Текст книги "Замок из стекла"

На следующий день я пришла с кольцом к дому Билли. Он был за домом в брошенном автомобиле. Этот автомобиль был когда-то красным, но краска выцвела от солнца и стала оранжевой. Шины уже давно исчезли, а виниловая обшивка крыши пошла пузырями. Билли сидел на месте водителя и издавал звуки урчащего мотора.

Я встала рядом и стала ждать, когда он меня заметит. Он делал вид, что меня не замечает, поэтому я первой начала разговор. «Я больше не хочу быть твоим другом, – сказала я. – И твое кольцо мне больше не нужно».

«А мне плевать, – ответил он. – Мне оно тоже ни к чему». Он смотрел прямо вперед сквозь потрескавшееся переднее стекло. Я вынула кольцо, бросила ему на колени, развернулась и пошла. Я услышала звук открываемой двери. Я продолжала идти не оборачиваясь. Потом я почувствовала удар в голову, словно в меня кинули камнем. Билли бросил в меня кольцо. Я не останавливалась.

«Эй, слышь! Я тебя изнасиловал!» – заорал Билли мне вслед.

Я повернулась. Билли показался мне уже не таким высоким, как раньше. Я судорожно соображала, как ему ответить, но так как не понимала значения слова «изнасиловать», мне было сложно подобрать достойный ответ.

«Ну и что?!» – ответила я.

Дома я открыла словарь и посмотрела определение незнакомого слова. Потом я посмотрела определения нескольких других непонятных слов, которые встретились при прочтении текста. Хотя я до конца поняла значение слова «изнасиловать», я знала, что оно имеет очень плохое значение. Обычно в таких случаях я обсуждала слово с папой, но в тот раз я решила этого не делать. У меня было чувство, что разговор с папой на эту тему может оказаться лишним.

На другой день Лори, Брайан и я играли дома в покер и присматривали за Морин, пока родители отдыхали в клубе Owl. Вдруг мы услышали, как с улицы Билли зовет меня. Лори вопросительно посмотрела на меня, но я отрицательно покачала головой. Мы продолжали играть, но Билли под нашими окнами не унимался. Тогда Лори вышла на крыльцо, которое раньше было частью железнодорожной платформы, и сказала Билли, чтобы он уходил. Лори вернулась в комнату и сообщила: «У него ружье».

Вдруг одно из наших окон с грохотом разлетелось вдребезги. Лори схватила Морин, и в окне появилось лицо Билли. Он разбил окно прикладом, залез в комнату и направил дуло на нас.

«Это всего лишь духовое ружье», – успокоил нас Брайан.

«Я же тебя предупреждал, что ты об этом пожалеешь», – сказал мне Билли и нажал на курок. Мне показалось, что в бок меня укусила оса. Потом Билли начал стрелять в нас без разбора. Брайан перевернул катушку из-под кабеля, чтобы мы могли за ней укрыться.

Раздавались звуки выстрелов. Морин начала плакать. Я посмотрела на Лори, которая была среди нас старшей. Лори закусила губу и напряженно думала. Потом она передала мне Морин и выскочила из-за катушки. Билли пару раз в нее попал, пока она бежала по комнате, хотя Брайан пытался его отвлечь и перевести огонь на себя. Лори взбежала по лестнице на второй этаж и спустилась с папиным пистолетом в руках. Она направила пистолет на Билли.

«Это игрушечный пистолет», – сказал Билли дрогнувшим голосом.

«Ага! Самый настоящий!» – закричала я.

«Даже если он настоящий, у нее кишка тонка из него выстрелить».

«А вот посмотрим!» – сказала Лори.

«Ну, давай, стреляй», – сказал Билли.

Лори стреляла гораздо хуже меня. Она направила пистолет в сторону Билли и нажала на курок. Я закрыла глаза, грянул выстрел, и когда я снова открыла глаза, Билли в комнате уже не было.

