Текст книги "Манхэттен-Бич"

Часть восьмая
Туман

Глава 29

– Раньше надо было все обдумать! – прошипела Нелл, когда они отошли на квартал от приемной доктора Соффита.

Она, небось, в голос заорала бы, если бы не многочисленные дамы в нарядных шляпах: утро выдалось солнечное, и они выгуливали в Центральном парке детей.

– Спасибо, что вмешалась и остановила его, – сказала Анна.

– Не надо было мне лезть, куда не просят… Все было бы уже позади, и дело с концом. Да и сейчас еще не поздно… – Она покосилась в сторону Пятой авеню. – А что, можно и вернуться.

– Нет. Прошу тебя, – взмолилась Анна От того удовольствия, с которым она минуту назад вдыхала сухой холодный воздух, не осталось и следа.

– Не надо. Умоляю.

– Вот заладила! Хватит!

Анна сжала руку подруги, и ее затопило теплое чувство, почти любовь к этой своенравной обворожительной защитнице:

– Спасибо, Нелл.

Нелл было напряглась, но вскоре смягчилась. Наверно, видя искреннюю бурную благодарность Анны, она постепенно успокоилась. Или же ей надоело яриться, тем более что беда, в которую попала подружка, приняла новый интересный оборот.

– Стало быть, ты готова идти до конца, – вполголоса проговорила она. – Тогда тебе придется уехать. Но предупреждаю: за хорошие места дерут три шкуры.

– Я кое-что скопила.

Нелл рассмеялась:

– Дорогуша, денежки пусть он выкладывает. Так ему и скажи. Если не хочет, чтобы его прекрасную жизнь разрушили твои разборки с его женой. Лучше пусть заплатит, не то обстановка в доме может накалиться. Все проще простого.

– Он исчез.

Нелл вскинула голову:

– Никто не исчезает, пока не умрет. Найди негодяя и заставь его выложить бабки. Не то дело кончится женским монастырем, чего я тебе не советую. Монахини девиц вроде нас не сильно жалуют. Я это знаю из надежных источников.

– Ну, то есть он… уехал, – пробормотала Анна. И, видя озадаченную мину подруги, добавила: – Далеко, за море.

– А, так он солдат. Чего ж ты сразу не сказала?

Анна не нашлась, что ответить, да ответ и не требовался. Нелл задумалась.

– Значит, то были минутки, украденные у судьбы, – заключила она таким тоном, будто неприятное положение, в котором оказалась Анна, разом перешло в совсем иную категорию. – Ты жила одной минутой, и он тоже. Не думая о последствиях.

– Что верно, то верно, – согласилась Анна.

– Но послушай. Зачем портить фигуру и терять год жизни, когда все можно решить за полчаса? Конечно, если… если ему не суждено вернуться…

– Он не вернется. Я в этом уверена.

Что-то она разболталась. Но абсурдность ее слов до Нелл не дошла:

– В таком случае ребенок продлит его род, – задумчиво проговорила она. – Даже если никто никогда не узнает, что это – его дитя. В каком-то смысле он не исчезнет: ты родишь от него сына и тем сохранишь живую память о своем солдате. Ты ведь только об этом и думаешь!

На самом деле Анна думала, что романтическое умонастроение Нелл противоречит ее природе. Очевидно, подруга наслушалась любовных сериалов. Но привычка Нелл задавать вопрос так, будто ответ напрашивается сам собой, была очень кстати.

– Стало быть, к монахиням, – подытожила Нелл. – Год будешь улыбаться, вынашивая его. А они подберут ему хорошую семью добрых христиан.

– Или ей, – добавила Анна.

После ужина Анна, Роуз и все ее семейство уселись в гостиной послушать пластинку с музыкой Моцарта. Отец Роуз увлеченно читал “Форвард”; мать вязала крючком очередной квадрат будущей скатерти, надеясь закончить ее к благополучному возвращению сыновей. Хирам делал уроки. Маленький Мелвин катал лошадку на колесиках сначала по дивану, а затем и по Анне: сначала по ее бедрам, потом вверх по руке, плечу и, наконец – она же не возражала, – по ее макушке.

– Не безобразничай, Мелли, – сказала Роуз.

– А мне нравится, – призналась Анна.

