Текст книги "Зеленый Змий"

XXIX

После долгой болезни я продолжал пить лишь обществе друзей и знакомых. Однако потребность в алкоголе выросла. Это нельзя было назвать телесной потребностью; я занимался боксом, плаванием, парусным спортом, ездил верхом, жил здоровой жизнью на чистом воздухе. Теперь мне ясно, что с самого возникновения ее эта потребность в алкоголе была потребностью чисто умственного и нервного порядка и желанием обрести приподнятое настроение. Как бы лучше объяснить это?

Своим вкусом алкоголь продолжал возбуждать во мне отвращение, и был ничуть не приятнее пива, выпитого мною пяти лет от роду, или горького красного вина, выпитого в семь лет. В одиночестве, за учением или писанием, я не ощущал никакой потребности в нем. Но я становился старше, мудрее или, пожалуй, я дряхлел. Я перестал сильно радоваться или возбуждаться словом или обыкновенными происшествиями. Прежние шутки уже не казались смешными; бестолковые и вздорные женские разговоры стали несносны – так же, как и напыщенные и самолюбивые речи молодых людей. Это была кара, наложенная на человека за чрезмерное чтение и за то, что сам он не был глуп. В моем случае безразлично, которая из двух причин была главной.

Для меня меркли свет, жизнь и прелесть человеских отношений.

Я взобрался слишком высоко или, быть может, спал слишком крепко. Однако я не был переутомлен и не страдал от истерии, пульс мой бился нормально, а сердце приводило в изумление врачей страховых обществ. Легкие же мои приводили их в восторг. Я ежедневно писал тысячу слов и был до мелочей точен во всех жизненных делах. Я с удовольствием предавался физическим упражнениям и спал как младенец. Но…

Лишь только я попадал в общество людей, меня настигали меланхолия и духовная тоска. Я не мог смеяться над речами людей, которых я считал тяжеловесными ослами; я также не мог шутить и вступать в легкий разговор с глупенькими, поверхностно болтающими женщинами, которые под покровом своей невинности и любезности оставались первобытными существами, так же прямолинейно и беспощадно выполнявшими свое биологическое назначение, как и древние женщины – обезьяны в те времена, когда они еще не скинули своих волосатых покровов, заменив их мехами других животных.

Клянусь, я не был пессимистом. Мне просто все надоело. Я слишком часто видел все это и слышал одни и те же шутки и песни. Я слишком хорошо знал все, касающееся зубцов машин, находившихся за сценой, и поэтому не увлекался позами людей, играющих на ней; смех и песни их не были в состоянии заглушить скрипение колес.

Никому не приятно зайти за сцену, когда тенор с голосом ангела колотит свою жену. Я же побывал за сценой и теперь нес должное наказание за это. Так называемые общественные отношения становились мне в тягость. С другой стороны, следует отметить, что в некоторых, очень редких случаях, мне счастливилось встречаться с редкими душами или глупцами вроде меня, в обществе которых я проводил чудные часы. Я был женат на редкой душе, никогда не надоедавшей мне и всегда остававшейся источником нескончаемых сюрпризов и радостей. Но я не мог проводить все время только с ней, и было бы несправедливо принуждать ее отказываться от всякого другого общества, кроме моего. Кроме того, я написал ряд книг, имевших успех, а общество требует для себя части свободного времени писателя; всякий же нормальный человек стремится провести несколько часов в обществе подобных себе.

Теперь мы приближаемся к самой сути дела. Каким образом выносить игру, когда утеряна вся прелесть ее? Тут выступил Зеленый Змий. Он терпеливо прождал четверть века того момента, когда я решусь протянуть ему руку, ища его помощи. Многочисленные подвохи его оказались безуспешными благодаря моему крепкому здоровью и особому счастью,' но в запасе у него были и другие подвохи. Я пришел к заключению, что несколько выпитых перед обедом коктейлей подбадривали меня, давая возможность смеяться от души над вещами, давно переставшими быть смешными. Коктейль пришпоривал и подгонял мой утомленный ум и тоскующее воображение. Он возрождал смех и песню и воодушевлял меня, так что я мог смеяться, петь и болтать всякий вздор не хуже самых веселых людей или произносить пошлости с подобающим увлечением и серьезностью, к удовлетворению напыщенных посредственностей, не знавших других способов разговора.

Я был плохим членом общества, не выпив коктейля, но после него я становился прекрасным товарищем. Я искусственно достигал подъема настроения и возбужденного веселья. Все это началось так незаметно, что я, столь давний знакомый Зеленого Змия, даже не представлял себе, каким путем я иду. Я начинал требовать музыки и вина; вскоре эти требования сделались настойчивее и громче.

