Текст книги "Зеленый Змий"

XI

Несмотря на все это, у меня все-таки не появлялось никакого органического стремления к алкоголю. Целые годы тяжелого пьянства не сумели вызвать во мне этого желания. Жизнь моя и окружающих меня проходила в постоянных выпивках. Когда же я крейсировал по заливу, то никогда не брал с собою вина и ни разу не ощутил желания пить его. Только тогда, когда я ошвартовывал «Раззль-Даззль» у верфи и выходил на берег к местам, где собирались люди и вино текло рекой, на меня ложилась обязанность угощать других и принимать их угощение; обязанность эта имела характер социального закона и обряда взрослых мужчин…

XII

…Я жаждал безумной жизни, полной новизны и приключений, а единственный путь, открытый для меня к ним, достигался лишь с помощью все того же Зеленого Змия!

Я помню, мы как-то раз с Нельсоном вечером сошли на берег. У меня было сто восемьдесят долларов в кармане; я намеревался купить себе сначала кое-какую одежду, а затем выпить чего-нибудь. Одежда была очень нужна мне; на мне было надето все, что у меня имелось, а именно: пара рваных морских сапог, из которых вода, к счастью, так же скоро вытекала, как и входила в них, пара платья в пятьдесят центов, бумажная рубашка в сорок центов и накидка с капюшоном. Шляпы у меня не было, так что приходилось носить накидку. Заметьте, что я не упоминаю о нижнем белье или носках по той простой причине, что их у меня не было.

Мы должны были пройти мимо десятка питейных домов, чтобы добраться до магазина, где продавалось платье. Ввиду этого я решил сначала выпить. Я не дошел до магазинов платья. Утром без денег, отравленный, но довольный,я вернулся на шлюп, и мы пошли в плавание.

Я не испытывал никакого раскаяния и был очень доволен собою. Я доказал всем, что умею тратить деньги не хуже других, и показал себя сильным среди сильных.

Я вновь, после многих других случаев, подтвердил свое право на прозвище Принц. Мое поведение можно было объяснить только как реакцию на бедность и чрезмерный труд моего детства. Быть может, основная мысль моя была следующая: лучше царствовать среди пьяниц в качестве принца, чем изнурять себя трудом у машины по двадцати часов в сутки за десять центов в час. В труде не бывает великолепных приключений. Но если трата ста восьмидесяти долларов в двенадцатичасовой срок не сойдет за великолепное приключение, то я уже не знаю, где их искать!

Я пропускаю многое из моих отношений к Зеленому Змию за этот период и расскажу только о событиях, бросающих свет на его образ действий. Я мог перепить всякого и часто пил лишнее для того, чтобы похвастаться своей силой и мужественностью. Я был очень горд, когда в одно прекрасное утро мое бесчувственное тело вытащили из сетей на сушильных станках, в которые я глупо и слепо залез накануне, и когда все побережье заговорило об этом, со смехом отправился за новой выпивкой. Это был воистину подвиг!

Когда же я ни разу не был трезв в течение трех недель подряд, то я решил, что подвиги мои дошли до зенита. Дальше меня никто не мог идти в этом направлении. Пора было сниматься с места. Где-то глубоко, в сознании моем, в пьяном ли, или в трезвом виде, что-то шептало мне, что кутежи и приключения на заливе не представляют собою всей жизни. Счастье мое, что я прислушивался к этому шепоту! Я был так создан, что всегда слышал его, зовущего и призывающего меня идти в широкий мир. Я ничего не знал об этом мире – это было простое любопытство, желание знать, беспокойство и искажение как будто виданных уже или угаданных мною чудес. «Стоит ли жить, если жизнь ограничивается одним лишь виденным мною?» – спрашивал я себя. Нет, было еще другое, далекое и манящее! Надо вспомнить, когда речь будет идти о моем позднейшем развитии в качестве пьяницы, об этом голосе, нашептывавшем мне и обещавшем широкую жизнь, ибо он должен был сыграть важную роль в моих последующих схватках с Зеленым Змием.

