Текст книги "Режим Путина. Постдемократия"

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА ВЛАДИМИРА ПУТИНА

Генерал! Я вам должен сказать, что вы

вроде крылатого льва при входе

в некий подъезд. Ибо вас, увы,

не существует вообще в природе.

Нет, не то чтобы вы мертвы

или же биты – вас нет в колоде!

Иосиф Бродский

1985–1989: от Черненко до депутата Сахарова. – 1991–1995: от ГКЧП до Государственной думы. – 1999: кризис бессвязности. – 2000–2005: от нормализации к застою. – Ресурсократия. – КПРФ против коммунистов. – «Правое» бессилие. – Россия как выбор Путина.

Прошло пять лет с того момента, как Владимир Путин возглавил Россию. К выборам 2004 года уровень общественного доверия президенту разве что подрос. Неужели же для 70 % населения страны оказались реализованными те абсолютно несовместимые друг с другом варианты, которые связывались с Путиным президентский срок назад? А если нет, то как можно было сохраниться в роли «зеркала ожиданий», никого не оттолкнув и не обманув и при этом не выбрав ни одного из вариантов будущего?

Потому что ни один из вариантов будущего пока не выбран. За первые четыре года правления Горбачева (1985–1989) страна прошла путь от «дальнейшего ускорения развития народного хозяйства» и антиалкогольной кампании до публикации «Доктора Живаго», «Архипелага ГУЛАГ» и альтернативных выборов в высшие органы власти. За первые четыре ельцинских года (1991–1995) – от либерализации цен и создания независимой Российской Федерации через полномасштабную конституционную реформу (ликвидация советской власти и отстранение от власти коммунистической партноменклатуры) к первым подлинно многопартийным выборам в Государственную думу, к созданию основ совершенно нового, несоциалистического, общества. Здесь речь не идет о качестве и направленности преобразований – речь идет об их масштабе, об их реальной насыщенности. А также о том, что четыре первых путинских года ознаменовались главным образом длящейся и продолжавшей до недавнего времени устраивать всех декларацией о намерениях: «Скоро можно будет пора начинать готовиться».

НОСТАЛЬГИЯ ПО НЕСОСТОЯВШЕМУСЯ

1999 год стал годом острейшего кризиса всей социально-политической системы. Всем – от забившихся в Кремле, как за стенами последнего бастиона, немногочисленных соратников Ельцина до безработных сахалинских коммунистов – была очевидна исчерпанность этой системы. Все, говоря о преемственности ли, об отстранении ли от власти прогнившего режима, на самом деле думали лишь о том, как переждать неминуемую смуту. И главной характеристикой этого больного времени была нарастающая и всеми осознанная бессвязность.

Большой бизнес, олицетворяемый «олигархами», существовал вне всякой связи с общим состоянием экономики. Избранный народом президент давно уже был экранирован от этого самого народа своим ближайшим окружением. Окружение в свою очередь (во всяком случае, его политическая часть) практически утратило не то чтобы контроль, но и любое взаимодействие с политическими силами, регионами, социальными группами. «Системная оппозиция», претендующая на роль новой партии власти – группа Примакова – Лужкова, – представляла собой всего лишь несколько иной вариант такой же обособленной клановой группы, как и «ельцинская семья», и все ее отличие от последней сводилось лишь к наличию небольшого числа губернаторов и экс-политиков первого эшелона, надеявшихся вовремя переметнуться к новому источнику льгот и доступа к финансовым потокам. Наконец, партийная система погрязла в пережевывании жвачки, давно утратившей смысл для избирателя, в попытках организовать успешное предвыборное шоу под старую, сто раз склеенную «фанеру».

Много раз уже было сказано, что фантастический успех Путина и, может быть, еще менее объяснимые успехи «Единства» и СПС в декабре 1999 года стали прежде всего результатом остро осознанной общественной «ностальгии по настоящему», то есть востребованности таких политических (хотя бы) жестов, которые воспринимались бы как находящиеся (хотя бы!) в какой-то связи с реальными социальными проблемами страны.