XXX

…Но наступало время, когда я стал нести наказание за годы знакомства с Зеленым Змием.

Я не пил без гостей. Однако я стал замечать, что, окончив утреннюю работу, я радовался прибытию гостя, так как я мог выпить с ним вместе коктейль.

Как-то раз мы вместе с Чармиан предприняли продолжительную поездку верхом в горах. Мы отпустили людей на весь день и вернулись к веселому разогретому ужину. Как хороша была жизнь в тот вечер, пока ужин согревался и мы находились вдвоем на кухне! Я был в зените жизни. Книги и конечные истины не существовали для меня. Тело мое было идеально здорово, и я чувствовал здоровое утомление от езды. День был великолепный. Я был с моей женой, и мы весело устраивали пикник. У меня не было никаких огорчений, все счета были уплачены, и лишние деньги уже находились в пути ко мне. Будущее становилось все шире и лучше; тут же, на кухне, вкусная еда шипела на сковороде, мы весело смеялись, и я ощущал приятнейший аппетит.

Мне было так хорошо, что в глубине моего сознания зародилось ненасытное желание чего-то еще лучшего. Я желал еще острее ощутить свое счастье и знал, чем можно было этого достигнуть. Я несколько раз уходил из кухни к бутылке коктейля и выпивал по порции. Результат оказался очаровательным: я не был навеселе, но я был согрет, я весь горел. Человек не в состоянии забыть подобных переживаний и по человеческой глупости также не в состоянии поверить, что нет неизменного закона, по которому одинаковые причины вызывали бы одинаковые же результаты. Он не верит этому; если б он верил, то тысячная трубка курителя опиума доставляла бы ему то же наслаждение, что и первая, и один-единственный коктейль после долгих лет привычки к нему мог бы возбуждать такой же подъем настроения, как и несколько выпитых подряд.

Как-то раз, когда гостей у нас не было и я окончил утреннюю порцию писания, я в одиночестве выпил коктейль перед обедом. С тех пор я уже ежедневно пил его без гостей. С этого момента Зеленый Змий овладел мною; я начал регулярно пить в одиночестве, не ради гостеприимства или приятного вкуса напитка, но ради самого опьянения.

Я с нетерпением ждал этого предобеденного коктейля. Мне в голову не приходило, что Следовало бы отказаться от него; я заплатил за него и мог бы заплатить за целую тысячу коктейлей в день, если бы захотел. Что такое коктейль, один коктейль для меня?

Программа моей жизни на ранчо была следующая: я вставал ежедневно в четыре или пять часов, просматривал корректуру и садился за письменный стол в половине девятого. Различная корреспонденция занимала меня до девяти часов; ровно в девять я неизменно начинал писать. Я кончал мою работу, написав тысячу слов к одиннадцати часам. Еще полчаса посвящалось приведению в порядок письменного стола. К половине двенадцатого я мог уже забраться в гамак с пришедшими утром письмами и газетами. Я обедал в половине первого, а днем я плавал и ездил верхом.

В одно утро я выпил коктейль перед тем, как ложиться в гамак. Потом я стал повторять это и в другие дни, выпивая, кроме того, еще один коктейль перед обедом. После этого я стал мечтать об утреннем коктейле, сидя за письменным столом.

Я наконец стал вполне сознательно стремиться к алкоголю. Я не боялся Зеленого Змия, я слишком давно знал его и был мудр и осторожен в делах, касающихся питья. Я решил никогда больше не пить чрезмерно. Я знал опасные западни, устраиваемые Зеленым Змием, и помнил различные способы, которыми он пытался убить меня. Но все это прошло, давно прошло. Теперь уже я никогда не буду допиваться до потери сознания, я просто никогда больше не напьюсь. Мне нужно было только достигнуть теплого и веселого настроения, подшпорить себя до радостного настроения, до смеха и возбудить деятельность моего воображения. О, я чувствовал себя хозяином и самого себя, и Зеленого Змия!

XXXI

Но возбуждающее средство недолго вызывает одинаковое состояние в человеческом организме. Я вскоре заметил, что один коктейль уже не оказывал никакого действия на меня. Теперь уже надо было выпить два или даже три коктейля, чтобы добиться первоначального результата. Я выпивал первый коктейль утром, когда ложился читать газеты в гамаке, а второй через час, перед обедом. Я приучился вылезать из гамака за десять минут перед обедом, чтобы успеть выпить два коктейля. Для меня стало правилом обязательно выпивать три коктейля между утренней работой и обедом.

