Текст книги "Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!"

Профессиональные соображения

Когда ты живешь в большой стране, трудно в деталях понимать то, что в ней происходит.

Сегодня ты на Урале занимаешься темой наркомании, завтра в Саратове расследуешь коммуналку, послезавтра сравниваешь жизнь на Курилах и в Японии, а вчера и вовсе наблюдал трудовые будни в публичном доме. В голове получаются микс и какофония.

Поэтому федеральному репортеру неплохо бы иметь некий регион-якорь, регион-полигон, регион-объект для особого изучения.

Ведь невозможно изучить целое – особенно если оно так велико, как Россия. Зато можно взять у этого целого характерную часть и исследовать ее, расширяя свои познания о целом.

Завести в этом регионе друзей в самых разных сферах: журналистика, образование, бизнес, политика, церковь, правоохранительные органы.

Часто туда ездить – ив командировки, и просто так.

В общем, вести вялотекущую оперативную работу.

У меня, как, наверное, уже многие успели заметить, таким регионом на данный момент является Тверская область. В девяностых годах моим якорем была Воронежская область. Это не потому, что я волевым образом их себе выбирал. Просто так получалось: завелись друзья, знакомые, одна тема тянула за собой другую.

И у вас будет так же: как только вы начнете регулярно репортерствовать, почувствуете, как тот или иной регион начнет затягивать вас в свою орбиту. Не пугайтесь. Скорее всего, это просто ваш будущий «полигон».

* * *

Если вы общались с человеком полтора-два-три часа, а когда ушли, вдруг вспомнили, что забыли спросить самое важное, – не расстраивайтесь и не перезванивайте.

Это нормально.

* * *

Когда пишешь, очень важно, чтобы каждый абзац не догадывался, о чем будет следующий.

А каждый следующий абзац не помнил, о чем был предыдущий.

* * *

Я, когда сажусь писать, никогда не составляю план текста.

Максимум – накидываю просто инвентарный список того, что есть в наличии: герои, эпизоды, идеи.

Потому что процесс написания – это не техническое исполнение задуманного. Писанина – она одновременно и исполняет замысел, и формирует его. Это похоже на решение задачки, ответ которой неизвестен. Если он будет известен, то это уже не математика, а фигня какая-то.

Хороший текст, написанный по предварительному сговору с самим собой, легко отличить от хорошего текста, написанного без всякого плана. Второй вариант – он пишется, конечно, мучительнее, но получается всегда ярче и парадоксальнее. И при этом, как это ни странно, – логичнее, адекватнее и честнее. Потому что план составляется умозрительно, под воздействием множества внешних факторов. А во время писанины все реально: те элементы, которые в голове автора вроде бы дружили друг с другом, на бумаге никак не хотят, зато они легко входят в контакт с другими элементами и образуют неожиданные кристаллы.

Но повторяю: не стоит воспринимать мои соображения как прямое руководство к действию. Многие из них слишком тесно завязаны на особенности моей персональной нервной системы.

* * *

Вот Юля Вишневецкая спрашивает: что делать, если пишешь, пишешь и вдруг – затык?

Насколько я понимаю, затык – это не то же самое, что приступ аграфии. Боязнь чистого листа предполагает наличие чистого листа. А затык – это когда ты уже много чего написал и вдруг понял, что в тупике и дальше продвинуться не можешь.

Если это не банальное обострение лени, то, скорее всего, такой затык означает то же самое, что означает затык в решении математического уравнения. А именно: где-то ранее вы сделали неверный шаг и пошли по ложному пути. Уступили каким-то своим иллюзиям, решили польстить собственному мировоззрению, поддались эмоциям – одним словом, соврали. В этом случае надо просто вернуться назад и внимательно проанализировать узловые смысловые моменты, а еще лучше – проговорить их с другим человеком, желательно не единомышленником.

