Текст книги "Режим Путина. Постдемократия"

ТАКАЯ СТАРАЯ ПЛОЩАДЬ

Успешное организационное руководство… несовместимо с субъективизмом, прожектерством и необоснованными импровизациями.

Н.В. Подгорный. Из доклада на ноябрьском (1964 год) пленуме ЦК КПСС

Частые перестройки и реорганизации… как правило, сопровождались неоправданной перестановкой и сменяемостью кадров, что порождало у работников неуверенность, мешало им проявлять в полной мере свои способности…

Л.И. Брежнев. Отчетный доклад ЦК КПСС XXIII съезду КПСС (1966 год)

Ой вы, добрые люди, начальнички, Соль и слава родимой земли!

Александр Галич

Путин как кадровик. – Волюнтарист Ельцин и нормализатор Путин. – Мотивы власти в пределах власти. – В чем Путин не Брежнев. – Кадротрясения. – Номенклатурный реванш как системный процесс (1991–2005). – Политбюрократия и Путин. – Административная реформа как программа второго срока. – Сентябрьская политическая система.

Кому-то первые шаги Путина в решении кадровых вопросов показались признаком его полнейшей несамостоятельности, его подконтрольности старому «семейному» клану – по причинам то ли слишком сильных специфических «завязок», то ли просто интеллектуальной и организационной несостоятельности. Кого-то первые законодательные инициативы президента повергли в эйфорию от «сбываемости» самых радужных ожиданий – им показалось, что Путин впервые за десять лет подступился к разрытию наиболее опасных и наиболее существенных завалов на стройплощадке новой российской государственности.

Однако на самом деле эти первые шаги дали исчерпывающий ответ на один вопрос. Ответ, многократно и системно подтвержденный в последующие годы. Ответ на вопрос о стиле руководства и организационно-политических мотивациях. Ответ на вопрос об исторической преемственности, объединяющей разные этапы и разные методы управления страной не одним только адресом – «Старая площадь», но и куда более глубокой общностью.

ХРУЩЕВ ВЧЕРА

Эйфория, порожденная первыми решениями и действиями Бориса Ельцина у его тогдашних сторонников, была эйфорией совершенно иной природы, чем эйфория сегодняшних адептов Владимира Путина. Ельцин поражал и вдохновлял символичностью и знаковостью принимаемых мер, особенно контрастных на фоне пестрой и вялой заболтанности горбачевской недоперестройки.

Символизм и харизматичность, демонстративный «высший смысл» были присущи и первым ключевым решениям Ельцина – председателя Верховного Совета («Создадим такой Высший Совет – там будет двадцать человек, и каждый из них – умнее нас с Силаевым…»), и первым указам президента РСФСР (указ № 1 – об образовании, указ № 14 – о департизации государственных учреждений).

И впоследствии «высшие миги» политической жизни Ельцина, как правило, ознаменовывались демонстративными, знаковыми действиями. Август 1991 года – указ о приостановке деятельности КПСС на территории РСФСР. Ноябрь 1991 года – указ о прекращении деятельности оргструктур КПСС. Октябрь 1993 года – снятие «поста № 1» с мавзолея. Июль 1997 года – перезахоронение останков членов царской семьи…

Только ленивый не обвинял Ельцина в «патологической жажде власти», в том, что инстинкт власти был альфой и омегой его президентства. Но практически те же самые обвинители инкриминировали Ельцину и другое: то, что желание «остаться в истории» мотивировало его действия с первого до последнего дня во власти. Что неосуществленные мечты запретить компартию и похоронить мумию Ленина продолжают и сегодня терзать экс-президента России. Имеются и другие, более «закрытые» данные, которые позволяют совершенно ответственно утверждать: несмотря на очевидную амбициозность и властолюбие Ельцина, для его правления была характерна «внеположенность» целей, наличие в действиях значительной группы людей мотивов, существенно выходящих за рамки личных амбиций. Бурбулис, Полторанин и Шахрай, Гайдар и Головков, Илюшин и Скоков,[48]48
  Михаил Полторанин в 1990–1993 годах – влиятельнейший министр печати и массовой информации, вице-премьер, после 1993 года – депутат Госдумы. До 1993 года пользовался особым влиянием на Ельцина, считался одним из лидеров «демократического» крыла и эффективным интриганом. После 1993 года допустил одиозные публичные высказывания антисемитского характера. Сергей Шахрай – в 1990–1998 годах один из влиятельных соратников Ельцина, юрист, автор проектов многих важных правовых решений, ключевой организатор процесса подготовки текста действующей Конституции; был вице-премьером, заместителем руководителя АП, лидером партии, депутатом Госдумы. В настоящее время – руководитель аппарата Счетной палаты Российской Федерации. Алексей Головков – в 1990–1991 годах советник Геннадия Бурбулиса, в 1991–1992 годах – руководитель аппарата правительства РФ. Именно ему принадлежит роль инициатора прихода команды Гайдара в правительство России. Впоследствии депутат Госдумы, руководитель Росгосстраха, с 2004 года – руководитель секретариата вице-премьера РФ Александра Жукова. Виктор Илюшин – в 1990–1996 годах самый влиятельный из помощников Ельцина, в 1992–1996 годах – первый помощник президента, в 1996–1997 годах – первый вице-премьер, впоследствии работал в ОАО «Газпром».


