Текст книги "Пожарский"

Летопись свидетельствует примерно о том же: терпя неудачу у Волока Ламского, Сигизмунд послал к Москве князя Даниила Мезецкого, пана Жолкевского-младшего, неких «панов радных», а также русского дьяка Ивана Грамотина с отрядом легких сил. В Москве интервентов ждали. О приближении Сигизмунда с войском ведомо было по грамотам, которые король рассылал вперед себя, призывая русских становиться на его сторону. Взбаламутить народ ему не удалось, а вот встречу матерому неприятелю приготовили заранее… Полки приведены были в боевую готовность. Близ города встали «сторожи» (дозоры) земцев. Монаршие «послы» начали исполнять свой дипломатический обычай странным образом: неожиданно налетев на одну из подобных «сторож», они завязали сражение. Бой развернулся на Ваганькове у Ходынки. Немногочисленные ополченцы сцепились с врагом и едва сдерживали его натиск. Поляки тогда взяли в плен дворянина Ивана Философова из смолян. Тот на допросе говорил мужественно: «Москва людна и хлебна, а на то все обещахомся, что… всем помереть за православную веру, а королевича на царство не имати». Бой же закончился полной победой ополченцев: «На них [поляков. – Д.В.] вылезли многия полки московския, и их побили и языки[246]246
  «Языки» – в данном случае: «пленники». «Поимать языки» – взять кого-то в плен.


[Закрыть] поимали многия»[247]247
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 127–128; Пискаревский летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 34. М., 1978. С. 218.


[Закрыть]. Иначе говоря, как только известие о боевом столкновении достигло Пожарского, он вывел основные силы для контрудара. Ядро вражеского отряда по одним сведениям составляло порядка трехсот польских и литовских кавалеристов во главе с ротмистрами, по другим – около 1000 ратников[248]248
  Дворцовые Разряды. 1612–1628. Том 1. СПб., 1850. С. 8; Видекинд Ю. История шведско-московитской войны XVII века. М., 2000. С. 248.


[Закрыть]. Куда им было драться со всей ратью Пожарского! Слишком мало бойцов мог теперь отрядить Сигизмунд III. Для большого дела их явно не хватало. Принявшись задирать сторожевого пса, польский волк нарвался на хозяина и получил от него рогатиной в бок. Незваные гости побежали.

Ополченцы показали полякам свою решимость драться, повторная битва явно окончилась бы для неприятеля полным уничтожением. Большое везение для пришельцев, что «посольский» отряд не лег весь до единого человека в московскую землю.

Боевые действия на Ходынке относятся к ноябрю 1612 года.

Поляки, видя неудачу своей «разведки боем», убоялись новой схватки и отступили к основным силам. По дороге они с досады учинили в Можайске резню и пожар, похитили знаменитую икону Николы Можайского… Но, выместив злобу на можайских жителях, Сигизмундовы «послы» ничуть не исправили дела. Москва оказалась для них неприступной. Король после таких вестей не решился двигать остатки армии на Москву. Трижды его люди были отбиты с потерями – от Погорелого городища, от Волока и от Москвы. Монарху оставалось одно: горестное отступление «с великим срамом»…

На протяжении нескольких лет поляки и литовцы не дерзали отправлять новые армии к Москве.

Итак, первое следствие капитуляции Струся и прочих кремлевских сидельцев: армия Трубецкого и Пожарского прочно взяла Москву под контроль, наступление Сигизмунда III не поколебало русский лагерь.

Второе следствие связано с кремлевской «казной».

Кремль, куда вошли ополченцы, был беден хлебом и богат золотом. Часть богатств русской короны так или иначе перешла к полякам. Но другая часть продолжала оставаться в ведении боярского правительства. Когда земские полки заняли московскую цитадель, появилась угроза, что все сохранившиеся ценности окажутся в казачьих таборах и там «растворятся». Между тем в них нуждалась вся армия, да и вся «земская область» – регионы, взятые ополчением под защиту. Трубецкому, Минину и Пожарскому предстояло решить первостепенные задачи государственного строительства. Они постоянно нуждались в деньгах. И они, как уже говорилось, в принципе не могли отдать алчному казачью весь колоссальный ресурс, взятый в Кремле.