Скругленные края колесиков приятно массировали кожу головы. Все было приятно в этой хрупкой и прекрасной жизни, которую ей удалось выстроить. Шли дни, недели, и постепенно это чувство переросло в восторг. Однажды ночью на Клинтон-авеню вдруг разом зацвели деревья. Анна шагала под ними, размахивая руками, и думала: Скоро я больше не увижу этих деревьев, не услышу скрипа их ветвей. Она помогала матери Роуз сшить из связанных квадратов скатерть.

– Когда мы накроем стол этой скатертью, ты, Анна, обязательно к нам приедешь, – сказала мать Роуз. – Ты – член нашей семьи, и твоя мама тоже; она поухаживает за сестрой и вернется.

Анна благодарила старушку, а душа ее полнилась зыбкой радостью, связанной с надвигающейся катастрофой. Если бы мать Роуз знала ее тайну, она бы выгнала Анну из дома. Но она знать не знала, даже не подозревала! И никто не подозревал!

Анна упивалась тем, что чудесным образом еще осталось от ее прошлой жизни. Ей очень полюбился лимонный сок с водой. Когда все ложились спать, она проскальзывала в кухню, выжимала в холодную воду пару лимонов и добавляла сахару (сахар она покупала на свои продуктовые талоны, чтобы у хозяев не было недостачи). Потом, дрожа от наслаждения, жадно пила в своей комнате кисло-сладкий напиток, а за окном на дереве уже топорщились молодые листочки, точно карты в руке игрока. Как было не остаться еще на денек, как не оттянуть конец благоденствия! Всего на денек! И еще на один! Но дни шли, вот уже наступил май, а ее планы на будущее так и не прояснились. Внизу живота появилась небольшая выпуклость, но скрывать ее было легко. На работе она носила мешковатый комбинезон или водолазный костюм; в таком виде она мужчин не волновала, они относились к ней с тем же равнодушием, что и друг к другу. Мать Роуз, прежде за глаза называвшая Анну “кожа да кости”, была уверена, что жиличка наконец “округлилась” благодаря ее кулинарному искусству. И стала совать ей на обед коробки с едой, наотрез отказываясь брать за них деньги.

Поскольку Анна овладела навыками сварки, под водой она латала корпус и ремонтировала гребной винт. Вместе с другими водолазами она работала на специальных настилах, натянутых под боевыми кораблями. Ее руки чувствовали стук и гуд, доносившиеся из их огромных металлических корпусов. А незнакомая прежде невесомость приводила Анну в дикий восторг. Она расслабленно свешивалась с гребных винтов и с удовольствием чувствовала, как подводные течения шевелят ее ноги в тяжелых ботах. Иногда в ней воскресала надежда, что ее проблема разрешится естественным путем, но всерьез на такой поворот событий уже не рассчитывала, да и не хотела его. Когда Баскомб призвал водолазов сдавать кровь для Красного Креста, Анна в последнюю минуту отказалась, сославшись на боли в животе.

Однажды с “Нормандии”, стоявшей в Манхэттене у причала номер 88, явилась команда водолазов-спасателей, и лейтенант Аксел поручил Анне поводить их по верфи и познакомить с его программой обучения подводному делу. Газета “Бруклин игл” напечатала фотографию Анны. Заголовок гласил:

ЖЕНЩИНА-ВОДОЛАЗ ДЕМОНСТРИРУЕТ БРУКЛИНСКИЙ СТИЛЬ РАБОТЫ СПАСАТЕЛЯМ С “НОРМАНДИИ”

На снимке красовалась улыбающаяся Анна: в комбинезоне, без головного убора, с развевающимися на ветру, несмотря на заколки, волосами. Уже на следующий день этот образ стал восприниматься как картинка из далекого прошлого. Анна держала фотографию на ночном столике и перед сном каждый вечер глядела на нее. Такой счастливой я уже вряд ли буду, говорила она себе. Тем не менее наутро ее ждал еще день счастья – как будто она спала блаженным сном, и тут неожиданный подарок: возможность ненадолго вернуться в него.

Однажды вечером, когда она стягивала с себя водолазный костюм, лейтенант Аксел вдруг сказал:

– Черт возьми, Керриган, как я без тебя обойдусь?

– А зачем вам обходиться без меня, сэр? – осторожно спросила Анна.

– Русские прорвали Кавказский фронт. В считаные дни мы возьмем Тунис и Бизерту. Скоро наши парни вернутся домой и будут искать работу.

– A-а, – с облегчением протянула она. – Вот оно что.

