Текст книги "Группа ликвидации"

Глава 21

Закрыв за собой дверь, я ощутил странное волнение, которое всегда возникает, когда знаешь, что последует дальше. Я не знал только, какую прелюдию она разыграет сейчас – но это должно быть что-то ненавязчивое, пристойное.

В том, что прелюдия будет, я не сомневался. Сегодня она не станет действовать поспешно и беззастенчиво в том духе, что, мол, "да-ладно-мы-уже-оба-взрослые-люди", как в прошлый раз. Такой вариант ведь не занимает много времени.

Сегодня же ей надо отвлечь меня на какое-то время, не отпуская в мой номер, пока кто-то каким-то образом не подаст ей ясный сигнал. Я все гадал, как же они умудрятся все это провернуть. Трюк с ошибочным телефонным звонком тут не пройдет, потому что в номерах этого арктического отеля не было телефонов. Я смотрел, как она идет вешать пальто в стенной шкаф. Она вернулась из прихожей с бутылкой – у этой бутылки был такой родной, такой американский вид, что я даже улыбнулся.

– Я сейчас приду, – сказала она.

– Не торопись, – отозвался я.

Она начала было что-то еще говорить, но передумала и скрылась за занавеской крошечной ванной в углу номера – пошла наполнить стаканы водой. В ожидании ее я стал оглядывать комнату. Она была похожа на мою. Ее номер располагался в торцевой части здания отеля, и окно, в отличие от моего, выходило не на озеро и лес – кстати, оно выходило на железнодорожный вокзал, – но ведь ночью, когда задернуты шторы, вид за окном большого значения не имеет. Как и в любом другом отеле, две кровати посреди комнаты были основным предметом обстановки. Большие железные кровати со старомодными медными набалдашниками. Со времени моего миннесотского детства я что-то не видел, чтобы такие кровати употреблялись по их прямому назначению, хотя немало таких, пылящихся в антикварных магазинах и в лавках старьевщиков.

Было тут еще и удобное зачехленное кресло, выкрашенное в белый цвет, такой же белый комод, парочка столиков по углам и ковер на полу. Хотя тут явно не хватало всяких приспособлений, без которых не обходится ни один гостиничный номер в Америке, эта комната, безусловно, была куда более уютной и просторной, нежели те бездушные благоустроенные конурки, которые можно снять за вдвое большую цену в современных общежитиях. Но как я уже сказал, первое, что бросается в глаза во всех отелях, это красующиеся посреди комнаты кровати. Я решил вести себя как последний гад и как можно грубее разыграть необходимый ей эпизод с моим участием. Я подошел к ближайшей кровати и уселся на край, отчего старые пружины жалобно скрипнули под моим задом.

Она задержалась в ванной довольно долго. Но, наконец, появилась, неся в каждой руке по стакану. В длинном верном платье с глубоким вырезом она выглядела стройной, худенькой и очень привлекательной. Я поймал себя на мысли, что если бы дал себе волю, мог бы здорово, влюбиться в эту девушку. После недельной работы с напарницей невозможно не прийти к каким-то, определенным выводам относительно нее, как бы ты ни старался отогнать всякие мысли о ней. Я смотрел на Лу, и мне вдруг ужасно захотелось сорвать этот дурацкий спектакль каким-нибудь неуместным откровением.

Мне надо было постараться ее убедить в том, что у меня нет ни малейшего желания возвращаться к себе в номер до тех пор, пока мое появление там никого не застигнет врасплох; что они могут не торопясь заниматься моими кассетами, стоящими в рядок на комоде, и что ей не придется выкупать эти пленки своим телом. Конечно, она сразу что-то заподозрила. Будучи далеко не глупенькой, а может быть, даже еще умнее, она должна была бы удивиться, с чего это я вдруг так беззаботно стал относиться к тем важным пленкам, которые надеялся обменять на интереснейшую для меня информацию...

Тем не менее, я был введен в искушение. Я все никак не мог отогнать мысль, что в общем и целом она была ужасно милым созданием. Я понятия не имел, как это она впуталась в эти дела, да мне было на это наплевать. Если бы мы могли просто и спокойно поговорить, а не играть в грязные игры с алкоголем и сексом, возможно, мы бы обнаружили, что все это просто ужасное недоразумение... Я что-то сильно размяк. Признаю. Я уже был готов совсем раскваситься и заявить нечто вроде: "Лу, дорогая, давай-ка выложим карты на стол, пока мы не совершили чего-то такого, о чем потом будем оба жалеть". Потом я заметил, что она без чулок.

