «домик Йохана»! Да меня тут каждый песец знает, а у Йохана штаны на жопе и те не свои! Пока здесь я, здесь Россия, а Йохан может убираться к йохановой матери!

Видя, что мы сейчас от страха обкакаемся, Юра меняет гнев на милость:

– Ладно, пойдем, поселю вас в нашем люкс-вагончике.

Если вы до сих пор не слышали словосочетания «Русский Шпицберген», значит, вы нормальный человек, потому что во всей России о нем знает небольшая горстка людей. Возможно, вы что-то вспомните про авиакатастрофу 1996 года, когда при посадке здесь разбился ТУ-154 с нашими шахтерами. Вы тогда еще подумали, чего это они туда летели? Наверное, на норвегов колымить. А на самом деле они летели сюда к себе домой, в Россию.

Да, Шпицберген – это вроде как территория Норвегии. Но не совсем. До 1920 года она была ничья, здесь хозяйничали зверобои и угледобытчики из Англии, Голландии, Германии, Америки, России. Но чтобы представители этих цивилизованных племен окончательно не убили уникальный архипелаг, его было решено на кого-нибудь повесить. Например, на новорожденную Норвегию. Тем более что она была совсем не против, а для государств, которые всегда всерьез претендовали на эту землю (Россия, Швеция, Дания), это был приемлемый компромисс. Суверенитет Норвегии над Шпицбергеном был закреплен Парижским соглашением, который подписали ведущие страны мира. Но этот документ наделял архипелаг особым статусом: любая страна-подписант имела право вести здесь хозяйственную деятельность и норвежские власти обязались не чинить этому препятствий.

С тех пор прошло девяносто лет. Все это время Норвегия делает вид, что соблюдает каждую букву Шпицбергенского трактата, но на самом деле потихоньку его дезавуирует. Мастерски используя свое законодательство, а также делая вид, что очень печется об экологии, она медленно, но верно разворачивает ситуацию таким образом, чтобы никто, кроме нее, не мог заниматься на Свальбарде (Северная земля – так официально называется архипелаг по-норвежски) серьезным бизнесом. По сути, документ 1920 года в полной мере действует сегодня только по отношению к мелкому предпринимательству. Архипелаг является безвизовой и демилитаризованной зоной, сюда имеет право приехать любой человек мира, жить и работать здесь хоть до конца своих дней. Однако всерьез воспользоваться плодами Парижского договора и выстроить на Шпицбергене крупный бизнес удалось пока только одной стране – России. Точнее – государственному тресту «Арктикуголь». И то лишь по той причине, что свою империю он начал строить здесь еще в тридцатых годах и при мощнейшей поддержке советского государства. В результате этой деятельности на сегодняшний день здесь есть три наших поселка – Баренцбург (живой), Грумант (мертвый) и Пирамида (возрождающийся). Собственно, Юра Лукьянов и есть начальник Пирамиды и ответственный по ее возрождению. А Йохан – это немец, знаменитый шпицбергенский алкоголик, который год здесь бомжевал. Приехал в Пирамиду на последнем теплоходике и сделал вид, что опоздал. Юра мог бы отправить его восвояси вертолетом, но приютил из жалости, а теперь то и дело приезжают всякие разные и говорят: «Нам Йохан сказал, что у него тут домик есть, можно мы там поселимся?» Ну как тут не взбеситься?

– Когда меня сюда два года назад прислали, норги тут уже как к себе домой ездили, – возмущается Юра. – Еще немного, и они бы эту Пирамиду у нас заныкали явочным порядком. Но ничего, я их тут всех построил и начал обилечивать. Не зря же я в Карачево-Черкессии родился.

Юра – маленький, но коренастный человечек со скуластым лицом и пронзительными глазами вечно непьющего человека. Его жизненное кредо звучит так: «Ни грамма в рот, ни сантиметра в жопу». Причем первая часть этой сентенции относится к своим (украинцам-гастарбайтерам), а второе – к чужим (соседям-норвегам).

– Если ты в Баренцбурге увидишь, как человек выходит из магазина с бутылкой водки и тут же половину высасывает из горла, это значит от меня только что вернулся. Мне тут продавщица звонит оттуда и говорит: «Злодей, ты чего там с ребятами творишь? У них глаза такие измученные, как будто они родили только что».