– Меня мигом вышвырнут к чертовой матери. И что? Назад в плоскодонку? Ждать, когда каракатица клюнет? – Он прищурился. – А ты, Керриган, чем займешься? Что-то я с трудом представляю тебя в фартуке с рюшечками.

– Спасибо, сэр.

Аксел фыркнул:

– Это не комплимент. Но все равно, пожалуйста.

Знай он ее тайну, он бы вытолкал ее из кабинета. Но такое ему и в голову не приходило. То была ее затаенная, полная риска радость.

Собственная неискренность огорчала Анну, только когда она писала письма матери; ее подробные отчеты о жизни военно-морской верфи почему-то походили на попытки оправдаться, и Анна подумывала о том, чтобы написать правду: это было бы куда легче. Но для матери ее новость станет тяжелым ударом, она будет казниться за то, что оставила дочь одну. Излить душу мать тоже не сможет: некому; если тетки дочери и ее дедушка с бабушкой все узнают, для Анны их дом будет заказан навсегда. Очередное заблудшее дитя. А мать уже и так настрадалась, нельзя же навлечь на нее еще больший позор.

В первую субботу июня – ее выходной в ту неделю – Анна зашла утром в свой старый дом, чтобы забрать почту; Роуз с семьей по случаю шаббата отправились в синагогу. В вестибюле Анна заглянула в почтовый ящик и среди обычных писем и военных листовок заметила конверт с диковинными марками. На лицевой стороне затейливым косым почерком написано ее имя; почерк до боли знакомый. Она готова была поклясться, что это почерк отца.

Впервые после того, как она уехала из дома, Анна с трудом поднялась на шестой этаж в их прежнюю квартиру; ноги отяжелели и с натугой несли ее, а ведь когда-то она птицей взлетала наверх. Воздух в квартире затхлый, как в старом холодильнике. Анна распахнула окно и, взяв загадочное письмо, вылезла на пожарную лестницу. Карманные часы отца лежали у нее в сумочке – поднятое со дна Нью-Йоркской гавани неопровержимое доказательство, что его нет в живых. И все равно она твердо верила, что письмо от него. Точно знала.

Отец писал слабым неровным почерком из госпиталя в Британском Сомали. Его спасли – выловили из моря через двадцать один день после того, как корабль, на котором он служил, был потоплен немецкой торпедой. Отец с 1937 года плавал на торговых судах. Все это промелькнуло и тут же вылетело у Анны из головы, осталась одна пустота. Он болен, не знает, когда всерьез поправится и сможет ли вернуться. Мне ужасно не хватает вас, мои девочки, я мечтаю вновь с вами увидеться, писал он на адрес почтового ящика в Сан-Франциско. Анна сидела так тихо и так долго, что воробьи начали топорщить перья и ссориться у самых ее ног. Выходит, отец жив, и был жив все это время. Хотя это казалось совершенно невозможным, она почему-то не сильно удивилась.

Она открыла ящик кухонного буфета: там ко дну приклеена карта городского транспорта, выпущенная Морским банком. Анна сразу увидела, что линия метро Бруклин-Манхэттен идет прямиком в Шипсхед-Бей. Она заперла квартиру и направилась к метро. Когда-то она ездила с отцом в Шипсхед-Бей “по делам”, в памяти всплыли полуразрушенные доки, стаи рыбацких суденышек. Отец привел ее в какую-то хибару, там за столом, склонившись к мискам, как скот к корыту, сидело несколько мужчин. Отец занялся своими делами, а хозяин тем временем принес ей миску ухи. Уха была незабываемая: густая, наваристая, жирная. При одном воспоминании у нее засосало под ложечкой.

Эммонз-авеню оказалась гораздо шире, чем Анна предполагала; на месте полуразвалившихся доков косыми рядами тянулись в море огромные одинаковые пирсы. Она пересекла улицу, зашла в кафетерий и показала салфетку кассиру с крашеными черными волосами и усиками, которые казались наклеенными.

– Знаете, где это? – спросила она.

– Еще бы не знать, – отозвался он. – По Эммонз прямо на восток. В ста футах отсюда остановка троллейбуса.

