Текст книги "Пожарский"

И Пожарский спешивает значительную часть дворянской конницы. Он вообще отказывается от массированного использования конных сотен. Исход битвы должен определиться не в стуке копыт, не в перезвоне сабель и не в яростных криках бешено несущихся навстречу друг другу всадников, а в беспощадных стычках за развалины города, за печи, за ровики, за ямы, за малые острожки, лицом к лицу, топорами, ножами, голыми руками.

Эта тактика принесла ему успех в упорном трехдневном сражении. Она вряд ли была «домашней заготовкой». Скорее, она родилась в пылу боя: Дмитрий Михайлович выработал ее, оказавшись в отчаянном положении. Вследствие принятого им решения пехота сделалась царицей битвы за Москву. Жестокая резня между русской и польской пехотой постепенно изматывала корпус Ходкевича, обескровливала его. И лишь когда в ходе сражения намечался успех, Пожарский бросал в дело кавалерийские отряды – чтобы усилить замешательство противника, не дать ему опомниться, гнать и бить его. Как только русские воеводы отступали от этой тактики и давали дворянской кавалерии самостоятельное значение на поле боя, начинались сложности.

А теперь вернемся к тяжелому моменту – отступлению конницы Второго земского ополчения 22 августа.

Кавалерия Пожарского столкнулась с поляками у Новодевичьего монастыря. Гетман ввел в бой крупные силы, и русская конница отступила, но зацепилась за острожки. Здесь Ходкевич бросил в наступление резервы. Тем не менее сбить земцев с занимаемой позиции гетман не сумел. Как сообщает летопись, «гетман… наступал всеми людьми, князь же Дмитрий и все воеводы, которые с ним пришли с ратными людьми, не могли против гетмана выстоять конными людьми, и повелели всей рати сойти с коней, и начали биться пешими; едва за руки не брались между собой, едва против них выстаивая»[158]158
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 124.


[Закрыть].

С этого момента серьезные проблемы начались у Ходкевича. Свинцовый град из стрелецких пищалей сбивал с коней гордых его гусар в тяжелых блистающих латах. Обливаясь кровью, выпуская последний глоток воздуха из уст, рыцари Ходкевича перед смертью целовали пыльную московскую землю, которую так хотел приобрести их король!

Вскоре гетман и сам был вынужден спешить кавалерию, а вместе с нею бросить в дело пехоту. «Бысть бой под Новым под Девичим монастырем с полки князя Дмитрея Михайловича Пожарсково. И сперва литовские конные роты руских людей потeснили, потом же многими пeшими людьми приходили на станы приступом и билися с утра и до вечера…» – пишет Авраамий Палицын.

С точки зрения самих поляков, сражение развивалось успешно. Польский офицер Иосиф Будило со стен Кремля гордо любовался решительным прорывом Ходкевича: «Гетман великого княжества Литовского дождался от короля лишь небольшого вспомогательного войска, потому что ему прислали только 16 хоругвей пехоты, хотя знали о движении русских на Москву. Но как человек храбрый, он пришел к столице, чтобы помочь осажденным и доставить им продовольствие. Русские, выстроившись, вышли против него и, разместив у своих лагерей по рвам пехоту, дожидались его. Гетман, воодушевившись храбростию, приказал всей небольшой своей коннице сразиться с ними. Силы были не равные, потому что у гетмана конницы было несколько сот человек, а у русских несколько десятков тысяч; но так как польская пехота, которой было 1500 человек[159]159
  Трудно сказать, насколько верны данные Будилы о численности войск Ходкевича: он ведь был не под командой гетмана, а в кремлевском гарнизоне. Источник его сведений на этот счет неясен. Существуют другие подсчеты, радикально расходящиеся с цифрами Будилы – будто бы Ходкевич располагал 12 тысячами бойцов. Арсений Елассонский привел 40 тысяч, которую иначе как фантастическую, оценивать нельзя. Остается повторить: достоверных сведений о численности поляков и русских в битве за Москву просто нет.


