Текст книги "Манхэттен-Бич"

Глава 30

– Боюсь, письмо тут черта с два поможет, – сказал лейтенант Аксел. – Вроде бы должно – ан нет, не поможет.

– В нем непременно надо обосновать перевод на другое место службы, – объяснила Анна. – С Бруклинской военно-морской верфи на Мэр-Айлендскую.

– Перевод – это, извини за выражение, чушь собачья. Как всегда в этом идиотском ведомстве, мы ухлопаем на перевод уйму времени – и абсолютно впустую. Вот что, – Аксел пристально глянул на нее через стол. – Я позвоню по межгороду и поговорю с человеком, который всем этим ведает.

– Большое спасибо!

– Если он и впрямь работал когда-то водолазом, не исключено, что мы с ним знакомы.

Как всегда, лицо у лейтенанта было мрачнее тучи – с таким выражением обычно сообщают плохую новость, – но на этот раз в нем не сквозило привычное злорадство.

– Сядь, Керриган.

Анна села, на сердце было тревожно. Она много сил положила, чтобы приехать в Калифорнию с незапятнанной репутацией, и жила в постоянном страхе, что все того и гляди откроется.

– К сожалению, есть одно огорчительное обстоятельство, которое, пока ты работала у меня, к тебе отношения не имело. Но в Калифорнии я прикрывать тебя не смогу.

Он глубоко вздохнул, наклонился к ней поближе и доверительным тоном сказал:

– У многих старых служак… отсталые взгляды. Чтобы девушка работала у них водолазом?! Этого они ни за что не допустят. От одной мысли их бы смех разобрал.

Аксел помрачнел, вглядываясь в ее лицо; Анна смутилась. Может, лейтенант шутит? Или над собой смеется, хотя прежде этого за ним не водилось. Неужели он забыл, с чего началось их знакомство?

– Ты, конечно, не такая, как прочие девушки, – сказал он. – Мы оба это отлично знаем.

– Поди разберись, какие они, прочие девушки, – пробормотала Анна.

– Дело в том, что мне нужно бы с ним поговорить с глазу на глаз: Возьми эту девушку. Она за двоих мужчин вкалывать будет. А если я отправлю тебя туда с какой-то там запиской, он заподозрит, что я действую из низких побуждений. Вот тебе вся неприглядная правда, Керриган; жаль, что приходится выкладывать ее напрямки, но – ничего не поделаешь, так у них мозги устроены.

Анна слушала и про себя дивилась.

– Понятно.

– Я бы прямо сказал, без экивоков: Это вам не какая-нибудь сногсшибательная блондиночка, падкая на шашни с парнямис, но они-то именно так и подумают. Я смотрю, ты в шоке, но мерзости случаются и в нашем мире. Черт побери, она – лучший водолаз в моем подразделении, так что кончай ухмыляться и поставь ее, черт побери, на денежное довольствие.

Щеки лейтенанта пылали, когда он давал отпор низким домыслам воображаемого собеседника.

– Мы обязаны победить в этой войне, дьявол ее побери! Нам нужны лучшие – да-да, самые лучшие солдаты. Гм… люди. У меня даже негр работает, мистер Марл. Между прочим, он у меня лучший сварщик. И что с того, что он негр? Да я, черт возьми, жирафа взял бы, если бы мне прислали такого, который умеет варить под водой так, как этот негр.

Видя его искреннюю горячность, Анна невольно пересмотрела свои обиды на лейтенанта. Может, поначалу она слишком болезненно воспринимала его резкости и обижалась на все подряд? Ей уже трудно припомнить те давние стычки.

– Думаете, вам удастся их убедить?

– Я более-менее представляю себе, как они говорят и как у них мозги работают. В данной ситуации этого достаточно.

– Спасибо, сэр.

Он помолчал и, опустив глаза, заговорил уже спокойнее:

– Это пункт первый. Есть и второй: Тихий океан кишмя кишит акулами. Очевидцы рассказывают, будто в заливе Сан-Франциско большие белые акулы на виду у всех заглатывают тюленей, как конфетки. Позволь тебя спросить: что ты станешь делать в такой ситуации?