Мы выбежали на улицу, ожидая увидеть окровавленный труп Билли. Когда он нас увидел, стал отбегать по улице подальше от дома. Он отбежал от нас метров на пятнадцать и снова начал стрелять. Я выхватила пистолет из рук Лори, прицелилась чуть ниже цели и спустила курок. Отдача пистолета чуть не вывихнула мне плечо, потому что в пылу битвы я держала оружие не совсем так, как учил меня папа. Пуля ударила в землю в метре от Билли, который высоко подпрыгнул в воздух и бросился бежать.

Мы рассмеялись, но потом резко замолчали. Я посмотрела на свои руки и увидела, что они трясутся.

Вскоре после этого к нашему дому подъехала полицейская машина, из которой вышли мама с папой с очень серьезными лицами. Вместе с ними из машины вышел полицейский и зашел в дом. Мы сидели на лавках. Полицейский внимательно нас осмотрел. Я держала руки на коленях, словно послушный ребенок.

Папа присел перед нами на одно колено и по-ковбойски обхватил другое колено рукой. «Что здесь произошло?» – спросил он.

«Самооборона», – пискнула я. Папа всегда говорил, что самооборона является законным оправданием того, что ты в кого-то стрелял.

«Понятно», – протянул папа.

Полицейский сказал, что соседи сообщили в полицию о перестрелке в нашем доме, и он должен узнать, что произошло. Мы сказали, что стрельбу начал Билли, что он нас провоцировал, мы защищались и в него не целились, но эти детали полицейского мало интересовали. Он заявил, что вся наша семья должна завтра утром прийти в городской суд, чтобы там разобрались, что на самом деле произошло. В суде все выслушают и решат.

«Что с нами сделают?» – поинтересовался Брайан.

«Это решит суд», – ответил полицейский.

В тот вечер папа с мамой на втором этаже долго обсуждали что-то тихими голосами. Мы лежали в коробках. Потом родители спустились вниз.

«Мы едем в Финикс[26]26
  По-английски городок называется Phoenix.


[Закрыть]», – сообщил папа.

«Когда?» – спросила я.

«Прямо сейчас».

Папа разрешил каждому из нас взять только одну вещь. Я схватила бумажный пакет и выбежала собирать коллекцию своих «драгоценных» камней. Когда я вернулась с пакетом, дно которого чуть не отваливалось от веса камней, я застала следующую сцену: папа с Брайаном спорили о том, является ли коробка с солдатиками одной вещью или несколькими.

«Ты берешь с собой игрушки?» – спрашивал папа.

«Ты же сказал, что можно взять одну. Вот у меня одна вещь», – отвечал Брайан.

«А вот и моя одна вещь», – вставила я, приподнимая пакет. Лори, которая взяла с собой книжку «Волшебник Изумрудного города», стала спорить о том, что коллекция камней – это не один предмет, а несколько. То же самое, если бы она пришла со всей своей библиотекой. Я сказала, что, по сути, у Брайана коллекция. «А у меня, как видишь, не вся коллекция, а только лучшие экземпляры».

Папа, который обычно втягивался в обсуждения о том, является ли сумка с вещами одной вещью или несколькими, не был тогда в настроении и сказал, что камни слишком тяжелые. «Можешь взять один», – разрешил он.

«В Финиксе много камней», – добавила мама.

Я выбрала один жеод с белыми кристаллами внутри. Мы отъехали от дома, и я в последний раз посмотрела через заднее стекло на дом, в котором мы жили. Папа оставил включенным свет в комнате на втором этаже. Я подумала о всех семьях шахтеров и золотодобытчиков, которые приехали в Бэттл Маунтин в надежде на то, что обогатятся, и уехали, когда удача им не улыбнулась. Папа говорил, что не верит в удачу, а я верила. У нас был небольшой удачный период, когда мы жили в Бэттл Маунтин, но он подошел к концу, хотя мне так хотелось, чтобы он никогда не кончался.

Мы проехали «Зеленый фонарь» с его мигающими «рождественскими» гирляндами, проехали клуб Owl с яркой неоновой рекламой с изображением совы в поварском колпаке. Потом выехали на шоссе по пустыне, и огни города исчезли далеко за нами. Нас окружила черная ночь, подсвеченная только светом фар нашего автомобиля.