А надо сказать, что самая опасная привычка состоит именно в регулярном питье.

Я всегда был готов пить с гостями и так же пил, когда был один. Я сделал еще шаг вперед: когда у меня бывал гость, умеренно пьющий, то я пил и с ним, и исподтишка.

После веселых дневных часов, проведенных в бассейне и в дивной поездке верхом в горах и по Лунной долине, настроение у меня было такое чудесное, что непременно хотелось еще повысить его. Я знал, что можно достигнуть этого, выпив коктейль перед ужином. Однако их надо было выпить два или три. Ну и что ж? Это была жизнь, а я всегда горячо любил жизнь. Затем уже и эта выпивка вошла в привычку.

Однако я ничего не пил до окончания дневной работы. Затем уже коктейли как бы воздвигали стену между рабочим днем и остальным днем, полным развлечений. Я забывал о сделанной работе и не вспоминал о ней до следующего утра, когда вновь садился в девять часов за стол и принимался за свою тысячу слов. Это был очень удобный распорядок.

Почему же я пил? Какая мне была надобность в вине? Я был счастлив. Было ли это потому, что счастье мое было слишком велико? Обладал ли я чересчур большим запасом жизненных сил? Я не знаю, почему я пил, и могу только изложить возрастающее в душе моей подозрение. Я слишком часто встречался с Зеленым Змием все эти годы. Ведь может же левша путем долгих упражнений достигнуть ловкости и в правой руке? И не сделался ли я алкоголиком из человека, первоначально не расположенного к алкоголю?

В результате регулярного и усиленного пьянства я почувствовал известный упадок энергии. Мозг мои, привыкший к искусственному пришпориванию и оживлению, отказался самостоятельно оживляться и работать. Алкоголь стал необходим мне.

Я пил рационально и сознательно, внимательно выбирая лучшие сорта напитков. Я искал возбуждения и избегал неприятных последствий пьянства и дурного качества вина. Надо заметить, что когда человек начинает пить рациональным и обдуманным образом, то это уже серьезный симптом, указывающий, что он далеко зашел по дороге пьяниц.

Я продолжал подчинятся своему правилу никогда не пить, не окончив работы. Изредка, однако, я давал себе день отдыха; в такие дни я считал, что не преступлю никаких правил, разрешая себе коктейли с раннего утра. А люди, не посвященные в обычаи пьяниц, еще удивляются тому, что привычка пить постепенно усиливается и возрастает!

XXXIV

Никто не видел меня совсем пьяным, потому что мне не случалось напиваться до потери сознания. Однако непривычный человек совсем опьянел бы, если бы ему пришлось выпить такое количество алкоголя, которое я поглощал ежедневно.

Настало время, когда коктейли перестали удовлетворять меня. Их надо было бы выпить слишком много. Виски действовало сильнее в меньшем количестве. До обеда я пил бурбонское, или ржаное виски, или какие-нибудь хитрые смеси, а после обеда виски с содой.

Мой сон стал менее спокойным. Прежде, если мне не спалось, стоило только почитать, и я засыпал. Но теперь уже это не помогало. Читая до поздней ночи и не имея возможности заснуть, я попробовал выпить виски и немедленно ощутил желание спать. Иногда приходилось выпивать два или три раза подряд.

Я спал так мало, что организм не успевал перерабатывать усвоенный им алкоголь. В результате я просыпался с сухим ртом, с тяжелой головой и расстройством желудка. Мне было совсем нехорошо; я страдал утренним недомоганием постоянного пьяницы. Я нуждался в опохмелении. Так порабощает Зеленый Змий побежденного им человека! Приходилось пить для того, чтобы достигнуть приличного самочувствия к завтраку; это было повторение старой истории о пользе яда ужалившей змеи. Теперь у моей постели должен был стоять графин с холодной водой для освежения моего обожженного горла и разгоряченных внутренностей.

Я достиг того, что тело мое уже больше никогда не было свободно от алкоголя. Когда я путешествовал по немноголюдным местам, то всегда брал его с собою, не желая рискнуть обходиться без него. Я возил большую порцию в дорожном мешке. Я раньше изумлялся такому поведению других, теперь же не ощущал никакого стыда от своих поступков. Когда же я попадал в общество собутыльников, то переходил всякие границы: пил, что они пили и как они хотели.

Когда я не спал, то не было ни минуты, чтобы я не желал выпить. Теперь уже я выпивал и во время ежедневной работы. Вскоре я стал пить, еще не приступив к ней.