На этой почве в войсках победителей произошло тяжелейшее столкновение. Трудно сказать, когда именно вспыхнула свара и когда закончилась: то ли вскоре после взятия Кремля, то ли после разгрома польского летучего корпуса. Скорее всего, земскую армию то и дело лихорадило на сей счет.

Часть ценного имущества казаки отобрали у пленных, да и просто вытащили из опустевших кремлевских помещений. Но, не удовлетворившись добычей, они потребовали уступить им то, чем овладело земское командование. «Казаки же начали просить жалование беспрестанно, – говорит летопись, – а то себе ни во что поставили, что [литовские люди] всю казну Московскую взяли, и едва у них немного государевой казны отняли. И приходили [казаки] много [раз] в город. В один же день пришли в город и хотели перебить начальников. За них же вступились дворяне, не дали их перебить. У них же с дворянами много вражды было, едва без крови обошлось»[249]249
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 127.


[Закрыть].

Кое-какие сокровища оказались припрятанными. Доверенные лица поляков, ведавшие кремлевской казной, схоронили самые дорогие предметы в укромных местах. Возможно, берегли для своих иноземных хозяев: авось вернутся! А может быть, и для самих себя – коли удастся выжить, полагали они, когда-нибудь еще попустит им Господь вернуться за драгоценностями…

Земскому руководству пришлось подвергнуть их жесточайшим пыткам, и некоторые не выжили. Зато из тайников появились царский венец немецкой работы, скипетр, 22 золотых киота со святыми мощами, два ожерелья царицы Анастасии (матери святого праведного царя Федора Ивановича) общей стоимостью на 800 000 золотых флоринов и много иного[250]250
  Арсений Елассонский. Мемуары из русской истории // Хроники Смутного времени. М., 1998. С. 199–200.


[Закрыть]. До сих пор в околонаучных кругах циркулируют слухи: не всё, не всё отдали лукавцы земскому руководству! Тот же Федор Андронов, выживший после пыток, мог сохранить в тайне местонахождение клада, но забрать его уже не смог… Что ж, вероятно, археологов на территории Кремля еще ждут приятные сюрпризы.

Ну а для Трубецкого, Пожарского и Минина открылась возможность раздать денежное жалование дворянам с казаками, сохранить финансовый резерв и, главное, возобновить ризницу с царскими регалиями. Скоро они понадобятся – для венчания нового монарха на царство.

Успех большого дела складывается из мелочей. Из правильно отданных и как следует выполненных приказов самого разного масштаба, вплоть до самых незначительных. Из отношений, установившихся между начальниками и подчиненными. Из четкой организации повседневной службы. Из снабжения и распределения пищи, амуниции, боезапаса, наконец. Боевой дух, размах, полет, военный гений – очень важные, конечно же, вещи, но существует и нечто другое: армейский быт. Тот из полководцев, кто умеет его налаживать, получает огромную фору по сравнению с тем, кто подобным навыком не обладает. Совершенно очевидно, что князь Дмитрий Михайлович Пожарский сумел дать своему воинству должную организацию. Допустим, львиную долю проблем, связанных со снабжением, решал даровитый администратор Минин. Но…

Давайте загибать пальцы.

Неслучайно «посольский отряд» поляков врезался в русскую «сторожу». Ничего случайного для военачальника, правильно разметившего дозоры и постоянно приглядывающего за тем, чтобы они не оставляли позиции, не теряли бдительности. Это раз.

Неслучайно Пожарский успел хотя бы часть кремлевской казны поставить под охрану. Просчитал заранее, надо полагать, каким буйством аукнется казачье проникновение в Кремль. Это два.

Неслучайно дворяне защитили своих «начальников», т. е., прежде всего Дмитрия Михайловича. Смута на дворе: не сумел бы полководец завоевать преданность и уважение у своих подчиненных, так сложил бы голову как второй Ляпунов. Значит, сумел… Это три.

Вернувшись в Москву после «Страстного восстания», Пожарский скоро превратился из подающего надежды «разрядника» в любимого войском «гроссмейстера». А хороший гроссмейстер никогда не перестает просчитывать позицию. Разве только во сне.

Великая Смута высушила русское море и позволила взглянуть, что там, на самом дне его. Какие типы человеческие обитают у самого основания. Какая истина содержится в их словах и действиях. Они, живущие у самого основания русской стихии, в сущности, и определяют ее…

Там нашлась вонючая слизь с земноводными – Федор Андронов, Иван Шереметев, Михаил Салтыков… Стоит ли много говорить о них? Был бы весь народ наш таков, так давно бы вымер, истребил бы себя сам.