Ключевые, стратегические направления активности путинской власти с первых же шагов породили эйфорические ожидания. Возникло ощущение скорого восстановления связности во всех сферах жизни страны. Связности географической («вертикаль власти» – реформа Совета Федерации – федеральные округа – восстановление управляемости губернаторами – наконец, жесткие, трагические, но неизбежные решения по отказу от «страусиной» политики в отношении «ичкерийской черной дыры» на территории России). Связности стратегической («центр Грефа» – заявленные программы модернизации – восстановление образа планируемого будущего). Связности экономической («равноудаление» олигархов – поддержка малого и среднего бизнеса – налоговая реформа). Связности правовой (легализация трудовых отношений – земельная реформа – судебная реформа). Связности административной (административная реформа и реформа госслужбы). Серия медиаскандалов была малоприятна, но тем не менее в итоге выходила на что-то похожее на восстановление связности в медиасообществе через восстановление ответственности и несовершенной обратной связи в формировании информационной повестки дня. Скажем и о связности внешнеполитической: впервые после долгих лет замшелой, секонд-хенд внешней политики под сурдинку Евгения Примакова и Игоря Иванова, политики жвачной, вялой и постоянно догоняющей, возникли сильные, яркие, не всегда логичные, но насыщенные жизнью личные прорывы Путина – будь то на американском направлении осенью 2001 года или в отношениях с лидерами Германии, Италии и Израиля. А главное – во всех слоях общества, на всех этажах власти крепла уверенность: если все это сделать, дальше сразу же станет легче. Обновленная система заработает сама собой. Хорошие законы обеспечат хорошую жизнь.

Но уже к концу первого срока и особенно в первый год второго страна пошла «по дороге разочарований».

Мы уже говорили о драматической судьбе административной реформы, о том, как с каждым последующим шагом, повышающим степень зависимости регионов от политической воли центра, реальная управляемость ситуацией в регионах не усиливается, а понижается, превращая одновременно губернаторов из административно-социальной опоры власти в ее конкурентов.

Пугающе застойной предстает стабильная кадровая политика президента – если в первые годы его правления слова «Путин – Брежнев сегодня» свидетельствовали о нормализации кадровой политики, об успокоении элиты, уставшей от ельцинских «рокировочек» и нуждавшейся в более стабильном стиле руководства, то сегодня «путинский застой» стал вызывать куда более негативные «брежневские» ассоциации, создавая у экспертов впечатление об отсутствии в команде президента «запасных игроков» высокого уровня.

Революционные изменения в налогообложении тоже не вышли далеко за декларативные рамки – как и прежде, бизнес «вбелую» остается экономически невыгодным, а бухгалтерия забюрократизирована системой существующих требований до полного идиотизма (так, предприятие, по тем или иным причинам не ведущее в данный момент вообще никакой деятельности, должно регулярно направлять во все налоговые, соцстраховские и прочие адреса десятки бумаг с подписями, печатями и колонками нулей).

Одиозно выглядит ситуация в такой приоритетной области, как судебно-правоохранительная система. Несколько лет МВД возглавлял личный политический выдвиженец президента, его ключевой помощник четыре года подряд руководил судебной реформой – и в итоге милиция остается пугалом для населения, неэффективной, коррумпированной системой, практикующей специфическую «самоокупаемость» в отношениях с преступным миром и примитивный, низкодоходный рэкет в отношении наименее защищенных слоев населения. Бессильная перед террористами, эта система стойко держит свои бастионы против Конституции России – коррупциогенный, признанный антиконституционным во всех органах конституционного надзора СССР и РФ институт прописки (регистрации) остается стержневым элементом «охраны правопорядка».

В оборонной политике мощный модернизационный ресурс, который связывали поначалу с назначением нового министра обороны Сергея Иванова, опирающегося непосредственно на политическую волю президента, оказался дискредитирован круговой порукой забалтывания и профанации острейших проблем Вооруженных сил, фактическим откатом нового военного руководства на позиции недальновидной защиты своеобразно понимаемой «чести мундира» и подменой реальных реформ традиционными совковыми экстенсивными мерами – прежде всего отменой военных кафедр в вузах.