Я не мог не понимать всей серьезности своего положения. Я решил удерживаться от питья до окончания работы; но тут явилось дьявольское осложнение: оказалось, что я не мог работать, не выпив предварительно. У меня ничего не выходило без вина. Тут я начал борьбу. Жажда вина наконец овладела мною всецело; я сидел перед письменным столом, держа перо в руке, но слова не складывались и мысли не являлись, потому что мозг был занят единственной мыслью о том, что через комнату, в кладовке, в полной доступности, находится Зеленый Змий. Когда же я в отчаянии выпивал свою порцию, мозг немедленно приходил в движение, и нужная мне тысяча слов появлялась на бумаге.

Когда запас вина в моем городском доме в Окленде кончился, то я настойчиво отказался возобновить его. Это не помогло, так как, к несчастью, в погребе оставался ящик с пивом. Я безуспешно пытался писать. Пиво плохо заменяет крепкие напитки, кроме того, я не люблю его; несмотря на это, я был в состоянии думать только об одном пиве. Лишь когда я выпивал кружку, я мог начать писать, но приходилось выпивать еще много кружек до окончания работы. Досаднее всего было то, что пиво вызывало сильнейшую изжогу; однако, несмотря на эту неприятность, я быстро прикончил весь ящик.

Погреб теперь был пуст. Я оставил его пустым. Я заставил себя писать без помощи Зеленого Змия, но постоянно ощущал сильное стремление к нему. Едва окончив работу, я уже бежал из дому в город за первой порцией вина. Великие боги! Если Зеленый Змий сумел так заполонить меня, не алкоголика, то каковы же должны быть страдания настоящего алкоголика, борющегося с органическими требованиями своей природы, причем самые близкие люди не сочувствуют ему, еще меньше понимают его, презирают и насмехаются над ним?

XXXV

Алкоголь пораждает опасные иллюзии в отношении истины. Оказывается, в нашем мире существуют различные истины: одни из них правдивее других. Другие же истины оказываются ложными, но они самые полезные и мудрые для живых существ, желающих продолжать жить.

Среди всех прочих животных лишь одному человеку дана опасная привилегия – рассудок. Он может силой своего ума проникнуть сквозь опьяневшую красоту вещей и увидеть равнодушный лик Вселенной, безразлично относящейся и к нему самому, и к его грезам. Это доступно ему, но не полезно. Для того чтобы жить всеми радостями жизни, ощущая ее трепет, человеку полезно быть ослепленным жизнью и парализованным ею. Полезное нам является истиной. Этот низший порядок истин требуете чтобы человек действовал при глубоком и неизменном убеждении в абсолютности их, и верил, что никакие иные истины не могут одержать верх во Вселенной. Человеку полезно доверчиво относиться к обманам и западням тела и следовать за привлекательными и лживыми страстями сквозь туманные способности восприятия. Ему полезно не замечать ни темных истин, ни пошлостей, не пугаться собственной похоти и алчности.

Человек так и поступает. Многие бросали взгляд на другой, более правдивый порядок истин и отступили от него в ужасе. Бесчисленное множество людей прошло через долгую болезнь, рассказало ее другим и преднамеренно забывало ее к концу своих дней. Они жили по-настоящему; Они осуществляли жизнь, ибо они сами были жизнью; они были правы.

Теперь выступают на сцену Зеленый Змий и проклятие, возложенное им на всякого человека, обладающего воображением, полного жизнью и желанием жить. Зеленый Змий посылает светлую логику, блистающую посланницу истины, превышающую истину; она – жизненный антитезис, жестокий и бесплодный, как междузвездное пространство, безжизненное и ледяное. Зеленый Змий не дает мечтателю мечтать, а любящему жизнь – жить. Он истребляет рождение и смерть и распыляет парадокс существования до тех пор, пока жертва его не начнет кричать как в «Городе Страшной Ночи»: «Жизнь наша обман, а смерть – черная пропасть». После этого жертва этой ужасной близости пускается в путь, ведущий к смерти.

XXXVI

Вернемся к моему личному опыту и к влиянию на меня светлой логики Зеленого Змия. Находясь на прелестном ранчо и весь пропитанный поглощенным в течение многих месяцев алкоголем, я чувствовал себя подавленным мировой грустью. Я тщетно спрашивал себя: почему я грущу? Я спал в тепле; крыша не протекала; у меня более чем достаточно пищи для всех капризов аппетита. Я пользуюсь всеми возможными удобствами. Тело мое нигде не болит, добрая старая машина работает гладко. Ни мозг, ни мускулы не переутомлены. Я владею землей, деньгами, властью и славой; я сознаю, что приношу свою долю пользы общему благу; у меня любимая жена и дети. Я поступал и продолжаю поступать, как подобает хорошему гражданину мира. Я строил дома и обрабатывал землю. Что касается деревьев, то не посадил ли я их бесчисленное множество? Я могу изо всех окон своего дома смотреть на деревья, посаженные мною и отважно тянущиеся кверху навстречу солнцу.