Анна села на троллейбус и в окно разглядывала береговиков, к концу рабочего дня заполонивших тротуары: на кокардах офицеров орлы золотые, а не серебряные, – значит, они служат не на флоте, а в береговой охране. На противоположном берегу Шипсхед-Бей уже не видно частных домиков, вместо них выросли военные учреждения – скорее всего, это и есть военно-морское училище, о котором рассказывала тетка. Когда Анна сошла с троллейбуса, ей показалось, что она очутилась на Сэндз-стрит: в барах полным-полно людей, фотостудия предлагает сняться в двенадцати разных позах всего за шестьдесят девять центов. “МАДАМ ЛЯРУСС: КАРТЫ, СПИРИТИЧЕСКИЕ СЕАНСЫ, МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ”. В соседнем квартале Анна углядела “Диззи Суэйн”, на вывеске изображен влюбленный пастушок с шейкером в руке. “Суэйн” очень смахивал на “Овальный бар”: на полу такие же провонявшие пивом опилки, в воздухе густой рыбный дух. В зале полно мужчин в штатском; скорее всего, моряки торгового флота, решила она. Заведение, пожалуй, чересчур низкого пошиба, Брианн оно не подходит, решила Анна и в тот же миг заметила ее у бара. Анна бросилась к ней, но оказалось, что Брианн стоит за стойкой: она барменша! Анна замерла в растерянности: может, тетка ее не признает… Не тут-то было:

– Ну, наконец-то! – радостно завопила она. – А то я уж решила, что без газеты “Бруклин игл” мне моей племянницы вообще не видать. За две недели ни единого звонка, а ведь я трижды оставляла сообщения в баре “У Уайта”, но от тебя – ни слуху, ни духу. Есть хочешь? Альберт, принеси-ка моей племяннице рыбную похлебку, да моллюсков побольше клади, не жмись.

Под градом шутливых упреков Анна, заикаясь, просила прощения. Появился Альберт – кадык у него торчал дальше носа, – усадил ее возле стойки и принес миску дымящегося супа. Анна покрошила туда горсть устричных крекеров, хлебнула полную ложку супа и закрыла глаза: мм-м-м, рыба, сливки, масло… Тот самый незабываемый суп, только лучше… Лучше хотя бы потому, что он у нее уже во рту. По животу, до самых его дальних уголков, разлилось тепло, постепенно добираясь до рук и ног. Она хлебала суп, и вдруг ей показалось, что к ней в живот заплыла рыба из супа и тычется в его стенки. Потом ощущение повторилось; может, у нее из-за супа расстройство желудка? Но причина была иная. Внутри нее шевельнулось что-то живое.

У Анны сжалось горло, она опустила ложку. Впервые в жизни ее охватил ужас: это же катастрофа, которую она сама допустила. Почти два месяца она гнала от себя эту мысль, надеялась, что все-таки откроется какой-нибудь путь к отступлению. А теперь столкнулась с бедой нос к носу. Она погибла.

Брианн, точно хозяйка борделя, перебрасывалась шутками с матросами и наливала им спиртное. Анна почти ничего не слышала. Она видела, что между ней и всем, что она любит, разверзается непреодолимая пропасть: не будет больше подводных работ; не будет Марла, Баскомба и других водолазов; не будет Роуз и ее семьи. А как же фотография в “Бруклин игл”? На ней хорошая девушка, невинная улыбающаяся девушка. Но ведь Анна не такая. Она – гнусная мошенница, она обманом пробивала себе путь.

Не чувствуя вкуса, Анна доела суп. Шевеленья в животе больше не было, но она ощущала, что внутри у нее завелось что-то живое: ее темная тайна, которую она скрывала с детства, теперь обрела телесную форму. Только отец догадывался о ее криводушии и безнравственности; он один предчувствовал, во что она превратится. Он уехал, потому что разочаровался в ней. И она всегда это знала.

Подошла тетя Брианн, положила руку Анне на плечо и сказала:

– Франсин согласилась выйти на работу пораньше, так что пошли наверх, поболтаем.

Анна поблагодарила Франсин, чья реакция отразилась только на ее обширном веснушчатом декольте, и поплелась следом за Брианн. Через боковую дверь они вышли на лестницу с резными дубовыми перилами, которые наверняка знавали лучшие времена. Поднялись на один пролет и попали в обитый деревянными панелями коридор, пропахший луком и вареной картошкой. Загадочные обстоятельства жизни тетки отвлекли Анну от грустных мыслей. И как сюда вписывается Король Омаров?

