Текст книги "Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!"

Профессиональные соображения

Это соображение в порядке исключения обращено не к репортерам, а к их родным и близким.

Чуткость, понимание, сочувствие – это расходные материалы, которые репортеру приходится регулярно тратить. Очень часто этих качеств не хватает для дома, для семьи. Кроме того, постоянный информационный поток вымывает из мозгов самую святую информацию – день рождения жены, сына, тещи. А привычка к экстремальным проявлениям действительности притупляет восприятие мелких бытовых трагедий. Это становится причиной постоянных конфликтов и даже разводов. Я лично знаю несколько таких несчастных случаев, и мне очень жаль моих знакомых, которые в них пострадали. У самого постоянные проблемы по этому поводу. В связи с этим умоляю репортерских родственников: будьте снисходительны. Если ваш муж, сын, внук, а особенно жена, – репортер, вам дико не повезло. Но не надо бросаться на нас, когда мы приходим домой, ложимся на диван и тупо смотрим в потолок или телевизор. Или никуда не смотрим, а слушаем с закрытыми глазами любимый диск. Или не успеваем в первой половине дня поздравить с днем свадьбы бабушку и дедушку. Или не открываем дверь в комнату, когда в нее ломится ребенок, а у нас дедлайн и мы ваяем репортаж. Или у нас не хватает оперативной памяти спланировать выходной. Один мой знакомый журналист каждый раз, вернувшись из командировки, смотрит фильм Тарантино «От заката до рассвета», а жена бесится. Да, у него невроз, у каждого репортера есть свой невроз – это нормально, не надо с этим бороться, иначе он лишь обострится. Более того, моя практика показывает, что репортеры изменяют женам намного реже, чем бухгалтеры. У них и без прелюбодеяния есть много такого, что их торкает. Зачем им прелюбодеяние? Единственное, что нужно репортерам от родственников, – это покой. В общем, при умелом обращении, мы – идеальные подкаблучники.

* * *

Если вы используете в репортаже матерное слово, то используйте его только один раз.

Повторный ненорматив, как правило, и сам не звучит, и своего предшественника дезавуирует.

* * *

Есть такая полезная штука, называется «беременная пауза».

Это когда ты говоришь с человеком и он уже вроде сказал все, что хотел, а тебе нужно больше. И тогда ты включаешь «беременную паузу». То есть делаешь вид, что ты продолжаешь его активно слушать, тянешь инерцию восприятия, а чтобы «беременная пауза» не стала неловкой, киваешь, говоришь «угу» или еще что-нибудь в таком роде. Если человек специально не обучен искусству общения с прессой, то в такой ситуации у него не хватит духу сказать: «Я закончил» и свернуть разговор. Обычно достаточно нескольких секунд такого мучительного молчания, чтобы собеседник почувствовал себя неловко и начал говорить что-нибудь такое, чего не хотел говорить, – просто, чтобы поддержать разговор.

Пользуйтесь.

* * *

Не надо со стопроцентной серьезностью относиться к указаниям редактора.

Конечно, их надо слушать и слагать в сердце своем, но доставать оттуда лишь по мере необходимости. Догматическое отношение к понятию «редакционное задание», как правило, ослепляет репортера. Очень часто реальность на месте не хочет соответствовать параметрам задуманной темы, и это нормально. Если СМИ, в котором вы работаете, не совсем мертвое, а начальник у вас не полный идиот, он никогда не скажет: «Ты должен привести из командировки то-то и то-то и сделать это так-то и так-то». Единственное, чего по-настоящему хочет ваш редактор, – это чтобы вы привезли интересный репортаж, отвечающий формату издания. Все остальное – простится.

* * *

Читатель вам не мама, не жена и даже не любовница. Он не обязан читать то, что вы написали. Все вопли типа: «Почему ты решил, что мой репортаж плохой – ты же не дочитал его до конца!?» – это вопли непрофессионала. Хороший репортаж – прочитанный репортаж.

Даже если читатель что-то прочитал, но не запомнил – и тут виноват автор. «Это же есть в тексте!» – тоже вопль непрофессионала. Если в тексте что-то есть, а читатель этого не заметил, не запомнил – значит это написано так, что это не написано вовсе.

* * *

«– Для вас что важнее – люди или события?