Несмотря на все вдохновляющие путинские инициативы и прорывы, серьезнейшим разочарованием стала российская внешняя политика. Выступив в 2001 году, особенно после 11 сентября, с открытой, мужественной позицией, протянув руку руководству США, всему «западному миру» искренне, Владимир Путин в явном виде обозначил свои внешнеполитические приоритеты, тесно связанные с самой структурой его личности, с историей его становления. Представляется совершенно очевидным, что, с точки зрения Путина в 2000–2001 годах, «западный выбор» для России практически не подвергался сомнению, а «западные ценности» воспринимались как свои. Именно поэтому логика внешнеполитических инициатив первых двух путинских лет – это логика той же «презумпции своих», логика уступок, за которыми, как ожидается, должны следовать встречные уступки и компромиссы. Это логика самоограничения экспансии: если Россия готова защищать интересы Запада в его противостоянии терроризму, если она хочет наладить всестороннее экономическое сотрудничество, войти в международные организации и даже досрочно выплатить долги – то где здесь почва для конфликтов и международной напряженности?

Однако уже к концу 2002 года стало ясно: что-то идет не так. Становилось все более очевидным, что некоторые ключевые фигуры западной политики считают возможной единственную форму компромисса с Россией – ее полный демонтаж как сопоставимого по масштабу партнера. Россия Путина почувствовала на себе – и чем далее, тем более – всю мощь «дипломатии канонерок», дипломатии ничем не ограниченного давления, отягощенного очень явными и почти не скрываемыми нотками надменного «расового превосходства» (видимо, именно поэтому в сознании Путина в ситуации украинского кризиса 2004 года возник образ «дяди в пробковом шлеме»),

В результате все более активные проводники линии экспорта «глобальной демократической революции»[61]61
  О «глобальной демократической революции» публично заявил президент США Джордж Буш, выступая в начале 2005 года перед американскими военными с торжественной речью, посвященной годовщине начала войны в Ираке.


[Закрыть] эффективно сошлись в своем влиянии на политику Путина с теми в России, для кого оставался наиболее приемлемым традиционный антизападный курс, сохранившийся со времен холодной войны. Неудивительно – аргументов в пользу сдачи на милость победителя оставалось все меньше. Уже летом 2003 года, на расширенном заседании Совета безопасности, российская власть начала поиски путей нового геополитического самоопределения – поиски, изначально лишенные успокоительных иллюзий о «единстве христианской цивилизации». А после перехода политики экспорта «ГДР» в решающую фазу, после Сербии, Грузии и особенно Украины-2004, когда исчезли всякие сомнения в готовности некоторых западных лидеров идти в своей доктрине преодоления России сколь угодно далеко и действовать сколь угодно жесткими методами, возникла новая формула, окончательно похоронившая миф об «общечеловеческих ценностях», – формула о категорической, принципиальной неготовности Запада к сосуществованию с неспособной сопротивляться Россией. Формула, ставившая знак равенства между «несопротивлением» и устранением России с мировой арены. В результате «западник» Путин, ученик Собчака и любитель немецкого пива, оказался насильственно и грубо принужден к тому, чтобы срочно искать для себя новые ценностные ориентиры, по возможности не допуская чрезмерного политического и имиджевого сближения с Туркменбаши, Лукашенко и Ахмади Неджадом.

Несостоявшимся оказывается и тот единственный «проект» Путина, который, казалось, был обречен на успех, – проект идеологический. На исходе пяти лет официозная идеология не продвинулась дальше заунывных попыток выдать невнятное, слабое и неубедительное государственно-бюрократическое словоблудие, пустой и шаблонный политический канцелярит за национально-патриотическую пропаганду. Тем временем в публичном пространстве остаются и только усиливают свое давление представители уголовных, откровенно нацистских общественных настроений, действующие на всех уровнях общественной иерархии – от члена первой тройки избирательного списка КПРФ антисемита Кондратенко до «скинхедов-невидимок», которых в упор не видят милицейские начальники всех городов страны.

Наиболее же тяжело «застойные явления» поразили систему властно-общественных отношений, политическую реальность России.

БЕССЛОВЕСНОЕ БОЛЬШИНСТВО

Характер участия населения в публичной политике неоднороден. Активные избиратели принимают решение на основе содержательного выбора, знаний, логики и осознанных эмоций. Избиратели пассивные принимают решение под воздействием эмоций и господствующих настроений, примыкая к тем из «активных», кто более убедителен, кто лучше воспринимается в данный момент.

