Текст книги "Дети Барса"

– Аппе… Кажется, я знаю.

– Что? Что?!

– Пусть венчают обоих. И тебя, и меня.

* * *

….Сегодня ему не повезло дважды. Во-первых, это была Арбиалт. Во-вторых, она решила познакомить Бал-Гаммаста с «Историческим каноном земли Алларуадской, составленным и записанным с почтением и точностью при государе Донате I». Три солнечных круга назад они с Апасудом затребовали себе в покои все восемь канонов, а затем Бал-Гаммаст, желая обставить брата, прочитал еще сто две малые записи о деяниях царей, первосвященников и иных достойных людей Царства. Так вот, канон Доната I был самым простым, самым скучным и самым коротким. И он, разумеется, знал этот канон почти наизусть.

«…И вся страна от Полдневного моря до канала Агадирт, прорытого старыми городами в царствие государя Доната I, дабы соединить великие реки Еввав-Рат и Тиххутри и защитить государство от немилосердных кочевников с Полуночи, зовется Алларуад – держава всех дорог… – монотонно читала Арбиалт. – Так зовется она, ибо сказал Творец, что отсюда начнется многое и все пути вытекут из благодатной земли нашей. Люди суммэрк именуют ее Иллуруду – кровь богов, ибо таковой почитают чистую медь, и только мастера наши умеют делать из нее наилучшее оружие и прочие необходимые вещи. Торговые люди и кочевники Захода, странствующие со своими стадами, с рабами, со всеми родами и семьями, нарекли нашу землю Се… Си… Синн…»

Бал-Гаммаст машинально поправил:

– «…нарекли нашу землю Сеннаар, а люди суммэрк – Ки-Нингир…»

– Да, отец мой царевич. Тут неразборчиво. Конечно, отец мой царевич.

Конечно, он мог бы разрешить Арбиалт называть его просто Балле. Старый онагр Маддан так и сделал когда-то – в первый же день, когда его поставили учить Бал-Гаммаста и надзирать за ним. Даже разрешения не спросил. Сан Гарт, агулан гильдии звездочетов, высокий, сухой, прямой, как колонна, серебряная борода, расчесанная на аккуратные прядки, еще древнее Маддана, но полон достоинства, так вот он, этот Сан Гарт, умел произнести «Балле» с интонацией торжественного величания, как будто выкликал звезду на небо. Наставница Латэа, лукавая, озорная, желанная, словно виноградная ягода, если смотреть сквозь нее на солнце, изгибала капризные губки… мм., н-да, вроде бы из чашечки этих губок выпархивало только одно имя – Балле, но вместе с ним неслось на волю обещание самых необыкновенных ласк, ночей, превращающих ложе в поле для беспощадного поединка… и в то же время нечто сей же час похищало у пленительных миражей право стать частью мэ царевича. Заглянул за завесу – и будь добр удалиться. Займись, чем и положено заниматься: тонким ремеслом писцов… Кажется, один раз она сама так заигралась, что чуть было… Наверное, ее удержал лишь возраст Бал-Гаммаста: разделить ложе с мальчишкой? Латэа остановилась у самого краешка и тремя фразами стерла в порошок все затрепетавшие было упования царевича. Но чтоб так уметь, надо быть Латэа. А этой… этой… земляной мухе разрешить – значит приказать. И будет вполголоса выдавливать «Балле…», давясь стыдом и страхом. Не стоит.

– Достаточно говорить просто «царевич», Арбиалт.

– Да, царевич.

Она продолжила чтение.

Бал-Гаммаст попытался отыскать в ней хоть что-то, на чем можно было бы остановить взгляд. С тех пор как матушке минуло сорок пять солнечных кругов, она перестала принимать на службу во дворец красивых женщин. А тех, что были здесь прежде, она постепенно заменяла на дурнушек. Куда девались две гибкие львицы, которых Апасуд поставил дворцовыми служанками сразу после воцарения? «Э-э… братец! Это ведь я сгоряча, не посоветовавшись с матушкой. Она-то быстро мне показала, какие они ленивые и нерасторопные. Теперь? Теперь на их местах две почтенные женщины… Хотя их возраст и можно назвать… э-э… осенним, но они расторопны и трудолюбивы…» Да, Апасуд. Несомненно, Апасуд. Две древние трудолюбивые ветошки, В смысле, две расторопные престарелые онагрихи. «Зачем ты так, Балле…»