Бабушка Смит жила в большом, окруженном эвкалиптами доме с зелеными ставнями. Окна дома были огромными, а внутри него лежали персидские ковры, и стояло гигантское фортепьяно. Места было так много, что можно было танцевать, когда бабушка играла на пианино музыку кантри. Когда мы останавливались у бабушки Смит, она всегда звала меня в свою спальню и усаживала перед небольшим столиком, уставленным пастельного цвета бутылочками духов и баночками кремов. Я открывала баночки и бутылочки, нюхала их содержимое, а бабушка расчесывала металлическим гребешком мои волосы, ругаясь вполголоса на то, что они такие запутанные. «Твоя ленивая мать тебе разве волосы не расчесывает?» – спросила она однажды. Я объяснила бабушке, что мама говорит, что каждый ребенок должен сам следить за своим внешним видом. Потом бабушка сказала, что мои волосы слишком длинные, надела мне на голову горшок и состригла все волосы, которые из-под него были видны.

Бабушка родила двоих детей: мою маму и дядю Джима, а потом стала учительницей, потому что никому не хотела доверять образование своих детей. Она преподавала в школе из одной комнаты в городке под названием Ямпи. Маме не нравилась бабушкина профессия. Маме не нравилось и то, что бабушка и в школе, и дома ее постоянно поправляла. Бабушка говорила ей, как надо одеваться, разговаривать, организовывать свое время, готовить и убирать дом, как управлять своими деньгами. В общем, бабушка с мамой часто ссорились. Мама считала, что бабушка чересчур многого требует и создает слишком много правил, а также придумывает излишне много наказаний за нарушение этих правил. Именно поэтому мама решила, что ее собственные дети будут расти совершенно без правил.

Но я искренне любила бабушку Смит. Она была высокой, широкоплечей, с зелеными глазами и волевой челюстью. Я была ее любимой внучкой, о чем она мне неоднократно говорила. Бабушка считала, что я далеко пойду. Мне даже нравились бабушкины правила. Мне нравилось, что она вставала с рассветом, кричала: «Подъем!» и настаивала на том, чтобы мы привели себя в порядок, причесали волосы и помыли руки перед завтраком. Она варила очень вкусный какао, а потом смотрела, как мы убираем со стола и моем посуду. Затем мы шли в магазин, где она покупала нам, ее внукам и внучкам, одежду, а после этого шли в кино, например на «Мэри Поппинс».

В машине по пути в Финикс я спросила у папы с мамой, сидевших на переднем сиденье: «Мы будем жить у бабушки Смит?»

«Нет, – ответила мама. Она посмотрела в окно и потом добавила: – Бабушка умерла».

«Что?» – закричала я. Я расслышала маму, но не поверила своим ушам.

Не отрывая взгляда от окна, мама повторила свой ответ. Она обернулась и посмотрела на спящих Лори и Брайана. Папа курил сигарету и внимательно смотрел на дорогу. Я не могла поверить, что бабушка больше не будет поить нас вкуснейшим какао и, ругаясь, расчесывать мои волосы. Я начала больно бить маму по плечу и спрашивать ее о том, почему она нам об этом не сообщила. Папа поймал мой кулак свободной рукой, держа другой сигарету и управляя автомобилем, и сказал: «Хватит, Маленький Козленок».

Мне казалось, что мама удивлена тем, что я так расстроилась.

«Почему ты нам об этом раньше не сказала?» – спросила я.

«Мне казалось, что это лишняя информация», – ответила она.

«Что с ней произошло?» Бабушке недавно исполнилось шестьдесят лет, и практически все родственники со стороны матери были долгожителями: они умирали, когда им было под сто лет.

Доктора сказали, что у бабушки был рак, но мама считает, что она умерла от радиации. Мама сказала, что в окрестностях бабушкиного ранчо, в пустыне, неоднократно испытывали ядерное оружие. Мама вместе с братом Джимом гуляли по пустыне со счетчиком Гейгера и находили радиоактивные камни, которые потом хранили в подвале бабушкиного дома и некоторые из них использовали для изготовления ожерелья для бабушки.