Но возможен и другой вариант: никакого ложного пути не было, просто на стадии сбора впечатлений и информации вы понадеялись на энергию фактуры, а потом вдруг поняли, что тема гораздо серьезнее и в ее решении вы дошли до того уровня, на котором вам требуются новые знания, а их нет. В этом случае бывает очень полезно отложить писанину в сторону и встретиться с каким-нибудь экспертом, почитать что-нибудь важное на эту тему. Именно такой затык, к примеру, случился у меня при написании репортажа «Саратов должен быть разрушен». Преодолеть его удалось благодаря общению с Владимиром Соколенко – преподавателем местной Академии права, кандидатом философских наук, человеком, который изучал проблему угасания и расцветания городов. Он помог мне расширить амплитуду восприятия темы репортажа, в результате тот огромный объем разрозненной информации и впечатлений, которые я получил на местности, обрел и форму и содержание.

Ну и раз уж здесь было произнесено слово «аграфия», то пусть будет еще два слова о ней.

Наверное, существует много способов лечения этого недуга, но я пробовал только один – тот, который подсмотрел в книге Роберта М. Персига «Дзэн и искусство ухода за мотоциклом» (кстати, рекомендую, очень хорошее чтение). Там главный герой преподает в колледже риторику и в качестве одного из упражнений предлагает ученикам описать вон ту кирпичную стену. Многие тут же впадают в аграфический ступор и не могут выдать ни слова. Тогда он предлагает описать им в этой стене каждый кирпич отдельно. Это задание оказывается выполнимо, более того – по мере работы отдельно над каждым кирпичом студенты в конце концов выходят на описание всей стены.

В случае с репортажем это означает, что не обязательно начинать писать текст с ощущением, что вы начинаете писать текст. Просто берите любой эпизод, тот, который вас больше всего протаращил, и начинайте с него. Потом другой «кирпичик» и так далее. По мере углубления в работу обязательно придет ощущение, как выстраивать всю «стену», и аграфия отступит.

13
2010 год, май
Саратов должен быть разрушен

Инструкция по деградации и спасению отдельно взятого города

В этом заголовке не пожелание, а прогноз: семь-девять лет дают Саратову местные строители и коммунальщики. Если за это время город не выйдет из пике, его будет дешевле разрушить и построить заново. В этот сценарий заставляют поверить фотографии минувшей зимы: мертвые трамваи, тонущие в сугробах люди, задушенные сосульками дома – очень похоже на блокадный Ленинград. Но сейчас не война и город Саратов не беднее многих других. Откуда же такая деградация? Какие экономические, политические, социальные нити формируют этот клубок противоречий? Корреспондент «РР» Дмитрий Соколов-Митрич решил на месте понять технологию гибели жизненного пространства. Если ваш город тоже деградирует, то в этом репортаже вы можете просто поменять имена собственные.

Вторник, 13 часов. Проспект Кирова, напротив «Макдоналдса». Это время и место санкционированного фотопикета «Позор Саратова», который организовал двадцатидвухлетний парень Николай Асафьев со своими друзьями. Всего пару месяцев назад Николай через социальные сети обратился к землякам с призывом присылать фото, которые бы иллюстрировали, какая жопа творится в городе. В ответ люди закидали его сотнями снимков. Возникла идея сначала выйти с этими фотографиями на улицу, а затем издать одноименный альбом для раздачи влиятельным людям и гостям города. Спонсоров удалось найти в лице руководителей местного отделения ЛДПР.

– Не боишься, что сейчас тебя городские патриоты порвут на георгиевские ленточки?

В ответ на мой вопрос Николай снисходительно улыбается:

– В Саратове теперь особая разновидность патриотизма. Патриотом считается не тот, кто любит свой город, а тот, кто его ненавидит.

Уже через полчаса я убеждаюсь, что это правда. Проходящие мимо люди рассматривают снимки чуть ли не аплодируя. Записи в книге отзывов: «Город опозорен по праву!», «Мы устали здесь жить!», «Не хотим Засратова! Хотим Саратова!»