Теперь вот эта Арбиалт. Девочка-старушка. Маленькая, совсем маленькая – низенького росточка, тощая… На шее – желтоватый пергамент складками. Вообще, кожа у нее до неприличия бледная. Близко посаженные глаза. Творец! Да какого они цвета? Не поймешь: то ля серые, то ли зеленые, то ли светло-карие – словом, какие-то блекло-бурые… Меленькие зубки во рту – как пешее войско под предводительством двух могучих желтых лопат, гордо вставших посредине верхней челюсти. Жарко. Даже во дворце, в тени, в кирпичных стенах, все равно – жарко. Но Арбиалт куталась в теплый шерстяной плащ, неровно выкрашенный в коричневое. Словно хотела спрятать от его глаз свое тело, как можно большую часть своего тела… И, разумеется, от нее разило слегка подтухшей женщиной. Творец! Как пахло от Латэа…

Сам Бал-Гаммаст слушал урок обнаженным по пояс.

– «…в ту пору жили вместе с людьми-быками гутиями одним племенем в горах Раггадес, к Полуночи и Восходу от благословенной земли Алларуад. И лежал тогда весь мир во тьме, ибо никто из народов не поклонялся Творцу, лишь малые кочевые семьи, может быть Тень Падшего всюду покрывала землю и реки, горы и селения».

Отец как-то сказал: «Страшнее человекобыков с гор, почитай, никого нет. Они, конечно, очень сильные воины. И очень быстрые к тому же. Они свирепы и беспощадны. Они не боятся смерти. Но все это, Балле, не так уж опасно. Победить можно и сильного, и быстрого, и свирепого, и отважного… Другое хуже. Сколько сотен солнечных кругов прошло, а люди наши всё еще величают гутиев „старшим народом“. Многие все еще боятся их тяжелой руки, как сын боится отца. Более половины наших людей носят в сердце своем неуместное почтение: будто бы гутии – народ-отец, а мы, алларуадцы – народ-сын». Бал-Гаммаст спросил его тогда: «А как на самом деле?» Царь ответил: «Мы и они – два разных народа. И более разных народов, Балле, не сыскать по всей земле. У нас было родство когда-то давным-давно, после Исхода, но сейчас, слава Творцу, от этого родства ничего не осталось».

Невесть откуда налетел холодок… Царевич передернул плечами. Арбиалт отложила одну глиняную таблицу и взялась за другую.

– «…Творец явился и повелел покинуть горы, оставить рабов, помимо тех, которые захотят уйти в Исход как свободные люди, отправиться с семьями и скотом к Заходу и Полудню. Творец отметил перстом простого человека по имени Ууту-Хеган и повелел: „Вот этот будет вам царем. Ходите в его воле. Сыновья его наследуют ему, склонитесь перед ними". И сказал еще: „Будете владеть землей богатой и всем обильной. Страна ваша будет благодатной, скот умножится, хлеба станете печь вдоволь". И ушел народ с гор Раггадес, и оставил рабов, и всех тех, кто убоялся или пожелал остаться под рукой Падшего. Труден был Исход. Гутии не хотели отпускать народ наш с миром и уязвляли ушедших оружием своим. С помощью Творца были они отогнаны. И был на пути ушедших голод и наводнение, недружественные племена и губительный зной. Привел царь по слову Творцову народ наш к месту, где прорыт будет канал Агадирт и поставлен полночный вал в пять тростников высотой. И сказал он: „Это наша земля, здесь встанем". Многие же возроптали, ибо земля наша была тогда худшей изо всех земель. Ни пядь ее не могла плодоносить, ибо вся страна была покрыта топкими болотами, густыми зарослями, кишащими ядовитыми гадами, в других же местах почву пропитала соль так, что и трава не могла здесь расти. Реки затопляли ее, губя людей и зверей. Львы, волки и змеи, водившиеся в изобилии, истребляли скот. Не было тут ни доброго камня для строения, ни медной руды, ни свинцовой, ни оловянной. Даже хорошего дерева была тут лишь самая малость, ибо редкой оказалась тут почва, где может пустить корни дерево. И многие возмутились духом: „Для чего привел нас сюда…"» – тут Арбиалт вновь запнулась. Да что там у нее? В архиве дворцовом всего одна копия этого канона, Бал-Гаммаст помнил ее преотлично: хорошая копия, пять таблиц, все без трещин и выбоин, ровные края… трудно найти неразборчивые места.