«Не надо печалиться, – сказала мама. – Мы все там будем. Бабушка прожила дольше и интересней, чем многие». Она замолчала, а потом добавила: «И сейчас у нас есть место, где мы можем жить».

Она объяснила, что у бабушки Смит было два дома: тот, с зелеными ставнями в котором она жила, и другой, более старый и традиционный дом из глины, в центре Финикса. Мама была старшим ребенком бабушки, поэтому та спросила ее, какой из домов она хочет получить в наследство. Дом, в котором жила бабушка, стоил дороже, но мама выбрала дом в центре города. Он находился поблизости от делового района, и мама решила, что он идеально подходит в качестве студии художника. Бабушка оставила маме в наследство деньги, чтобы та могла уйти с преподавательской работы и купить необходимые художественные принадлежности.

С тех пор как бабушка умерла несколько месяцев назад, мама хотела переехать в Финикс, но папа отказывался уезжать из Бэттл Маунтин, потому что был близок к решению проблемы выделения золота из породы при помощи цианида.

«Честное слово, я был на грани открытия», – заметил папа.

Мама иронично усмехнулась. «В любом случае инцидент с Билли произошел как нельзя кстати. Я уверена, что в Финиксе сделаю успешную художественную карьеру». Она повернулась ко мне: «Ну что, Жаннетт, ты же любишь приключения? Все хорошо, а будет еще лучше!» Мамины глаза светились от радости.

Когда мы подъехали к дому на Третьей Норд-стрит, я не поверила, что мы будем в нем жить. Это был огромный особняк, который бабушка Смит сдавала в аренду двум семьям. Теперь он был целиком наш. Мама говорила, что его построили почти сто лет назад в качестве форта. Глиняные стены, окружавшие дом и участок, были в метр толщиной. «Такие стены стрелы точно не пробьют», – заметил Брайан.

Мы вбежали в дом и насчитали четырнадцать комнат, включая кухню и туалеты. Вместе с домом мама унаследовала много бабушкиных вещей: темный испанский обеденный стол с восьмью стульями, пианино, старинные серебряные обеденные приборы и несколько секретеров с бабушкиным фарфором. Мама показала нам, что это фарфор высшего качества: она подняла тарелку против света, и с обратной стороны тарелки мы увидели силуэт маминой руки.

Во дворе дома росла пальма, а позади него было несколько апельсиновых деревьев, отчего мне казалось, что я приехала в оазис. Кроме того, в саду росли кусты штокрозы и олеандра с розовыми и белыми цветами. На огороженной территории стоял большой сарай размером с тот дом, в котором мы жили в Бэттл Маунтин, а рядом с ним находилась парковка на два автомобиля. Похоже, мы начали подниматься вверх по социальной лестнице.

В районе вокруг Третьей Норд-стрит жили мексиканцы и индейцы, которые переехали сюда после того, как белые семьи покинули эти места и переселились в пригороды. В каждом доме жили по два десятка семей. На улице мужчины пили пиво из обернутых в коричневые бумажные пакеты бутылок, мамы нянчились с детьми, старые леди грелись на солнце, как кошки, а дети носились, как сумасшедшие.

Местные дети ходили в католическую школу при церкви Святой Марии, расположенной в пяти улицах отсюда. Мама заявила, что монахини только делают религию скучной, и решила отправить нас в государственную школу Эмерсон. Хотя эта школа находилась не в нашем учебном округе, мама уговорила ее директора нас принять.

Автобус, отвозивший детей в школу Эмерсон, не проходил мимо нашего дома, поэтому нам приходилось добираться до школы пешком. Район Эмерсон был зажиточным, на улицах росли эвкалипты, а здание школы выглядело как типичный испанский дом с красной терракотовой крышей. Вокруг школы росли пальмы и банановые деревья, и, когда бананы созревали, ученикам выдавали их к обеду. Перед школой был огромный травяной газон, который поливали при помощи спринклеров, а на игровой площадке было больше оборудования для игры, чем я когда-либо видела: качели, карусели, батут, канаты, мячи и даже дорожка для бега.