Там отыскались лидеры, наполненные витальной энергией, красноречивые, бешено-активные и заражающие своей активностью других – на добро и на зло: Козьма Минин, Прокофий Ляпунов, Иван Заруцкий.

Там обнаружились отважные честолюбцы, умные интриганы, порой – даровитые политики или хорошие воеводы, натуры осторожные и предусмотрительные, но не способные прозреть великих мистических истин того времени. Таковы государи наши Борис Федорович Годунов и Василий Иванович Шуйский. Таков же князь Дмитрий Трубецкой, да еще великий полководец князь Борис Лыков-Оболенский, незаслуженно обойденный вниманием потомков.

И, слава Богу, там, в слоях, на которых держится всё остальное, были особенные личности. Такие персоны одним своим существованием придают недюжинную прочность всему народу, всей цивилизации. Это… живые камни. Именно живые краеугольные камни – невиданно твердые, тяжелые, стойкие ко всяким испытаниям, неподдающиеся соблазнам. Стихии – то беспощадное пламя, а то кипящая мятежным буйством вода – бьют в них, надеясь сокрушить, но отступают, обессиленные. Они прозрачны, как горный хрусталь. Они верны своему слову, они крепко веруют, они не умеют изменять. А потому, дав присягу, держатся ее в любых обстоятельствах, – пусть и жизнь потребуется отдать ради этой присяги. Они стоят, когда всё вокруг в ужасе разбегается. Между бесчестным, стыдным деянием и смертью они всегда без колебаний выбирают смерть. Они медлительны, но устойчивы. И когда такие личности оказываются во главе большого дела, другие, чувствуя их устойчивость, прилепляются к ним, приобретая от них это свойство. Они не способны действовать лукаво, они, по большому счету, не умеют, да и не желают просчитывать надолго вперед последствия своих действий. Им достаточно более простого знания: какой поступок в данный момент является правильным, должным. И они поступают как должно, а дальше… будь что будет. Никогда их деяния и слова не имеют второго смысла, никогда они не дают почвы для мудреных толкований, для выискивания потаенных мотивов. Всё, исходящее от них, просто и прямо. У подобных людей всё на виду, всё ясно, всё подчиняется единственно возможному смыслу. Они руководствуются долгом, иначе не могут. Либо прямая дорога, либо никакой. Либо верность, либо смерть.

Таков патриарх Гермоген. Таковы смоленский воевода Михаил Шеин и князь Дмитрий Пожарский. Таков же благословивший князя затворник Иринарх.

Создатель династии

Помимо военных забот на плечи Дмитрия Михайловича Пожарского легло тяжкое бремя дел чисто административных.

Армия нуждалась в деньгах, продуктах, снаряжении. И даже золотой «финансист» Минин не мог решить всех проблем. Приходилось впрягаться и Пожарскому с Трубецким[251]251
  Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества / Собрал и издал А.И. Юшков. М., 1898. № 313. – Инструкции И.Ф. Кикину о доставке в Москву денежной, пороховой и соболиной казны, присланной из Ярославля в Троице-Сергиев монастырь.


[Закрыть].

Казачья стихия продолжала неистово клокотать, и время от времени ее приходилось унимать. В сердце России она представляла огромную опасность. В то же время казаки составляли значительную часть земской армии, чуть ли не большую! А значит, о них требовалось заботиться.

Разоренные храмы и монастыри надо было поддержать – деньгами, священническими ризами, богослужебными предметами, земельными пожалованиями. Тело Русской Церкви выходило из Смуты таким же изувеченным, как и тело всей страны. И Трубецкой с Пожарским помогали. Тот же владыка Арсений Елассонский слезно благодарил их за возмещение имущества, разграбленного поляками[252]252
  Арсений Елассонский. Мемуары из русской истории // Хроники Смутного времени. М., 1998. С. 197, 199.


[Закрыть]. В монастырских архивах сохранились до наших дней грамоты о льготах по налогам и податям, предоставленных земскими вождями обителям.