– Люди уже привыкли к тому, что с каждым годом все хуже и хуже, – как к инфляции, – продолжает Николай, отделавшись от очередного комплимента. – Но минувшая зима – это был уже полный обвал котировок. Трамваи как умерли в декабре, так и не ходили до самой оттепели. Вслед за ними встал и весь остальной транспорт. Дороги не чистили вообще. Под тяжестью снега постоянно рвались провода, вырубалось электричество. Трубы не выдерживали – мы то и дело сидели без воды. Двадцать тысяч горожан пострадали от гололеда. Девятнадцать человек – убитых и раненных сосульками. Настоящая коммунальная капитуляция. Мне иногда казалось, что никакой власти в городе нет вообще и сейчас сюда зайдут какие-нибудь немцы или французы.

Николай немного преувеличивает. Трамваи не ходили всего пару недель. По поводу убитых и раненых данные противоречивы. Но то, что минувшая зима в Саратове была феерической, – правда. Самым скоростным средством передвижения по городу стали собственные ноги. Чтобы успеть на работу, люди выходили из дома за два-три часа. В коридорах областного правительства, похихикивая, рассказывают историю о том, как начальник областного ГУВД Сергей Аренин, озверев в пробке, дал по телефону распоряжение найти и обезвредить виноватого. Выполнять приказ пришлось двум офицерам – майору и лейтенанту. Проведя скрупулезное расследование, они через несколько дней явились к главе администрации города Вячеславу Сомову и с чувством глубокой неловкости сообщили, что виноватый – это он. Разъяренный Сомов позвонил Аренину. Майора с лейтенантом уволили, но, когда гроза миновала, – восстановили. За проявленные героизм и мужество.

Проспект Кирова, где Николай Асафьев позорит Саратов, – это местный Арбат, одно из немногих мест в городе, которые прилично выглядят. Шаг в сторону – и картинки с фотопикета окружают тебя повсюду. Для каждого времени года у брошенного на коммунальный произвол Саратова есть свое меню стихийных бедствий. Зимой это гололед, пробки и сосульки. Ранней весной и осенью – вода, которая превращает улицы и площади в реки и озера. А летом – пыль. В этом горячем пыльном компоте барахтаются красивые девушки и хорошие машины, которые безмолвно свидетельствуют о том, что саратовская неустроенность – проблема не экономическая.

Сажусь на трамвай, еду в Ленинский район, чтобы проверить адекватность местной поговорки, будто после Третьей Дачной жизни нет. Дачные, с первой по десятую, – это остановки, которыми измеряется расстояние от центра города до северной окраины. Слева от проспекта Пятидесятилетия Октября жилые массивы, справа – вереница бывших гигантов ВПК, раздробленных теперь на офисы и мелкие предприятия. В СССР Саратов был одним из главных центров точного приборостроения. Заводам принадлежали две трети жилого фонда, дорог, социалки. Военно-техническая интеллигенция управляла городом не идеально, но сносно. Когда же все это рухнуло, саратовской коммуналке пришлось заново учиться ходить. Но за двадцать лет, прошедших с тех пор, во многих других городах, оказавшихся в схожей ситуации, ходить все-таки научились. Здесь – до сих пор ползают.

Вторая Дачная. Район двухэтажек, построенных немецкими военнопленными. Знакомые всей стране здания здесь больше похожи на сгнившие грибы, которые вот-вот развалятся без посторонней помощи. Во дворах горы мусора, открытые люки, разбитые фонари. Весеннюю серость разбавляют яркие пятна рекламы на подъездах. Мелкие разноцветные стикеры – «Досуг», «Детка», «Отдых» – похожи на диатез. Проституток догоняют наркологи со своими двусмысленными объявлениями: «Наркомания? Не проблема!» Струю позитива добавляет лишь реклама услуг по перевозкам и переноскам: «Всегда трезвые грузчики!»