– Люди. Мне вообще кажется, что настоящая журналистика – это когда одни люди рассказывают другим о том, как живут третьи. И больше ничего».

Прочитал сегодня в интервью с очень хорошим фотографом Сергеем Максимишиным, на мастер-класс которого стоит сходить, даже если вы никогда не фотографировали и не собираетесь этого делать.

8
2007 год, сентябрь
Шрэк на тихой речке

Зачем райцентру кинотеатр и кто такой Бордюркин

Это в мегаполисах киноиндустрия на подъеме. В небольших городах фабрики грез – безнадежные банкроты. В худшем случае они закрыты или перепрофилированы, в лучшем – еще держатся на плаву благодаря героям-одиночкам. Индустрия кинопоказа, сформированная во времена СССР, доживает последние годы. Наши корреспонденты отправились на сеанс в кинотеатр «Юбилейный» города Безенчук Самарской области, чтобы увидеть и запомнить русский провинциальный кинотеатр начала третьего тысячелетия. Пока не поздно.

Бордюркин. «Репетиция оркестра»

– Бутылку Водки и два йогурта, – какими-то неуловимыми речевыми средствами человеку, который стоит перед нами в очереди, удалось произнести слово «водка» так, что на письменный язык его можно перевести лишь при помощи заглавной буквы.

– Берите тогда уж и пива, – шутит продавщица магазина «Смешанные товары».

– Зачем?

– Йогурт без пива – деньги на ветер.

Мы с фотографом уже подошли вплотную к прилавку, когда на улице грянула «Хава Нагила». Если бы в магазине мы были порознь, то, наверное, каждый из нас подумал бы, что это глюк. Но нас был двое. Мы переглянулись и выбежали на улицу, так и не купив семечек под названием «Зеленый попугай».

У подножия кинотеатра «Юбилейный» зажигал духовой оркестр. Музыкантами были в основном пацаны вполне гопнического вида и отнюдь не еврейской внешности. Инструменты – помятые, как будто по ним прошелся метеоритный дождь. Дирижировал всем этим делом человек лет шестидесяти, похожий на Хоботова из фильма «Покровские ворота». Оркестр безбожно фальшивил, но делал это гениально. Если бы я был Эмиром Кустурицей, я бы зарыдал и упал на колени.

Потом еще были «Амурские волны», «Смуглянка» и гимн России. Повод для выступления – День молодежи, который сегодня усердно празднует город Безенчук. По этому же поводу и праздничный киносеанс. На фасаде кинотеатра – афиша: «"Нас не догонишь". Комедия-тарантиноид».

– Бордюркин, – представился руководитель оркестра во время короткого перерыва. – Геннадий Павлович. Работник пожарной части. Ответственный за агитационную работу.

– Ваш оркестр – это средство противопожарной агитации?

– Нет, это мое хобби. Я еще на полставки подрабатываю в Доме культуры «Мелиоратор». Но делаю это не ради денег, а для души.

Бордюркин – святой человек. Он очень хочет, чтобы в Безенчуке был оркестр. Он из тех «капельмейстеров, которым хочется взлететь». Трагедия Бордюркина в том, что никто в городе не хочет в его оркестре участвовать. Слушать еще слушают, а вот играть – ни в какую. Сначала он уговаривал взрослых – глушняк. Потом стал ходить по школам, училищам и агитировать молодежь. Кое-как кое-кто соглашается. Но чтобы парни дули в трубы регулярно и относились к своему делу более или менее серьезно, Бордюркину приходится отдавать им всю свою зарплату, которую он получает в «Мелиораторе».

– Меня никто не учил музыке, я дирижер-самоучка, – застенчиво улыбается Геннадий Павлович. – Родился в Оренбурге, но вырос и прожил почти всю жизнь в Таджикистане. Там, в Ленинабадской области, у меня тоже был оркестр – настоящий, со взрослыми музыкантами. Таджики – они почему-то сильнее тянутся к музыке. Но в 1994 году они побросали свои трубы, взялись за автоматы Калашникова, и нашей семье пришлось уехать сюда.

Репертуар оркестра имени Бордюркина состоит из восьми десятков произведений. Характер репертуара – непредсказуемый и продиктован лишь одной логикой: «Какие ноты в ДК остались – такие и играем». Если вы завтра пришлете в «Мелиоратор» сборник тибетских песнопений, то через неделю Бордюркин будет исполнять их на центральной площади.