Лукьянов из терских казаков, родился в станице Кардоникская, потом перебрался в Лазаревское под Сочи, работал там механиком, а на Шпицберген приехал в 2003 году, когда пришло время оплачивать учебу дочери. Не то чтобы здесь платили намного больше, просто деньги особо некуда тратить, поэтому они копятся. Особенно если ты трезв и морально устойчив.

Юре повезло; 2003 год оказался самым страшным в истории русского Шпицбергена. Именно в это время то, что когда-то называли советским раем, окончательно превратилось в ад.

Уголь падения

Собственно говоря, уголь Шпицбергена был нужен стране только до пятидесятых годов. На нем отапливались Мурманск, Архангельск и другие северные территории СССР. Потом конъюнктура рынка изменилась и деятельность Арктикугля перестала быть рентабельной. Но уходить со Шпицбергена было западло. Поэтому «шпицбасс» продолжил свое существование, только теперь мы стали добывать здесь уголь не с экономическими целями, а с политическими. Советский Шпицберген превратился в витрину социализма. Это было одно из немногих мест на планете, где советский человек жил не за железным занавесом и идеологический враг имел возможность наблюдать за его образом жизни и делать выводы. А значит, нужно было сделать все, чтобы выводы у него получались самые правильные. И шпицбергенский идеологический заповедник действительно эффективно работал: европейский турист смотрел на нас и завидовал. Потому что еще какие-то двадцать лет назад норвежский Лонгиербюен был депрессивным барачным поселком, а Баренцбург и Пирамида – оазисом комфортной жизни.

– Все люди, которые здесь жили до перестройки, говорят одно и то же: «Мы жили в раю», – гид Володя Шорохов, который приехал сюда на летний сезон из Питера, ведет по Пирамиде очередную туристическую группу. «City of ghosts» – главный туристический бренд на Шпицбергене для тех, кто приезжает сюда не по горам лазать и от медведей бегать, а просто что-нибудь посмотреть.

– Здесь было все, что нужно для жизни, – продолжает Володя, – и все это было бесплатно: круглосуточная столовая, бассейн с морской водой и потолком, который отделан карельской березой, огромный культурно-спортивный комплекс, стадион, тир, свой джаз-банд, большая библиотека, кинозал, хореографический кружок. Кстати, именно на Шпицбергене, в поселке Грумант, прошло детство знаменитой балерины Майи Плисецкой, – услышав знакомое имя, иностранцы начинают оживленно кивать головами. – Ее папа работал здесь начальником треста, но потом его расстреляли, – туристы вздрагивают и говорят «вау!»

– Видите эту зеленую травку под вашими ногами, – пытается замять неприятное впечатление Володя. – Больше нигде на архипелаге вы не увидите такой зеленой травы. Дело в том, что в семидесятых годах советская власть завезла сюда целую баржу чернозема. Однажды на нем даже вырос тюльпан, и благодарные советские люди в честь этого события своими руками соорудили железный монумент этому растению. Вы можете увидеть его при входе в бывшую гостиницу, которую, кстати, мы сейчас ремонтируем, и в следующем сезоне она начнет работать для вас.

Иностранцы уже забыли про бедного папу Плисецкой и побежали фотографироваться с железным тюльпаном.

Советский образ жизни продержался здесь до середины девяностых, но потом начал стремительно превращаться в самую неприятную разновидность капитализма – коррумпированный монополизм. В 1998 году шахту в Пирамиде закрыли, людей спешно эвакуировали, поселок законсервировали. А Баренцбург постепенно превратился в жалкое зрелище. Все стало платным, дорогим и некачественным. Начались махинации с зарплатами. Преимуществами своего монопольного положения Арктикуголь пользовался и продолжает пользоваться на всю катушку. Счастливые советские люди постепенно превратились в некое подобие крепостных.

Особенно тяжелыми были два года – 2003 и 2004– Слово «Цивка» люди здесь до сих пор вспоминают с содроганием. Это фамилия тогдашнего гендиректора ФГУП «Арктикуголь». При нем Баренцбург превратился в самый настоящий бичевник. В Л онгиербюен, до которого здесь пятьдесят километров по горам, мимо медведей, люди стали спасаться бегством. Появились журналистские расследования в местной норвежской газете «Свальбардпостен».