Третья Дачная. Окруженный пятиэтажками Славянский рынок. Какой-то чудовищный пластиково-алюминиевый полип. Четвертая Дачная. Пятиэтажки становятся девятиэтажками, двенадцатиэтажками и даже иногда новостройками, но пейзаж еще хуже. Шестая Дачная. Обмотанные черт знает чем текущие трубы, торчащая из земли бесформенная арматура (остатки детской площадки): если ты немолод, передвижение по такой местности – опасный для жизни вид спорта. Каким-то чудом здесь еще действует клуб любителей бега для тех, кому за пятьдесят. Вон как раз бежит стайка пенсионеров, лавируя между ямами и темными личностями. Нет, поговорка не права. Жизнь после Третьей Дачной все-таки есть. Но города нет. Люди и дома – это еще не город. Это просто люди и дома. А город – это система управления. Где она?

Фактор Энгельса

В приемную, а затем в кабинет главы города Саратова Олега Грищенко заходишь как в другой мир. Интерьер поражает кремлевской роскошью: стены и мебель сделаны из массива какого-то неимоверно благородного дерева. Высочайшие потолки, гробовая звукоизоляция, сенсорный монитор компьютера. Позже меня дезинформируют, причем сразу из нескольких источников, что одна только мебель в этом кабинете стоила городскому бюджету восемь миллионов рублей, а на отделку втихаря сбрасывались МУПы.

Олег Васильевич – человек простой и положительный. Его можно легко найти в Интернете, на своем юзерпике он радует посетителей здоровым голым торсом и бодрой улыбкой. Свою карьеру Грищенко начинал приемщиком стеклотары, потом работал пожарным, а затем женился на дочери директора шарикоподшипникового завода и резко рванул вверх. Бедственное положение Саратова он признает и объясняет его двумя причинами: первая – мало денег; вторая – наломал дров глава администрации Вячеслав Сомов, которого два года назад ему навязали и только теперь наконец-то сняли. На вопрос, кто навязал и зачем, Грищенко мнется и предлагает не углубляться в политику. Впрочем, в нее мы все же углубимся чуть позже.

– На днях сити-менеджером назначен мой единомышленник Алексей Прокопенко, – говорит градоначальник. – У нас с ним прочный тандем, и теперь все будет по-другому.

Позже я узнаю, что за последние пять лет этих тандемов у Грищенко было целых четыре и каждый раз на старте он говорил примерно то же самое. Впрочем, с очередным сити-менеджером Алексеем Прокопенко многие влиятельные в городе люди действительно связывают некоторые надежды. Во всяком случае, говорят, ему не откажешь в комиссарском задоре, который на первых порах может дать некоторые плоды.

Разговор с Олегом Васильевичем получается длинным, но скучным. От принципиальных вопросов он уходит, а на второстепенные отвечает многословно и бессодержательно. Он плохо знает цифры, местами откровенно плавает. Например, когда я спрашиваю, как дел а на второй Гусельской улице, он честно отвечает, что первый раз о ней слышит. Это очень странно, поскольку ужасы второй Гусельской прогремели недавно на всю страну по федеральным телеканалам. Жители этой улицы уже десять лет обитают в своих многоквартирных домах, как в пещерах, – без водопровода, канализации и отопления.

– А дороги расширять не пора? – задаю более простой вопрос.

– А есть ли смысл?

– Так ведь пробки.

– А где их нет? Вы в Москве сами живете?

– В Москве с этим тоже катастрофа.

– Будут деньги – будем строить дороги. С нынешним финансированием ни о какой реализации генплана даже думать не приходится.

«Дайте денег!» – это, пожалуй, единственная стратегия Олега Грищенко. Этот лозунг он произносит так часто, что к нему уже мало кто всерьез прислушивается. Особенно с тех пор, как на другом берегу Волги рванул город Энгельс. Рванул – в смысле вперед. И у этого чуда есть одна печальная для Грищенко деталь: денег в бюджете города-спутника на душу населения значительно меньше, чем в Саратове.