[Закрыть] да и многие их «младшие соратники» независимо от политической ориентации отличались странным и несколько смешным сегодня свойством – склонностью в предельно откровенной обстановке, «со своими», даже под хмельком эмоционально рассуждать о судьбах России. Нельзя сказать, что в этой экзальтации не было рисовки, но было и кое-что, кроме рисовки.

Соответственно кадровая политика Ельцина – первоначально эклектичная и сумбурная, а к концу правления откровенно волюнтаристская, хаотическая, – как ни странно, оказывалась для Ельцина делом кардинально важным, но вторичным, инструментальным. А потому судьба ключевых участников ельцинской команды была незавидной, но достаточно многовариантной. Можно было по нескольку раз призываться на службу, быть уволенным, уходить по собственному желанию и приходить обратно (тому примером судьбы Шахрая, Гайдара, Чубайса и многих других). Кадровые решения принимались спонтанно, а иногда не принимались годами при всей их очевидной «назрелости». Но никогда эти кадры для Ельцина не были сверхценностью, тем, что «решает все». В этом Ельцину, может быть, содействовал его богатый номенклатурный опыт, его высокий номенклатурный статус, а главное, его непринадлежность к той кадровой обойме, судьбами которой он распоряжался. Вся эта обойма была им порождена и только от него, по сути дела, зависела.

И вот между указом № 1 и указом № 14, между демонстративным провозглашением социальных приоритетов и объявлением политической войны, быстро принимается десяток кадровых указов. Канцелярия, администрация, секретариат, государственный секретарь, советники президента – все эти решения принимаются быстро, резко, без особого обдумывания. Так было и позже. Министры вылетали из правительства и влетали в него, отделы администрации президента разливались и сливались, но ко второй половине второго срока ельцинского правления в стране не осталось ни одной политической фигуры, сравнимой по своему политическому весу с президентом, фигуры, которая обладала бы такой политической инерцией, чтобы единственный политический тяжеловес не мог себе позволить спихнуть ее с места.

Что же мы увидели после вступления в должность сначала и. о., а потом президента Путина? Не будем преувеличивать вслед за общественным мнением знаковости путинского указа № 1 о социальных гарантиях бывшему президенту. Но вот на что стоит обратить внимание: за первые четыре года полновластия нового лидера страны ни одной существенной кадровой перетряски, ни одного масштабного кадрового переворота (которых от Путина ждали все) не произошло. Более того, долгожданные и революционные «перевороты» февраля 2004 года могут выглядеть как издевательство над ельцинским стилем (и над ожиданиями журналистов) – вроде бы принимая революционные, радикальные решения, Путин ухитряется уникальным образом обеспечить максимальную кадровую стабильность. Можно ли себе представить, чтобы в администрации Ельцина после июля 1996 года существенную часть руководящих постов занимали люди, назначенные еще Горбачевым? Ну один такой был – начальник протокола Владимир Шевченко. Он, кстати, остается советником и во «второй» администрации Путина. А еще – Владислав Сурков, Сергей Приходько, Джахан Поллыева, Лариса Брычева…

…Сейчас уже подзабылось, что в борениях конца 1960-х – начала 1970-х годов представало в общественном мнении в качестве главной угрозы, в качестве главного врага. А было это равнодушие. «Бойтесь равнодушных!» – любимая цитата либеральных советских пропагандистов странным образом объединяла прогрессивную шестидесятническую интеллигенцию с идеологией советского режима. «Уберите Ленина с денег!..», «Нет Ленина – вот это очень жалко!..», «Люблю тебя, Отечество мое… за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих!..»[49]49
  Цитаты из Вознесенского и Евтушенко.