Когда они дошли до второго этажа, Брианн нашарила в лифчике ключ и открыла дверь. Следом за теткой Анна прошла в комнату с одним-единственным окном, в него попадал только отраженный свет. Ей бросилась в глаза знакомая с детства мебель: кушетка с красной обивкой, китайская ширма, вешалка, состоявшая, казалось, из сплошных извивов. Впечатление было такое, что стены и потолок комнаты сжимаются вокруг слишком массивной и слишком тесно стоящей мебели. Брианн включила свет, и Анна увидела маленькую раковину, кофейник на газовой горелке, сушилку, увешанную поясами для чулок и лифчиками.

– А Король Омаров… живет поблизости? – спросила Анна.

– Он исчез, – ответила тетя и, зажав в губах “честерфилд”, щелкнула зажигалкой в виде лампы Аладдина. – Гнус, как и все остальные.

– Так… у тебя нет друга?

Брианн затянулась, потом осторожно опустила сигарету на неустойчивую серебряную пепельницу.

– Друзей у меня много, но это сплошь женщины, – сквозь облако дыма проговорила она. – За исключением моего домовладельца, мистера Леонтакиса. Он – хозяин “Суэйн”.

И словно извиняясь, добавила:

– Грек.

Брианн опустилась на красную кушетку и похлопала рукой по обивке рядом с собой. Анна села, ноги у нее уже поднашивались. Мягкими руками с короткими пальцами Брианн сжала потные руки Анны. “Короткие пальцы – это мой единственный недостаток, – частенько говорила тетя. – Слава богу, не лицо”. Анна заглянула ей в глаза и поняла, что она обо всем догадалась.

– Когда у тебя были последние месячные? – спросила Брианн.

– Не помню.

– Ну, приблизительно.

– Девятого февраля.

Брианн присвистнула.

– Я так и знала, чаще надо было тебя проведывать.

Тем ее раскаяние и ограничилось. Потом с мягкой беспристрастностью врача она принялась задавать чисто практические вопросы. Анна тусклым голосом отвечала. Нет, никто не застал ее врасплох и не злоупотребил ее доверием. Никто пока не знает, что она в положении. Ей не хочется называть отца, она его больше никогда не увидит. Очень может быть, что от ребенка она откажется, но окончательно еще не решила.

– Решить нужно сейчас. Сегодня, – твердо сказала Брианн. – Выбирай одно из двух: они ведь несовместимы.

Если Анна готова отказаться от ребенка, тогда надо всего лишь решить, где рожать, убеждала тетка. Она знает несколько мест, ими заправляют монахини.

– Унижений натерпишься досыта, – продолжала она. – Обид наглотаешься всласть. Исповедуйся да кайся. Исповедуйся да кайся. Голова пойдет кругом.

– Откуда ты знаешь?

Пауза.

– Это все знают, – проронила Брианн.

Если же она хочет оставить ребенка, ей нужно немедленно выйти замуж. Анна невольно рассмеялась:

– Кто же на мне женится, тетя?

– Ты не поверишь, – сказала Брианн. – Чаще всего женятся из-за безответной любви. Не исключено, что мужчина, который никому даром не нужен – и тебе тоже, если б не твоя беда, – охотно согласится воспитывать чужого ребенка, ведь за это он получит тебя.

Анна заверила тетку, что такого поклонника у нее нет. Тогда Брианн предложила другой ход: она заговорила о мужчинах, как она выразилась, “особых”.

– Не исключено, что в итоге это будет отличный выход из положения, – заявила она. – А со временем – кто знает? Стерпится – слюбится.

– Что за особые?

– Гомосексуалисты. Ну, знаешь, педики.

Анна о них действительно знала, но только понаслышке.

– И как же мне такого мужчину найти?

– Их больше, чем ты думаешь.

Анна покачала головой и нахмурилась, но на ум ей невольно пришел Чарли Восс. Неужели такое возможно? Или отчаяние заставляет ее хвататься за соломинку?

– Вроде одного такого я знаю. А что, если ошибаюсь?

– Он тебе нравится? А ты ему?

– Очень.

– Ага! Вот тебе и решение. Конечно, если у него приличная работа.

– Но как это устроить?

– Смотря какие у него перспективы на будущее. Сейчас-то работа есть у всех.

– Не могу же я взять и попросить его жениться на мне.

– Пойдешь к нему завтра утром, без проволочки. Попроси совета в связи с твоим бедственным положением, и если он растрогается, пусть сделает тебе предложение.

– А потом?