Как только переезжаешь по мосту через Волгу, на дороге появляется разметка, на земле – газоны, на столбах, скамейках и домах – свежая краска, в воздухе минимум пыли, кругом новостройки. Всем своим видом Энгельс демонстрирует, что он в тонусе.

У местного градоначальника Михаила Лысенко, говорят, темное прошлое. В это легко поверить: опыт силового бизнеса начала девяностых годов накладывает на лицо неизгладимый отпечаток. Лысенко не скрывает, что шесть лет назад пришел во власть, чтобы спасти своей бизнес, когда местные чиновники начали кусать его за самые лакомые куски. Он не играет со мной в государственного ханжу, предельно откровенен, легко признается, что живет не на одну зарплату. В дальнейшем мне не раз придется сталкиваться в здешних влиятельных коридорах с такой логикой: разница между хорошим и плохим градоначальником вовсе не в том, что один честный, а другой нет. Разница в том, что хороший глава города имеет такой бизнес, который косвенно заинтересован в развитии этого города. А плохой либо вообще не имеет бизнеса – тогда его бизнесом станет власть, либо занимается тем, что тупо обналичивает административный ресурс через подставные фирмы.

– Когда я шесть лет назад сюда пришел, бюджет Энгельса был шестьсот миллионов, сейчас – два с половиной миллиарда, – Лысенко выдает любые цифры, даже не напрягая кожу на лбу. – Тогда город строил тридцать – сорок тысяч квадратных метров жилья в год, сегодня – двести двадцать. По инвестициям на душу населения мы уступаем только Балакову. Рождаемость растет, смертность падает, население увеличивается на десять тысяч в год.

– Говорят, раньше здесь было примерно то же самое, что сегодня в Саратове. Как вам удалось сломить прежнюю систему управления?

– А тут и переламывать было нечего. Никакой системы просто не было. Не существовало даже признаков учета и контроля. Первое, что надо было сделать, – это овладеть информацией. Мы ввели компьютеризацию, сделали общую информационную систему, появилась возможность вытащить всех из тени. Эффект – миллиард рублей в местный бюджет. Пришли деньги – появилась возможность экономить, то есть тратить их осмысленно, с учетом долгосрочного эффекта. Взять, к примеру, минувшую зиму. На том берегу транспортный коллапс, а у нас все в порядке. Хотя снегоуборочной техники в Энгельсе не больше, чем в Саратове. Просто это правильная техника. Дорогая, но эффективная. Которая с годами себя окупает. Или вот столбы и поребрики, которые по советской традиции каждый год белят побелкой. Дождь прошел – они уже серые. Подсчитали: невыгодно. Что сделали? Отмыли, почистили и покрасили дорогой хорошей краской. После этого они стоят два-три сезона, достаточно их только струей воды споласкивать. Стрижка деревьев – еще одна бездна в любом муниципальном бюджете. Ветки потом грузят в машины и отправляют на свалку. Сколько воздуха при этом возит каждая машина? А мы просто потратились на аппарат по измельчению древесины, рубим эти ветки в стружку и продаем. Там, где ездили пять машин, теперь ездит одна. Никакого чуда, элементарные управленческие действия.

– Но сколько мозгов нужно перекроить, чтобы добиться этой элементарности?

– Низшее звено само перестраивается, а на ключевые посты надо просто грамотно подбирать людей. Невзирая на родство, знакомство, кумовство. Под конкретные задачи. Я исповедую такой принцип: нужно профессионалов делать своими, а не своих – профессионалами. И как только люди поставленную задачу выполнили – брать других, под другую задачу.

– Саратов надо спасать теми же мерами?

– Боюсь, что спасать Саратов уже поздно, точка невозврата пройдена. Это рассыпающаяся мозаика.