Так, 17 марта 1991 года около 70 % голосов российских избирателей было подано за введение поста президента РСФСР и столько же – за сохранение СССР. Понятно, что те, кто голосовал против сохранения СССР, занимали осмысленную антикоммунистическую позицию и осознанно голосовали за введение российского президентства. Те, кто голосовал против президентства, тоже осмысленно делали выбор в пользу СССР. И тех и других было примерно по 20 %. А свыше 40 % голосов было подано и за президентство в РСФСР, и за сохранение Союза. Как так могло получиться? Очень просто. По вопросу о российском президентстве более привлекательной, эмоционально лидирующей оказалась позиция «демократов» – она и получила большинство. Что же касается сохранения Союза, то здесь «эмоциональное лидерство» и большинство голосов остались за «коммунистами».

До 2003 года крупные политические кампании ориентировались прежде всего на «активное меньшинство». Участники политического процесса пытались привлечь на свою сторону «лидеров общественного мнения», завоевать голоса активных избирателей и тем самым замотивировать пассивный электорат. Таким образом, избирательные кампании разворачивались на поле связей с общественностью, где есть две стороны и устанавливаемые между ними (разными способами) отношения. При всех искажениях политическая система оказывалась хотя бы в какой-то степени системой представительства интересов.

Избирательная система, которую не имеет смысла описывать в терминах представительства интересов, но зато можно адекватно осмыслить в терминах борьбы за доступ к тому или иному ресурсу, начала складываться в России с первых же постсоветских выборов 1993 года. Насильственно внедренный в однопартийной стране механизм выборов по партийным спискам подорвал сам принцип партийных выборов. Партийные списки, группирующиеся вокруг трех первых имен, подменили предвыборное состязание своеобразной политической рулеткой, лишив избирателей принципиальной возможности понимать, что и кого они выбирают, но зато предоставив группе претендентов на доступ к ресурсу шанс получить этот доступ достаточно случайным образом, безотносительно к реальным общественным потребностям в той или иной политике.

Но парламентские, президентские и губернаторские выборы 1993–1999 годов сохраняли политическое содержание, интригу борьбы за общественное мнение. Выборы 2003 года впервые стали борьбой за электорат безотносительно к его мнению, борьбой за ресурс, борьбой за голоса, конвертируемые в парламентские места, минуя процесс учета реальных общественных интересов. И конечно, успешным лидером тенденции стала «Единая Россия», которая конвертировала административный ресурс в ресурс бюрократического законотворчества – в создание механизма «оформления в парламентском порядке» политических решений высшего руководства страны.

«Единая Россия» положила в основу своей предвыборной кампании принцип импринтинга. Импринтинг – это понятие науки о поведении животных, специальный генетический механизм опознания детенышем мамы. Механизм грубоват – так, утята считают мамой то, что видят сразу после рождения, если оно большое и движется. Ею может оказаться, например, швабра. Но, как правило, чаще оказывается утка. «Единая Россия» выстраивала свою предвыборную аргументацию принципиально в отсутствие аргументов – она просто показывала всем готовым к соответствующему восприятию, что она большая, движется и мама. В результате, например, один из послевыборных опросов дал такой результат: по мнению большинства опрошенных (около 20 %), в теледебатах победу одержала… «Единая Россия». Которая – напомним читателю – в теледебатах участвовать отказалась. Что не помешало значительному слою избирателей пережить импринтинг: «Единая Россия» победила на выборах (поскольку большая и движется), значит, и в теледебатах победила. «Пассивный электорат» не плох и не хорош. Он неоднороден. В любом демократическом обществе его процент довольно высок. В его состав входят вовсе не только малообразованные люди, но и те, кто принципиально индифферентен к политике, и те, кто психологически тяготеет примыкать к большинству, потому что так комфортнее. С «пассивным электоратом» обязаны работать все политические силы. Но все политические игроки 2003 года опробовали новый подход – они обратились к «пассивному электорату», либо откровенно игнорируя активный, либо обращаясь с ним, как с пассивным, обманывая и дезориентируя его.

ЛДПР представила эталонный вариант чистого брендинга: образ лидера, цветовое решение плакатов, звук речи Жириновского и содержание его обещаний создавали удивительное композиционное единство, обеспечившее носителям заслуженного бренда новой российской политики доступ к излюбленному ресурсу – к законотворчеству на возмездной основе. Правда, расклад сил в новой Думе достойным сожаления образом обесценил этот ресурс, поскольку теперь любое решение, в том числе конституционной значимости, может быть оформлено, как сказано выше, а за зрительно-шумовое сопровождение парламентских заседаний вряд ли можно потребовать такого же конкретного уважения, как за решающие голоса.