– Как вспомню, так вздрогну, – говорит Юра Лукьянов. – В столовой была одна перловка. Люди всех оленей в округе перестреляли. Начальство было вынуждено закрывать на это глаза, но норвеги несколько раз ловили и впаивали такой штраф, что приходилось годами отрабатывать. А Цивка приезжал пару раз в год, но трезвым я его никогда не видел.

Мы сидим с Юрой в его каморке и смотрим телевизор. То есть это только так называется, потому что на самом деле в Пирамиде нет ни телесигнала, ни радио, ни Интернета, ни телефона. О том, что в Америке умер Майкл Джексон, а в России рванула Саяно-Шушенская ГЭС, здесь узнали только от меня. Зато у Юры есть компьютер на «триста гектар памяти», и в нем – мочалка для мозгов на все случаи жизни: фильмы, телепрограммы, прошлогодние новости. Через пару дней я пойму, что со всем этим информационным багажом можно спокойно жить и не париться, потому что все равно ничего принципиально нового в мире не происходит. А сейчас Юра показывает мне хит сезона. Любительский фильм, снятый кем-то в Баренцбурге в голодные годы, который ему недавно дали посмотреть. Вот приходит корабль с новыми работниками, зум приближает картинку, и очень хорошо видно, какие большие и круглые глаза у новичков. Пополнение встречают люди в каких-то гнилых пуховиках и с испитыми лицами. У автора фильма, наверное, было хорошее чувство юмора. На эту съемку он наложил бодренькую песню группы «The Champs» «Текила». А может, он просто монтировал фильм, уже вернувшись на родину, и хотел заглушить слишком негативный опыт оптимистичным стебом.

На таком же корабле и с такими же глазами прибыл на Шпицберген и сам Лукьянов. Свою карьеру в Баренцбурге он начал со скромной должности доставщика крепежных материалов. И тут же влип в историю.

История про Ису-предателя

Полярная ночь на Шпицбергене – совсем не такая, как в Мурманске. С ноября по февраль здесь темень абсолютная и круглосуточная. В первую же зиму трезвому Юре стало скучно. В свободное время он стал тусоваться в местном гараже, собрал из металлолома два «Бурана» и решил с научником Сашой Раскуляком съездить на них в норвежский Лонгиербюен. Сели и поехали. И приехали. А дело в том, что скутера оказались хотя и прочными, но очень шумными. Поэтому их с Раскуляком визит в Лонгиер не остался незамеченным. Однако местные власти успели только зафиксировать шум. Кто именно шумел, они понять не успели. И все бы обошлось, если бы Юра не встретил в норвежском поселке плотника Псу. Точнее, бывшего плотника Псу.

– Жил у нас в Баренцбурге один лезгин, Лясов фамилия, – рассказывает Юра. – Он работал плотником, но если этого не знать, можно было подумать, что как минимум директор шахты. Смотрит начальником, в каждой бочке затычка, где только есть возможность проявить свое влияние – тут же проявляет. Долго он у нас работал, но потом все-таки сбежал к норвегам и устроился шофером в местную администрацию. И вот, значит, я его там встречаю.

Пса, даром что мусульманский тезка Сына Божия и даже той же профессии, повел себя как Иуда. Бывшего коллегу заложил своему начальству с потрохами. Те накатали телегу в Баренцбург и даже статью напечатали в «Свальбардпо-стен». На следующий же день Юру вызывает начальник шахты на ковер, которого у него, правда, нету, но это не важно.

– Все, я тебя, первооткрывателя, вывожу на материк. Нам тут такие шустрые не нужны.

– А в чем дело?

– А в том дело, что по местному законодательству нельзя полярной зимой покидать пределы населенных пунктов. Ни нам, ни норвегам. И ты это знал.

– Нет, не знал.

– Как не знал, когда мы всех новичков собирали и инструктаж проводили?

Юра не врал: он действительно был не в курсе, потому что на инструктаже его не было, причем по уважительной причине.

– Когда мы сюда с тестем приехали, нас в общежитии поселили в комнату, в которой двери не было, – рассказывает начальнику Лукьянов. – Мне тогда тесть говорит: «Ты тут сиди, сторожи вещи, а я пойду дверь искать». Ну я и сидел. Какой же тут инструктаж.

Но уважительная причина Юре не помогла. Начальству уже надо было как-то отчитаться перед норвегами, а если им рассказать историю про дверь, то завтра же весь Лонгиербюен хохотать будет. Поэтому Лукьянова решили депортировать первым же бортом. Но борта надо было ждать два месяца. А за эти два месяца может много чего случиться. И случилось.