– Вы сразу поженитесь, но тихо, без огласки. В таких случаях люди обычно вместе уезжают, чтобы не возникало лишних вопросов о сроках, но сейчас, с этой дурацкой войной, вам лучше не заморачиваться насчет дат бракосочетания и рождения ребенка – официально оформите все потом. Главное, что у твоего ребенка – или детей, если еще заведете, – будет отец. Они будут законнорожденными.

– Неужели люди правда так сходятся?

– Я лично знаю несколько пар. Они обычно селятся в пригородах, на Лонг-Айленде или в Нью-Джерси. Мужчина регулярно ездит в город, снимает квартиру или домик и каждую неделю остается там на пару ночей – якобы по работе. У них отдельные спальни. А ты живешь почти как с подружкой, только эта подружка – твой муж.

– Звучит жутковато, – проронила Анна.

– Жутковато? Посмотри, на кого ты похожа.

– Чем так, я предпочла бы жить одна.

Брианн опустила сигарету на серебряную пепельницу и застыла с выражением ледяного укора на лице:

– Ну, что ж, тогда ты точно будешь куковать одна. Для тебя самым подходящим словом будет пария, а для твоего ребенка – ублюдок. Вот что я тебе скажу, дорогуша: для матери-одиночки и ее незаконнорожденного ребенка вход в широкий мир закрыт. Если ты родишь такого ребенка, но замуж не выйдешь, то для окружающих ты превратишься в призрак, как и твой пащенок: вас в упор не будут замечать. Не могу понять одного: почему ты ко мне-то не обратилась, мы же могли все решить. Ума тебе, Анна, не занимать, зачем же вести себя как полная дура. Подумай о своем приятеле-гомосексуалисте, или вроде бы гомосексуалисте. Если тебе подфартит и он сделает тебе предложение – это, считай, будет твой шанс на счастливую жизнь. Конечно, если ты и впрямь хочешь оставить ребенка.

Анна понимала, что от ребенка нужно отказаться. Да, ей придется уехать, но потом она сможет вернуться к своей нынешней жизни. Она быстро прикинула, что ее ждет: съемная комната; работа, которую она потеряет, как только закончится война. Друзья разбегутся кто куда. Иными словами, ничего хорошего. Она живет жизнью военного времени. Война и есть ее жизнь. Прежде была другая жизнь: семья, соседи; но все уже умерли, переехали или выросли. Последний след той жизни – это темная, таинственная смерть отца.

– Мне нужно пройтись, – вдруг сказала Анна и встала. – Надо хорошенько все обдумать. И побыть одной.

– Ну нет, дудки, – сказала Брианн и, кряхтя, встала на ноги. – Ты слишком долго жила одна, это ясно как день. Мы с тобой можем и помолчать, но я от тебя не отстану, пока у нас не будет четкого плана.

Они вышли на Эммонз-авеню и двинулись на восток. Солнце уже зашло, небо на западе было ярко-розовым. Анна ловила запах залива и пропахших нефтью пирсов. По берегу, точно белые кролики, прыгали стаи чаек. Анна первой нарушила долгое молчание:

– Папа жив.

Тетка глянула на нее:

– А ты что, сомневалась?

– Я письмо от него получила. Он давно плавает на торговом судне.

Брианн ничуть не удивилась, услышав такую невероятную новость, и Анна коршуном накинулась на нее.

– Ты что, знала?!

– Подозревала, – сказала Брианн и, чувствуя, что Анна вот-вот взорвется, добавила: – А откуда, по-твоему, у меня брались деньги, чтобы помогать тебе и твоей маме? Из жалкой зарплаты в той грязной забегаловке?

– А… Король Лобстеров?

– Нет никакого Короля Лобстеров. Ох, да ладно тебе, чего ты глаза таращишь? Ну да, сочинила дешевую байку. Шикарный кавалер у такой старой кошелки, как я? Мне лестно, что ты в эту байку поверила.

Анна взъярилась не на шутку. Она застыла на месте и не своим голосом заорала:

– Ты даже не сообщила ему про Лидию! Он думает, она все еще жива!

Прохожие уже оборачивались и с любопытством разглядывали их.

– Да у меня и адреса-то не было, – тихо сказала Брианн. – И почтового ящика тоже. Два раза в год он присылал по почте деньги, наказывал мне потратить что-то на себя, а остальное отдать Агнес.

– Лучше бы он умер! – крикнула Анна. – Мне тогда было бы легче.

– Если бы смерть мужчин зависела от наших желаний, ни один бы, небось, не уцелел.