Решение мое было ускорено шуткой, которую проделал со мною Зеленый Змий. То была чудовищная, невероятная шутка, указавшая на доселе еще неизведанную мною глубину пьяной бездны. Я шел, покачиваясь, после выдающегося пьянства, по краю верфи, в час ночи, к себе на шлюп. Я намеревался поспать! Прилив очень сильно ощущается в проливе Каркинеца, и течение было самое сильное в момент, когда я споткнулся и повалился за борт. На верфи и на шлюпе никого не было; меня унесло течением, но я ничуть не испугался. Я нашел свое маленькое несчастие в высшей степени приятным; я был прекрасным пловцом, а при воспаленном состоянии моего тела контакт воды с моей кожей был приятен, как ощущение свежего полотна. Тут и сыграл Зеленый Змий надо мною свою безумную шутку. Меня охватило какое-то бесшабашное желание выплыть в море вместе с отливом. Я никогда не бывал жертвой болезненных фантазий, и самоубийство ничуть не привлекало меня. Теперь же, когда мысли о нем явились мне, то мне показалось, что я придумал великолепный, дивный конец, достойный моей краткой, но и бурной карьеры. Я, никогда не знавший ни любви девушек, ни любви женщин, ни любви детей, никогда не наслаждавшийся искусством, не поднимавшийся на спокойные, звездные высоты философии, ничего не видавший более точки величиной с булавочную головку изо всей поверхности богатейшего мира, – я решил, что все кончено, что я все видел, все пережил, был всем, чем стоило быть, и что теперь пора перестать существовать. Вот в чем состояла шутка Зеленого Змия, овладевшего моим воображением и влекшего меня, опьяненного сновидением, к неожиданному концу.

В воде было чудесно. Так умирают мужчины! Зеленый Змий переменил минорный тон напева в моем опьяненном мозгу на мажорный. Прочь слезы и сожаление! Это была смерть героя, избранная и осуществляемая им самим! Я запел свой смертный гимн и громко распевал, когда бульканье и плеск маленьких волн течения, попадавших мне в уши, напомнили мне о моем реальном положении.

Ниже города Венеции, там, где выступает верфь Солано, пролив расширяется и получает название «Бухты Верфи Тернера». Я находился в волнах отлива, протекающих под верфью Солано и направляющихся в эту бухту. Я знал стремительную силу водоворота, развивающуюся в том месте, где течение обходит вокруг острова Мертвых и идет прямо на верфь. Я вовсе не желал быть пронесенным сквозь ее сваи. Это было бы неприятно, притом я мог бы потерять около часа времени в бухте вместо того, чтобы сразу выйти в море вместе с отливом.

Я разделся в воде и поплыл сильными движениями, идя под острым углом к течению. Я не переставал плыть до тех пор, пока не увидал, по фонарям на верфи, что меня пронесет мимо конца ее. Тогда я повернулся на спину и отдохнул. Плавание было утомительное, и я несколько времени не мог отдышаться.

Я был в восторге, так как мне удалось избежать водоворота. Я опять принялся за свой смертный гимн – это был экспромт, какая-то путаница, придуманная юнцом, обезумевшим от вина. «Подожди еще петь, – шепнул мне Зеленый Змий. – Работа на Солано продолжается всю ночь; на верфи есть железнодорожные рабочие; они услышат и выплывут на лодке спасать тебя, а ведь ты не хочешь быть спасенным». Разумеется, я не хотел! Как, чтобы меня лишили смерти героя? Никогда! Однако уже до наступления дня долгие часы, проведенные в холодной воде, настолько отрезвили меня, что я стал раздумывать, в какой же части пролива я находился и успеет ли новый прилив захватить меня и вынести обратно на берег, не дав течению увлечь меня в залив Сан-Пабло.

Я понял затем, что я очень устал и продрог и вовсе не желаю утонуть. Я узнал чувство страха; я уже был трезв и не желал умирать. Я находил массу причин, побуждающих меня жить. Но чем более находил я причин, тем вероятнее становилось, что я должен буду потонуть.

После четырехчасового пребывания в воде я оказался на рассвете в опасном положении среди прилива, недалеко от маяка на острове Кобылы, в месте, где быстрые течения, идущие из пролива Валлейо и пролива Каркинеца, встречаются в борьбе и где в данный момент они, кроме того, еще боролись с приливом, наступающим на них из залива Сан-Пабло. Поднялся сильный ветерок; энергичные маленькие волны настойчиво заливали мне рот; я уже начинал глотать соленую воду. Будучи хорошим пловцом, я знал, что приближается конец. В это время подвернулась лодка – лодка грека-рыбака, возвращавшегося в Валлейо. Сильное сложение мое и энергия вновь спасли меня от Зеленого Змия.