Она остановилась передо мной и широко улыбнулась.

– Льда нет, как всегда. Клянусь, в следующий раз, когда мне посчастливится пить хайболл со льдом, я вытащу из стакана ледяные кубики и буду их блаженно сосать со слезами на глазах.

Я взял у нее стакан и снова взглянул на ее прямые белые ноги, видя их впервые без нейлоновых чулок. Раньше она, конечно, была в чулках. Помните: я помог ей застегнуть "молнию" на платье, я похлопал дружески ее по заду. Тогда она была одета, полностью затянута в эту смешную упаковку из нейлона и эластика, которые помогают дамам двадцатого века держать осанку. Я даже думаю, что в этом плане нейлон и эластик существенно превосходят китовый ус, столь популярный в девятнадцатом веке. Но теперь на ней не было этих современных доспехов. Вот, значит, чем она занималась за занавеской – сбрасывала оболочку! И теперь передо мной стояла просто Лу, нагая под платьем, в вечерних туфлях на босу ногу, как в то беззаботное счастливое утро неделю назад или что-то около того.

Я словно получил зуботычину. Она не забыла – и вспомнила теперь – тот факт, что однажды я уже отметил, как неотразимо она одета – или раздета. То было единственное событие в наших отношениях, которое произошло незапланированно и вполне естественно. И вот теперь она нарочно использовала против меня то же самое оружие.

Я заставил себя тихо присвистнуть и сухо заметил:

– Надо последовать твоему примеру, а то мой пояс врезался мне в живот!

У нее хватило такта покраснеть. Потом она рассмеялась, поставила свой стакан и разгладила ладонью облегающую шерсть, с интересом наблюдая за произведенным этим изящным движением эффектом.

– Я не кажусь тебе слишком соблазнительной? – промурлыкала она. – Но я не взяла сюда ничего, что было бы достаточно пикантно. Я же собиралась не для медового месяца, ты должен это понять! Мне пойти переодеться во фланелевую пижаму?

Я ничего не ответил. Она пристально взглянула на меня. Выражение ее лица как-то изменилась. Постояв немного, она присела рядом со мной на кровать, взяла стакан и сделала большой глоток.

– Извини, Мэтт. – Она произнесла эти слова строго. – Я не хотела... Я не собиралась тебя соблазнять, черт возьми. Я и не думала, что тебе это так уж необходимо, если говорить начистоту.

Я молчал. Это была ее игра.

Она глубоко вздохнула и снова сделала большой глоток.

– Я неправильно тебя поняла... Мы расстанемся завтра и, возможно, больше никогда не увидимся, если только нам не суждено увидеться снова в Стокгольме. Когда ты вошел сюда, я решила, что ты настроен на сентиментальную прощальную встречу, если ты понимаешь, что я имею в виду. По-моему, я достаточно ясно дала понять, что не возражаю, – она горько рассмеялась. – Что может быть смешнее женщины, которая готова пожертвовать своей добродетелью и узнает, что ей некому предложить себя. Эй, кто-нибудь, не хотите ли заняться сексом? – она снова рассмеялась, осушила свой стакан и встала. – Может, налить тебе перед уходом? Мне надо выпить еще, чтобы утопить свое унижение.

Я изобразил раздумье. Потом сказала:

– Ну, пожалуйста, еще один, – осушил свой стакан и передал ей. Я смотрел, как она вышла в ванную, нетвердой походкой, которую она едва ли имитировала – мы в этот вечер оба выпили изрядно. Я чувствовал себя довольно мерзко: сижу как последний подонок и заставляю бедную девочку ломать перед собой комедию. Но когда Лу вернулась, я заметил, что она очень внимательно изучила свою внешность в зеркале ванной и решила, что для придания себе еще более пьяного, более разбитного, более соблазнительного вида ей следует немного взлохматить волосы и немного скособочить платье, – а также немного меня подразнить слегка обнажившимся плечом и грудью. Ну, за нее можно было не беспокоиться. Она свое дело знала!