– «„Для чего привел нас сюда, царь, слышал ли ты волю Творца? Чем жить нам здесь? Никто не видит благодатной страны" – так говорили недовольные…» – подсказал ученик.

– Да… – пролепетала Арбиалт упавшим голосом, – Да! Конечно. Благодарю тебя, царевич…

Была бы она хороша, Бал-Гаммаст любовался бы ею» как Латэа. Была бы она недурна, он любовался бы тем, что недурно. Было бы в ней хоть что-то… Солнечный зайчик пробежал по сандалии, но небесная хмурь живо стерла его. Они с братом Апасудом и сестрицей Аннитум много солнечных кругов провели в этой комнате. Все здесь вызывало неудержимую зевоту. И могучие кедровые балки, держащие крышу дворца, и дверь, обитая пластинами из сверкающей меди, и стены, покрытые светлым гипсом и разрисованные поучительными картинками… Вон тому колесничему пять солнечных кругов назад Аннитум пририсовала усы. Так никто и не заметил. Сейчас помяни про эту детскую потешку – зашипит, мол, я взрослая женщина, не лезь со своей чепухой. Взрослая, да. И впрямь такая дылда вымахала… А вон там карта, вся повытертая настырными пальчиками. Когда-то она поразила воображение царевича: вся земля Алларуад на одной стене! Но с тех пор ему пришлось видеть много иных карт. Чаще всего они были далеко не столь красочными, но очень серьезными… А-а-а! Да, славно зевается. Тысячи раз притрагивался его взгляд по к лепесткам ромашек чудовищного размера… сердцевинки у них когда-то подкрасили золотом, но металлический блеск давным-давно выцвел и осталась только ленивая расплывчатая желтизна… Ни одна бабочка ни за что не села бы на такой неряшливый цветок. Передвинь Арбиалт свое кресло из ивового дерева чуть левее, и Бал-Гаммаст смог бы насладиться тем, от чего никогда не уставал. Там, как раз напротив него, величавым шагом шествовала по стене царица Га-рад, чья мэ прервалась двести солнечных кругов назад… Лица ее отсюда толком не видно, но вся одежда – одно большое пятно цвета ослепительной лазури, цвета ласкающегося неба, цвета чистой реки на равнине в полуденный час… Иной раз царевич представлял себе все Царство в виде такого же пятна, лежащего посреди сероватой мути.

– «…пришел к ним Творец и сказал: „Вы явились туда, куда я хотел привести вас… – Арбиалт не спешила прервать свой назойливый зуд, – и эту землю отдаю вам во владение. Будете трудиться, призывая меня на помощь, и получите обещанное. Осушите болота, проройте каналы, устройте колодцы, сведите дебри, напоите землю чистой водой, изведите ядовитых тварей. Я помогу вам во всем". И, услышав глас его, многие ободрились. Некоторые же исполнились уныния и побрели розно неведомо куда…»

Наконец Бал-Гаммаст нашел на чем отдохнут его сонные очи. Правое запястье вялоголосой курицы Арбиалт украшал браслет. Все, что было у нее привлекательного для мужчины… Тусклое, нечищеное серебро, все в чернинках. Старая, грубая, очень выразительная работа, какая была в моде солнечных кругов сто назад, а может быть, и раньше. Гривастые львы переплетаются хвостами с диковинными зубастыми рыбинами. Львы, как видно, порыкивают, пасти их приоткрыты, чудовищные мышцы напряжены. Рыбы выкатывают глаза и изгибают тела, словно их вытащили на берег. Во главе странного хоровода – петух ростом с двух львов. Клюв его самозабвенно закинут кверху, гребень скошен, сладкозвучная песнь уносится к небу… Говорят, люди суммэрк склонны видеть в причудах какого-нибудь озорного мастера серебряных и золотых дел нечто божественное. Кое-какие зверюшки, надо полагать, значат для них больше, чем для простодушных детей Баб-Аллона. Символы каких-то высших сил… или низших сил… или средних сил… Творец не разберет. И в кукареканье слышится им отзвук неизреченных тайн. Тамкары, бывало, рассказывали: наденешь какой-нибудь перстень, и бедняги суммэрк среди улицы кланяются в ноги всей толпой; зато назавтра наденешь другой перстень, и ровно та же толпа глянет на тебя, будто кот перед хорошей дракой – с шалым бешенством и решимостью порвать в клочья.