– Он обречен?

– Нет, просто нужны меры, на которые местное сообщество не способно. Что-то вроде прямого президентского правления. Там в один водоканал надо вкладывать больше миллиарда. Таких денег у города нет, а привлечь инвестора в инфраструктурные проекты местная власть не способна. Но без этих вложений нет смысла строить, например, дороги, потому что завтра прорвет трубу и ты сам будешь эту дорогу разрушать. Или взять, к примеру, теплоснабжение. Оно там распродано по кускам кому попало, причем каждая структура нацелена только на выкачивание денег. То же самое в коммуналке: за управляющими компаниями стоят аффилированные структуры местных чиновников. А аварийный фонд – это и вовсе тупик, тут даже я не знаю, что делать. И так во всем, система неуправляема. Как они дошли до жизни такой? Просто за долгие годы местная элита – политическая, бизнесовая, культурная – приобрела свойства, несовместимые с жизнью. И дело тут уже не в Олеге Грищенко или Леше Прокопенко. Даже я не взялся бы сегодня за этот город.

Стремительная дагестанизация

Что происходит с системой управления городом сейчас, невозможно понять, не зная, что происходило в Саратове последние пятнадцать лет.

Эпоха, когда городом рулила военно-техническая интеллигенция, закончилась в 1996 году, когда в губернаторское кресло сел бывший агроном из Балтайского района Дмитрий Аяцков. Вслед за ним в город устремился мощный поток родственников, кумовьев, земляков и просто «хороших людей». Их тут же окрестили «птичниками», хотя по профессии они могли быть кем угодно. С тех пор ключевым понятием в местной общественно-политической жизни стала клановость. В Саратове очень легко стать чьим-то личным врагом. Достаточно выпить кофе с кем-то из влиятельных людей – и ты уже подорвался, ты уже стал врагом других влиятельных людей. Когда узнаешь подробности местной вендетты, возникает стойкое ощущение, что ты не в Саратове, а в Махачкале. Крови, конечно, поменьше, зато побольше тюрьмы.

«Свой» – вот главная характеристика человека, который может претендовать на ту или иную стратегическую высоту. Профессионализм – дело десятое. К чему это приводит на практике уже в наше время, можно продемонстрировать на примере того же водоканала, который убила именно клановость. Долгие годы его директор (уже бывший) Лариса Абрамова выписывала льготные техусловия девелоперской компании, которой владеет супруга руководителя одной из правоохранительных структур региона. Миллионные потери для бюджета – это полбеды. Главное, что в качестве ответной любезности Абрамова получала возможность действовать без оглядки на закон. Результат – полумертвый водоканал и почти миллиард долгов.

Одной из крупнейших фигур аяцковского призыва стал его родственник Юрий Аксененко, до прихода в областной центр руководивший колхозом «Синенький». В 1996 году он стал мэром Саратова и продержался на этом посту девять лет. Сейчас Юрий Николаевич заслуженно сидит в тюрьме, но, как ни странно, период его правления местный бизнес вспоминает с ностальгией.

– Юра, конечно, безбожно воровал, но инвесторы при нем в город шли охотно, – вспоминает в разговоре со мной один из местных предпринимателей со стажем. – Потому что все знали, кому, сколько и за что нужно нести. Ведь для бизнеса главное – работать по четким правилам, а какие это правила, законные или коррупционные, – вопрос второй. Сейчас же для инвесторов Саратовская область – это Чернобыль. Потому что нет никакой системы работы с властью – ни честной, ни бесчестной. Взятку с тебя, конечно, потребуют, но не факт, что свои обязательства выполнят. Даже просто встретиться с лицами, принимающими решения, – большая проблема.

Волна коррупционных инвестиций в девяностых годах дала кратковременный эффект. Город стал ярче, появились новые здания, обновились старые. Но за видимостью благополучия накапливались бомбы замедленного действия, которые рванули в двухтысячных.