Между прочим, я замечу, что безумная шутка, сыгранная со мною Зеленым Змием, далеко не редкость. Точная статистика самоубийств, вызванных Зеленым Змием, произвела бы подавляющее впечатление. Надо сказать, впрочем, что когда пьяницы, издавна и болезненно пьющие, усталые от жизни и потерявшие все иллюзии, покушаются на самоубийство, то они обыкновенно делают это после длинного периода пьянства, когда нервы и мозг их окончательно отравлены ядом алкоголя.

XIII

Я покинул Венецию, где Зеленый Змий почти успел доконать меня, и пустился в далекое путешествие вслед за голосом, звучавшим из самого сердца жизни и звавшим меня искать и находить. Куда бы я ни шел, путь мой оказывался залитым алкоголем. Мужчины продолжали собираться в питейных домах, служащих клубом для бедных людей.

Таким образом демонстрируется известного рода помощь, оказываемая Зеленым Змием, благодаря которой влияние его на людей еще больше укрепляется. Во всем мире, где бы ни бывал я в течение всех этих лет, положение было одинаковое. Где бы ни происходило дело, в кабаре ли Латинского квартала, в кофейне ли какой-нибудь забытой итальянской деревни, в пьяном притоне портового города, или в городском клубе, за шотландским виски с содовой, но я всегда добивался того, чего хотел: встречался с людьми и знакомился благодаря содействию Зеленого Змия, возбуждающего дружеские отношения. Я не усвоил никаких нравственных теорий, запрещающих пьянство, но продолжал по-прежнему ненавидеть вкус вина. Все же я стал подозрителен и с опасением относился к Зеленому Змию, так как я не мог забыть шутки, которую он пытался сыграть со мною, – со мною, вовсе не желавшим умирать. В то время когда я бродяжничал и не имел денег на ночлег, питейный дом один принимал меня и давал место у огня. Я мог войти в него, вымыться, почиститься и причесаться. Бары были всегда чертовски удобны и всюду встречались в наших западных краях.

Я не мог таким же образом входить в дома незнакомых людей; двери их были закрыты, и у очага их для меня не было места. С церквами же и проповедниками я никогда не был близок; меня не привлекало то, что я знал о них; кроме того, они не были окружены ореолом романтичности и не обещали ничего интересного. Проповедники принадлежали к разряду существ, с которыми ничего увлекательного никогда не случается. Они жили и оставались все на том же месте, были носителями порядка и системы, были скучны, ограниченны и сдержанны. В них не было ни ширины, ни воображения, ни товарищества. Я же хотел знакомиться со славными малыми, простыми и веселыми, отважными и, при случае, безумными, великодушными и тароватыми, а не мелочными и пугливыми.

Здесь я опять подам жалобу на Зеленого Змия. Он овладевает именно этими славными малыми – молодцами, полными огня и энергии, душевной широты, теплоты и лучших из человеческих слабостей. Зеленый Змий тушит их пламя, разбивает энергию и если не убивает их немедленно или не превращает в маньяков, то делает их грубыми и тупыми, коверкая и портя доброту и чуткость их натуры.

Вот в чем обвиняю я Зеленого Змия! А происходит это потому, что Зеленый Змий стоит на всех больших дорогах и в каждом проулке; он доступен, находится под защитой законов, его приветствует дежурный полицейский, он зазывает добрых малых и ведет их за руку к местам, где добрые и отважные молодцы собираются и крепко выпивают. Если бы Зеленый Змий был устранен, то отважные люди, рождающиеся на свет, делали бы выдающиеся дела вместо того, чтобы гибнуть.

Я везде находил товарищество, начинавшееся с выпивки. Иду я, например, к железнодорожному пути и жду у водяного резервуара прохода товарного поезда; тут я встречаю компанию «альки-стиффов». «Альки-стиффы» – это бродяги, пьющие аптекарский алкоголь. Следуют приветствия и поклоны, и я принят в их содружество. Мне дают алкоголь, умело смешанный с водой, « кутеж затягивает меня; фантазии возникают в мозгу, и Зеленый Змий нашептывает мне, что жизнь хороша, что все мы храбрые, хорошие и свободные люди, валяющиеся, как бесшабашные боги, на траве и посылающие к черту размеренный, скучный и условный мир.

XIV

Я вернулся после моих скитаний по побережью Окленда и возобновил дружбу с Нельсоном, жившим теперь все время на берегу и безумствовавшим хуже прежнего. Я также больше оставался с ним на берегу, лишь изредка крейсируя в течение нескольких дней на шхунах, где недоставало команды.