– Через две недели вызывает меня директор снова и говорит: «Слышь, пионэр. Ты же ездил как-то к норвегам? Надо еще раз съездить. А то у нас вертолет сломался, а там почта важная пришла». Ну я сел и снова поехал. А потом еще раз. Только теперь «Буран» свой оставлял километра за два до Лонгиера и шел пешком. В общем, искупил свой грех, оставили меня. И даже в должности повысили. Сначала оформили электрослесарем, потом – начальником участка СМУ. Наконец Цивку все-таки поперли и назначили нового директора – Веселова. Вот это толковый мужик. Он тут же решил Пирамиду размораживать, туризм здесь развивать. А то, правда, еще бы немного – и норги ее бы у нас отобрали. Тут же – как в садоводческом товариществе: не пашешь землю – дай другому попахать. Ну и предложил мне стать главным по разморозке. Я согласился. А что? Место приятное и все подальше от хохлов баренцургских. Я ведь известный хохлофоб. Терпеть их не могу – что западных, что восточных.

– А чего так?

– Да потому что ноют все время, а сами не столько работают, сколько суету наводят. Наши русские – они, конечно, противные, но все-таки пашут на результат. А этим чего не поручишь, у них ответ один: «Это не наша работа. Мы шахтеры». Я им тогда объясняю, что ты, б…дь, шахтер, а я, б…дь, боксер, кандидат в мастера спорта и в отличие от тебя не пью, а каждый день тренируюсь. Могу, если хочешь, и на тебе потренироваться. После этого у них в глазах какое-то понимание появляется.

– Я тут еще таджиков видел.

– Это не таджики, это ходячий экскаватор. За час – машину металлолома грузят. Но они умеют делать только четыре вещи – носить, пилить, рубить и палить. Заставил их как-то стену красить, они полдня промучились, измазались все, потом приходят и чуть не плачут: начальник, таскать давай, красить не давай, убей лучше.

Таджиков во всем Шпицбергене пока только четверо, но, как ни странно, они чувствуют тут себя как на родине. Я познакомился с их предводителем, зовут Сохроб. «Горы, – говорит Сохроб, – здесь такие же, как у нас, только очень холодно. А знаешь, – говорит, – почему горы похожие? Потому что и там и здесь – альпийская складчатость». Очень продуманный таджик, на столе две книги – Коран и учебник анатомии за восьмой класс. Он со своей гвардией поселился в том самом домике, где жил пьяный Йохан. Этого немца я, кстати, потом встретил в Баренцбурге. Он уже по-русски совсем заговорил, вот только шепелявит, потому что во всем рту один зуб остался. «Ваши шахтеры, – говорит Йохан, – хорошие люди. Когда водка есть, улыбаются. Когда водка кончилась – морду бьют».

Отпугиватель медведя

Если бы Пирамида стояла десять лет где-нибудь между Лазаревским и Лоо, от нее бы уже не осталось даже пыли. Но норвеги – они ленивые и непредприимчивые. За целое десятилетие успели только глобус в бывшей школе разбить, несколько фотографий со стендов сорвать, ну и по мелочи… Поэтому Пирамида выглядит так, будто люди ушли отсюда вчера. Даже не ушли, а растаяли. Словно чья-то невидимая рука распылила здесь волшебный газ и все наши в нем просто растворились, не успев крикнуть даже «Е… мать!» Все осталось нетронутым – мебель в общежитиях, постеры на стенах, книги в библиотеке, инструменты в музыкальной комнате, станки в мехцехе, котлы в столовой, оборудование в поликлинике, лекарства, истории болезней – абсолютно все. На десять лет запустения указывают только высохшие деревья в кадках, расстроенный рояль и разъеденная морской водой канализация.

Первый год Юра здесь жил и работал с женой и Женей Гордусом. Поселились в гараже: из бывших автомастерских успели сделать удобные комнатки, запустили генераторы, наладили коммуникации и кое-как пережили полярную зиму. Когда рассвело, из Баренцбурга доставили технику, рабочих, и Лукьянов взялся расчищать город. Потому что там, где не хватило свинства у норвегов, постаралась природа.