[Закрыть], храбро помогала коннице, то конница тем смелее действовала. Наши сломали громадные силы русских и втоптали их в реку Москву, так что те принуждены были прыгать с берегов в воду; иные из них бежали мимо своего лагеря, иные насилу удерживались в таборах. Наши, преследуя их, врывались в самые таборы и поражали русских выстрелами»[160]160
  Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб., 1872. С. 318–319.


[Закрыть]. Однако… тут вышла заминка. Как только русские укрепились в «таборах», почувствовали защиту недавно срубленных острожных стен, как только начался рукопашный бой за удобно устроенные позиции, поляки потеряли свой шанс. Их яростное наступление затормозилось.

Польский гарнизон Кремля бросался на вылазки, пытаясь помочь прорыву гетмана. Но, как выяснилось, именно таких ходов от интервентов и ждали. Кремль и Китай-город давно были окружены древоземляными укреплениями земцев. Русские дозоры не дремали. Поэтому, когда польско-литовские ратники выплеснулись из ворот, их встретил шквал пуль и стрел. Оккупантов беспощадно расстреливали издалека и в упор. Тех, кто добегал до русских позиций, встречали копьями, саблями и топорами. Волна атакующих, обессилев, откатывалась назад, под защиту стен. На московских деревянных мостовых оставались груды польских тел. Брошенные знамена доставались стрельцам. В тот день вражеский гарнизон Кремля понес тяжелейшие потери, не добившись успеха. Трое польских офицеров сложили головы в бесплодных атаках на укрепления земцев.

Эта победа ополченцев не позволила неприятелю переломить ход битвы ударом в тыл.

Будило, помня страшное поражение своих солдат, пишет какие-то несуразные вещи. Он пытается оправдать неудачу, постигшую кремлевские роты на вылазках, тем, что от голода бойцы утратили силы: «Осажденные, желая разделить русское войско, сделали тоже вылазку против Алексеевской башни и против Чертольских ворот, но русские, имея большое число стрельцов, хорошо укрепили эти места, и отразили осажденных с не малою потерею для этих бедных. Русские, наевшись хлеба, были сильнее наших, которые шатались от дуновения ветра. Только шляхетное благородство могло побудить их решиться на эту вылазку, чтобы показать своему вождю гетману и своему государю королю, что для блага отечества они всегда готовы умереть. В то время несчастные осажденные понесли такой урон, как никогда. Когда они ели хлеб, русские никогда не были для них так страшны и сильны; всегда они на вылазках поражали русских, вгоняли в таборы и, устрояя засады, хватали русских из таборов, как грибы; но когда не стало хлеба и голод усиливался, в то время не только ноги, но и руки отказывались служить; тогда русским легко было бить [поляка], совсем обессилевшего, не могущего ходить, бессильного даже уходить»[161]161
  Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб., 1872. С. 319–320.


[Закрыть]. Ну да, сытый поляк, очевидно, превращался в терминатора!

Причина относительно легкого отражения польских атак – совершенно другая. Если в польско-литовской воинской среде хватало храбрецов, то людей думающих, одаренных тактиков оказалось недостаточно. И теперь осажденные расплачивались за тяжелые ошибки собственного офицерского корпуса.

Во-первых, плохая физическая форма солдат никогда не сваливается с неба сама собой. Она является результатом тактических просчетов. Поляки сами загнали себя на изолированную позицию. Они располагали изрядными силами и могли удержать один из секторов огромного города. По нему, как по коридору, Ходкевич прошел бы со своими обозами без потерь. Но такой коридор надо специально организовывать, надо укреплять, т. е. рыть такие же окопы, строить такие же острожки, какие русские ополченцы сооружали в мгновение ока. В конце концов, надо постоянно дежурить в этих укреплениях, вести тактическую игру в атаки и контратаки, маневрировать резервами. Но для гордого шляхетского воинства оказалось удобнее запереться в Кремле и там бездумно истреблять съестные припасы. Вот прибудет гетман, гетман нам поможет! Паны Гонсевский и Струсь возглавляли поляков, засевших в Москве. Лично они, и никто другой, – «авторы» ленивой и бездеятельной тактики осажденных.