Классной руководительницей третьего класса была мисс Шо с волосами цвета стали, очками-кошками в металлической оправе и сурово сжатыми губами. Когда я сказала ей, что прочитала все книги Лоры Инглз Уайлдер, она скептически подняла бровь, но после того, как я бойко прочитала ей отрывок из книжки, она перевела меня в группу изучения литературы для одаренных детей.

Лори и Брайан тоже оказались в группах изучения литературы для одаренных детей. Брайан был от этого не в восторге, потому что он оказался в ней самым маленьким, а мы с Лори в глубине души были очень рады тому, что попали в такую продвинутую группу. Мы гордились, что нас признали особенными. Рассказывая родителям об этом, перед тем как произнести слово «одаренные», мы с Лори принялись усиленно театрально моргать ресницами, положив подбородок на сцепленные пальцы рук и приняв ангельский вид.

«Не валяйте дурака, – сказал папа. – Я же всегда вам говорил, что вы у меня особенные».

Брайан искоса посмотрел на папу. «Если мы такие особенные, почему же ты…» Он не закончил свою мысль.

«Что?» – спросил его папа.

«Нет, ничего», – ответил Брайан, покачав головой.

В школе Эмерсон работала медсестра, которая впервые за всю нашу жизнь проверила наше зрение и слух. У меня все было в порядке. Медсестра сказала, что у меня «зрение, как у орла, а слух, как у слона». Однако Лори было сложно разобрать буквы на таблице для проверки зрения. Медсестра заявила, что у Лори сильная близорукость, и написала маме записку о том, что ей необходимы очки.

«Очки? Ни за что!» – произнесла мама, прочитав записку. Мама не одобряла использование очков, потому что считала, что для того, чтобы зрение было нормальным, его надо тренировать. Мама говорила, что очки – это своего рода костыли, которые мешают людям со слабыми глазами научиться самостоятельно видеть мир[27]27
  Интересно, что современные самые передовые врачи придерживаются именно такой точки зрения, когда речь идет не об очень сильном нарушении зрения. – Прим. ред.


[Закрыть]. Она говорила, что ее долго заставляли носить очки, но она отказывалась. Однако медсестра передала маме еще одну записку, где писала о том, что Лори не допустят к занятиям, если она не будет носить очки, а все расходы на изготовление очков школа берет на себя, после чего мама сдалась.

Когда очки были готовы, мы все вместе пошли их получать. Стекла очков были очень толстыми. Лори надела их, стала крутить в разные стороны головой, а потом выбежала на улицу. Я последовала за ней.

«В чем дело?» – спросила я ее. Она ничего не отвечала и продолжала крутить головой в разные стороны, с изумлением разглядывая дома и деревья.

«Ты видишь вон то дерево?» – спросила она, показывая на планеру водную (сикомору), стоявшую в тридцати метрах от нас. Я кивнула в ответ.

«Я вижу не только само дерево, но и каждый листик в отдельности. – Лори была в восторге. – А ты их видишь?»

Я снова кивнула.

«Правда? Не только ветки, но и каждый листочек в отдельности?»

Я опять кивнула. Лори посмотрела на меня и расплакалась.

По дороге домой Лори рассказывала, что впервые видит то, что все мы уже давно перестали замечать. Она читала вслух названия улиц и рекламу на щитах. Она говорила, что видит птиц, сидящих на телефонных проводах. Она вошла в здание банка и рассматривала узоры на сводчатом потолке.

Дома Лори попросила меня надеть ее очки. Она сказала, что тогда я пойму, как она видит без очков. Я надела ее очки, и мир потерял свои отчетливые очертания, потому что я стала видеть только размытые формы предметов. Я сделала несколько шагов и сильно ударилась ногой о край стола. Только тогда я поняла, почему Лори не ходила со мной и Брайаном в пустыню – потому что она ничего не видела.

Лори попросила маму надеть ее очки. Мама водрузила очки на нос, поморгала и осмотрелась вокруг. Она посмотрела на свои картины и потом, не говоря ни слова, вернула очки Лори.