– А в детстве я мечтал стать актером кино, – вздыхает музыкант. – Мой любимый фильм – «Когда деревья были большими».

– Мне кажется, вам не актером надо быть, а персонажем, – улыбается директор кинотеатра Евгений Кос. В следующую секунду улыбку на его лице сменяет выражение досады. За ночь на фасаде кто-то опять стекло разбил.

Директор. «Ирония судьбы»

Евгений Григорьевич и сам тот еще персонаж. Он не из тех людей, которые способны заломить руки и воскликнуть: «Любите ли вы кино так, как люблю его я?!» Мне даже показалось, что он вообще не любит кино, хотя посвятил ему всю свою жизнь. Для него кинотеатр – это корабль, который хотя и не существует без моря, но все же море – это море, а корабль – это корабль. И стекло на фасаде кинотеатра для Евгения Коса является не менее важным его элементом, чем белый экран, который так похож на парус.

– Мне прежний глава района говорил так: «Они бьют, а ты стекли. Они бьют, а ты стекли». Рано или поздно они поймут, что порядок сильнее беспорядка, и бить стекла перестанут. А стоит только хоть одно стекло заменить фанерой – и перебьют все остальные. Вот видите – у меня в кабинете всегда три-четыре запасных стекла.

– Ну и как? Порядок торжествует потихоньку?

– Ну разве что потихоньку.

Порядок – это ключевое понятие в натуре директора. Он похож на состарившегося Ипполита из фильма «Ирония судьбы». Недавно Евгений Григорьевич участвовал в областном конкурсе на лучший кинотеатр. По этому поводу ученики местной школы сняли про него очень трогательный документальный фильм. На протяжении тридцати минут его герой ходит туда, ходит сюда, в школу с кинопоказом, в администрацию района с визитом, к пожарным, к милиционерам, и каждый, с кем Кос встречается, рассказывает в камеру, какой Евгений Григорьевич хороший и правильный. В областном конкурсе кинотеатр «Юбилейный» занял второе место, что повергло его директора в глубокую печаль.

Впрочем, и замглавы, и директор школы, и милиционеры с пожарными говорили чистую правду. Евгений Григорьевич действительно хороший и правильный. Если бы не он, кинотеатр «Юбилейный» уже давно был бы или рестораном, или руинами, где тусовались бы местные наркоманы и алкоголики. Правда, сам хитрый украинец Кос о себе так не говорит. Он тактично переадресовывает все заслуги на главу района Наталью с хорошей фамилией Хорошева. Говорит, будто все дело в том, что Хорошева – сама бывший работник культуры, поэтому к этому направлению относится с особым старанием.

– Я в этом кинотеатре работаю уже тридцать три года, – не без гордости говорит Кос. – Приехал сюда с Западной Украины. Вырос в небольшом украинском селе, где единственным развлечением были киносеансы в сельском клубе.

– И там вы полюбили кино…

– Кино – это, конечно, здорово, но для меня оно всегда было чем-то вроде приложения к киноустановке. Именно ее механизм больше всего меня тогда, в детстве, заинтересовал. Окончил Львовский кинотехникум. В Безенчуке оказался, когда служил в армии. Дальше – как в старом добром фильме: влюбился, женился, остался.

Евгений Григорьевич достает из папки пожелтевший листок. Это приказ о назначении его на должность директора киносети Безенчукского района.

– Это мое первое и единственное место работы. Сначала мне в райкоме предложили стать киномехаником, но я отказался. Что такое восемьдесят рублей в месяц? Но потом по секрету мне признались, что это временная должность, а через полгода я стану директором, мне дадут квартиру и будут платить сто шестьдесят рублей плюс премиальные. Я согласился.

– Не обманули?

– Нет. Райком действительно был заинтересован найти толкового директора. Прежний был уже в возрасте и не справлялся. Развалил весь кинопоказ в районе. Из областного управления по культуре уже поступали тревожные сигналы.