Вот характерные места из записок поляка Самуила Маскевича. По ним очень хорошо видно, сколь беспечно вели себя вожди польского «рыцарства» в Москве: «31 мая [1611] … в третий день по отправлении челяди с паном Сапегою, пришла весть, что к нам идет пан гетман Великого княжества Литовского Иероним Ходкевич: он был в то время еще под Печорами на границе Лифляндской, в 80 милях от столицы. Эта весть так обрадовала нас, что наши вздумали звонить во все колокола, коих в Москве множество, с пушечною и ружейною пальбою, и тем обнаружили свое бессилие: по удалении челяди, нас не много являлось на стенах, да и выстрелы были редки. Неприятель заметил нашу слабость, и в ту же ночь, лишь только умолкло наше ликование, за час до рассвета, пошел на приступ… Была в Белой стене башня, первая от Китая-города: она могла сильно вредить нам, если бы досталась неприятелю; а находясь в наших руках, не менее беспокоила и москвитян: она была для них как соль для глаз. Мы заняли ее целою ротою Бобовского, из 400 всадников. На эту башню прежде всего устремились москвитяне, когда наши вовсе не ожидали приступа, и овладев ею без труда, на нас обратили наши орудия, запасшись своим порохом и ядрами. В ту же минуту явился здесь пан Гонсевский: видя, сколь гибельна может быть для нас потеря этой башни, он убеждал товарищество и роту Млоцкого снова овладеть ею. Наши и сами знали всю важность такой потери; посему охотно и решительно, с одними саблями в руках, бросились по стене на русских; путь был так тесен, что едва двое могли идти рядом: наши добрались до башни, изрубили засевших врагов и овладели ею, захватив сверх того несколько бочонков неприятельского пороха. Мы лишились в сем деле убитыми двух храбрых товарищей Дудзинского и Никодима Добровницкого… Потеряв башню, Москвитяне обратились на другую сторону, к Кремлю многочисленною толпою, чрез Белый город. Половина его была в наших руках от Тверских ворот до Крым-города со всеми башнями и воротами; они шли с намерением отнять у нас весь Белый-город и скоро достигли своей цели от нашей слабости: встретясь с ними неожиданно, мы должны были вступить в бой почти без оружия, как стояли на стене. Хоругви спешат выстроиться, а в каждой не более 20, много 30 человек. Посылаем за доспехами и тут же вооружаемся; но теперь поздно. Неприятель уже везде, на воротах, на башнях; мы бежим в крепость, преследуемые бесчисленным множеством до самых ворот Кремлевских. Кто не успевал попасть с нами в крепость, оставался в руках врагов. Никольские ворота, первые после Тверских, были заняты тремя сотнями наших Немцев; а Тверские, вместе с стеною до самой башни… находились в руках москвитян, которые здесь и лагерь свой имели, отделяясь от нас только стеною; на другой же стороне, от Никольских ворот до самого Кремля, вся стена была в нашей власти. К сим-то Никольским воротам москвитяне обратились с приступом; мы только смотрели на оборону наших немцев, не имея средств помочь им; еще они могли бы отбиться; но им недостало пороху, коего была одна бочка; истратив все снаряды, они стали обороняться каменьями и кирпичами. Враги взяли их почти голыми руками на честное слово, и хотя привели в лагерь живыми, но там одним свернули шею, а других потопили. Та же участь постигла и прочие башни, еще менее укрепленные…» И еще: «Для лучшей безопасности, мы решились поставить острог против Тверских ворот, занятых москвитянами, которые оттуда нас тревожили. Можно было бы сделать его ночью без вреда себе; но чтобы доказать презрение к Русским, мы принялись за работу 21 июля [1611] среди белого дня. Это затеял Борковский, думавший устрашить врагов своими немцами, коих взял с собою не более 200 человек. Русские сделали сильную вылазку из лагеря и всех немцев захватили; а Борковский бежал». И – апофеоз: «Казацкий ротмистр Рудницкий избрал для себя жилищем пустой склеп в цейхгаузе, служивши пороховым погребом, и велел слуге принести свечу, чтобы осмотреть, можно ли разводить там огонь, ибо становилось уже холодно; лишь только упала искра на землю, мигом взорвало весь склеп: на полу находилось пороху без малого на пядень; его складывали туда более ста лет и с тех пор, как построен цейхгауз, никогда погребов не чистили. Этим взрывом выбросило всех бывших там людей, числом 18; самого Рудницкого так истерзало, что нельзя было собрать членов его» [162]162
  Дневник Маскевича 1594–1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб., 1859. С. 72–74, 76–77, 78–79.