В результате этой жизни силы мои перестали восстанавливаться ввиду отсутствия долгих периодов воздержания и здорового труда на открытом воздухе. Я пил ежедневно, и когда представлялся случай, то пил сверх всякой меры, так как я все еще продолжал заблуждаться, думая, что секрет прелести Зеленого Змия находится в пьянстве до состояния животной бесчувственности. Я насквозь пропитался алкоголем за это время и, можно сказать, жил в питейных домах; я сделался трактирным завсегдатаем, и даже хуже того.

Теперь уже Зеленый Змий добирался до меня еще более коварным, хотя не менее опасным образом, чем тогда, когда он почти успел унести меня в море вместе с отливом. Мне еще не хватало нескольких месяцев до семнадцати лет; я презрительно относился ко всякой мысли о постоянной службе; я считал себя очень бывалой личностью среди бывалых людей; я пил, потому что они пили, и я хотел дружить с ними. У меня никогда не было настоящей юности, и я был очень тверд и страшно мудр в достигнутой мною скороспелой возмужалости. Не узнав даже любви девушки, я прошел через такие глубокие бездны, что был окончательно убежден, что знал все, что можно знать о любви и жизни. Не будучи пессимистом, я твердо решил, что жизнь – вещь малостоящая и весьма обыкновенная.

Как видите, Зеленый Змий делал меня тупым. Прежние призывы и подъемы духа потеряли свою остроту. Любопытство покидало меня. Какое мне было дело до того, что происходит на другой стороне света? Должно быть, там были мужчины и женщины, весьма похожие на знакомых мне мужчин и женщин, женящиеся и выходящие замуж, и вся та же мелочная обстановка людских интересов; наверно, есть и выпивка. Однако не стоило ехать так далеко за выпивкой; мне стоило только зайти за угол, и я получал все, что мог пожелать, у Джо Вайджи. Джонни Хайнхольд все еще содержал «Последний Шанс». Кроме того, питейные дома были на всех перекрестках и вдоль всех улиц.

Шепот, раньше слышанный много в глубине моего сознания, стал затихать, и тело мое опустилось и огрубело. Прежнее беспокойство улеглось. Не все ли равно, где жить и умирать, в Окленде ли, или в другом месте?

Если бы дело зависело исключительно от Зеленого Змия, то я опустился бы и помер довольно быстро, живя по его указаниям. Я начал понимать, что значит отсутствие аппетита. Я узнал, что значит вставать, шатаясь, по утрам с содрогающимся желудком, с пальцами, дрожащими как бы от паралича, и с стремлением пьяницы выпить стакан неразбавленного виски для того, чтобы прийти в себя (Да! Зеленый Змий – волшебник допинга. Мозг и тело, прожженные, сбитые с толку и отравленные, стремятся опохмелиться тем же самым ядом, от которого они пострадали.) Фантазии Зеленого Змия не знают границ. Он пытался завлечь меня в самоубийство. Теперь же он изо всех сил старался сам убить меня, ведя довольно быстрыми шагами к цели. Но он этим не удовлетворился и придумал новую штуку: он почти доконал меня, и вследствие этого я узнал нечто, сделавшее меня более осторожным и ловким пьяницей. Я узнал, что силы моего организма имеют границы, тогда как Зеленый Змий не признавал никаких границ. Я узнал, что в какой-нибудь короткий час он мог овладевать моей крепкой головой, широкими плечами и сильной грудью; он бросал меня навзничь и принимался душить дьявольской хваткой за шею.

Мы с Нельсоном сидели в баре «Оверланд Хаус». Был еще ранний вечер, и мы сидели там только потому, что были в прогаре и было время выборов. Видите ли, местные политические деятели, кандидаты на выборные должности, имеют привычку в такие времена обходить питейные дома и собирать голоса. Сидишь, бывало, за столом в трезвом виде, гадая, не подвернется ли кто-нибудь с угощением, или раздумывая, имеется ли еще где-нибудь кредит в другом баре, стоит ли идти так далеко, чтобы убедиться в этом; внезапно двери питейного дома широко раскрываются, и входит общество хорошо одетых мужчин, обыкновенно слегка подвыпивших и распространяющих атмосферу благоденствия и товарищества.