Безенчук. «Город зеро»

Безенчукский район в те годы считался перспективным. Несмотря на свое скромное название, которое в переводе с чувашского означает «тихая речка», поселок развивался бешеными темпами – как в идеологически верном советском кино. Здесь был крупный железнодорожный узел, располагался штаб мелиорационных работ, развивалась нефтедобыча. Сегодня в городе зарплата три тысячи рублей. Все живое стремится уехать или в Самару, или в Германию, если есть хоть малейший намек на принадлежность к поволжским немцам. В девяностых годах в Безенчуке рухнуло все, кроме добывающей отрасли, которая стала работать под знаменем ЮКОСа. Обломки империи Ходорковского здесь до сих пор заметны: на обшарпанных домах – красивые таблички типа: «Здесь живет почетный нефтяник ЮКОСа Контрашкина З. И.», а прямо напротив кинотеатра – декоративная нефтяная вышка, которую еще не успели перекрасить в цвета Роснефти.

– Я быстро наладил работу, восстановил транспортную базу, отремонтировал сельские киноточки, – вспоминает Евгений Григорьевич. – В лучшие времена их у нас было двадцать семь штук. А сейчас во всем районе остались три киноустановки, и те законсервированы. За последние пятнадцать лет фактически произошла ликвидация сельской киносети. И не только у нас, но и во всей России.

Роковым для провинциального кино стал 1993 год, когда объекты кинопоказа были сброшены на муниципальные бюджеты. На районном уровне средств для их содержания, естественно, не было. Лет двадцать назад, возможно, с этим испытанием кинотеатры бы справились, но в девяностых годах население стало в массовом порядке приобретать домашнее видео – и это окончательно добило провинциальный кинопоказ.

– Сегодня во всей области, не считая Самары, у нас работает всего четыре кинотеатра, – рассказала мне представитель Мособлкино Вера Кузнецова. – Два из них находятся в крупных городах – Сызрань и Новокуйбышевск. Если же говорить о небольших населенных пунктах, то действующие кинотеатры есть лишь в Безенчуке и Алексеевке. Плюс еще в нескольких районах нерегулярный кинопоказ осуществляется на базе местных ДК. И подобная ситуация – по всей России.

В лучшие времена под началом Коса работало несколько десятков человек. В каждой сельской точке был свой киномеханик. Сегодня на безенчукской «фабрике грез» работают трое энтузиастов: директор, киномеханик и кассир. Общаясь с каждым из них, я никак не мог отделаться от мысли, что смотрю спрятанное от широкой публики продолжение какого-то старого фильма, в котором мой собеседник играет роль главного героя двадцать-тридцать лет спустя.

Мы заходим в кинозал. В Москве таких залов уже нет. Они остались лишь в памяти тех, кому за тридцать. Жесткие деревянные сиденья, которые скрипят, когда на них сидишь, и грохочут, когда с них встаешь. Шершавые стены из голого ДСП. Когда сорок лет назад строители сдавали объект, они уверяли, что это для лучшей акустики, но Евгений Григорьевич знает, что на самом деле они просто не успевали к юбилею пятидесятилетия революции, поэтому делали тяп-ляп. Потертые деревянные полы. Потолки со следами подтеков. Высокая крепкая сцена и над ней – белоснежный экран из пластиката. Это единственная новая деталь интерьера. Старый экран пять лет назад порвала обезьяна во время выступления заезжего театра зверей. Это был бы последний день работы кинотеатра «Юбилейный», если бы на заре перестройки Кос предусмотрительно не запасся всеми расходными материалами: ксеноновыми лампами, экранами, деталями для кинооборудования.

– Мне тогда еще предлагали стулья в зале поменять, но я отказался, – рассказывает директор. – И правильно сделал. Те стулья были какого-то нового типа, непрочные. Сейчас просто не на чем было бы сидеть. А эти – что хочешь выдержат. Вообще, зал еще в весьма приличном состоянии. Здесь недавно даже районного судью хоронили.

– А где буфет, в котором судью поминали?

– А буфета теперь нет. Когда-то был, его оборудовали на том месте, где по плану должен был быть туалет. Но потом буфет ликвидировали, потому что он создавал нездоровую обстановку.

– А туалет куда дели?

– А туалета не было, потому что в те времена в Безенчуке еще не было канализации. Зато уже было отопление. Его нам, кстати, в девяностых годах очень часто отключали за неуплату. Но видите – батареи остались целыми, – улыбается хитрый Кос. – Потому что отключали их только на бумаге. А фактически они чуть-чуть, но работали. Все люди братья, со всеми можно договориться.