[Закрыть]. Кто-то стоит на стене без оружия и доспехов, кто-то легко подставляет под удар 200 бойцов, а кто-то жжет свечи в пороховом погребе… Похоже, командованию поляков было не до организации серьезной боевой работы.

Во-вторых, голод в Кремле – итог… непродуманных действий того же Струся и предыдущих командиров гарнизона. В таких ситуациях дельный полководец ведет учет продуктов, организует правильное и экономное их распределение между воинами. А что происходило в Кремле и Китай-городе? Большое воинское позорище.

Имеет смысл привести обширную выдержку из исторического сочинения Конрада Буссова, немецкого наемника на службе у поляков, участника боев с Первым ополчением. Она четко показывает, до какой степени польские офицеры распустили своих людей: «Из спеси солдаты заряжали свои мушкеты жемчужинами величиною с горошину и с боб и стреляли ими в русских, проигрывали в карты детей знатных бояр и богатых купцов, а затем силою навсегда отнимали их от отцов и отсылали к их врагам, своим родителям и родственникам… Тогда никто или мало кто из солдат думал о таком прекрасном провианте, как шпик, масло, сыр, всякие рыбные припасы, рожь, солод, хмель, мед и т. п. Все это, имевшееся в изобилии, было умышленно сожжено и уничтожено поляками, тогда как все войско несколько лет могло бы этим кормиться с избытком… Верно польские солдаты полагали, что если только они будут носить шелковые одежды и пышности ради наденут на себя золото, драгоценные камни и жемчуг, то голод не коснется их… Через два или три месяца нельзя было получить за деньги ни хлеба, ни пива. Мера пива стоила 1/2 польского гульдена… плохая корова – 50 флоринов (за такую раньше платили 2 флорина), а караваи хлеба стали совсем маленькие. До сожженных погребов и дворов, где было достаточно провианта, да еще много было закопано, они уже не могли добраться, ибо Ляпунов (о котором упоминалось выше) вернул обратно бежавших московитов, и на третьей неделе после мятежа, во второе воскресенье после Пасхи, они снова взяли Белый город, потому что нашим с таким небольшим количеством людей невозможно было его занимать и удерживать. Благодаря этому московитские казаки забрали из сожженных погребов весь оставшийся провиант, а нашим пришлось облизываться. Если же они тоже хотели чем-нибудь поживиться, то должны были доставать это с опасностью для жизни, да и то иногда не могли ничего найти… Так обстояло дело, когда во второе воскресенье после Пасхи сего 1611 г. королевские воины в Москве снова были осаждены московитами и ежедневно стали происходить такие большие стычки, что священникам и цирюльникам дела хватало. От всего полка немцев и воинов других национальностей осталось только 60 солдат. Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Иван-Петр-Павел Сапега в день св. Иакова этого же года не выручил его, с ловкостью пройдя Белый город, занятый московитами, и доставив в Кремль, кроме прочего провианта, 2000 караваев хлеба. В отсутствие господина Сапеги, отправившегося в загон, московиты осадили и взяли Девичий монастырь (das Divitza monastir), расположенный в полумиле от Кремля и занятый нашими, и этим отняли у наших все ворота, которыми еще можно было пользоваться, так что ни войти к ним, ни выйти от них не могла даже собака или кошка, отчего им пришлось очень страдать… Когда же господин Сапега занемог тяжкой болезнью, от которой он и умер, их снова выручил в день св. Варфоломея военачальник польской короны в Лифляндии господин Карл Хоткевич (посланный его величеством королем польским и пр. в Москву с несколькими тысячами испытанных воинов), который доставил полякам на этот раз столько провианта, что они были в состоянии продержаться довольно долго»[163]163
  Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.—Л., 1961. С. 189–190. Смерть Сапеги и прорыв Ходкевича к осажденным полякам относятся к сентябрю 1611 года.