По комнате носилось неслышимое «ку-ка-ре-ку!», вовсю споря с размеренным кудахтаньем Арбиалт. Пой, пока жив, горластый петел, пусть хамоватые львы и удивленные рыбы пляшут под твои предрассветные трели!

И петух поет…

– «…деды начали, отцы продолжили, дети закончили. С помощью Его насыпаны были холмы, выпрямлены русла рек и вырыты каналы, встали города и поплыли корабли, на полях хлеб давал урожаи, а пальмы плодоносили, как нигде более. Стала земля Алларуад благодатной. И внук Ууту-Хегана Уггал-Банад I поставил у границы Царства, там, где ныне прорыт канал Агадирт и. стоит полночный вал, там, где впервые вступил на землю эту наш народ, несокрушимую твердыню Баб-Алларуад. Тогда же первые стены были возведены у города, названного Баб-Аллон – ворота Творца. Оному городу было назначено стать сердцем и столицей Царства, и вновь явился Творец и предрек мэ страны на шей: „Будет Царство стоять несокрушимо, пока…"»

Бал-Гаммаст хотел было вновь подсказать Арбиалт, но, когда посмотрел на нее, всяческая охота отпала. Наставницу заклинило, как видно, намертво. Прежде она, быть может, и брела по табличкам одним глазом, но сейчас оба глаза оказались бесповоротно устремленными на царевича. Арбиалт вовсю шарила взором по его смуглой коже, рассматривала грудь, соскальзывала на руки, бродила по волосам. Щеки наставницы пылали, как у больного тяжелой болотной лихорадкой.

Тут Бал-Гаммаст не выдержал, захлопал руками, будто крыльями, и во весь голос послал ей любовный призыв:

– Куу-ка-ррре-кууууууууу!

* * *

25-го дня месяца симана, уже в сумерках, у низенькой пристройки к храму Лазурного дворца отворилась дверь. Оттуда медленным и важным шагом вышла чудесная серая кошка Аннакят, в белом переднике и белых сандалиях, с длинными белыми усами и не менее длинными белыми волосьями, росшими из бровей. Потянулась, потом потяну-у-у-улась, напоследок еще раз потя-ну-у-улась и улеглась на пыльных плитах двора: лапы в одну сторону, морда и хвост – в другую. Зевнула. Прикрыла глаза. Эту красавицу, единственную на весь великии город по-настоящему пушистую кошку, царице Лиллу привезли из дальних полночных краев. Тут она стала немым укором голым и худощавым баб-аллонским мышеловам. Никого из местных котов, стремительных, тощехвостых и наглоглазых, Аннакят не пожелала приблизить к своей царственной особе.

Живи серая красавица на воле, в каких-нибудь полночных землях, сумеречный час поднимал бы ее с уютной лежки и заставлял охотиться на крыс, мышей, землероек, ящериц… Здесь охота превратилась в развлечение. Древний зов беспокоил ее в сумеречное время, но жизнь в неге и довольстве не давала доброй работы когтистым лапам и клыкастым челюстям. Поэтому, когда юноша, присевший рядом, предложил кошке игру, она с радостью откликнулась. Он гладил и ласкал ее, как гладил и ласкал бы женщину, она терлась о его пальцы, выгибала спину и урчала, как делала бы это, попадись ей достойный кот. Потом охотничий зов поборол в ней все остальное, и Аннакят, перевернувшись на спину, обхватила передними лапами ладонь юноши, ударила задними лапами в то место, где под кожей по темным ленточкам бежит сладкая кровь, сомкнула зубы на безымянном пальце… Впрочем, когти ее покоились в мягких чехольчиках, клыки кусали не кусаючи, а сладкая кровь так и не пролилась.