«Ну, как? Ты в них лучше видишь?» – спросила я ее.

«Я бы не сказала, что лучше. По-другому», – ответила она.

«Может быть, и тебе стоит заказать очки?»

«Я хочу видеть мир таким, каким я к нему привыкла», – ответила она.

Лори очень понравился мир, который она видела через новые очки. Она начала рисовать все то, что раньше не замечала: изогнутые тени черепицы на крыше нашей школы и облака, которые заходящее солнце красит в розовый, а верхушки в пурпурный цвет.

С той поры как Лори начала носить очки, она решила, что, как и мама, станет художницей.

После нашего переезда в Финикс мама с головой окунулась в художественную деятельность. Перед нашим домом поставили белый щит со словами «Художественная студия Р.М. Уоллс», которые были аккуратно нарисованы черным цветом с золотой окантовкой. Две ближайшие к входной двери комнаты превратили в студию и галерею, а две спальни в задней части дома переоборудовали в хранилище маминых работ. Магазин художественных принадлежностей находился всего в трех улицах от нашего дома, и благодаря полученному наследству мама могла регулярно совершать в нем покупки. Мы приносили домой рулоны холста, и папа натягивал их на подрамники. Мама купила масляные и акриловые краски, акварель, грунтовку, тушь, кисти, уголь для рисования, пастель, красивую бумагу для рисования пастелью и даже деревянный манекен с подвижными суставами, которого назвала Эдвардом. Мама говорила, что Эдвард станет ей позировать, когда дети будут в школе.

Мама решила, что, прежде чем она займется серьезной живописью, ей необходимо собрать обширную художественно-справочную подборку материалов для зарисовок. Она купила массу линованной бумаги и большие папки для листов, пробитых тремя дырками. Каждая тема имела свою папку: собаки, кошки, лошади, домашние животные и деревенский скот, дикие животные, цветы, овощи и фрукты, сельские и городские пейзажи, мужские и женские портреты (а точнее, лица и тела, руки, ноги, попы и другие части тела крупным планом). В поисках интересных картинок мы часами просматривали старые журналы. Когда мы находили то, что нам казалось любопытным, показывали это маме, которая после секундного размышления одобряла или отвергала наши предложения. Одобренную мамой фотографию мы выреза́ли из журнала и приклеивали на лист линованной бумаги, пробивали на листе дыроколом три дырки и укрепляли эти дырки специальной пленкой, чтобы они не рвались. Затем мы находили нужную папку с зажимом на три дырки, вставляли в нее новый лист с фотографией и защелкивали папку. За труды мама давала нам уроки рисования.

Мама, кроме того, много писала. Она купила несколько механических и электрических печатных машинок, чтобы было на чем работать, если любимая печатная машинка сломается. Печатные машинки стояли в ее студии. Маме ни разу не удалось продать то, что она написала, лишь иногда она получала письмо из какой-нибудь редакции с вежливым отказом предложенного материала и пожеланием продолжить работу над словом. Эти отказы мама пришпиливала кнопками к стене, как почетные грамоты. Когда мы возвращались из школы, мама обычно работала в студии. Если в доме стояла тишина, значит, мама рисует или обдумывает сюжет своей следующей картины. Если мы слышали звуки пишущей машинки, значит, она трудится над одним из романов, повестей или рассказов. Была у нее и своя коллекция умных мыслей, иллюстрированных ею самой. Среди них был раздел под названием «Философия жизни согласно Р.М. Уоллс». Помню, что одна папка из этой серии была стильно оформлена и имела подзаголовок «Жизнь – это миска с черешней, в которую бросили немного орехов».

Папа стал членом местного профсоюза электриков. Город Финикс строился и развивался как на дрожжах, и папа без труда нашел работу. Каждое утро он уходил из дома в желтой строительной каске и высоких рабочих ботинках, подбитых железом, в которых, как мне казалось, он становился еще красивее, чем в обычной одежде. Благодаря профсоюзной защите папа зарабатывал хорошие деньги. Помню, как в день своей первой зарплаты он вернулся домой, позвал нас в гостиную и заявил, что мы забыли свои игрушки во дворе.