[Закрыть]. Были изобильные запасы (по другому источнику, – запасы на шесть лет!), и ничего не осталось. Кто нас покормит?! Сапега доставил 2000 (!!!) караваев хлеба, и… ничего не осталось. Покорми нас, Ходкевич! О, опять все как-то само собой кончилось… Покорми нас еще раз, Ходкевич! Странный, инфантильный способ вести войну. И чем беспечнее были польские командиры, тем большей кровью потом расплачивались за эту беспечность их подчиненные.

В-третьих, на протяжении долгого времени гарнизону Кремля противостояли остатки Первого земского ополчения под командой Трубецкого. Его люди и сами оголодали – местность вокруг Москвы долгое время подвергалась разорению, а подвоз продовольствия издалека то ли оказался слишком трудным делом, то ли просто не нашел дельного организатора. Почему же поляки, имея перед собой горстку измученных людей, не вышли на бой? Почему они не попытались опрокинуть Трубецкого? Мужества не хватило? Или не хотелось рисковать невиданно богатой добычей? Что ж, в любом случае теперь они имели перед собой гораздо более серьезного врага. И винить за это могли только собственных офицеров.

Пока Струсь и Будило бесполезно теряли людей, гетман бросал в бой новые и новые резервы. Поляки предпринимали отчаянные атаки по фронту. Упорное противоборство с закаленными солдатами Ходкевича поколебало стойкость земцев, исход сражения оставался неочевидным.

На протяжении семи часов Пожарский вел битву только своими силами. Обе стороны несли жестокие потери. Трубецкой все медлил и медлил с фланговым ударом, для которого накануне получил пятьсот отборных конников. Его армия до сих пор не предприняла ничего. Ни один боец не вступил в сражение. Сам князь со своею свитой расположился у Донского монастыря, получал донесения о ходе вооруженной борьбы, но не трогался с места. Между тем судьба всего сражения висела на волоске. Ходкевич имел шансы к вечеру все-таки осуществить прорыв.

Казаки, видя страшную бойню на другом берегу реки, злорадно поговаривали промеж собой: «Богатые пришли из Ярославля, и сами одни отстоятся от гетмана»…

Сказывалась давняя неприязнь казачьего воинства к дворянскому ополчению, как сказали бы в XX веке, – «классовое чувство» брало верх над национальным.

К Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому подступили воинские головы, командовавшие пятью сотнями ратников, присланных Пожарским накануне. «Как же так, – недоумевали они, – мы переброшены сюда ради того, чтобы ударить по врагу в решающий момент боя, а нам до сих пор нет никакого применения…» Вождь Первого ополчения и тогда не отдал им приказа атаковать.

Головы рассудили, что главный начальник все-таки Пожарский, а не Трубецкой. Видя изнеможение земцев, бьющихся за рекой, они двинулись в бой сами, без повеления Дмитрия Тимофеевича. Тогда князь отправил к ним человека с приказом: «Стоять на месте!» Те ослушались приказа и перешли через реку ради помощи своим полкам. Свежие силы придали ополченцам Пожарского новую стойкость.

Дело, которое затеяли Минин и Пожарский, было по сути своей благородным и бескорыстным. Они пришли под Москву не как грабители, не как авантюристы, ищущие нового ложного царька, чтобы за его спиной устроить себе богатую жизнь, а как освободители. От них города и земли ждали восстановления порядка, уничтожения Смуты. Если не они, то кто же еще в обезлюдевшей и разоренной стране мог посрамить страшного врага? И вот теперь они проливали кровь за свое высокое дело на глазах у соотечественников и единоверцев, а те стояли без дела, тешась высокомерием.

Но не были же ополченцы Трубецкого людьми без веры и совести! Само земское дело, пылавшее, словно факел, в руках у Минина и Пожарского, зажгло сердца у лучших из них. Они поняли, что стыдно и далее оставлять товарищей своих без помощи.