Дворяне требовали дать им поместья – за службу, а также взамен разоренных, запустевших, захваченных неприятелем. С осени 1612-го по весну 1613 года Трубецкой и Пожарский не вылезали из бесконечных земельных дел. Известно огромное количество грамот, составленных от имени этого «дуумвирата» и содержащих приказы о раздаче поместий или отказы недостойным просителям[253]253
  Например: Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. М., 1998. Т. 2. №№ 52, 103; Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. М., 2002. Т. 3. №№ 30, 130; Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества / Собрал и издал А.И. Юшков. М., 1898. № 312; Павлов А.П. «Сыскной» список тверских дворян и детей боярских 1613 года // Русский дипломатарий. Вып 10. М., 2004. С. 216.


[Закрыть]. Притом время от времени Пожарский и Трубецкой подписывают грамоту в одиночку[254]254
  Например, грамоты, подписанные одним Пожарским: Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. М., 1998. Т. 2. №№ 3, 41, 195; Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. М., 2002. Т. 3. № 215; Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества / Собрал и издал А.И. Юшков. М., 1898. № 304. Одним Трубецким: Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества / Собрал и издал А.И. Юшков. М., 1898. №№ 310, 311 («наказ» новоназначенному в Ряжск воеводе от 20 сентября 1612 года); Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. М., 2002. Т. 3. № 339; Антонов А.В. Частные архивы русских феодалов XV – начала XVII века // Русский дипломатарий. Вып 8. М., 2002. № 925.


[Закрыть]. То ли иногда один из них с головой уходил в военные дела и не мог заниматься землеустроением, то ли они даже в общей земской упряжке сохраняли определенную независимость друг от друга.

Наконец, после отступления Сигизмунда земское ополчение могло заняться самым неотложным делом: определить будущее русской государственности. Для этого земское руководство постановило созвать общероссийский Собор. Вызов представителей оказался делом долгим и хлопотным – новая большая забота для Пожарского. Хотели начать заседания в декабре, но пришлось перенести первоначальный срок на месяц.

Полгода князь Пожарский провел в нескончаемых хлопотах.

Ведь все это время он был одним из двух некоронованных правителей России…

Земский собор открылся в начале января 1613 года. Его заседания проходили в Успенском соборе Кремля.

К Москве съехались многие сотни «делегатов», представлявших города и области России. По некоторым сведениям, их число превышало тысячу. Собрали тех, кто сумел прибыть: иные опустевшие земли и послать-то никого не могли. К тому же страна была переполнена шайками «воровских» казаков, бандами авантюристов всякого рода, часть ее контролировали шведы, часть – поляки с литовцами, часть – казачье воинство Ивана Заруцкого. Но те, кто все же явился, представляли огромную территорию и могли совокупным своим голосом говорить за всю державу.

Худо им приходилось в голодной, разоренной, морозной Москве. Пищу, жилье и даже дрова трудно было отыскать в призрачном городе, занятом большей частью заиндевелыми печищами да заснеженными пустырями, на окраинах которых робко теснились свежие дома-скорострои. Закопченные церкви вздымали к небу скорбные пальцы колоколен, печально плыл над развалинами звон, утративший прежнюю мощь.

Собор всей земли совершал великое дело восстановления русской государственности. Главной задачей его стало избрание нового монарха. «А без государя Московское государство ничем не строится и воровскими заводы на многие части разделяется и воровство многое множится, – справедливо считали участники Собора. – А без государя никоторыми делы строить и промышлять и людьми Божиими всеми православными християны печися некому»[255]255
  Акты земского собора 1612–1613 гг. // Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им В.И. Ленина. Вып 19. М., 1957. С. 189.


[Закрыть]. Но определение проходило в спорах и озлоблении. Участники Собора не быстро решили эту задачу и не единодушно. «Пришли же изо всех городов и из монастырей к Москве митрополиты и архиепископы и всяких чинов всякие люди и начали избирать государя. И многое было волнение людям: каждый хотел по своему замыслу делать, каждый про кого-то [своего] говорил, забыв писание: “Бог не только царство, но и власть кому хочет, тому дает; и кого Бог призовет, того и прославит”. Было же волнение великое» [256]256
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 129.


[Закрыть].

Земские представители выдвинули больше дюжины кандидатур нового монарха.

Легче всего оказалось «отвести» предложение, относившееся к польскому правящему дому. Весьма скоро ушел из поля зрения собравшихся королевич Владислав – хватит, нахлебались от поляков!