– Послушай, – сказала она, усевшись рядом со мной на кровать, – расскажи-ка мне про эту женщину.

Я спас свой стакан, выхватив его у нее из рук, прежде чем она выплеснула содержимое на нас обоих, – как оно и было предусмотрено ее ролью.

– Про какую женщину?

– Про ту, которая не хотела тебе в чем-то признаваться. Ты попросил меня напомнить про нее. В чем она не хотела признаться и что ты сделал?

– Вряд ли это подходящий разговор для спальни. Она мягко рассмеялась, придвинувшись ко мне.

– Тебе ли смущаться, такому доблестному рыцарю?

– Она не хотела мне говорить, где держала мою малышку Бетси – той тогда было два годика.

Лу вытаращила на меня глаза, сразу забыв, что ей полагается изображать пьяную.

– Но почему у нее оказалась твоя дочурка, Мэтт? – Я не ответил, и она продолжала: – Эта женщина... эта женщина... Ты был с ней знаком раньше?

– Во время войны мы вместе с ней были на задании – только не спрашивай, на каком.

– Она была молодая и красивая? Ты любил ее?

– Она была молодая и красивая. Потом я провел с ней недельный отпуск в Лондоне. Мы снова встретились с ней только в прошлом году. Ты, может, знаешь, что кое-кто воевал во время войны на нашей стороне, потом перебежал туда – в поисках увлекательных приключений, к которым они привыкли, если не учитывать столь низменной темы, как интерес к деньгам. Никто из них не разбогател, по крайней мере, официально, работая на дядю Сэма. Так вышло, что она оказалась среди перебежчиков. Ей требовалась помощь в работе, которую она выполняла для тех, других. Она подстроила похищение Бетси, чтобы вынудить меня на сотрудничество.

– Но ты не стал с ней сотрудничать? Даже несмотря на то, что на карту была поставлена жизнь твоей маленькой Бетси?

– Только не надо хвалить меня за патриотизм, – сказал я. – Просто еще ни разу в жизни никто тебя не шантажировал – вот и все. Чтобы вернуть Бетси на ее условиях, мне надо было убить одного человека – но даже в этом случае у меня не было уверенности, что она будет вести со мной честную игру.

– И тогда ты попытался силой вырвать из нее информацию. И она ответила, что ничего тебе не расскажет.

– Да, она именно так и сказала, – ответил я. – Но она ошиблась.

Наступило молчание. За стенами отеля город тихо спал. В этом городе было небольшое движение на улицах – в особенности ночью.

– Понимаю, – промурлыкала Лу. – И твоя дочка вернулась целой и невредимой?

– Силы правопорядка действовали быстро и умело, как только им стал известен адрес, где им можно было продемонстрировать свой профессионализм.

– А что женщина? – она подождала моего ответа. Но я молчал. Лу шевельнулась. – Она умерла?

– Она умерла, – сказал я спокойно. – А моя жена пришла в тот дом почти сразу же после того, как это случилось, хотя я и предупреждал ее, что чем меньше ей будет известно, тем лучше же для нее. – Я скривился. – Наверное, для нее это было очень болезненное испытание.

– Да уж, могу себе представить! Я раздраженно посмотрел на Лу.

– Ишь ты – можешь представить! Это же был ее собственный ребенок, разве нет? Ей что, не хотелось получить Бетси назад? Это был единственный способ вернуть ребенка! А потом Бет начала вести себя со мной так, что можно было подумать, будто я три раза в неделю режу женщин ради развлечения.

Снова наступило молчание. Лу пила из стакана, держа его обеими ладонями и глядя внутрь. Он снова опустел. Да и мой тоже. Она почти навалилась на меня всем своим весом, скинула туфельки, и ее голые ноги на фоне ворсистого ковра выглядели даже еще более голыми и бесстыдными, чем ее полуобнаженная грудь. Я ее ненавидел. Я ненавидел ее потому, что, прекрасно отдавая себе отчет во всем происходящем, я ничего не мог с собой поделать и ужасно ее хотел – как она это и задумала с самого начала. Как же ловко она все это сыграла: сначала заговорила об этом, потом горько посмеялась над собой и замяла тему. Она срежиссировала старую, как мир, сцену соблазнения вопреки традиционным постановкам, хотя сюжет и персонажи остались те же. Что ж, я изображал застенчивость достаточно долго.