Четверо атаманов из ополчения Трубецкого – Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов и Макар Козлов – пришли к своему командующему со словами: «В нашей нелюбви Московскому государству и ратным людям погибель происходит». Тот остался равнодушен к их укоризнам. Тогда атаманы, подняв своих людей, бросились на помощь Пожарскому самовольно. Биограф Минина и Пожарского И.Е. Забелин воздает четверым казачьим вожакам заслуженную хвалу: «Да будет вовеки благословенна память этих истинных сынов своей Земли»[164]164
  Забелин И.Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. М., 1999. С. 130.


[Закрыть]. Несколько сотен свежих русских бойцов, явившихся в разгар битвы, оказались для Ходкевича неприятным сюрпризом.

Летописец сообщает: «И пришли на помощь ко князю Дмитрию в полки. И, по милости Всещедрого Бога, гетмана отбили и многих литовских людей убили. Наутро же собрали трупов литовских больше тысячи человек и повелели закопать их в ямы».

Внезапный удар отрядов Первого Земского ополчения, пришедших на помощь своим товарищам, решил дело: поляки ретировались. Наступательный порыв их иссяк. Ходкевич увидел, что новые атаки не принесут ему пользы. До вечера оставалось не так уж много времени, атакующие устали: бой продлился 13 часов! [165]165
  Эскин Ю.М. Опыт жизнеописания боярина князя Козьмы-Дмитрия Михайловича Пожарского // День народного единства: Биография праздника. М., 2009. С. 202.


[Закрыть] Шансы на прорыв, добытые большим упорством и большими потерями, были исчерпаны. Отступление поляков стало неизбежным.

Тот же Будило уклончиво добавляет: «Потом гетман, видя что без особенных приготовлений ничего не может сделать русским в их таборах, отвел войско в лагерь, который устроил тут же за рекой Москвой, под Девичьим монастырем»[166]166
  Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб., 1872. С. 320–321.


[Закрыть].

Сам Пожарский был ранен пулей в руку. Неизвестно, когда это произошло, судя по всему – 22 августа[167]167
  Балыка Б. О Москве и о Димитрию царику московском ложном // Иностранцы о древней Москве. М., 1991. C. 272.


[Закрыть]. Но первый этап битвы за Москву закончился явно в пользу русского ополчения.

В ночь с 22 на 23 августа поляки с помощью русского изменника захватили острожек в Замоскворечье.

Изменника звали Григорием Орловым. Летом 1611 года, как уже говорилось, он получил от поляков жалованную грамоту на земли князя Пожарского. Нынче, год спустя, он тишком провел по Замоскворечью шесть сотен «гайдуков» из отряда Невяровского и доставил их к храму Георгия на Ендове. По сообщению В.Н. Татищева, Орлов сказал караульным, что ведет пехоту по указу воевод – рыть окопы напротив Кремля[168]168
  Татищев В.Н. История Российская // Собрание сочинений в восьми томах. Т. V–VI. Ч. 4. М., 1996. С. 362.


[Закрыть]. Доставив неприятельских бойцов к цели их экспедиции, Орлов перебрался через реку в Кремль – договариваться о боевом взаимодействии против земских ополченцев.

Для того чтобы понять, насколько опасным был этот маневр для ополченцев, надо всмотреться в карту Москвы и оценить взаимное расположение противоборствующих сторон.

В наши дни Замоскворечье отделено от Кремля и Китайгородских улиц Москвой-рекой, обширным островом и Водоотводным каналом. Но Водоотводной канал появился лишь при Екатерине II (1780-е годы). Польско-литовская оккупация Москвы приходится на времена, когда канала еще не существовало, а, следовательно, не существовало и острова. В тех местах, где позднее появится канал, тянулась болотистая низина – пересохшая старица Москвы-реки. Лужи, прудики, сырые грязные ямы соединялись «ровушками» и «ендовами» – дренажными канавами. Но по августовской поре все они пересыхали. Таким образом, напротив Кремля и Китай-города, занятых поляками, находился выступ, где исстари находился роскошный государев сад. Его прорезала древняя улица Балчуг, тянувшаяся от побережья на юг. Там, где она упиралась в реку, два берега соединял «живой» (наплавной) мост. Он выходил к Москворецким воротам Китай-города.

Так вот, других мостов между ядром Москвы и Замоскворечьем тогда не существовало.

Ни одного.