Я сижу в кабинете рублевого миллиардера Леонида Писного. По сравнению с кабинетом мэра штаб-квартира миллиардера – строительный вагончик. А ведь это один из крупнейших предпринимателей региона, владелец компании «Саратовоблжилстрой», которая строит треть всего жилья в городе. Про него ласково говорят: «Еврей. Строитель. Алкоголик». Вести такой бизнес и не занимать политических высот сегодня невозможно, поэтому по совместительству Писной – депутат-единоросс, а до недавнего времени – зампред облдумы. Последние пятнадцать лет истории Саратова он знает, как собственную биографию. Я называю ему по очереди фамилии тех, кто в этот период возглавлял город, и почти про каждого он начинает рассказ одними и теми же словами:

– Юра (Сережа, Слава, Леша), конечно, нормальный мужик, я его очень люблю, но он отъявленный непрофессионал. Может, только к концу своего правления начал хоть что-то понимать в городском хозяйстве. А поскольку ты не умеешь работать, приходится воровать. Его команда пылесосила деньги, город плыл по течению. Потом ситуацию осложнила его война с Аяцковым. Да, они родственники, но Аксененко нашел себе молодую жену и семейный конфликт перерос в политический. Чтобы отомстить, Дмитрий Федорович повесил на него льготы по ЖКХ, которые, в принципе, город платить не должен. В результате пошли долги, банкротства – коммуналку угробили окончательно. К концу девяностых город фактически потерял опорную сеть дорог: не удержали межремонтных сроков, и они вошли в стадию полного разрушения, в которой и пребывают до сих пор. Но самый страшный результат той войны не в видимых разрушениях, а в невидимых.

– Это как?

– Состояние войны стало комфортным для местной элиты. Война превратилась в инструмент влияния для политиков, в источник дохода для бизнесменов. Саратов стал полем боя, а какой может быть порядок там, где рвутся снаряды? Никакого.

Чем дальше, тем больше в этой войне появлялось новых участников. Первые пять лет нового тысячелетия в историю Саратова вошли под условным названием «прокурорское иго», или «нашествие краснодарских». Ключевой фигурой этого нашествия стал прокурор области Анатолий Бондар. Главным его козырем опять же были родственные связи: он женат на родственнице тогдашнего генпрокурора Владимира Устинова, который начинал свою карьеру на Кубани. С назначением в область Бондара сюда потянулись фигурки с юга: русские и армяне. Впрочем, прокурорских интересовала не политика, а элементарная экономика.

– Это был период беспредельного разгула рейдерства, – рассказывает еще один местный предприниматель, пожелавший остаться неизвестным. – Так или иначе, при помощи прокуратуры было захвачено пятнадцать компаний. Причем не для того, чтобы потом их развивать, а чтобы банкротить и распродавать. Кто оставался цел, систематически откупался. Время «краснодарских» окончательно развратило саратовские власть и бизнес.

Исчезли прокурорские из Саратова сразу же после того, как со своего поста ушел Владимир Устинов. Впрочем, даже после того, как Бондар уехал, Аяцков ушел, а Аксененко сел, дышать свободно городу долго не дали. На сцену вышел новый сильный игрок, спровоцировавший очередной виток «гонки вооружений», – партия «Единая Россия».

Фактор Вацлава

Тем, кто политическую жизнь страны наблюдает по телевизору, может показаться, что вице-спикер Госдумы Вячеслав Володин – заурядный партийный функционер. Но здесь, в Саратове, это фигура мистических масштабов. Одни его обожествляют, считая, что только им одним область и держится, другие демонизируют, утверждая, что Володин – источник всех бед региона. Те, кто его любит, даже при выключенном диктофоне величают его исключительно Вячеславом Викторовичем. Те, кто не любит, называют Вацлавом. Но даже его многочисленные сидящие по окопам враги признают, что он – непревзойденный тактик.