У них всегда имелись улыбки и приветствия про запас для всех: для вас, сидящего без цента на пиво в кармане, для застенчивого хулигана, прячущегося по углам и во всяком случае не обладающего голосом, но могущего быть представителем обитателей целого меблированного дома. Знаете ли вы, что мы сильно ободрялись, когда политические деятели эти, распахнув двери, входили, с широкими плечами и грудью и выступающими животами, поневоле делающими их оптимистами и хозяевами жизни. Мы понимали, что вечер все-таки выйдет приятный, и мы, во всяком случае, получим стакан вина и – кто знает? – быть может, боги благосклонно взглянут на нас; за первым стаканом последуют другие, и мы окончим ночь великолепнейшим кутежом. Нас немедленно подзывали, и мы становились рядышком вдоль прилавка, глотая вино и выучивая наизусть имена джентльменов и запоминая места, которые они надеялись занять.

Вот в это самое выборное время, когда политические деятели делали свои обходы, я получил горькие уроки и потерял много иллюзий, – я, зачитывавшийся прежде книгами вроде «От работы на канале до места президента»! Да, я воистину стал понимать все величие политики и политиканов!

И вот сидел я в тот вечер в «Оверланд Хаусе», совсем в прогаре, мучимый жаждой, но не потерявший присущей пьянице веры в неожиданную выпивку, в ожидании событий, в особенности же появления политических деятелей. Вошел Джо Гус, обладатель ничем не утолимой жажды, злющих глаз, кривого носа и цветистого жилета,

– Идите, – сказал он, – будет даровое пьянство, сколько влезет. Жаль будет прозевать его.

– Где это? – спрашивали мы.

– Пошли, я расскажу вам все по дороге. Надо идти поживее!

Мы торопливо пошли наверх в город, а Джо Гус стал объяснять нам:

– Это Ханкокская пожарная команда. Надо только надеть красную рубашку и шлем и держать в руках факел. Они едут специальным поездом на парад в Хей-уардз (насколько помнится, он назвал Хейуардз: но не ручаюсь, что все это не произошло в Сан-Леандро или Найлзе. Хоть убей, не помню теперь, была ли Ханкокская пожарная команда республиканской или демократической организацией. Как бы то ни было, но политические деятели, стоявшие во главе ее, нуждались в факельщиках, и каждый, принимавший участие в параде, имел право напиться, если ощущал такое желание).

– Весь город будет к нашим услугам, – продолжал Джо Гус. – Вино? Оно будет течь рекой. Наши политические деятели закупили все запасы питейных домов. И все будет даром! Вам останется только подходить и требовать вина. Черт знает, что мы наделаем!

Дойдя до залы на Восьмой улице, около Бродуэя, мы надели рубашки и шлемы пожарных, запаслись факелами и, пороптав на то, что нам ни разу не дали выпить перед отъездом, гурьбою влезли в поезд. О, политические деятели уже были близко знакомы с породой нашей и в Хейуардзе также не угостили нас. Приказ на этот вечер был следующий: сначала отстойте парад и заработайте затем вашу выпивку.

Парад кончился. Питейные дома открылись; ради необыкновенного случая были наняты лишние буфетчики, и пьющие стояли плотной толпой перед каждым залитым вином и не вытертым прилавком.

Попав на улицу, мы отбивали горлышки бутылок о тумбы и пили. Джо Гус и Нельсон выучились известной осторожности в обращении с неразбавленным виски, но не я – я все еще находился в заблуждении, воображая себе, что человек может выпить, сколько бы ему ни дали, в особенности же, когда вино давалось даром. Мы делились нашим вином с другими, выпивая порядочные порции сами, причем больше всех пил я. И опять-таки напиток этот мне не нравился!

Однако политические деятели были мудры и не хотели позволить всем пьяницам оклендского побережья оставаться в городе. Когда подошло время отхода поездов, то все питейные дома были окружены полицией. Я уже начинал ощущать действие вина. Нельсона и меня вытолкали из питейного дома, и мы оказались в самых последних рядах весьма беспорядочной процессии. Я шел, героически борясь с собою, теряя власть над конечностями, качаясь на ногах, с шумящей головою, колотящимся сердцем и задыхающимися легкими.

Состояние беспомощности надвигалось так быстро, что я последними усилиями сознания понял, что упаду, не добравшись до поезда, если останусь в задних рядах процессии. Я покинул их и побежал вдоль дороги под широкой сенью деревьев. Нельсон, смеясь, погнался за мною. Есть вещи, особенно ярко выступающие в кошмарных воспоминаниях; Я отчетливо помню деревья и мой отчаянный бег под тенью их, также как и раскаты хохота прочих пьяниц, раздававшиеся при каждом моем падении. Они вообразили, что я выделываю пьяные шутки, и были далеки от мысли, что Зеленый Змий держал меня мертвой хваткой за горло. Но я знал это и боролся со смертью, а другие не подозревали этого. Это можно было сравнить с тем, как если бы я тонул при толпе зрителей, а они думали бы, что я проделываю шутку для их развлечения.