Моя жизнь очень удачная. Не думаю, чтобы сотня людей из миллиона были такими же удачниками, как я. Однако, несмотря на все мое счастье, я тосковал; я тосковал потому, что Зеленый Змий был со мною; со мною же он потому, что я родился в тот век, который в будущие века рациональной цивилизации будет носить название темного века. Зеленый Змий потому со мною, что в дни неведения моей юности он был всюду доступен, призывал и приглашал меня на всех углах и вдоль всех улиц. Псевдоцивилизация моего времени дозволяла существование законной продажи яда, губящего душу. Система жизни была такова, ч то я и миллионы подобных мне привлекались и загонялись в места, где продавался яд.

Я изображу вам одно настроение из миллиона разнообразных оттенков тоски, навеянной на меня Зеленым Змием. Я еду по своему прекрасному ранчо, сидя на красивой лошади. Воздух напоминает дивное вино. На склонах гор краснеет виноград осенним пламенем. Обрывы морских туманов ползут через гору Сонома. В дремотном воздухе тлеет послеполуденное солнце. Все должно было бы радовать меня: я жив, душа моя полна грез и тайн. Я двигаюсь и повелеваю животным, на котором сижу. Я знаю гордые страсти и вдохновения и топчу лицо смиренной земли…

И все же я с тоской гляжу на всю окружающую меня красоту и желчно думаю о том, какое я мелкое и преходящее явление в этом мире, существовавшем так долго без меня и долженствующем существовать после моего исчезновения. Я вспоминаю людей, в поте лица и в великих трудах возделывавших эту каменистую почву, ныне принадлежащую мне. Разве может нетленное принадлежать тленному? Люди те исчезли – исчезну и я. Они трудились, расчищали и сажали, глядя во время отдыха усталыми глазами на. эти же самые солнечные заходы, на осеннее великолепие винограда и на обрывы тумана, переползавшего через горы. И их уже нет, и я знаю, что наступит день, и даже скоро, когда уйду и я.

Уйду? Я и теперь понемногу ухожу. В челюсти моей находятся хитроумные изобретения дантистов, заменяющие уже утерянные частицы моего физического «я». Пальцы мои уже не похожи на пальцы моей юности; старые драки и борьба непоправимо повредили их. Удар, нанесенный по голове человеку, имя которого даже забыто мною, окончательно испортил вот этот большой палец. Неудачное движение во время борьбы искалечило другой. Мой худощавый живот человека, привыкшего к бегу, отошел в область воспоминаний. Связки на ногах не так безупречны, как в прежние дни, когда их еще не натрудили и не вывихнули безумные дни и ночи труда и веселья. Теперь уже я не в состоянии висеть на веревке в черной мгле и урагане, доверяя свою жизнь силе рук. Уж никогда я не смогу больше бежать за упряжными собаками по бесконечным милям Арктики.

Я чувствую, что ношу с собою скелет внутри этого распадающегося тела, умирающего с самого момента моего рождения, и знаю, что под покровом мяса находится костлявый и безносый череп. Все это не пугает меня, так как боязнь смерти означает здоровье, и помогает жить. Проклятие светлой логики состоит в том, что она прогоняет страх. Мировая тоска светлой логики заставляет человека весело улыбаться в самое лицо Великой Безносой и насмехаться над всею фантасмагорией жизни.

Наступают сумерки, и хищные животные вышли на охоту. Я наблюдаю за жалкой трагедией жизни, питающейся чужой жизнью. Тут нет места нравственности. Нравственность обитает в одном лишь человеке, и он же создал ее: это закон, помогающий жить и относящийся к разряду низших истин. Все это уже было известно мне в дни долгой болезни. Я знал более великие истины, которые я удачно приучил себя забывать, истины столь серьезные, что я отказался принимать их всерьез и только понемногу подходил к ним (так осторожно!), как к неприятным воспоминаниям, находящимся на совести, которые боишься разбудить. Я прикоснулся к ним и оставил их. Я был слишком мудр, слишком хитроумен, чтобы будить их. Теперь же Светлая Логика против моей воли будит их, ибо она отважна и не страшится никаких чудовищ земной мечты.