В окошке кинооператора загорелся свет. Это пришел на работу киномеханик. Человек в рубашке с фиолетовыми розами.

Киномеханик. «Форест Гамп»

К Анатолию Федоровичу Игнатьеву директор кинотеатра очень долго не хотел нас подпускать. Кос бережет его, как последний экран из пластиката. Игнатьев – единственный киномеханик в районе, при этом ему уже за семьдесят и он хочет лишь одного – покоя. Но чувство долга сильнее: Анатолий Федорович понимает, что если он бросит работу, то жизнь в кинотеатре замрет. Единственное, что может победить его чувство долга, – это обида. Поэтому обидеть Игнатьева директор боится больше, чем кого бы то ни было.

Анатолий Федорович – это пожилой ребенок. Он крайне неразговорчив, но когда все-таки раскрепощается, то предстает человеком тончайшей душевной организации и мощнейшей простоты. Он никогда не расстается со своей рубашкой, на которой красуются огромные фиолетовые розы, и лишь когда расстегивает верхнюю пуговицу, видно, что под ней – матросская тельняшка. Биография Игнатьева – тайна за семью печатями. Известно лишь, что он всю жизнь прожил с матерью, а последние двадцать лет – совсем один.

– Была у меня одна история, – киномеханик теребит пуговицу на своей фиолетовой рубашке, его подбородок начинает дрожать. – Но лучше не буду рассказывать. Нет. Не хочу.

Анатолий Федорович отворачивается к станку для перемотки пленки и начинает яростно вращать ручку. Полторы минуты – и пленка перетекла с одной бобины на другую.

– Первый раз я взялся за эту ручку в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, – говорит Игнатьев. – Как сейчас помню, фильм назывался «ЧП». Тогда этот станок стоял в старом кинотеатре «Родина», сейчас от него даже здания не осталось, снесли. А впервые пристрастился к этому делу еще тогда, когда кино показывали в клубе «Нефтяник». Сначала работал помощником киномеханика. Потом окончил Специальное профтехучилище в Самаре и стал киномехаником сам. В семидесятом году отучился на двухмесячных курсах повышения квалификации, стал специалистом первой категории, и меня перевели сюда.

Раньше Анатолий Федорович успевал смотреть кино сам. Он работал в кинопроекторской не один. Напарник к фильмам был равнодушен, так что Игнатьев запускал установку и спускался в зал. Но с тех пор, как работать приходится в одиночку, киномеханик пристрастился к чтению.

– Поэзию?! – его взгляд вдруг оживляется. Кажется, что по телу пробежала молния. – Люблю! Очень! Пушкина. Раз в сто лет такие поэты рождаются. Лермонтов тоже ничего. Агашин, Ахмадулина, Багрицкий, – Анатолий Федорович почему-то перечисляет авторов в алфавитном порядке. Из прозаиков Шолохова люблю, Алексея Толстого, Теодора Драйзера. Но Шолохова – больше всего. Это такая книга, которая навсегда остается в голове. Я недавно смотрел американский «Тихий Дон», но мне не понравился. Старый лучше.

– Ага, значит, все-таки успеваете в кинозал ходить.

– Нет, это я по телевизору смотрел. У соседа. У меня дома даже телевизора нет. Зарплата две тысячи рублей – какой там телевизор. Да и смотреть нечего. Из нового кино мне только «Девятая рота» понравилась, и то с оговорками.

Игнатьев пробует аппаратуру. Ей уже почти тридцать лет. По советским стандартам, ее нужно было списывать еще двенадцать лет назад. Но пока работает. У них с Анатолием Федоровичем одно чувство долга на двоих.

– Для своего времени это была очень хорошая установка, – вспоминает киномеханик. – С тех пор как она здесь появилась, зрители перестали мне кричать: «Сапожник!» Она позволяет показывать фильм бесперебойно. Видите, здесь не один кинопроектор, а два. Когда пленка кончается на одном, я включаю второй – и фильм продолжается. А тем временем заряжаю следующей бобиной первую установку. Один фильм – это, как правило, пять бобин. За тридцать лет здесь почти ничего не изменилось. Только звуковая дорожка раньше была серебряная, а теперь какая-то другая. Пришлось устройство для считывания новое покупать.