Всего двенадцать дней назад Анна объявила, что должна возвратиться к матери в Калифорнию, и вот уже наступил день отъезда. За это время – то есть после работы и в свой единственный выходной – она предупредила о своем отъезде хозяина квартиры, упаковала и отправила матери посылку с одеждой и бельем, сдала на хранение мебель, закрыла счет в Вильямсбургском сберегательном банке, а остаток переслала в Американский банк в Вальехо, Калифорния. Съездила на могилу Лидии и дала себе слово, что, как только устроится, перевезет в Калифорнию прах сестры. Баскомб, Марл, Руби и Роуз (у той вся семья загоревала из-за скорого отъезда Анны) – все предлагали помощь, но она не могла рисковать и потому отказывалась. Матери и соседям нужно было представить более убедительную причину для отъезда, и Анна ее сочинила: настойчивый поклонник добивался ее две недели и наконец повел ее – в полном смятении чувств – к алтарю, и теперь она следует за своим суженым на военно-морскую верфь на Мэр-Айленд.

Она купила у ростовщика обручальное кольцо и, входя в старый дом, всякий раз незаметно надевала его. Ложь нужно было постоянно подкреплять: задыхаясь от счастья, рассказывать, как безумно она любит мужа. Это изматывало Анну куда больше, чем упаковка вещей или поднятие тяжестей. Даже живописать все это в письмах Стелле, Лилиан, матери или ушедшим в армию соседским ребятам было безмерно утомительно. Она смачивала почтовую бумагу розовой водой и ставила как можно больше восклицательных знаков. Врать матери было труднее всего, но это хотя бы ненадолго: потом уже мать будет втолковывать эту версию родне в Миннесоте. А когда они с мамой встретятся, Анна расскажет ей правду.

Своего мужа она назвала Чарли. Лейтенант Чарли Смит!!!!!!

Для того чтобы поддерживать две ложные и несовместимые версии, требовалось неусыпное внимание и безошибочность: к примеру, когда именно следует надеть и когда спрятать обручальное кольцо; вдобавок, ни при каких обстоятельствах нельзя преступать границу между ее прошлой жизнью, где была мать и соседи, и нынешней, связанной с военно-морской верфью. Следовательно, ей нельзя попрощаться с Чарли Воссом, потому что она не уверена, что сможет врать ему прямо в глаза. Ничего, она напишет ему из Калифорнии.

На прощанье Анна собрала друзей в “Овальном баре”, заказала всем пива и дала свой новый адрес: Вальехо, “Чарльз-Отель”. Дала слово Баскомбу, что поцелует за него берег Тихого океана, и пообещала Руби прислать ей пальмовый лист, а Марлу, который мечтал после войны переехать в Калифорнию, выяснить, где в этом штате наиболее дружелюбно относятся к неграм. Потом крепко обняла Руби, пожала руки всем шестнадцати водолазам и пошла на остановку трамвая: надо было съездить на Флашинг-авеню, где ее ждал прощальный ужин с Роуз и ее семьей.

На следующий день к полудню появилась Брианн. Роуз с отцом ушли на работу, поэтому провожать Анну приехала только мать Роуз. Она разахалась, увидев набитое вещами такси: две картонные коробки, саквояж, сумочка с ночной рубашкой и туалетными принадлежностями, косметичка и, наконец, огромный чемодан – все это было позаимствовано у Брианн. Масштаб участия тети в отъезде племянницы постоянно рос: сначала Брианн пообещала приехать на вокзал проводить ее, затем – доехать с ней до Чикаго, потом – махнуть в Калифорнию: она давно собиралась навестить друзей в Голливуде; нет, побыть с Анной в Вальехо и помочь ей устроиться, дождаться рождения ребенка – нельзя же в такой ситуации бросить девочку одну, – и тут, по признанию тети, ее вдруг как громом поразило: Нью-Йорк ей осточертел, она истосковалась по калифорнийской погоде, ей давно пора туда переехать. Вот она и решила прихватить заодно и свою мебель.

Мать Роуз взяла на руки малыша Мелвина, и когда такси тронулось, они замахали вслед. Анна видела, что старушка заливается слезами. На Клинтон-авеню дул легкий бриз, отдававший углем и чуть-чуть шоколадом; качались под ветром серебристые деревья. Когда провожавшие скрылись из виду, Анна откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Невесть откуда взявшийся прилив энергии помог ей одолеть все предотъездные трудности. А теперь, когда все позади, осталась одна пустота. Она с самого начала не хотела уезжать и теперь не хочет.

Брианн обмахивалась расписным китайским веером ручной работы, от ее платья в салоне потянуло затхлой пудрой. Анна почувствовала отвращение. Ей не хочется уезжать, тем более с этой заплесневелой старухой. Она опустила боковое стекло и подставила лицо ветру. На Флашинг таксист свернул налево и поехал на запад – вдоль верфи, мимо корпуса 77, в котором Анна из больших окон на самом верху разглядывала суда в сухом доке; затем они миновали въезд в Камберленд, офицерские особняки, за которыми виднелись теннисные корты. На холме, повыше дымовых труб, она увидела желтое здание со щипцом: военная комендатура.