Оба были довольны. Кошка Аннакят – славной игре, а юноша тому, что все наконец-то закончилось: споры между советниками, эбихами и энси, материнские увещевания, долгие торжества, а вместе с ними – на стоящая и страшная угроза, притаившаяся на земле полдневных городов. Потому что 25-го дня месяца симана он и его брат были венчаны как цари баб-аллонские, равные соправители, со старшим и окончательным словом у первенца – на тот случай, если выйдет спор; в тот же день в Баб-Аллон прискакал гонец от Рата Дугана, старшего во всем краю Полдня. Упрямец хитростью вошел в Лагаш, Урук в конце концов открыл ворота Уггал-Банаду, Иссин и Ур сдались без боя, а сам Дуган штурмом взял Сиппар и Ниппур. Уж не Творец ли благословлял Царство?

Счастлива кошка, счастлив юноша, счастлива вся благодатная земля Алларуад.

Бал-Гаммаст еще не знал, что в этот день закончилась его юность.

* * *

Что за женщина! Никогда Бал-Гаммаст не видел такой женщины. Высока, смугла – много смуглее баб-аллонских девиц, но и не черна, как курчавые дочери страны Мелаги. Черны только волосы, уж в них-то вложил Творец столько цвета! Хватило бы и на все тело. Прямые, ровно подстриженные у самых плеч, волосы женщины отливают перламутром. Лоб открыт, и над ним царит серебряный обруч, украшенный посредине литой коброй. Почти живая. Изогнулась, распахнула ужасный щит, выстрелила раздвоенным языком. Вместо глаз – две капли бирюзы. И такая же бирюза в глазах у самой женщины… Два черных овала окружают глазницы, и от каждого тянется к вискам сужающаяся к острию черта. Губы… сплошь покрыты блистающим серебром. Пухлые нежные губы – как первые слова сказки, которой еще только предстоит быть рассказанной. Маленький рот, прямой тонкий нос, кожа поблескивает подобно литой меди.

Шея… Одежда скрывает грудь (впрочем, достаточно высокую) и все то, что так неотвратимо притягивает мужские взгляды. Но точеной шеи достаточно; судя по ней одной, прочее должно быть безупречным.

На женщине – белое льняное полотнище, мудрено завернутое вокруг ее тела, опушенное черной бахромой по краям и спускающееся ниже колен. У нее нет ни браслетов, ни бус, хотя женщины суммэрк очень любят их; иной раз Бал-Гаммаст видел на ком-нибудь из них настоящий «бусяной воротник»: полтора десятка нитей сплошным ковром от подбородка до груди. У этой – только круглая серебряная пектораль на кожаном ремешке. Снизу к нем подвешены маленькие треугольные пластинки, мелодично позванивающие при каждом шаге. На пекторали изображен высокий венец со множеством бычьих рогов.

На вид она старше Бал-Гаммаста солнечным кругом или двумя. Или еще старше? Он еще не знает, как читать женские улыбки, жесты, мельчайшие движения мышц лица… Невинность или уверенное знание? Губы говорят о первом, а нервное движение головы скорее о втором. Бал-Гаммаст силился разобрать, но эта таблица оказалась ему не по зубам.

Тело ее необыкновенно гибко. Ни разу за весь вечер женщина не танцевала, не выгибалась и не пыталась завязать себя в узелок, как умеют опытные базарные плясуньи. Более того, в движениях ее видна была скованность и угловатость. Но Бал-Гаммаст заметил, сколь трудно этому телу быть неуклюжим: как будто умелого борца заставили схватиться с противником вполсилы; старайся хоть до скрежета зубовного, а искусство даст себя знать… Слишком ловка, слишком хорошо эта женщина способна управлять собой. Заставь кошку ходить. по квадрату, так она из квадрата быстро сделает круг.

Один раз женщина прошла в локте от юного царя. Ее кожа пахла тамариском, душистой розой из земли Маган и еще чем-то… неприятным. Может быть, водорослями, гниющими на морском берегу. Бал-Гаммаст представил себе, как обнял бы эту плоть, как стал бы насыщаться ею и этот странный запах, пожалуй, испортил бы все разом. Неужели не чувствует сама? Женщины суммэрк сведущи в таких делах. У них есть сотни способов источать ароматы, бесконечно далекие от природного.