Гнев у Анны утих так же неожиданно, как вспыхнул, осталось одно отвращение.

– Ты его тоже ненавидишь? – спросила она, когда они двинулись дальше.

Брианн вздохнула.

– Он мой единственный брат, – сказала она. – Кто знает, может, война ему мозги-то прочистит. Говорят, войны этому иногда способствуют.

– Ты уверяла, что нынешняя война – ерунда, детские игрушки. Мальчики тычут друг в друга палками.

– Да, для тех, кто затевает войны. Но те, кто воюет всерьез, наши чудесные молодые ребята… они ни в чем не повинны.

– Папа – не солдат, тетя: он служит на торговом флоте.

– А они что, не солдаты, что ли? – с жаром возразила Брианн. – Они ведь тоже постоянно рискуют, а вот славы не дождутся: ни медалей, ни салютов из пяти орудий. Они ведь всего-навсего моряки торгового флота, по общему мнению, сброд, ничем не лучше бродяг и лодырей. А по мне, они – настоящие герои.

Голос у Брианн заметно дрожал. Очевидно, она не считала героизм нелепым, в отличие от многого другого.

– Папа – герой? Ты это хочешь сказать?

Брианн молчала. Анна вспомнила отцовское письмо: торпеда, плот, госпиталь. Она все это расскажет тетке, но не сейчас. У нее наконец заработала голова, как будто ярость прожгла дорогу мыслям.

Они дошли до участка берега, огороженного глухим военным забором, и повернули назад. За всю дорогу обе не проронили ни слова. Когда они поднялись по лестнице, вошли в комнатушку Брианн и сняли куртки, Анна спросила:

– Сколько осталось от тех денег, что прислал отец?

– Около двухсот долларов. А что?

– У меня есть план.

Тетя плеснула “Четыре розы” в бокал и протянула Анне, но та отказалась: даже сейчас она не могла заставить себя пить спиртное в присутствии тетки. Они вернулись к кушетке, Брианн закурила и покачала стакан с виски.

– Я хочу уехать в Калифорнию, – сказала Анна. – Билет возьму в один конец. В вагоне надену обручальное кольцо и черное платье. Приеду как вдова военного, поселюсь близ верфи Мэр-Айленд и буду работать водолазом. Думаю, мне удастся перевестись туда с Бруклинской верфи.

Брианн фыркнула:

– К твоему сведению, билет в пульмановский спальный вагон до Калифорнии стоит сто пятьдесят долларов.

– У меня на банковском счете пятьсот сорок два бакса и еще триста двадцать восемь в облигациях военного займа. И поеду я в сидячем вагоне.

– В твоем-то положении?!

– Тетя, я, между прочим, давно занимаюсь подводной сваркой на глубине в тридцать футов.

– Ты обнищаешь, – сказала Брианн. – Будешь жить в нужде.

– В случае чего продам облигации.

– И в конце концов окажешься на улице.

– Не говори чепухи!

– На кого ты надеешься? В Калифорнии у тебя хоть кто-то знакомый есть?

Анна сердито фыркнула.

– Ну, если окажусь в безвыходном положении, может быть, напишу папе, – сказала она. – Как я понимаю, нынче он у нас – герой.

Обедали они в знаменитом ресторане “У Ланди”, в зале рыбных блюд, на сладкое взяли по куску черничного пирога. Вернувшись в квартиру, Анна переоделась в теткин старый атласный пеньюар с потемневшими подмышками. Брианн, как подобает почтенной женщине, облачилась в халат из искусственного шелка и застегнула его на все пуговицы. Они лежали рядом на обширной кровати с пологом, вздрагивая от взрывов шумного субботнего веселья, доносившегося из “Суэйна”. Анне не спалось, она разглядывала венок гипсовых роз на потолке, из центра венка свисала люстра. Обсуждение жизненных планов сильно возбудило Анну, но теперь от души немного отлегло: все-таки с этой задачей она справилась. Ей показалось, что Брианн уже спит, и когда во тьме раздался теткин голос, она вздрогнула от неожиданности.

– Что касается отца…

– Не надо, тетя.

– Только один вопрос.

– Нет.

– Можешь даже не отвечать. Я и так пойму.

– Ничего ты не поймешь.

– Это был солдат?

Анна ничего не ответила.

– Ох уж эта военная форма, – хихикнула тетка. – Кто перед ней устоит?