– Полагаю, – сказал я жестко, – после этого рассказа тебе, как и моей жене, будет противно мое прикосновение.

Она задумалась. Потом торопливо протянула руку, взяла мою ладонь и положила себе на грудь. Это был изящный и трогательный жест, от которого впору было заплакать, – если бы не ее секундное замешательство – это мгновение холодного расчета, которое все испортило.

– Ах ты, дрянная притворщица! – я резко притянул ее к себе.

Я грубо впился в ее рот и целовал ее до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание и она не отвернула лицо. И вот тогда меня охватил настоящий гнев, и мне захотелось причинить ей боль, ударить ее – но я не смог. Я был сильно пьян, наверное, но какой-то внутренний голос все нашептывал мне: "Спокойно, спокойно! Берегись! Ты же сам знаешь, сколько существует способов убийства во время таких вот игрищ!"

Я был не в силах заглушить этот настойчивый шепот, но зато сумел грубо стащить с нее платье, помня, как она всегда дорожила этим бесценным одеянием. Я с омерзением целовал ее в шею, плечи, голые руки и грудь, и все тащил платье вниз, чувствуя, как эластик уже растянулся до предела. Она вцепилась мне в руку, когда рукав и боковой шов треснули.

Пошла ты к черту! Я играл самого последнего негодяя. Она же была просто мерзкой маленькой дилетанткой – нечего ей было затевать игры с профессионалом!

Мои пальцы добрались до атласного узла на бедре – после теплого джерси атлас на ощупь оказался гладким, холодным и твердым. Думаю, каждый мужчина хоть раз в жизни испытал шальное желание посильнее рвануть такие вот замысловатые шуршащие конструкции из атласа или тафты, с помощью которых женщины любят привлекать внимание к своим бедрам или задним частям. В этот вечер я дал своему желанию полную волю, и материал треснул по швам, жалобно протестуя против моих посягательств. Казалось, она намотала ярды этого шлейфа. К моему удивлению, большая часть ее платья размоталась вместе со шлейфом. Она только тихонько вскрикивала, ощущая, как платье тает под моими ладонями. Она перестала сопротивляться и покорно лежала, пока я разматывал остатки ее одеяния, намереваясь раздеть ее донага.

А потом мы лежали рядом на необъятной железной кровати и, тяжело дыша и не шевелясь, прислушивались к тарахтению за окном: на привокзальной площади кто-то заводил мотороллер. У этих мотороллеров, которые так любят шведы, вечно барахлят глушители, так что их слышно за несколько кварталов. А этот парень, похоже, стоял прямо у нас под окном и никак не мог отъехать. Его моторизованный ослик кашлял, чихал, плевался – и умирал. Он снова заводил его – движок начинал тарахтеть, он поддавал газу, пока мотор не взревывал на высоких нотах, так что я удивился, как это у него не летят клапана. Правда, у этих дурацких двухцилиндровых штучек и клапанов-то нет. А потом он наконец, попукивая, укатил, и все стихло.

Я приподнялся на локте и посмотрел на Лу. Она уже успокоилась. Ее лицо под копной спутанных волос выражало последнюю степень умиротворенности.

– Хорошо, Мэтт, – прошептала она. – Хорошо. Давай, действуй. Ты уже давно терпишь.

Она что-то пообещала мне – намекнув, а может, и высказав это обещание вслух – и, кажется, была готова довести начатое до логического конца, даже при том, что, возможно, уже услышала долгожданный сигнал и поняла, что ей нет больше нужды удерживать меня в номере. И вдруг с меня слетели весь хмель и гнев. Я почувствовал себя ненужным дураком, который почему-то остановился, раздевая женщину, на полпути, потому что не мог сделать ей больно и не хотел, – это я почувствовал особенно отчетливо, – ее насиловать. То есть, иными словами, секс для меня не был оружием или инструментом ненависти. Ведь секс есть нечто, что хочется разделить с желанной женщиной. По крайней мере, можно так к нему относиться.