Музыкальных дел мастерица Лусипа родом из суммэрк. Не зная об этом, ни за что не догадаешься: их женщины – чаще всего полные коротышки с отвисшей грудью. Этой подмешали в кровь что-то еще. Среди суммэрк она вроде пшеничного колоса в окружении полбы.

От нее исходила непонятная угроза. Как будто воздух вокруг ее ослепительного тела пропитался опасностью. Почему?

Ее слуга. Не поймешь: то ли от рождения больной, то ли вовсе не больной, а просто – странный. Маленькое, сухонькое тельце, как у мальчишки. Но не мальчишка, конечно. Несоразмерно большая голова, украшенная кудрявой бородкой и жесткими вьющимися волосами, длинные руки, длинные ноги… Точно паук. Бледная кожа… очень бледная, как будто он никогда не жил под щедрым солнышком страны Алларуад. Лицо густо покрыто сажей или черной краской, кто ее разберет… Только губы – в серебре, точно так же, как у госпожи. Серебряной краской нарисована чудовищная улыбка: рот до ушей. Волосы собраны в пучок бронзовой заколкой в форме венца с бычьими рогами. На груди – пектораль… с изображением змеи. Тело слуги завернуто в черное льняное полотнище с белой бахромой.

Под мышкой у него – десяток небольших глиняных табличек. Понятно, зачем он здесь.

Слугу зовут Шаг. Странный язык суммэрк: слово «шаг» означает одновременно и «прекрасный», и «в наибольшей степени соответствующий своему назначению», и «находящийся в положенном месте», и «появившийся вовремя»… Любопытно, бурдюк с холодной сикерой – точно «шаг», если он попал тебе в руки в знойный полдень. А без сикеры, но прочный и вместительный – «шаг» или нет?

От слуги ничуть не слабее потягивало угрозой.

…Бал-Гаммаст сидел в высоком кресле и ожидал начала действа. Пятнадцать солнечных кругов назад на это кресло пошло множество маленьких деталек из невероятно дорогого привозного сандала. Буквально на вес серебра. И еще более дорогие смолы. На вес золота… Дразнящий запах далеких земель до сих пор не выветрился. Кресло благоухало чужими цветами, чужой травой и чужими женщинами. Знойный месяц аб, душитель теней, гончий пес нестерпимого летнего жара многократно усиливал сандаловый аромат.

Справа от Бал-Гаммаста в таких же креслах сидели Уггал Карн и Аннитум. Слева – Сан Лагэн, Апасуд и царица Лиллу. Еще три кресла пустовали. Обычно на Совет Дворца и Храма собираются восемь человек. Агулан баб-аллонских тамкаров ведает мэ торговли и ремесла. Верховному писцу подвластен счет всего, чем владеет Царство; под его рукой также школы и училища. Последнее кресло пустует давно. Его должен бы занимать один из эбихов от армии. Старшим считается Рат Дуган, вторым после него – Лан Упрямец, потом Асаг и Уггал – Банад. Но первый борется с остатками мятежа под Эреду, второй – под Уммой, третий ведет дела в Баб-Алларуаде, а четвертый – в Уруке. Пустое кресло стоит здесь, потому что таково старинное право людей копья… То ли даже не право, а особая служба, В Царстве люди не умеют отличать одно от другого; для них все это – мэ. Совет собирается по два-три раза в седмицу и занимается делами на протяжении трех страж – последних перед закатом. Решающий голос во всем принадлежит царице и Уггалу Карну. Три месяца миновало с тех пор, как эбиха ранили. Теперь он совершенно здоров, хотя выглядит исхудавшим и бледным, словно рыба, обвалянная в муке. Бал-Гаммаст чувствовал, как полководец и Лиллу перебрасывают друг другу нечто вроде невидимого клубка пряжи; в нем-то и заключается власть надо всей землей Алларуад… Они говорят друг с другом полуфразами, интонациями, тонкой игрой губ и век. Когда все прочие должны понять то, что решили царица и эбих между собой и почему они решили именно так, один из них объясняет суть дела пространно и прозрачно. Каким образом они договариваются о той, кто из двух возьмет на себя труд пояснений, ведает один Творец. Но до сих пор в игре полководца и Лиллу ни разу не случалось осечки. Бал-Гаммаст догадывался: кое-что остается открытым только для них двоих и никогда не прозвучит в зале Совета… Зато время от времени очень громко и очень сердито говорит Аннитум. Обычно невпопад. Еще реже высказываются он сам и первосвященник. Почти никогда – агулан тамкаров и старший писец. Апасуд всегда молчит. Он откровенно тяготится своим участием в совете. Бегуны из дальних городов, чиновники-шарт, провинциальные энси, богатые тамкары и офицеры-редцэм разного ранга приходят на Совет со своими делами. Лица изо всех концов страны Алларуад мелькают перед молодым царем, и он старается запомнить: кто, как зовут, в чем нуждается… Пройдет не так много времени, и это будут его люди. Ему следовало учиться: как это – быть милосердным и жестоким; чем отличается ненадежный человек от надежного; когда для решения хватает житейского здравого смысла, а когда требуется быть мудрецом; и, главное, сколь медленно течет жизнь, до какой степени она не любит спешки…