[Закрыть] Эта бьющая ключом «ностальгия по настоящему» была подлинным стержнем социально-политической фронды, сутью позиции либерального «Нового мира» и радикальной «Таганки». Всего этого было куда больше, и действовало оно на людей куда эффективнее, нежели редкие проблески попыток осознанного противостояния советскому режиму. Но – удивительное дело! – сама советская власть, вся ее пропагандистская махина изо всех сил сопротивлялась попыткам любить ее неравнодушно, неофициально. Иногда казалось, что попытки шестидесятников возродить «ленинский дух», «революционную романтику» отталкивают истеблишмент едва ли не сильнее, чем откровенная «белогвардейщина».

А причина была, между прочим, вполне объективная. Нахлебались харизмы! За десять лет правления «дорогого Никиты Сергеевича» безумно утомились от неловких, неумелых и при этом мотивированных какими-то совершенно внешними, вымышленными «идеалами» волюнтаристских метаний первого человека страны – человека со смешным, вздорным, но совершенно человеческим лицом. Секретный доклад, подготовленный к октябрьскому пленуму ЦК 1964 года группой «молодых волков» (Дмитрий Полянский, Александр Шелепин и пр.), звенел искренней человеческой обидой: «„Дурак, бездельник, лентяй, вонь, грязная муха, мокрая курица, дерьмо, говно, жопа“ – это только „печатные“ из употребляемых им оскорблений. А наиболее „ходкие“, к которым он прибегает гораздо чаще, никакая бумага не выдержит и язык не поворачивается произнести…» Думается, столь же обидными и незаслуженными казались бывшим верным соратникам Хрущева и его постоянные попытки апеллировать к романтическому опыту революции и сравнивать их с «комиссарами в пыльных шлемах».

Сегодня очевидно, что в 1964 году такой лидер, как Брежнев, стал естественной и, может быть, оптимальной реакцией истеблишмента на неэффективность и нестабильность идеологического правления прежних лет. Брежневская политическая революция может быть с полным основанием названа результатом «заговора равнодушных» – равнодушных ко всему вынесенному за пределы аппаратного самосохранения. Брежнев и его соратники на самом деле нанесли сокрушительный удар по сталинскому «кадры решают все». «Кадры» ничего не решают. Они и есть «все». А вот все остальное, кроме «кадров», – это разные инструменты разруливания ситуации в интересах сохранения «кадров» у власти.

БРЕЖНЕВ СЕГОДНЯ

Сам по себе брежневский «заговор равнодушных» не мог бы состояться без мотора политического «неравнодушия», без таких его двигателей, как Шелепин, Полянский, Семичастный, Егорычев, Игнатов. Все они испытывали к Хрущеву не только аппаратную, но и политическую ненависть, пытались протащить одновременно с отставкой Никиты реабилитацию сталинизма. Но «неравнодушные» не были нужны новому режиму. Он удивительно быстро разгромил именно их, идеологов переворота, и вовсе не потому, как грезилось им потом на пенсии, что Брежнев их боялся. Брежнев попросту закреплял всеобщее аппаратное единство мнений по ключевому вопросу никаких иных серьезных мотивов власти, кроме самой власти, нет и быть не может.

Мало кто обращает внимание на то, что «репрессивный» брежневский режим совершенно не был режимом мстительным. Сталинские и хрущевские кадры досиживали в своих креслах до мафусаиловых лет, бывшие ближайшие соратники Хрущева столь же интенсивно славили новый «ленинский ЦК», сибаритствующий министр внутренних дел Щелоков писал в ЦК письма с предложением не «мочить Солженицына» где-нибудь там, а «задушить его в объятиях». Отстреливали прежде всего тех, кто норовил «высовываться», тех, кто исподволь пытался возобновить опаснейшую ересь, в соответствии с которой вне «кадрового ресурса» могут быть какие-то высокие цели и ради них этот кадровый ресурс мог бы быть использован…

И в этом плане Путин – Брежнев сегодня. Он уже показал и продолжает показывать, что при нем политический вес практически любого «кадрового работника» очень вырос. И «нерешительность» Путина, которую в первые годы его власти некоторые пытались объяснить влиянием Волошина, «ельцинской семьи», действием «договоренностей о преемственности» и т. д., оказалась явлением совершенно иной природы. Просто система ценностей Путина, выходца из недр нового российского кадрового резервуара, была устроена совершенно по-иному. И объединились вокруг него очень непохожие друг на друга, но глубоко родственные в главном люди, центральным политическим принципом которых остается равнодушие ко всему, что находится вне власти.