Позднее пропал из обсуждения герцог Карл-Филипп, сын шведского короля. По Новгороду, захваченному шведами, знали: их правление тоже не мёд. Древняя московская аристократия с презрением относилась к относительно «молодому» шведскому королевскому семейству. Иван Грозный вообще назвал его «мужичьим». Как подчиниться нашим князьям и боярам человеку, уступавшему значительной их части в родовитости? С другой стороны, одиннадцатилетний шведский отрок не смог бы удержаться на русском престоле без поддержки высшей знати, а следовательно, зависел бы от нее. Поэтому кандидатура его держалась довольно долго, и даже велись переговоры на сей счет с его старшим братом, королем Густавом-Адольфом. Сам Пожарский одно время склонялся к «шведскому варианту», предвидя тяготы войны на два фронта – с Речью Посполитой и Швецией, – а также прикидывая возможности получить от шведов поддержку против более опасного врага[257]257
  Любомиров П.Г. Очерк истории Нижегородского ополчения 1611–1613 гг., М., 1939. С. 214.


[Закрыть].

Но в людях оставалось сильным воодушевление, рожденное недавней победой над чужеземными войсками. К чему, недавно освободившись от власти иностранцев, опять сажать их себе на шею? Карл-Филипп сгинул из списка претендентов вслед за Владиславом. Дмитрий Михайлович не стал настаивать на его кандидатуре.

Идея самозванчества потускнела в глазах всей земли. Насмотрелись на «государей Димитриев Ивановичей»! Сколько крови из-за них пролилось! Мука, сводившая судорогой всё тело России, научила наш народ: нельзя заигрывать с ложными «цариками» ради собственной корысти… кончится плохо. Царь должен быть истинный. По крови и по Божественному изволению. Все прочие варианты несут неминуемое зло. Поэтому быстро отказались от Марины Мнишек и ее сына «воренка», – а значит, и от мира с Заруцким, поддерживавшим их силою казачьих сабель.

Отказ от этих кандидатур был единодушно высказан на Соборе и прозвучал в грамотах, рассылавшихся от имени его участников по городам и землям: «И мы, со всего собору и всяких чинов выборные люди, о государьском обиранье многое время говорили и мыслили, чтобы литовсково и свейсково короля и их детей и иных немецких вер и никоторых государств иноязычных не християньской веры греческого закона на Владимирьское и на Московское государство не обирати и Маринки и сына ее на государство не хотети, потому что польсково и немецково короля видели к себе неправду и крестное преступление и мирное нарушение, как литовской король Московское государство разорил, а свейской король Великий Новъгород взял обманом за крестным же целованьем. А обирати на Владимирское и на Московское государство и на все великие государства Росийсково царствия государя из московских родов, ково Бог даст»[258]258
  Акты земского собора 1612–1613 гг. // Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им В.И. Ленина. Вып 19. М., 1957. С. 189–190.


[Закрыть].

Собор склонился к тому, чтобы выбрать кого-то из высшей русской аристократии.

По разным источникам известны лица, предложенные участниками Собора для избрания на царство.

Наиболее длинный список претендентов содержит «Повесть о Земском соборе». Вот как в ней изложено всё дело избрания: «Князи ж и боляра московские мысляще на Россию царя из вельмож боярских и изобравше седмь вельмож боярских: первый князь Феодор Ивановичь Мстиславской, вторый князь Иван Михайловичь Воротынской, третей князь Дмитрей Тимофиевичь Трубецкой, четвертой Иван Никитин Романов, пятый князь Иван Борисовичь Черкаской, шестый Феодор Ивановичь Шереметев, седьмый князь Дмитрей Михайловичь Пожарской, осмый причитается князь Петр Ивановичь Пронской, но да ис тех по Божии воли да хто будет царь и да жеребеют…[259]259
  «Жеребеют» – определяют будущего царя с помощью жребия.


[Закрыть] А с казаки совету бояра не имеющи, но особь от них. А ожидающи бояра, чтобы казаки из Москвы вон отъехали, втаи мысляще. Казаки же о том к бояром никако же не глаголете, в молчании пребывая, но токмо ждуще у боляр, кто от них прославится царь быти»[260]260
  Повесть о земском соборе 1613 г. // Вопросы истории, № 5. 1985. С. 95.