На Нейви-стрит водитель свернул направо, они миновали проходную на Сэндз-стрит и корпус номер четыре, где в свое время работала Нелл. Когда уже было рукой подать до северо-восточной границы верфи, у Анны заломило в груди, сжало горло. За стеной тот самый корпус 569!! Стоит обычный день, погода для подводных работ идеальная! Ей почудилось, что она уже по другую сторону стены, вместе с товарищами тащит на баржу оборудование, – и в то же время уезжает от них навсегда. Расставание вышло тяжким – не разлука, а суровая ссылка. Анна впивалась глазами в дорогие ее сердцу дома, пейзажи с таким чувством, будто она катится с горы и цепляется за склон, пытаясь остановить падение. Вон Вулворт-билдинг! Пирсы старого порта на Саут-стрит! Тяжи Бруклинского моста, напоминающие струны арфы. С другого берега Ист-Ривер опять стала видна верфь, на стапелях смутно темнеет гигантский силуэт “Миссури”. Работа над линкором идет с опережением графика. Многие шли на разные хитрости, чтобы застолбить места, с которых можно будет наблюдать, как его спустят на воду. Прозевать такое событие – все равно что вообще не побывать на верфи.

Но Анна все-таки увидела спуск линкора на воду, причем изнутри, со стапелей, – в киножурнале: через три месяца после реального спуска в конце апреля 1944 года она зашла в кинотеатр “Эмпресс” в городе Вальехо, штат Калифорния. Потом она столько раз смотрела этот журнал, что билетерша стала пускать ее бесплатно; на художественную кинокартину Анна не оставалась никогда. Гигантская, не влезавшая в камеру корма линкора сбила операторам перспективу, в результате моряки, махавшие с кормового подзора, казались лилипутами. Спонсором церемонии была Маргарет Трумэн, девятнадцатилетняя дочь сенатора от штата Миссури. Она с оглушительным грохотом разбила о корпус линкора бутылку шампанского, но из письма Марла – он оказался надежным и обстоятельным корреспондентом – Анна уже знала, что мисс Трумэн разбила бутылку лишь с третьей попытки. И мы хором сказали: “Керриган справилась бы куда лучше”, – писал Марл.

Едва бутылка разлетелась вдребезги, рабочие принялись сбивать стойки, удерживавшие “Миссури” на стапелях. Через несколько секунд “крупнейший и самый мощный линкор в истории кораблестроения” непринужденно и легко заскользил в воду. Возможно, впрочем, что на самом деле без скрипа и скрежета не обошлось, но в киножурнале все эти звуки убрали, заменив маршем в исполнении оркестра и восторженным голосом диктора: “«Миссури» – это символ неуклонно растущей мощи военно-морских сил Соединенных Штатов”. Придерживая шляпы, мужчины бросились за линкором, но где там! Пока корма еще ползла по направляющим, нос линкора уже нырнул в Ист-Ривер, и вода послушно расступилась, точно подушка, на которую прыгнул кот. И вот “Миссури” уже на плаву, днище ушло вглубь; казалось, оно никогда и не бывало на суше. Это напоминало рождение живого существа: вот оно появляется на свет, растет и неминуемо уходит, и все это – меньше чем за минуту.

На Сорок третьей улице такси свернуло к Центральному вокзалу; солнце пробивалось сквозь сито проводов и рельсов надземки, под которым ехала машина. Потом небоскребы заслонили солнце, их внезапно падавшая на дорогу тень напоминала невесть откуда взявшуюся грозовую тучу. Мальчишки-газетчики наперебой выкрикивали заголовки:

“В битве за Гуадалканал американские самолеты сбили семьдесят семь самолетов япошек!”

“Крупнейшая битва в воздухе! США потеряли всего шесть самолетов!”

– Дай-ка взгляну на твое кольцо, – сказала Брианн.

До отъезда Анна отправилась на Уиллоуби-авеню, в лавку ростовщика возле здания суда, заранее решив купить там самое дешевое кольцо. Однако в лавке она неожиданно для себя замешкалась: сначала примерила золотое колечко (десять каратов) с крошечными бриллиантиками, потом другое, из желтой меди, с изящно выгравированными листочками… Чем дольше она выбирала, тем труднее было на чем-то остановиться. Кольцо как-никак обручальное, носить его придется изо дня в день. Стоит ли покупать медное с вмятинками? От него палец позеленеет… Пока Анна стояла в раздумье, ей вдруг живо представился Декстер Стайлз, и у нее сразу возникло тревожное ощущение, что он где-то рядом. Он сразу отверг бы крохотные бриллиантики: “Бриллиант должен быть большим, чтобы бросался в глаза. А желтую медь от золота не отличить, главное – не ленись полировать кольцо”.