А церковь Георгия на Ендове (иначе говоря, на канавке) стоит как раз неподалеку от Балчуга, близ наплавного моста. Можно сказать, в двух шагах.

Итак, Орлов фактически помог полякам создать на южном берегу Москвы-реки плацдарм, через который они могли провести громадный обоз в Китай-город, к оголодавшему гарнизону Кремля. Командование земского ополчения, понимая, разумеется, стратегическую важность наплавного моста, устроило рядом с ним полевое укрепление – Георгиевский острожек. Оборонявшие его казаки из состава Первого ополчения не сумели отбиться. Внезапное нападение поляков отдало им в руки этот укрепленный пункт. Над ним моментально взвилось вражеское боевое знамя.

Но это еще не всё.

Замоскворечье – зона обороны Первого земского ополчения. На огромном пространстве от Крымского брода до впадения в Москву-реку Яузы располагались незначительные по численности русские казачьи отряды и совсем уж немногие группы дворян-ополченцев. Их положение перед лицом мощной армии Ходкевича выглядело, мягко говоря, ненадежным. А когда в тылу у Трубецкого появились гайдуки Невяровского, над всем Первым земским ополчением нависла смертельная опасность.

У Ходкевича отпала необходимость прорываться через мощные укрепления к западу от Москвы, устроенные земцами Пожарского. Ему не надо было штурмовать Белый город. Ему всего-навсего требовалось провести обоз через «рыхлое подбрюшье» полуразрушенных замосквореченских улиц. А в спину Трубецкому при этом станет бить группа гайдуков…

С другой стороны, против гетмана теперь работало время. Он получил очень большое преимущество, но оно могло обернуться серьезной проблемой, если не использовать его вовремя.

Ясно, что сам по себе отряд гайдуков противостоять земцам не может. Если не поддержать его ударом извне, он скоро подвергнется нажиму со стороны превосходящих сил. Рано или поздно, скорее же всего, довольно быстро, его вынудят оставить и острожек, и Георгиевский храм. Куда отступать гайдукам в подобной ситуации? Только через реку, в Китай-город. А там и без того голодно, там и без того нечем кормить солдат. Кремлевские и китайгородские сидельцы не смогут поставить гайдуков «на довольствие». Следовательно, накормить и деблокировать польский плацдарм на Балчуге способен только Ходкевич. Промедлит он… и осажденные окажутся перед необходимостью как-то обеспечить еще несколько сотен голодных бойцов.

Гетману следовало действовать очень быстро и очень напористо.

Сутки польское командование готовило новый удар. По словам Будилы, «…гетман, видя, что с этой стороны трудно подать осажденным помощь и доставить продовольствие, потому что русские хорошо укрепили Белый город и заслонили своим табором, передвинулся на другую сторону реки Москвы, где русские не столь хорошо укрепились и имели лишь два городка, и устроил лагерь у Пречистой-Донской»[169]169
  Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб. 1872., С. 321.


[Закрыть]. Иначе говоря, перенес ставку к Донскому монастырю, где прежде располагалась ставка Трубецкого. Туда же переместился и гетманский громадный обоз – самая большая драгоценность в разоренной русской столице.

Пожарскому стало ясно: вторая попытка прорыва будет совершена со стороны Замоскворечья. Он спешно переправил значительные силы на помощь Первому ополчению, занимавшему там оборону. Ни Дмитрий Михайлович, ни князь Трубецкой не делали попыток выбить гайдуков с балчугского плацдарма. Судьба сражения должна была решиться не здесь, а в прямом столкновении с отрядами Ходкевича.

Земцы наспех укреплялись: рыли окопы, ставили легкие пушки.

О той позиции, которую заняли ополченцы, известно из «Нового летописца», составленного многими годами позднее. Сообщение его выглядит загадочно и у многих вызывает ощущение какой-то путаницы. Вот оно: «Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой с ратными людьми встал от Москвы реки, от Лужников. Князь Дмитрий Михайлович со своей стороны встал у Москвы реки, у [церкви] Ильи пророка Обыденного, а воевод, которые с ним пришли из Ярославля, поставил там, где был Деревянный город по рву. А против гетмана послал сотни многие»[170]170
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 125.