[Закрыть]. Позднее казаки все же назовут своего кандидата, или, вернее, кандидата, подсказанного им частью московского боярства: «Атамань же казачей глагола на соборе: «Князи и боляра и все московские вельможи, но не по Божии воли, но по самовластию и по своей воли вы избираете самодержавнаго. Но по Божии воли и по благословению благовернаго и благочестиваго, и христолюбиваго царя государя и великого князя Феодора Ивановича всея Русии при блаженной его памяти, кому он, государь, благословил посох свой царской и державствовать на России… Феодору Никитичю Романову[261]261
  Трудно судить, сколь достоверна казачья легенда о передаче скипетра государем Федором Ивановичем боярину Федору Никитичу Романову. Скорее всего, правды в ней мало. При Борисе Годунове Федор Никитич был пострижен в монахи с именем Филарет, позднее сделался архиереем, ездил с послами от «Семибоярщины» к Сигизмунду под Смоленск и остался у поляков в плену. Его сын, Михаил Федорович, родился до пострижения.


[Закрыть]. И тот ныне в Литве полонен, и от благодобраго корене и отрасль добрая и честь, сын его князь Михайло Федорович. Да подобает по Божии воли на царствующим граде Москве и всея Русии да будет царь государь и великий князь Михайло Федоровичь и всея Русии». И многолетствовали ему, государю»[262]262
  Повесть о земском соборе 1613 г. // Вопросы истории, № 5. 1985. С. 96.


[Закрыть].

«Повесть о Земском соборе» в общих чертах передает обстановку, сложившуюся при избрании нового государя. Правда, в ней названы далеко не все претенденты. Другие источники сообщают, что среди кандидатов, предлагавшихся на русский престол, звучали также имена князя Д.М. Черкасского, популярного у казаков и к тому же весьма знатного аристократа; князя Ивана Васильевича Голицына – не менее родовитого вельможи, брата Василия Васильевича, которого столь уважал князь Пожарский; князя Ивана Ивановича Шуйского, томившегося в польском плену. Возможно, участники собора называли и других кандидатов, но они не пользовались популярностью, а потому имена их не дошли до нашего времени.

Нет смысла в подробностях рассказывать о «борьбе партий» на Соборе. Основные его события многое множество раз описаны в научной и популярной литературе. Для жизнеописания князя Дмитрия Михайловича Пожарского важны два обстоятельства: почему царем избрали не его? Какую позицию занимал он по отношению к юному избраннику, Михаилу Федоровичу Романову?

Ответ на первый вопрос ясен: у Пожарского имелось меньше всего шансов на избрание среди всех кандидатов. Он всем им заметно уступал в знатности. Его стали бы терпеть в государях менее, чем терпели Бориса Годунова и Василия Шуйского. И какой из этого выход? Бросить дворян-ополченцев на уничтожение всех более знатных персон Московского царства? Порубить несколько десятков Рюриковией, Гедиминовичей, а также выходцев из старомосковских боярских родов? Даже если бы у Дмитрия Михайловича возникла столь безумная мысль, войско бы не послушалось его приказа. А если бы нашелся отряд, готовый услужить своему воеводе, его скоро уничтожили бы казаки. По свидетельствам многочисленных источников, сила казачья в 1613 году абсолютно превосходила силу дворянства[263]263
  Многие дворяне все же разъехались по домам, а казаков прибыло.


[Закрыть], собравшегося в Москве, а боярство раскололось на «партии».

Конечно, Пожарский располагал войском. Конечно, имя его пользовалось доброй славой из конца в конец России. Конечно, из соображений почтительности его имя включили в список претендентов. И в 1634 году враждебный ему дворянин Ларион Сумин в запальчивости обвинил Дмитрия Михайловича, что он домогался царства и даже потратил на подкуп 20 000 рублей[264]264
  Забелин И.Е. Сыскное дело о ссоре межевых судей стольника князя Василия Большого Ромодановского и дворянина Лариона Сумина // Чтения в Обществе истории и древностей Российских при Московском университете. Вып. 7. 1848. С. 85.


[Закрыть]. Как тут не заподозрить властолюбивых мечтаний у Дмитрия Михайловича?

Но твердого намерения «воцариться» у Пожарского явно не было. Тому же Сумину и тогда не поверили, и сейчас в его заявление верится с трудом. Сумма – фантастическая. Серебряная копеечка того времени весила приблизительно 0,5–0,6 грамма[265]265
  Мельникова А.С. Русские монеты от Ивана Грозного до Петра Первого. М., 1989. С. 131.