Анатолий Федорович выключает установки и садится на стул. До сеанса еще полтора часа. Все это время он просто сидит и о чем-то думает.

Кассир. «Девчата»

Нина Быканова – маленького роста, немного суетливая приятная женщина. В ее поведении чувствуется какая-то надорвавшаяся доброта. Те, кто ее знают давно, говорят, что в молодости энергия в ней била через край. Ее любимый фильм – «Девчата», вот только как зовут главную героиню, на которую она когда-то была похожа, Нина Даниловна уже не может вспомнить.

– Это сейчас я кассир, потому что других ставок не осталось. – Быканова быстро надевает очки с одной дужкой и поворачивается ко мне боком, чтобы этого изъяна не было видно. – А когда-то я была методистом репертуарного планирования. В кино пришла еще в те времена, когда телевидения не было и поход в кинотеатр для людей был праздником. Здесь люди встречались, общались, влюблялись. Сюда на встречи со зрителями приезжали актеры первой величины – Рыбников, Пуговкин. Мы по три сеанса в день давали, и каждый раз народу был полный зал. Даже очереди в кассу стояли. Последняя очередь, которую я помню, была на «Интердевочку».

– А как вам нынешнее репертуарное планирование?

– В девяностых годах показывать было нечего. Брали что-то из областных архивов, кое-как составляли репертуар. Но сегодня, слава богу, эти времена прошли. Все новинки, которые появляются в Самаре, уже через неделю-две – у нас. На рынке областного кинопроката работают две компании, но одна требует фиксированную сумму, а другая – процент от выручки. Мы, конечно, работаем с той, которая берет процент.

– Народ крепко подсел на западную продукцию?

– Это опять же было в девяностых. Сейчас снова стало пользоваться популярностью наше кино. «Жара» хорошо прошла. «Любовь-морковь», «В ожидании чуда», «Дневной дозор», «Девятая рота» особенно. Из зарубежных фильмов в последний год только «Шрэк» собрал приличную аудиторию. Правда, «Пираты Карибского моря» до нас еще не дошли. Вот только я сама все это новое кино как-то не очень уважаю. Слишком оно грубое. Когда показывают боевики, я прямо места себе не нахожу. Они меня даже через стену угнетают. Мечусь по коридору туда-сюда – как будто там, в зале, детей фашисты пытают, а я ничего поделать не могу.

В окошке кассы появляется рука со сторублевкой. Кассир дает три билета по тридцать рублей. Лист фанеры, в котором вырезано окошко, проломлен и заштопан мелкими винтиками. «Всякое бывает», – вздыхает Быканова.

– А чего у вас такие билеты дешевые? Поднимать цены не пробовали?

– Больше платить никто не будет. Вот если полностью переделать здание, установить современное оборудование – тогда можно было бы и сто пятьдесят рублей брать. Ведь отсюда многие ездят смотреть кино в Самару. Оно им выходит вместе с дорогой рублей в пятьсот, а то и больше. Но, чтобы нам стать современным кинотеатром, нужны огромные вложения. Тут недавно бумага из областного Министерства культуры приходила. У них появилась идея переоборудовать «Юбилейный» в киноконцертный зал нового поколения. Попросили выслать предложения. Идея хорошая, мы предложения выслали. Только что толку? Они предлагают это сделать на условиях долевого финансирования: половину область, половину район. А откуда в районе такие деньги?

Нина Даниловна дает первый звонок. Второй. Третий. Сборы сегодня составили семьсот двадцать рублей. «Нас не догонишь» – это какой-то мудреный фильм про то, как две зэчки сбегают вместе с охранником колонии и захватывают в заложники американца русского происхождения. Нина Даниловна в зал не идет. Она мечется по холлу. Она смотрит, чтобы никто не разбил стекло. На улице – День молодежи. Бордюркин сидит на скамейке и глядит, как на сцене выступает танцевальная группа девушек в костюмах в крупный горошек. Когда фильм закончится, одна из них расскажет нам страшную тайну. Сегодня утром директор кинотеатра Евгений Григорьевич раздавал молодежи свои личные деньги, чтобы они купили билеты и пришли в кино. Потому что журналисты приезжают.