Сказанное не является обвинительным вердиктом, попыткой «уличить» новую российскую власть в неискренности или примитивной конъюнктурности. Можно предположить, что путинские идеологемы, путинский пафос – все это довольно искренне, от души. Равно как и люди, окружающие Путина, – они вполне могут быть не чужды идее «послужить России» или, например, «сделать Россию нормальной страной». А некоторые, наоборот, могут открыто демонстрировать свое олигархическое убожество, «открытым текстом» бороться за доступ к финансовым потокам, за юридическую неприкосновенность собственных коммерческих интересов. Но важно совершенно другое: то, что всех этих людей, включая самого Путина, объединяет. А объединяет их по-брежневски солидное и по-черненковски суетливое, по-андроповски суровое и по-косыгински деловитое, по-подгорновски жлобское и по-сусловски иезуитское, но одно на всех понимание того, что на самом деле имеет значение.

Даже «личный враг», «иудушка» Яковлев-питерский,[50]50
  В 1996 году Владимир Яковлев, заместитель мэра Петербурга Анатолия Собчака, неожиданно выступил против своего шефа на выборах губернатора. Используя сомнительные пиар-методы и опираясь на поддержку части окружения президента (близкой к начальнику службы безопасности президента Александру Коржакову), Яковлев с минимальным перевесом победил Собчака, предвыборный штаб которого возглавлял Владимир Путин. Путин стал инициатором ухода большинства членов правительства города в отставку (как утверждается, прокомментировав свое решение словами: «Лучше быть повешенным за преданность, чем награжденным за предательство»). Якобы именно Путин назвал Яковлева «иудушкой». По мнению всех политических комментаторов, питерский губернатор был первым кандидатом на «политическое уничтожение» после прихода Путина па президентский пост. Однако Владимир Яковлев до сих пор остается в кадровой обойме – освободив пост губернатора, он был назначен вице-премьером, потом представителем президента в Южном федеральном округе. С 2004 года является министром регионального развития.


[Закрыть] избежал, и скорее всего в дальнейшем избежит, мести: в нем нет угрозы для коллективного разума и коллективной судьбы новоявленного коллективного руководства. Зато наивный романтизм некоторых слишком активных адептов постоянно корректируется очень избирательными, тихими «санационными» методами.

Кстати, к началу путинского правления брежневщина – доведенное до логического предела аппаратное самовластие – с высоты минувших лет уже не воспринималась исключительно как «ненавистный застой» (а в первые месяцы 2005 года на экраны ТВ с подачи руководства Первого канала вышел «новый брежневский миф» – сказка о нелепом, смешном, но человечном генсеке). Можно было понять и оценить объективно настроения очень многих людей в конце 1964 года, встретивших наступающий «застой» с восторгом и облегчением. Брежневщина позволяет создать такую внешнюю социально-политическую среду, в которой довольно существенные конфликты интересов и личностей не разражаются войнами, а уходят в вату. А значит, брежневщина – всего лишь один из способов решения вопроса о власти в нашей стране, причем способ, востребованность которого резко возрастает на исходе «переходных периодов», революционных всплесков. Другое дело, что имеющийся опыт показывает: позитивный ресурс «нормализации» исчерпывается довольно быстро, а никакой внешней энергетики (искренняя поддержка народа, новые идеи) брежневский режим внутрь себя не допускает. И начинает ветшать, опускаться, а главное, превращаться в объект всеобщего недовольства и отторжения, быстро переходящих в отвращение.