[Закрыть]. Следовательно, 20 000 рублей представляли собой груду серебра общим весом в 1,0–1,2 тонны. На такие деньги можно было купить город с окрестными селами! Не особенно богатый Пожарский в условиях полного разорения страны, думается, не имел источников, из которых мог бы добыть даже вдесятеро меньшую сумму. Что ж, добрый друг Минин снабжал его серебром из земской казны? Еще менее правдоподобно. Во-первых, состояние земских финансов было в той же степени, что и Минину с Пожарским, открыто другому кандидату – князю Д.Т. Трубецкому. Во-вторых, армия всё это время получала жалование и «корм». Будь тогда израсходована такая сумма, служилые люди просто разбежались бы от Москвы: земским лидерам нечем стало бы им платить. Исчерпывающе точно высказался о Минине как о казначее Второго ополчения историк И.Е. Забелин: «Он ее (казну. – Д.В.) раздавал щедро, но разумно, ибо на ней держался весь… достославный народный подвиг. Ни одного намека в летописях и в других актах о том, чтобы Минин обращался с этою казною нечестно. Ни одного летописного замечания о том, чтобы нижегородская рать была когда-либо оскорблена со стороны расходования казны, чтобы происходили в казне самовольные захваты со стороны начальников. Между тем летописцы никогда не молчат о таких делах, у кого бы они ни случились»[266]266
  Забелин И.Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. М., 1999. С. 66.


[Закрыть].

Наконец, есть и более весомое соображение. Биография Пожарского до 1613 года неплохо отражена источниками. Летописи, исторические «повести», а также разного рода документы позволяют составить подробный его портрет. Основные черты нравственного облика Дмитрия Михайловича, его психология, его интеллектуальные способности не позволяют допустить мысли о том, что он сознательно пробивал себе путь к трону.

Пожарский честолюбив – к тому толкает его родовая честь, столь сильная в знатных людях того времени. Но он ни в коей мере не авантюрист и не революционер. И, подавно, не глупец. Знал, что с его воцарением Смута продлится: не признают великие роды захудалого Рюриковича на престоле, когда вокруг полным-полно Рюриковичей нимало не захудалых. Знал, что может, восхотев трона, погубить страну, хотя недавно сделался ее спасителем. Знал, что борясь за старый порядок, немедленно пострадает после его возвращения. Так вот, старый порядок начал возвращаться, и этот общественный уклад не допускал восхождения на царство мелкого представителя Стародубских князей.

Наверное, если бы вся земля поклонилась Пожарскому и в едином порыве преподнесла ему царский венец, князь бы принял его. Но никакого «единого порыва» на Земском соборе не наблюдалось. Нет, вместо него – полное «раздрасие». И как бы не одолевали Дмитрия Михайловича вспышки честолюбия, он всё же не захотел сделаться главой одной из партий, бешено, зубами грызущихся за власть, сыплющих деньгами направо и налево, интригующих за «голоса». Его уважили: назвали среди кандидатов. Странно было бы не уважить! Он, может быть, искал всеобщего одобрения и даже предпринимал какие-то попытки добиться его… Но весьма быстро понял, к каким губительным последствиям могут привести подобные действия.

Надо с радостью и почтением принять решение Дмитрия Михайловича – смириться. Ему не стать государем. Но этого ли ради он бил сумбуловцев под Пронском в 1610 году, дрался на московских баррикадах в 1611-м, пил смертную чашу с Ходкевичем? По-божески, совершив положенное, князь должен был отойти. И он отошел. Не одолел его дух Смуты. Не победил его соблазн. Вот верное поведение для доброго христианина! И в будущем Пожарский никогда, ни единым словом или поступком, не покажет своего сожаления об утраченных возможностях.

Он поступил правильно. Ради Христа и ради России так и нужно было поступить.

Как относился князь Пожарский к избранию Михаила Федоровича? Трудно сказать со всей определенностью, но, вероятнее всего, неодобрительно.

Для того он имел несколько серьезных причин.