– Я его очень хорошо знал еще тогда, когда он был депутатом городской думы. У него в те времена была такая тетрадочка, он туда рисовал плюсики и минусики, – рассказал мне Вячеслав Мальцев, еще один бывший зампред облдумы. – Когда ему удавалось что-то для кого-то сделать, он ставил плюс. Когда, наоборот, кто-то для него что-то делал – минус. И у него была задача – чтобы плюсиков было значительно больше. Он как-то их там по-своему подсчитывал, производил взаимозачеты и очень радовался, когда плюсиков было максимально много. Думаю, что у него и сейчас есть такая тетрадочка.

В девяностых Володин дорос до вице-губернатора. Потом избрался в Госдуму. Когда Аяцков ушел, он был одним из наиболее вероятных претендентов на губернаторский пост.

– Если бы тогда он стал губернатором, наверное, у нас был бы один из лучших регионов России, – считает миллиардер Леонид Писной. – Все войны бы прекратились, система выстроилась бы под одного человека, это был бы второй Александр Ткачев (губернатор Краснодарского края. – «РР»). Я не знаю, что помешало Путину назначить Вацлава, они были тогда в прекрасных отношениях. Но Володин проиграл: губернатором стал бывший директор Балаковской АЭС Павел Ипатов, для которого это назначение было скорее компромиссом, чем достижением: он тогда метил на должность главы Минатома. Павел Леонидович – нормальный мужик, но слишком обидчивый, не умеет держать удар, и опять же, чем отличается Саратовская область от мирного атома, он более или менее начал понимать только к концу своего первого срока. За это время Володин при помощи партийных механизмов успел выстроить в регионе мощную систему влияния – на мой взгляд, не созидательную, а разрушительную. Есть у него одно негативное качество: он не может смириться с тем, что на «его территории» что-нибудь хорошее происходит без его участия. Он действует здесь, как НАТО на Балканах, – поддерживает постоянное состояние кризиса и пытается им управлять. Вот только кризис, похоже, становится уже неуправляемым.

Одним из ключевых инструментов партийной системы власти стал пришедший на смену севшему Юрию Аксененко новый глава города Олег Грищенко. Тот самый, который не знает, где находится вторая Гусельская улица. К тому времени уже произошла реформа местного самоуправления и муниципалитеты по всей стране стали двуглавыми. Официальным главой города считается избранный из числа депутатов председатель Гордумы (Грищенко), но фактически исполнительной властью рулит так называемый сити-менеджер, которого выбирают депутаты. Одни считают, что это было сделано, чтобы, сохранив видимость демократических процедур, фактически отсечь народ от выборов. Другие полагают, что это такой способ защиты от дурака. Впрочем, саратовский опыт последних пяти лет показывает, что даже при руководящей роли партии эта защита не работает. По крайней мере из четырех сити-менеджеров, с которыми пришлось сотрудничать Олегу Грищенко, трое были навязаны не только городу – они были навязаны сами себе.

– С этих пор градоначальники в нашем регионе стали не появляться, а всплывать, – закуривает очередную сигарету Леонид Писной. – Сначала назначили Колю Романова из команды мэра города Энгельса Михаила Лысенко. Это был, пожалуй, лучший мэр за двадцать лет, но партия начала грузить его выборами, а он не политик, он хозяйственник – пришлось его уйти. Потом всплыл Сережа Тульский. Неплохой мужик, грамотный коммунальщик, но человек очень грузный и инертный. Иногда на заседаниях он просто засыпал. Два года назад запустили новый партийный проект – Славу Сомова. Выплыл он буквально за неделю, из города Воронежа, где возглавлял Воронежрегионгаз. Возглавлял хорошо, грамотно, но жизнь газовика и жизнь главы огромного города – это совсем разные жизни, другой стиль работы. Когда Вацлав представлял Сомова, даже послушный Грищенко высказал робкое предположение: может, не надо?