И в этом плане пока что Путин, несомненно, не Брежнев. Важнейшим ингредиентом общественной атмосферы брежневской эпохи в СССР было постоянное всеобщее ощущение стыда. Довольно быстро забылось, что до 1972–1973 годов Брежнев представлял собой вполне благопристойную (с точки зрения внешнего восприятия) фигуру, что он был адекватен, неглуп и политически состоятелен. Прогрессирующий астенический синдром медикаментозного происхождения (во всяком случае, если верить убедительным воспоминаниям главного кремлевского медика тех лет Евгения Чазова) быстро превратил еще не старого генсека в человека очевидно неадекватного, а обстановка «мягкого тоталитаризма», с одной стороны, вынуждала всю официальную власть вести себя так, как будто бы ничего не происходит (в том числе постоянно показывать косноязычного генсека по телевизору, сопровождая это безудержными и с очевидностью неискренними восхвалениями), а с другой – не создавала достаточно убедительной угрозы, которая помешала бы свободе смеха и презрения (хотя бы у себя дома и в кругу друзей). К 1976 году (XXV съезд КПСС) официальный культ личности Брежнева превратился в наиболее мощный механизм окончательного подрыва общественного доверия и уважения к «советской власти». Анекдоты про Брежнева приобрели абсурдистский характер, его образ стал фольклорным (анекдот 1970-х годов: «В ЭВМ заложили все анекдоты, какие есть, и дали задание сочинить суперанекдот. ЭВМ выдает следующее: поехал муж в командировку, возвращается, а у жены в постели – Чапаев, Брежнев, Штирлиц и грузин. И все они – евреи»).

До последнего времени во все более застойной, раздражающей атмосфере путинской России сам президент остается наиболее благообразной фигурой. Его образ внушает спокойствие, уважение. Все более многочисленные попытки «интеллигентской» оппозиции сделать образ Путина в общественном сознании неприемлемым, вызывающим раздражение и отторжение, разбиваются собственно о Путина – его стиль и его имидж остаются приемлемыми и адекватными с точки зрения большинства населения страны, в том числе интеллигенции.

Правда, функции «Брежнева сегодня», если говорить о Брежневе как объекте раздражения и презрения, все более отчетливо распределяют между собой другие участники политического процесса, члены нового «коллективного руководства» этой власти с политической харизмой Фрадкова, человеческой красотой Миронова и интеллектуальной силой Грызлова.

Это тем более опасно, что специфика перехода из продуваемого всеми ветрами пространства политических бурь в стабильности порождает у аппарата ощущение собственной неуязвимости и независимости от событий во «внешнем мире». На рубеже 2002–2003 годов политическая реальность путинской России буквально набухает новыми аппаратными войнами. Видные деятели, кардиналы всех цветов радуги и многочисленные аналитики метут сор из избы со все возрастающей силой (тратя именно на это всю энергию «новой метлы»).

Так обозначилось завершение временного единства в рамках «комитета кремлевского спасения», созданного элитой в конце 1999 года под угрозой политической аннигиляции.

За последние 18 лет мы уже не раз сталкивались с аналогичными сюжетами.

Первый раз это случилось осенью далекого 1987 года. К тому моменту в общественно-политической жизни СССР было уже очень много всего, картина мира изменилась существенно, а путь от шестидесятнических откровений и «социализма с человеческим лицом» до совершенно нового уровня «гласности» оказался пройден неожиданно быстро. Однако миф о «единстве и сплоченности» на самом высшем уровне оставался незыблемым. Все они были «одной командой»: Горбачев и Громыко, Лигачев и Яковлев, Рыжков и Ельцин. Но вот наступил октябрь 1987 года и грянул «ельцинский кризис», который похоронил незыблемый принцип, сохранявшийся в течение десятилетий (во всяком случае после 1934 года), – принцип номенклатурной солидарности. Принцип, в соответствии с которым «невынесение сора из избы» на суд «населения» является абсолютным приоритетом по сравнению с любыми внутриаппаратными противоречиями.

«Великое номенклатуротрясение», начавшееся осенью 1987 года, привело в конце концов к полному развалу системы. Все новые и новые внутриноменклатурные группы (сначала «реформаторы», а потом и «реакционеры») принялись воевать друг с другом публично. В конце концов номенклатурная нелояльность обернулась августом 1991 года – внутриаппаратное противостояние достигло уровня попытки государственного переворота. И Советский Союз как государство рухнул.

Потому что долгие месяцы «номенклатуротрясения» были безвозвратно потеряны. Вместо того чтобы реагировать на нарастающие вызовы социально-экономической реальности (чем быстрее, тем эффективнее), ослепленные взаимной ненавистью аппаратные группы погрязли в кадровой грызне и так и не сумели провести ни одной внятной экономической или политической реформы.