Сегодня Совет перемалывал дела не более полутора страж. Дыхание сумерек еще не достигло земляной чаши. Царица своей волей отпустила агулана и верховного писца. Вот, оказывается, кого мать считает легкими гирьками в своем торге…

Лиллу послала за кем-то слугу. Все застыли в ожидании.

Бал-Гаммаст обратился к эбиху:

– Что это будет, Уггал? Или кто? Тот ответил одним словом:

– Развлечение.

Изо всех полководцев отца именно Уггала Карна хуже всех знал Бал-Гаммаст. Да, они часто бывали рядом. Но Бал-Гаммаста всегда держала на расстоянии холодная мощь эбиха. Иной раз он не мог вспомнить черт лица Уггала Карна: все расплывалось, и память хранила странный образ тяжелой, изрезанной ветром, зубчатой скалы, о которую разбиваются морские волны. Упрямец был теплее и понятнее. Асаг так хотел быть похожим на эбиха черных, но он сам вроде Бал-Гаммаста, с той только разницей, что досталась ему не мэ государя, а служба копья. Этот скорее зверь, чем камень. Больше всех напомнил Уггала Карна Рат Дуган – немногословием, скупой точностью движений, непоколебимой уверенностью в словах и дедах. От него исходила такая же страшная сила. Но Дуган – это Бал-Гаммаст чувствовал с необъяснимой точностью – когда-то усмирил свою силу, обуздал ее непокорный нрав и теперь еще вынужден был иногда бороться с ее мятежами. А эбих черных всегда был спокоен. Этого человека стоило узнать получше. Когда-нибудь, наверное, он будет перекидываться невидимым клубком с Бал-Гаммастом. Завязать беседу?

– Уггал… К тебе должна была подойти девушка. Шадэа. В тот день, когда войско входило в столицу.

– Да, отец мой государь. Помню… – На людях эбих всегда и неизменно величал его царским титулом. Мать – ни разу. И тут тоже была какая-то игра, смысла которой Бал-Гаммаст пока не понимал.

– …помню… – собирался с мыслями Уггал Карн, – она спросила меня, тот ли я герой, которому Царство обязано победой в последнем сражении.

– Да, ей понадобился герой. Что ты сказал в ответ?

– Правду, отец мой государь. Я исполнил свай долг и по неудачливости получил дыру между ребер, да. Но героем был Рат Дуган. Именно его люди до самого конца не давали прорвать центр. И сам Дуган стоял в рядах копейщиков… Такова правда. Кроме того, она. – Шадэа, кажется? – не тот человек… ей не надо тревожить мое одиночество. Слишком юна для меня. Совсем девочка. Я дал ей это понять.

Бал-Гаммаст мысленно перевел: «Это мне не следовало тревожить его одиночество». Между тем эбих продолжал:

– Тогда, отец мой государь, она поинтересовалась, где искать Дугана. Я ответил: «Точно сказать трудно, где-то на дороге между Кишем и Ниппуром. С войском». Она поклонялась… не столько мне, кажется, сколько моей ране, повернулась и ушла С таким видом, будто прямым ходом направляется в Ниппур.