Михаил Федорович связан с прежними царями-Рюриковичами, но не кровно. Сестра его деда, Анастасия Романовна, стала первой женой Ивана IV. Правда, сам дед, Никита Романович, женился на Евдокии Александровне Горбатой-Шуйской. Князья Горбатые-Шуйские являлись высокородными Рюриковичами, потомками великих князей из Суздальско-Нижегородского дома. Но все же к истинным Рюриковичам Романовы оказались в лучшем случае… прислонены. А для титулованных потомков Рюрика и Гедимина естественнее было бы покоряться монарху, теснее связанному с одним из великих царственных домов.

Михаила Федоровича выдвигала на престол партия со скверной репутацией. Среди московского боярства его сторонниками были И.Н. Романов – открытый пособник поляков, Б.М. Салтыков – племянник предателя Михаила Салтыкова, Федор Иванович Шереметев – член Семибоярщины, и князь Б.М. Лыков – давний враг Пожарского. Видимо, отчаявшись в собственном успехе, поддержали его и князья Черкасские. Между тем, один из них, И.Б. Черкасский, когда-то сражался с земскими ополченцами…

Они наладили связи с властями Троице-Сергиева монастыря, богатейшими купцами и казачеством. Троицкие власти предоставили сторонникам Михаила Федоровича свое московское подворье обители для совещаний. Купцы дали средства на ведение «предвыборной кампании». Казачьи атаманы обеспечили военную силу, поддержавшую эту «партию». Казаки устраивали буйные выступления на подворье митрополита Крутицкого и в самом Кремле. Дошло даже до осады Трубецкого и Пожарского на их дворах! Именно казачье давление склонило чаши весов в пользу Михаила Федоровича. А что доброго видел князь Пожарский от казаков? Их буйство? Их корысть? Это была сила, много зла сделавшая России того времени, сила, социально чуждая Пожарскому с его дворянами-ополченцами, и, одновременно, сила, ловко использованная старинным московским боярством при возведении на трон своего кандидата.

Наконец, Михаил Федорович не годился по малолетству. На соборных заседаниях вокруг имени его идут жестокие баталии – те «за», те «против» – а ему еще не исполнилось шестнадцати лет. Он не обладает никаким опытом управленческой или военной деятельности. К тому же более двух лет он не виделся с отцом – энергичным политиком, следовательно, не мог у него учиться. Пожарский отчетливо понимал: пока царь не повзрослеет, державой будут вертеть либо казаки, либо монаршие родичи. А эти, последние, как уже говорилось, выглядели людьми сомнительных достоинств. На Соборе не раз поднимались разговоры о малолетстве претендента. Более того, ушлые интриганы откровенно говорили: «Молод и разумом ещё не дошел и нам будет поваден».

Вероятнее всего, князь Пожарский видел мало доброго в перспективе отдать Россию такому государю. Он бы, не взойдя на престол сам, наверное, вручил бы его Голицыну или Воротынскому, честно сопротивлявшемуся полякам и пострадавшему от них. Однако за ними не стояло столь мощной партии сторонников… До наших дней дошли косвенные свидетельства источников, согласно которым Дмитрий Михайлович стоял в оппозиции к группировке Романовых.

Но Пожарский, стоит повторить, смирился. Надо полагать, не только уступив насилию казачьему, коего никогда не боялся, и не только по соображениям православной нравственности.

Для него, по всей видимости, значимой была позиция Троице-Сергиевой обители, вставшей за юного претендента. К тому же Дмитрий Михайлович понимал: влиятельные Романовы, их многочисленная родня и сторонники (хотя бы из корыстных побуждений!) окажутся прочной опорой трону. Русский престол получит в их лице тьму защитников, прочим же аристократическим «партиям» будет рискованно пробовать царя Михаила Федоровича на прочность – так, как пробовали царя Василия Ивановича. Наконец, Михаил Федорович, чистый от всех грехов Смуты, стоял намного выше столпов Семибоярщины, «тушинских бояр» и откровенных слуг польской власти. А они составляли большинство среди выдвинутых кандидатур. К несчастью, большая часть аристократии русской вышла из Смуты замаранной. Михаил Федорович – нет.

Не мог Дмитрий Михайлович не чувствовать ответственности за страну, недавно избавленную им от власти захватчиков. Отказавшись от мысли о собственном восхождении на престол, князь должен был отдаться расчетам: кто на вершине власти будет наименее вреден для России? Оптимисты в подобном случае сказали бы: «наиболее полезен», но ведь из Смуты выросло невиданное количество людей-чудовищ, и некоторые из них с тяжелой страстью тянулись к царскому венцу…