«Нет, ничего мы во дворе не оставили», – оправдывались мы.

«А мне кажется, что оставили, – настаивал папа. – Выйдите во двор и посмотрите».

Мы выбежали во двор: там в ряд стояли три новых велосипеда: один большой красный, два поменьше – синий для мальчиков и фиолетовый для девочек.

Увидев велосипеды, я решила, что их оставили во дворе другие дети. Когда Лори сказала, что их купил нам папа, я не поверила своим ушам. У нас никогда раньше не было велосипедов, и мы выучились кататься на чужих, принадлежавших другим детям. Я даже не могла себе представить, что у меня будет свой собственный велосипед. К тому же совершенно новый.

Я обернулась и увидела папу, стоявшего в проеме входной двери, сложив руки на груди и с хитрой улыбкой на лице. «Это не для нас велосипеды, верно?» – неуверенно спросила его я.

«Сама подумай, для меня с матерью они слишком маленькие», – ответил папа.

Лори с Брайаном уже сели на свои велосипеды и колесили по двору, а я не могла оторвать глаз от своего. Он был ярко-фиолетового цвета и с белым сиденьем, корзинкой из металлической проволоки на багажнике, никелированным рулем, развернутым, словно рога, с белыми пластиковыми ручками, с которых свешивалась бахрома фиолетового и серебряного цвета.

«Нравится?» – лаконично спросил меня папа.

Я утвердительно кивнула.

«Горный Козленок, знаешь, я по сей день не могу простить себе то, что не разрешил тебе взять с собой коллекцию камней из Бэттл Маунтин, – заметил папа. – Понимаешь, мы тогда никак не могли обременять себя лишним багажом».

«Понимаю, – ответила я. – К тому же это была не одна вещь, а несколько».

«Не уверен, – сказал папа. – Все в этой вселенной можно, черт возьми, разбить на отдельные частицы, на атомы, на протоны, так что чисто теоретически ты была права. Коллекцию вещей необходимо рассматривать как одну вещь. Но, увы, теория и практика различаются».

Мы начали кататься на велосипедах. Иногда мы прищепкой прикрепляли к вилке колеса пластинку, которая издавала звук при соприкосновении со спицами на повороте. Лори теперь хорошо видела и была нашим навигатором. Она взяла на бензозаправке карту города и прокладывала маршруты. Мы ездили к отелю Westward Ho, катались по Центральной авеню, вдоль которой индианки с квадратными лицами продавали мокасины и ожерелья из бисера, разложенные на ярких накидках прямо на тротуаре. Мы ездили в Wollworth’s, который был больше всех магазинов Бэттл Маунтин, вместе взятых, и играли в проходах в классики до тех пор, пока менеджер не приказывал нам уходить. Мы брали старые теннисные ракетки бабушки Смит и ездили на корты в городской университет, где играли в теннис старыми лысыми мячами, оставленными за ненадобностью игроками. Мы ездили в центральную городскую библиотеку, и здешние сотрудники начали нас узнавать, потому что мы бывали там очень часто. Библиотекари помогали нам выбирать книги и предлагали те, которые, по их мнению, нам должны понравиться. Положив книги в корзинки на багажнике, мы ехали домой посередине тротуара, словно владели всем городом.

У родителей появились деньги, и они подключили в доме телефон. У нас раньше никогда не было своего телефона, поэтому при каждом звонке мы наперегонки бежали, чтобы поднять трубку. Тот, кто успел подбежать к телефону первым, говорил в трубку с британским акцентом: «Резиденция семьи Уоллс, это дворецкий, чем могу вам помочь?» – при этих словах все мы помирали от хохота.