Я бежал под деревьями и наконец упал и потерял сознание. Я совсем забыл все, что произошло далее, исключая один проблеск воспоминания. Нельсон благодаря своей громадной силе поднял меня и дотащил до поезда. Когда он усадил меня в вагоне, то я стал бороться и задыхался так страшно, что даже, несмотря на его полусознательное состояние, он понял, что я совсем плох. Я знаю теперь, что я тогда ежеминутно мог умереть, и полагаю, что был тогда ближе к смерти, чем когда-либо раньше или позднее. Однако я узнал, что произошло тогда, только по рассказам Нельсона.

Я сгорал, заживо внутренне сгорал, перенося агонию жара и удушья, и всеми силами искал воздуха. Воздуха, главным образом воздуха! Я тщетно пытался поднять окно, асе окна в вагоне оказались привинченными. Нельсон знал обычаи обезумевших от вина и вообразил, что я хочу выброситься из окна, Он пытался удерживать меня, но я продолжал бороться, схватил чей-то факел и разбил оконное стекло.

Надо сказать, что на оклендском побережье существовали две партии: одна дружественная Нельсону, другая же враждебная ему, вагон был полон сторонниками обеих партий, совсем пьяными. Разбитое мною окно послужило сигналом к драке. Один из окружающих схватил меня, уронил, и начался бой, о котором я знаю только то, что мне впоследствии рассказывали; кроме того, у меня осталась на память ушибленная челюсть. Ударивший меня человек упал сверху меня, а на него упал Нельсон; говорят, что в вагоне осталось мало целых оконных стекол после общей драки.

Пожалуй, для меня было полезнее всего лежать неподвижно и без чувств. Резкие движения только усилили биение моего сердца, и так уже в опасной степени ускоренное, и увеличили потребность в кислороде моих задыхающихся легких.

Когда драка кончилась и я пришел в сознание, то я не узнавал себя. Я был не сам собою, а тонущим человеком, продолжавшим бороться, уже потеряв сознание. Я не помню, что я делал, но все кричал «Воздуху! Воздуху!» так настойчиво, что Нельсон наконец понял, что я не стремлюсь к самоубийству. Тогда он вынул куски разбитого стекла из оконной рамы и дал мне высунуться из нее. Он отчасти понял всю серьезность моего положения и держал меня вокруг талии, чтобы помешать мне, если я задумаю вылезть дальше. Во все остальное время езды до Окленда я продолжал стоять, высунув голову и плечи в окно и борясь с Нельсоном, когда он пытался втянуть меня обратно в вагон.

Тут наступает момент, когда у меня явился проблеск сознания. Я помню с того времени, когда я упал под деревьями, и до тех пор, когда проснулся на следующий вечер в постели, только один факт: голова моя находилась за окном, овеянная встречным ветром; угольки из паровоза попадали в меня и обжигали лицо, пока я силился отдышаться. Вся сила воли моей была сосредоточена на дыхании, на втягивании в себя возможно большего количества воздуха в возможно более короткое время; это было делом жизни и смерти; я прекрасно понимал это и терпеливо выносил ветер и горящие угли в краткие моменты сознания, стараясь облегчить невыносимую агонию бесконечного удушья.

Больше я ничего не помню. Я пришел в себя на следующий вечер в меблированном доме на набережной. Я был один; никто не призывал ко мне доктора, и я прекрасно мог умереть в одиночестве, так как товарищи считали, что я просто высыпался после пьянства, и дали мне пролежать семнадцать часов в состоянии беспамятства. Врачам хорошо известно, что немало людей умирают от единовременной порции в кварту (и больше) виски. Обыкновенно мы слышим о подобной смерти привычных пьяниц, последовавшей из-за какого-нибудь пари. Но тогда еще я этого не знал; я обогатился опытом, но спасся я тогда не благодаря каким-нибудь добротелям или достоинствам своим, а только в силу случайности и благодаря крепкому организму. Последний вновь восторжествовал над Зеленым Змием. Я избег второй смертельной западни, выбрался из опасного и липкого болота и благодаря пережитой опасности приобрел осторожность, которая должна была научить меня пить с умом в течение многих и многих лет.