Я медленно встал, не спуская с нее глаз; она лежала поперек кровати, запутавшись в каких-то лохмотьях, которые уже не имели даже отдаленного сходства с платьем. Я почему-то поймал себя на воспоминании о том, как выглядела Сара Лундгрен, когда Каселиус со своими молодчиками ее укокошил. Лу, Лу-то, по крайней мере, была жива-живехонька, а я никогда и не утверждал, будто у нас с Каселиусом нет ничего общего, в моральном смысле. Теперь оставалось только понять, кто из нас двоих смелее и грубее.

Я начал говорить ей что-то глубокомысленное и остроумное – и осекся. Потом стал извиняться, что в моих устах звучало еще глупее. Для высокопарных речей ни время, ни место не были подходящими. Тогда я просто повернулся и вышел из номера.

Глава 22

Остановившись перед дверью, я вставил ключ в замочную скважину. Я уже приготовился толкнуть дверь и войти, как вдруг понял, что именно так многие и встречают свою смерть. Они расстраиваются из-за женщины или из-за чего-то другого, забывая учесть изменившуюся ситуацию, которая может таить в себе смертельную опасность.

Если у них все шло по плану, то моя ситуация изменилась принципиально – во всяком случае, так должен был думать Каселиус, что в данном случае имело первостепенное значение, – и я очень хорошо помнил, что случилось с Сарой Лундгрен, когда наш герой решил, что она ему больше не нужна.

Я порылся в кармане, достал золингеновский нож и открыл лезвие. Отойдя в сторону, я с силой распахнул дверь и подождал, пока она, ударившись о стенку, закроется опять. Потом я подождал еще немного. Если в номере кто-то v был, он должен был увидеть сноп света, упавший из дверного проема, и догадаться, что последует дальше – то ли войдет человек, то ли бросят ручную гранату. По-моему, это в любом случае было хорошей тренировкой его нервной системы.

Низко пригнувшись, я впрыгнул в прихожую. Чтобы прицелиться в меня за то короткое мгновение, когда я появился на фоне освещенного коридора, стрелок должен был быть опытным профессионалом. Я упал на пол и откатился к дальней стене прихожей, но ничего не произошло. Чувствуешь себя полнейшим идиотом, когда грохаешься на пол и катаешься в пыли, но уж лучше чувствовать себя идиотом, чем получить пулю в лоб. Я пролежал, не шевелясь во тьме довольно долго и решил, что уж коли я не один в номере, то мой невидимый гость уже давно должен был окочуриться от задержки дыхания. Потом я встал, крадучись подошел к окну, задернул шторы, стараясь не приближаться к стеклу, и включил свет. Я не стал выглядывать в окно. Бледное лицо в окне – отличная мишень, а любопытство меня не мучило. Если в кустах под окном спрятался снайпер, то и хрен с ним. Он меня не волновал. Пока он там, мне до него не было дела.

Я вернулся в прихожую, закрыл дверь и нажал на выключатель. Шведы любят большие пластины, похожие на исполинские кнопки дверных звонков. По ним надо разок ударить, чтобы включить свет, и еще разок по той же самой кнопке – чтобы снова оказаться во тьме. Потом я взглянул на комод – он был пуст. Пленки исчезли. Не могу сказать, что я онемел от удивления.

Я зашел за занавеску ванной и взглянул на себя в зеркало. На одной щеке остался след от ее губной помады, помада виднелась и на воротничке рубашки. Лацканы были перепачканы ее пудрой. Запястья украшали царапины – это она пыталась меня схватить. Больше она не нанесла мне никакого видимого урона. С точки зрения физического ущерба, как любят говорить ребята с Мэдисон-авеню, ею была проявлена односторонняя инициатива.

Из зеркала на меня взирала та помятая рыбья морда, в которую твое отражение всегда превращается после большой пьянки. Я заметил, что на щеках в подбородке уже появилась щетина. Мне бы неплохо побриться. И принять ванну. Мне требовалась хорошенькая порка – сеанс старомодного применения кнута. Мне срочно нужна была новая внешность и новая легенда. Мне нужен был двенадцатичасовой сон.