В доме был большой проигрыватель пластинок, который менял пластинки автоматически. Когда одна пластинка заканчивалась, на вертушку падала новая пластинка, и музыка звучала снова. Мама с папой обожали музыку, особенно ритмичную и динамичную – ту, под которую хочется танцевать или, по крайней мере, кивать в такт головой или отбивать ритм ногой. Мама постоянно покупала на барахолках и в магазинах уцененных товаров пластинки с польками, церковной музыкой, исполняемой хорами черных, немецкими маршами, итальянскими операми и ковбойскими песнями. Мама купила несколько пар ношеных туфель на высоких каблуках, которые она называла своей обувью для танцев. Она надевала туфли на высоких каблуках, включала проигрыватель и делала звук погромче. Если папа был дома, он танцевал вместе с ней, а если его не было, она танцевала одна под звуки вальса, джаза или техасского тустепа[28]28
  Two-step – парный бальный танец; был популярен в 1920-е гг. – Прим. перев.


[Закрыть]. В доме гремел голос Марио Ланцы,[29]29
  Mario Lanza, настоящее имя Альфредо Кокоцца (1921–1959), известный итальяно-американский певец-тенор и актер.


[Закрыть] звуки туб или печальные ковбойские песни наподобие The streets of Laredo[30]30
  Известная ковбойская баллада, также называемая Cowboy’s Lament, или Плач ковбоя, в которой умирающий ковбой жалуется на свою жизнь другому. – Прим. перев.


[Закрыть].

Родители купили стиральную машину и поставили ее на веранду. Это было устройство в виде небольшого эмалированного корыта на маленьких ножках, которое наполняли водой из шланга. После включения машины она начинала подпрыгивать и трястись на цементном полу. Это была простейшая стиральная машина без малейшей автоматики, поэтому приходилось ждать, пока вода станет грязной, после чего для удаления воды пропустить белье между двумя крутящимися от работы мотора валиками. Выжатая вода стекала на лужайку, отчего трава на ней росла еще гуще.

Несмотря на все эти технические новшества, наша жизнь в Финиксе не была сплошным праздником. В доме жили полчища больших, сильных тараканов с блестящими крыльями. Сперва тараканов было не так много, но поскольку мама не любила убираться, их развелась просто тьма. Через некоторое время после нашего переселения орды тараканов спокойно гуляли по стенам, по полу кухни и по мебели. В Бэттл Маунтин мух ели ящерицы, я ящериц – кошки. Мы так и не смогли найти животное, которое ест тараканов, поэтому я предложила приобрести спрей от насекомых, как у всех наших соседей, но мама была ярой противницей химической войны. Она сказала, что в конечном счете мы сами отравимся этим спреем.

Мама решила, что лучший способ борьбы с тараканами – это рукопашная. Ночами, когда тараканы выползали наружу, мы устраивали массовые бойни. Мы вооружались свернутыми в трубочку журналами или обувью (мне было всего девять лет, но я носила обувь 39-го размера, которую Брайан называл «тараканоубийцами») и собирались на кухне. Мама включала свет, и все мы начинали без разбора бить насекомых. Прелесть заключалась в том, что не надо было целиться, потому что тараканы покрывали все возможные поверхности, следовательно, любой удар убивал одного или нескольких насекомых.

Кроме тараканов у нас в доме жили и термиты. Присутствие этих насекомых обнаружилось через несколько месяцев после нашего заселения, когда Лори ногой проломила деревянный пол в гостиной. Папа внимательно осмотрел дом и пришел к выводу о том, что термитов так много, что ничего с ними поделать нельзя и нам придется с ними сосуществовать. Поэтому мы просто обходили дырку в полу гостиной, стараясь в нее не провалиться.

Действительно, термитов было много, и деревянный дом они поели серьезно. Мы продолжали наступать на подъеденные ими половицы, проваливаться и создавать таким образом новые дырки в полу. «Черт подери, кажется наш пол начинает напоминать кусок швейцарского сыра», – прокомментировал это папа. В один прекрасный день он попросил нас принести ему молоток, длинные гвозди и кусачки по металлу. Папа закончил пить пиво из банки, которую разрезал, отбил молотком, сделав плоской, после чего прибил гвоздями на одну из дырок. «Этого явно маловато», – сказал он, после чего отправился покупать еще упаковку из шести банок для того, чтобы заделать другие дырки. Каждый раз при появлении новой дырки он покупал пиво, брал инструменты и заделывал пробоину.