– Эта – могла бы.

Эбих закончил беседу вежливым кивком и полуулыбкой. Его не интересовал предмет разговора, но он обязан сообщить молодому царю все, что знает по этому делу. Сообщение исчерпано.

И тогда вошли эти двое. Бал-Гаммаст перебрал глазами каждую складочку на их одеждах. Что в них так тревожит его? Что? Мать заговорила. Она как будто высекала похвалу на каменной плите… но обрывки слеш Той, что во дворце, едва долетали до ушей молодого царя. …Хотела… чтобы вы услышали… бесконечно тонкое… прежде я никогда… может быть, лучшая во всем Баб-Аллоне…» Тут он увидел, как лицо Апасуда превращается в каменную маску. Творец! Некоторые вещи брат чувствует сильнее… «Я… пожелала сделать всём вам необыкновенный подарок… голос…»

Смуглая женщина по имени Лусипа запела. О да! Это был голос, какого прежде никогда не слышал и Бал-Гаммаст. Как танец падающих листьев, как грация тихого ветра, как дуновение сумерек, как отражение полной луны в канале… как проблеск серебра в центре полуночной тьмы. По залу Совета разносился очень громкий шепот, и… словно бы два или три детских голоска подпевали Лусипе. Получалось нечто вроде звериной шкуры, в которой утоплены изгибы тонкой золотой проволоки. Певунья будто заставляла звучать инструмент, изготовленный нечеловеческими руками: то высоко, то низко, то едва слышным шелестом, то подобно нескольким флейтам сразу… Но пел один человек! Шаг не размыкал уст, лежал как собака у ног хозяйки.

Лусипа пела без слов. Она только пробовала свою власть на присутствующих, и власть ее была велика. Апасуд сидел с отрешенным лицом. Так же завороженно внимала певунье и царица Лиллу. Бал-Гаммаст поймал себя на мысли: «Не дать затянуть узлы…»

Когда флейты Лусипы отзвучали, в зале на десяток ударов сердца воцарилась тишина. И вдруг Аннитум таким же шепчущим голоском сообщила всем прочим:

– Пискля…

Мать и дочь посмотрели друг на друга с ненавистью. На лице Аннитум ясно читалось: «Этим меня не проймешь, матушка. Твои забавы ничуть не трогают девочку Аннитум». На лице Лиллу… гораздо проще: «Ты поплатишься за это. Я не забуду». Они боролись взглядами, и никто не желал уступать. Апасуд закатил очи к потолку и едва слышно бубнил строки из одного старинного поэта. Унаг Холодный Странник, «Небесный чертог», времена царицы Гарад…

«Пропал Алле, – подумал Бал-Гаммаст, – как лягушка под солдатским сапогом».

Мать и дочь все никак не хотели прекратить свою безмолвную схватку. Бал-Гаммаст знал: когда-то, очень давно, чуть ли не десяток солнечных кругов назад, их поссорил отец. Тем, что существовал. Он любил обеих женщин – и дочь, и жену. Обе они любили его. Каждая по-своему. Одна как неудавшийся мальчик-первенец, вечно искупавший эту свою несуществующую вину. Другая – как измученный жаждой зверь, которому всегда не хватало последнего глоточка. И обе желали владеть великолепным Барсом безраздельно. Когда сверкающий металл едва пробудившейся девичьей страсти высек первые искры, столкнувшись с непреклонной броней зрелого женского чувства? Кто из них словом или интонацией вывел первый знак соперничества? Разве вспомнишь теперь – с чего началось… Призрак почившего государя по-прежнему стоял между ними. Умер? Что с того? Тогда они бились за его любовь, теперь – за память о любви.

Бал-Гаммаста связывало с отцом глубокое, хотя и немое понимание… Сын Барса чувствовал, как никто: обе проиграли. Безнадежно. Ни супруга, ни дочь не имели даже тени шанса на победу. Никогда. Истинной госпожой царя Доната было иное существо женского пола… Великая земля Алларуад.

– Она будет петь на языке эме-саль или как говорят простые суммэрк? Низкую речь я плохо понимаю… – подал голос Сан Лагэн. Аннитум и Лиллу расцепились.