Вполне успешно решили свои задачи псевдоподии российской политической амебы – карликовые псевдопартии. Они вели свою, гораздо менее масштабную, но тоже достойную битву за ресурс. Только в их случае речь шла о ресурсе предвыборных пиар-бюджетов, которые и были с благодарностью освоены надлежащими профессионалами.

Коммунисты реализовали ту же самую схему, что и «Единая Россия», – они конвертировали в думские места ресурс реваншистских настроений, ресурс стареющего, но твердого коммунистического электората, попросту опустив в урну несколько миллионов голосов в качестве пропуска в Думу для своих депутатов. Специфика электорального поведения коммунистов (о чем немного ниже) лишила их значительной доли традиционно коммунистических избирателей. Но вряд ли они достались «Родине», скорее «Единой России».

«Родина» успешно и целенаправленно имитировала «политическую содержательность» кампании, обеспечивая себе доступ к властному ресурсу за счет голосов тех, преимущественно активных, избирателей, кто хотел бы отказать в доверии ресурсоцентрической системе в целом. Именно поэтому можно предположить, что забирала «Родина» не столько у коммунистов, сколько у СПС и «Яблока», но в любом случае она, если судить по результатам, переводила активных избирателей в пассив своего одноразового проекта.

Что касается двух сверчков – СПС и «Яблока» – и их битвы за свой шесток, то обе эти «демократические силы» откровенно, ни на секунду не сомневаясь в своем праве, обращались к так называемому своему ресурсу – именно к тем 6 % населения, на существование которых они так трогательно надеялись. Тем самым именно «демократические силы» внесли самый существенный вклад в дискредитацию демократической системы в России.

И все участники политического процесса вместе разрушили основу формирования в России цивилизованной многопартийности, отбросили страну далеко назад в смысле качества ее парламентской системы, дискредитировав осмысленное, активное голосование как таковое и санкционировав пассивно-эмоциональное голосование в качестве предпочтительной формы участия граждан в государственной политике. Можно сказать, что пиарова победа «Единой России» в 2003 году, обеспечив этой партии возможность заменить механизм парламентского законотворчества механизмом «оформления в думском порядке решений, принятых Инстанцией», изменила общественно-политический статус «пассивного электората», превратив его в бессловесное большинство.

А бессловесное большинство – не то же самое, что большинство молчаливое. Идея «молчаливого большинства» – это идея насквозь гражданского общества, в котором профессионально разговорчивая часть – интеллигенция – может создавать иллюзию своего доминирования, в то время как реальное общественное мнение может быть совсем другим. Типичный пример – сокрушительное поражение демократа Макговерна на президентских выборах в США в 1972 году, когда размах леволиберальной пацифистской истерии, казалось бы, предрекал поражение президента Никсона.

Бессловесное большинство мнения не имеет. Оно манипулируемо, впечатлительно и предельно неустойчиво. Оно может менять свое мнение в одночасье, как это произошло, например, в Сербии или Грузии под воздействием тонких внешних факторов.

Парламентское представительство, опирающееся на пассивный электорат, – это мнимое, бюрократическое представительство, еще менее устойчивое, чем номенклатурная система власти КПСС, в которую был включен хотя бы какой-то элемент учета реальности, обратной связи через аппаратную псевдодемократию, через корпоративный механизм учета интересов.

Управление страной с опорой на фиктивное большинство «пассивного электората» может строиться на основе любой системы, хотя бы и многопартийной, но в любом случае это система «многономенклатурная». С таким большинством любая партия на выборах борется за переходящее звание коммунистической, которая по итогам народного голосования становится на срок до следующих выборов руководящей и направляющей силой общества, ядром его политической системы.

Но любая попытка строить власть без отрицательной обратной связи, без опоры на активного избирателя рано или поздно обречена на катастрофу. Потому что без обратной связи любые мелкие погрешности накапливаются, усиливаются и вводят систему в разрушительный резонанс. Тем более если общество не тоталитарно и существуют силы, заинтересованные в смене «руководящей и направляющей» на какую-нибудь такую же другую.