Я вымыл лицо и принял аспирин. Когда в дверь постучали, звук был едва слышный, но я подскочил как ужаленный. Я снова достал нож, подошел к двери и открыл ее, соблюдая привычные меры предосторожности. Стоявшего за дверью гостя я менее всего ожидал сейчас увидеть. Я-то думал, что она уже достаточно от меня натерпелась и ей требуется небольшая передышка. Я закрыл нож и сунул его в карман. Этот вечер был полон сюрпризов, которые почему-то душу не радовали.

– Входи, Лу, – сказал я. Она не двинулась. Она смотрела на мое лицо. – Да, здесь побывали твои друзья. Поздравляю!

– Мэтт, я...

– Входи! Не бойся. Я не имею привычки посягать на одну и ту же женщину дважды в течение одного вечера.

Она вошла. Я закрыл дверь и обернулся. Она произвела значительные реставрационные работы. В ней теперь невозможно было узнать девушку, которую я некоторое время назад оставил лежать на кровати в лохмотьях. На ней был ее старый костюм битника – обтягивающие черные штаны и свободный черный свитер, – волосы расчесаны, а на губах свежий слой яркой помады. На подбородке краснело пятно – вот и вес, что напоминало о нашем недавнем поединке.

Мы молча смотрели друг на друга. Наконец я сказал:

– С тобой все в порядке? Она кивнула.

– Да. Со мной – все в порядке. Я протянул руку и дотронулся до красного пятна на подбородке.

– Моя щетина?

Она кивнула.

– Мне надо будет не забыть в следующий раз побриться перед тем, как я соберусь подвергнуть истязанию очередную женщину.

– Ты еще не закончил истязать эту женщину, Мэтт.

Воцарилась тишина.

– Я не особенно... красиво поступила с тобой... мы поступили друг с другом. И я не осуждаю тебя за то, что ты меня возненавидел и захотел причинить мне боль.

Я вовсе не нуждался в ее дурацких сопереживаниях.

– Очень мило с твоей стороны. Я просто польщен... Она поспешно помотала головой.

– Пожалуйста, не ехидничай! Когда-нибудь, может быть, очень скоро, ты поймешь, почему... – ее голос угас. Помолчав, она добавила: – Если я что-то... чем-то могу искупить то, что я тебя так одурачила...

– Мне кажется, мы квиты. Она взглянула на пустой комод.

– Даже после этого?

– Даже после этого. Она скривила лицо.

– Кажется, я без особого успеха пыталась собой торговать сегодня, а?

– Да? А ты разве этим занималась? – Я смерил ее взглядом. – Знаешь, меня никогда не возбуждал вид женщины в штанах, куколка.

Она сказала упавшим голосом:

– Ну, это легко поправимо. Их же можно снять! Напрасно она все это говорила. Как я ни старался, последнее слово оставалось за ней. Я признал свое поражение.

– Слушай, Лу, давай прекратим. Я уже устал от этих обменов сальностями и остротами. Она упрямо сказала:

– Я просто не хочу, чтобы ты ощущал себя... обманутым. По крайней мере, в этом смысле. Но в то же время я не хочу, чтобы ты ощущал себя великодушным и благородным рыцарем. Я хочу покончить со всеми нашими взаиморасчетами прежде, чем выйду из номера. Мы скорее всего больше никогда не увидимся. Если тебе кажется, что тебе что-то еще светит, черт тебя возьми, то пришла пора расплаты, – и она заплакала.

Я достал из чемодана носовой платок и подал ей. Она вытерла глаза, высморкалась и смущенно посмотрела на платок.

– Сохрани его на память, – сказал я. – Посмотришь как-нибудь на эту скромную монограмму, да и вспомнишь обо мне.

Она запихала платок в карман штанов.

– Ну, вот, я совсем расквасилась. Пожалуй, мне пора отчаливать.

Она повернулась и пошла. Я дал ей дойти до двери. А потом позвал:

– Лу!

Она обернулась.

– Да?

– Передай, пожалуйста, сообщение от мистера Хелма некоему господину Каселиусу, если вдруг тебе придется с ним встретиться.

У нее слегка расширились глаза.

– Какое сообщение, Мэтт?

– Я же предложил тебе сделку, помнишь? Ты ее отвергла.

– Я помню.