«Ельцинская команда» оказалась у власти при всенародной (и парламентской) поддержке лозунга «радикальных экономических реформ». Не прошло и месяца, как осенью 1991 года СМИ «свободной России» принялись активно обсуждать проблему «разногласий в ельцинском окружении». Между весной 1992 года (скандальный, но еще относительно мирный VI съезд народных депутатов России) и весной 1993 года (разгар «холодной гражданской войны», референдум о доверии президенту и депутатам, первая попытка ввести «особый порядок управления страной») прошел всего год. Еще через полгода в Москве разразилась самая настоящая гражданская война – с жертвами, стрельбой, арестами. И все это в основном в пределах «кадрового резервуара», бывшего полтора года назад единой ельцинской командой.

Дальнейшее развитие внутриаппаратных отношений в ельцинской России шло по той же схеме. Слухи о противоречиях (Коржаков против Илюшина? Лужков против Чубайса?), «обналичка» противоречий вплоть до катастрофической угрозы всей системе (демарш коржаковской команды с «коробкой из-под ксерокса» и ответная «однодневная информационная война» команды Чубайса – Малашенко[51]51
  Александр Коржаков – в 1990–1996 годах ближайший и влиятельнейший приближенный Бориса Ельцина, в 1991–1996 годах – начальник службы безопасности президента, начиная с 1993–1994 годов – фактический лидер одной из наиболее влиятельных группировок в команде Ельцина (в нее входили Михаил Барсуков – начальник ФСО, а затем директор ФСБ, первый вице-премьер Олег Сосковец, руководитель администрации президента Николай Егоров, одно время – Борис Березовский и др.). Летом 1996 года, ввязавшись в острый конфликт с группой Анатолия Чубайса, на стороне которого выступали в этот момент Борис Березовский, Владимир Гусинский и Татьяна Дьяченко, потерпел неожиданное для него поражение и был уволен Ельциным (вместе с Барсуковым, Сосковцом и Егоровым). С тех пор выступает в качестве личного врага Ельцина, пишет мемуары, сыграл в фильме Александра Абдулова «Бременские музыканты» начальника охраны короля, два раза избирался депутатом


[Закрыть] в июне 1996 года, публичное нападение секретаря Совбеза Лебедя на министрa внутренних дел Куликова и отставка Лебедя осенью того же года, март 1998 года, августовский дефолт), политический конфликт мощного социального звучания, замена главной аппаратной команды…

К окончанию «ельцинского периода» развитие событий шло по скручивающейся спирали. Новая команда, только возникнув, тут же оказывалась расколотой, публично обозначала внутренние противоречия и очень скоро рассыпалась в прах (наиболее вопиющую форму все это приняло летом 1999 года во время кратковременного степашинского премьерства). Казалось, колоссальный социально-политический взрыв неизбежен. Но тут явился Путин и наступил тот самый благословенный кадровый застой.

Новый президент Путин удивил всех. Он начал не с кадровых революций, а с попытки упорядочить имеющийся кадровый ресурс – исходя из реалистической оценки ситуации: во-первых, другого ресурса нет, во-вторых, работы для имеющегося много. Перспектива «брежневской» кадровой стабильности, казалось бы, воодушевила всех. Но не прошло и года, как разговоры об аппаратных разборках снова выдвинулись на первый план. После непродолжительной артподготовки (невнятных предположений СМИ о противоречиях между «старыми ельцинцами» и «питерскими чекистами») начались откровенные, агрессивные действия: демонстративные «наезды» силовых структур, неожиданные публичные политические заявления в защиту бывших оппонентов и т. д. А главное, – причем началось это немного раньше, чем откровенная война, – активизировался «пиар на взаимоуничтожение». Начиная с лета 2001 года в публикациях СМИ можно было выявить совершенно однозначные свидетельства того, что различные политические кланы инспирируют очень серьезные «информационные наезды» на своих противников (а некоторые ключевые игроки консультативного фронта прямо провоцируют своих политических покровителей на радикальные действия, чреватые версткой солидных пиаровских смет). И нарастанию подобной, столь знакомой и разрушительной, активности не помешали ни устрашающие события на международной арене (наоборот, создавалось такое впечатление, что некоторые «игроки» восприняли 11 сентября 2001 года исключительно как удобный информационный повод для своих игровых спецопераций), ни вполне реальные угрозы для российской экономики. В воздухе все более отчетливо запахло знакомой безудержной решимостью доказать свое исключительное право на звание «окружения президента», причем иногда казалось, что ради такого доказательства кое-кто готов перегрызть глотку кому угодно. Вплоть до президента. Что ж, не они первые, не они последние – с аналогичной решимостью шли в свое время в последний бой Янаев и Павлов, Хасбулатов и Коржаков…