– Пирамида стоит на пересечении медвежьей тропы и схода ледниковых вод, – просвещает меня Юра, пока мы с ним обходим его владения. – Вон, видишь, за памятником Ленину ручеек стекает с горы? Весной он превращается в сель. Против него когда-то была возведена дамба, но за десять лет ее размыло и город по колено припорошило камнями. Я тут целый месяц его на погрузчике расчищал. Ну и мишки бедокурят. Они тут ходят, как по джипиэсу. Сколько раз наблюдал: все как один выходят вон там, где бойлерная, потом идут по-над складами, спускаются к ТЭЦ, проходят мимо козлового крана, выходят прямо к нашему гаражу, а потом идут вдоль залива. И плевать они хотели, что здесь люди живут. Избаловали их норги, и чем дальше – тем они наглее становятся.

Про белых медведей на Шпицбергене – отдельная песня. По норвежским законам за пределы населенных пунктов можно выходить только с ружьем, которое надо брать напрокат за бешеные деньги, но убивать из него медведя строжайше запрещено. Каждый случай гибели животного расследуется так, будто это ядерный взрыв. И не дай бог выяснится, что в момент медведеубийства расстояние между вами было более пятидесяти метров, – штраф впаяют такой, что полжизни на него работать придется. Поэтому медведей лучше всего не убивать, а пугать. Есть даже такие специальные люди – профессиональные отпугиватели медведей. И Юра Лукьянов – один из них.

– Если медведь идет в твою сторону, нужно сначала пугать его шумом, – делится секретами мастерства Юра. – Прыгаешь, кричишь, машешь руками. Если не помогает – пускаешь ракету у него над головой. Как правило, этого достаточно. Но если зверь попался тупой и он все равно прет на тебя, то тогда уже берешься за карабин. Пятьдесят метров – критическое расстояние, поскольку эта зараза с места может прыгнуть на шестнадцать метров. И стрелять надо только в сердце.

– А почему не в голову?

– Потому что башка у него устроена, как башня у хорошего танка: пуля от нее рикошетит.

– Признавайся, сколько медведей убил?

– Слава богу, нисколько. Хотя они тут ошиваются постоянно, особенно зимой. Летом они в основном на северовосточную землю уходят, потому что здесь Гольфстрим, льды тают, а им для охоты на нерпу нужно, чтобы ледовая обстановка была. А вот с октября по июнь их тут как грязи. Самое главное – вовремя его заметить. Один из признаков, что где-то рядом медведь, – это если все песцы вдруг куда-то исчезают. Однажды чуть не напоролись на него, но вовремя заметили, что пар из-под пирса идет. А в темное время, когда я за водой на озеро еду, его глаза выдают – бликуют. Но мы всегда стараемся уйти от столкновения. Однажды он нас с Женей Гордусом чуть не сожрал. У меня тогда как назло ружье заклинило, а у него – ракетница была без ракеты. Нас тогда норвежские скутеристы спасли. Они как раз из-за мыса появились. А медведь не любит звук скутеров, тут же уходит.

На Шпицбергене два туристических сезона: летний – когда по фьордам бегают корабли, а по горам – люди, и весенний – когда уже светло, но еще лежит снег и можно гонять на скутерах. Норвежские скутеристы – они в чем-то даже хуже медведей. Во всяком случае, глупее – это точно.

– Какой-то сильно умный норг однажды тут проехал на скутере и забил маршрут в свой навигатор. Потом он этой картой с маршрутами, видать, стал торговать, потому что другие скутеристы начали ездить по одному и тому же пути, сантиметр в сантиметр. И все как один на полном ходу врезаются в наш короб с коммуникациями и переворачиваются. Наверное, когда тот первопроходец тут ехал, снег высокий был, и он короба не заметил. И объяснить это товарищам иностранцам нет никакой возможности. Я уж и знаки ставил – бесполезно. Прут и прут – прямо как те же медведи. «Куда ты опять попер, вот же, говорю, – дорога, я ее специально расчистил, езжай по ней». А он, дурак, кивает, улыбается и едет себе дальше. Два сезона они тут кувыркались, только чудом никто не покалечился. Пришлось эту проблему на уровне суссельманина решать – это у них так должность губернатора называется. В этом году вроде научились по дорогам ездить, стали даже в гости заходить. И вот что удивительно – кто бы ни зашел, всех зовут Пэтэр.

Каждый новый Пэтэр привозит с собой презент – бутылку коньяка и шоколадку. Это они так пытаются наладить с Лукьяновым коррупционные отношения. И очень удивляются, когда у них не получается.