[Закрыть].

Что касается полков Трубецкого, то слово «Лужники» не должно вводить в заблуждение. В старину «Лужниками» называли колоссальное пространство на юге Москвы, а не одну лишь речную излучину, где с XVI века стоит Новодевичий монастырь, а с XX – олимпийский стадион. В излучине лежали «Малые», или «Девичьи», Лужники. А «Большие Лужники» – местность, располагающаяся намного восточнее. Это окрестности современных улиц Бахрушина, Пятницкой и Новокузнецкой. А Вишняковский переулок в том районе долгое время именовался Лужниковским… Расположение Трубецкого близ Новодевичьего монастыря выглядит странным и даже глупым: он оказывался дальше от центральных замоскворецких улиц, ведущих к балчугскому плацдарму поляков, нежели сам Ходкевич. Мало того, отделял себя от гетманских войск рекой… Очевидно, речь идет все-таки о размещении земцев Первого ополчения где-то у Больших Лужников, это гораздо логичнее. Появившись тут, Дмитрий Тимофеевич со своими людьми закрывал всё Восточное Замоскворечье от побережья Москвы-реки до нынешней Пятницкой улицы, а то и до Большой Ордынки.

Но где заняли позицию полки Пожарского?

Резонно было бы предположить, что они вышли в Западное Замоскворечье и встали в «Крымских» Лужниках (были и такие!), закрыв собою Кадашевскую слободу, Толмачи и перерезав Якиманку.

Резонно?

Однако летописные строки говорят другое: полки Пожарского встали близ храма Ильи Обыденного. А это значит – на Остожье, неподалеку от того места, где сейчас находится станция метро «Кропоткинская». Но как из Остожья, через реку, можно воевать с Ходкевичем?!

Расшифровок может быть несколько. Первая и самая простая из них: не столь уж мало ильинских церквей на московской земле, и не так уж редок обычай строить храмы «по обету» за один день. Весьма вероятно, был и другой храм Ильи Обыденного – не в Остожье, а в Замоскворечье. За это говорят строки из «Сказания» Авраамия Палицына: «Рустии же полцы ополчишяся противу ему (Ходкевичу. – Д.В.). Стрeльцы же и казаки вси сташя по рву». Никак невозможно встать «противу» гетманской армии, находясь в нескольких километрах от нее на другом берегу реки! А вот Якиманка тянется как раз «противу» Донского монастыря, где стоял Ходкевич. По всей видимости, ополченцы Пожарского встали именно там. «Ров» и «деревянный город по рву» – остатки укреплений, возведенных еще при царе Федоре Ивановиче. Они именовались по-разному: «Земляной город», «Деревянный город» – и располагались приблизительно по линии современного Садового кольца. Были они и в Замоскворечье. Но за полтора года до подхода Пожарского к Москве они сгорели. Подавляя «Страстное восстание», интервенты выжгли город, а вместе с домами погибла и крепостная стена. Теперь стрельцы и казаки засели в развалинах этой стены, на пепле и угольях. А осыпающийся ров, за которым давно никто не следил, придавал их позиции хоть какую-то устойчивость.

Другая расшифровка может означать, что севернее речного течения находилась ставка Пожарского, его командный пункт. Там же стояли его обозы. Там же оставались отряды, занявшие оборону по линии Пречистенские ворота – Петровские ворота, чтобы противостоять внезапному удару Ходкевича, если он последует с этой стороны. Ведь у гетмана было преимущество инициативы. Ни Трубецкой, ни Пожарский не знали, где именно начнется новое наступление. Да, сам гетман перешел к Донскому монастырю с обозом. Но Замоскворечье огромно, и он мог избрать несколько маршрутов для прорыва. Кроме того, он мог оставить большой отряд для удара по ополченцам с другой стороны реки. Русское командование вынуждено было закрывать сразу несколько направлений, с которых могла начаться атака, а значит, распылять силы. И, возможно, часть бойцов Пожарского, возглавленная лично им, оставалась севернее, северо-западнее Москвы-реки, а другая часть перешла через реку – «сотни многие» дворянского ополчения под командой воевод, пришедших с Дмитрием Михайловичем из Ярославля.