– Ну так вот, если масса Каселиус вдруг будет не вполне удовлетворен пленками, которые вы все сегодня добывали с такими трудностями, то, милая моя, просто шепни ему на ухо, что я готов предложить ему свою помощь. Но с одним условием. Он должен будет прийти ко мне лично. Я все еще горю желанием познакомиться с ним.

Она смотрела на меня с ужасом и недоумением.

– О нет! – прошептала она, точно обращаясь к самой себе, но потом ко мне. – Какой же ты дурак! Какой же ты набитый, самодовольный дурак! Ну как ты мог...

Ее шепот сорвался в рыдание. Она пошатнулась, нашарила дверную ручку, точно слепой, открыла дверь и выбежала в коридор. Я услышал быстрые шаги ее мягких тапочек по ковру.

Постояв немного, я пожал плечами и пошел за ней. Я торжествовал победу: эк ее прорвало! Меня распирало от радости. Но сказать по чести, я и сам не понимал, почему. Я пошел за ней выяснить, что же все-таки случилось. Когда я вышел в коридор, она уже свернула к лестнице. Я услышал, что, дойдя до середины марша, она остановилась. Я подошел к углу и осторожно глянул вниз.

С лестничной площадки был виден вестибюль. Вообще-то это был крошечный зальчик, где в одном углу разместилась стойка портье, а в другом – гардероб, рдс посетители оставляли свои пальто, направляясь в ресторан. Со своего наблюдательного пункта я видел, как этот тесный зальчик быстро наполнялся полицейскими и мужчинами в штатском. На середине лестницы, прижавшись к стене, стояла Лу и смотрела на нескончаемый поток представителей правоохранительных органов.

Когда она очнулась от транса и собралась взбежать наверх, было уже поздно. Один из полицейских заметил ее и привлек к ней внимание Гранквиста – нашего приятеля с выцветшими бровями. Он не стал мешкать и взлетел по лестнице как чемпион по пятиборью. На бегу, направляясь прямо ко мне в объятия, она споткнулась и упала на одно колено. Она не успела встать, как Гранквист уже настиг ее.

К моему удивлению, она оказала ему сопротивление. Он был всего лишь беднягой-легавым при исполнении служебных обязанностей, но она дала ему такой отпор, который в куда более критической ситуации не дала мне. Она отдубасила и расцарапала его так, что двум здоровенным полицейским пришлось прийти к нему на помощь, после чего им все-таки удалось ее утихомирить.

Я был поглощен развернувшимся на моих глазах сражением, при этом стараясь держаться вне их поля зрения – а они находились всего в нескольких шагах от меня, – и я не видел, что происходило внизу. Теперь же, когда Лу препроводили в вестибюль, я заметил там знакомую фигуру. Мужчины в этой стране ухитряются вырасти, не толстея. Тот же, кого я увидел, был высок и широк. Он один заполнил собой весь вестибюль.

– Ну, вижу, вы ее взяли! – сказал он по-английски Гранквисту.

– Да, герр Веллингтон, – ответил блондин, прикладывая носовой платок к расцарапанному лицу. – Мы взяли ее. Но в следующий раз, когда мы будем проводить совместную операцию на благо наших государств, могу я вас попросить, чтобы женщин брали вы.

Веллингтон расхохотался.

– Я же предупреждал вас, что это тигрица, – он махнул рукой на дверь. – У нас все прошло как по маслу. Мы его взяли – фотопленки при нем, так что все чисто и в полном соответствии с законом. Герр Гранквист, позвольте вам представить герра Каселиуса.

Я устремил взгляд на входную дверь. Плотная маленькая фигурка была почти незаметна в помещении, где столпилось столько высоких мужчин: но я сразу вспомнил пустынный проселок за городом к летающую трехгранную пику. В отличие от Лу, коротышка явно сдался без сопротивления. Он стоял, такой щеголеватый и важный, между двумя охранниками, и булавка его галстука играла всеми цветами радуги.

– Возможно, тут произошла какая-то ошибка, – сказал он спокойно. – Мое имя Карлссон. Рауль Карлссон, из торгового дома "Карлссон и Леклер".

Что же, я получил ответ на свой вопрос и успокоился. Я вернулся к себе в номер. Скоро и за мной придут, но, возможно, сперва мне удастся немного поспать.