– Неплохо, – сказала Брианн; она провела пальцем по листочкам (утром Анна отполировала их до блеска) и вдруг подмигнула: – У твоего солдата хороший вкус.

На подходе к Центральному вокзалу Брианн плеснула в ложбинку между грудей туалетной воды. И вот она уже флиртует с молодым чернокожим носильщиком. Он перехватил взгляд Анны, и они понимающе усмехнулись: тетке уже под пятьдесят, а от нее по-прежнему разит “Девой озера”.

Через окутанный табачным дымом вокзал торопливо шагали бесчисленные военные, вокруг шум и суета. Поезда переполнены. Брианн пустила в ход все свои, как она выразилась, “приемчики” и получила-таки два самых дешевых билета в спальный вагон от Чикаго до Сан-Франциско; поезд должен был вскоре отойти. Флирт не флирт, а без взятки тут не обошлось, подумала Анна. Шагая сквозь полосы мутного света, косо падавшего из круглых окон в потолке, она вдруг почувствовала, что клеймо неудачницы мало-помалу стирается. Куда ни глянь, всюду женщины в военной или военизированной форме, матери тянут за руки детей.

В вагоне поезда до Чикаго они сели у окна лицом друг к другу. Рядом уселось еще шесть человек. Анне уже незачем было скрывать, что она в положении; она успокоилась, теплая кофта распахнулась, и стал заметен округлившийся живот. Этого, видимо, было достаточно, обстановка сразу переменилась: она чувствовала, что соседи напряглись в догадках и вдруг увидели ее обручальное кольцо. Любопытство было удовлетворено, не хватало только общего вздоха облегчения. Колечко и впрямь оказалось волшебным. Ей предложили веер, стакан воды. Какая силища в маленьком тонком колечке.

Зато вести разговор оказалось не так-то просто. У всех были знакомые на флоте, Анны уклончиво отвечала на вопросы про лейтенанта Чарли Смита, но следом сыпались новые. С этим интервью она все же справилась и поспешно уткнулась сначала в “Таймс”, затем в “Джорнал американ”. И наконец, в “Трагедию Зет” Эллери Куина.

– Ты платье захватила? – вполголоса спросила она тетю.

– Несколько, – ответила Брианн. – Одно краше другого. Но доставать их еще рано. – И прошептала в самое ухо Анны: – Насладись неделькой брака, траур потом наденешь.

Поезд мчался на север; по реке Гудзон разбрелась целая флотилия военных судов. Точно так же Анна ездила с матерью и Лидией в Миннеаполис, но на ее памяти поезда так быстро не мчались. На переездах “Пэйсмейкер” громко гудел, и вывешенное на просушку белье еще долго трепыхалось на веревках, точно стая испуганных скворцов. По коридорам бродили солдаты, играли в карты и вышвыривали из окон окурки. Бешеная скорость вызвала у Анны трепет ожидания чего-то нового. Она неотрывно смотрела в окно, там раз за разом возникали неоглядные города, быстро свертывались и исчезали. Встречные составы пролетали с чудовищной скоростью.

Анна вздремнула и проснулась, когда поезд прибыл в Скенектеди; предвечернее солнце позолотило тянувшиеся вдоль путей фабричные здания. А в Бруклине она сейчас шла бы вместе с Роуз с верфи после рабочего дня, а может быть, пила бы с водолазами пиво в “Овальном баре”. Острое чувство, что ее с корнем вырвали из обычной налаженной жизни, сменилось тупой болью. Что значит уехать далеко… Письмо из Скенектеди пришло бы в Нью-Йорк за сутки. На разговор по телефону понадобилась бы куча мелочи, и вдобавок его то и дело прерывала бы телефонистка. Далеко она заехала.

К закату они прибыли в Сиракьюс и пошли в вагон-ресторан ужинать. Обе взяли куриные котлеты и за едой шепотом обсудили дальнейшие планы: лейтенант Аксел все-таки договорился, Анна получит место на верфи на Мэр-Айленде и будет работать водолазом, пока ее беременность не станет очевидной. Тогда она возьмет отпуск, родит ребенка, подыщет для него няню и вернется на работу уже вдовой.

– Надеюсь, мама приедет, – сказала она.

Брианн сразу надулась.

– А из присутствующих тебе никто не подходит?

– Так ты же детей терпеть не можешь, – рассмеялась Анна.

– Не всех.

– Называешь их паршивцами.

– По некоторым сведениям, бывают исключения, с которыми я очень даже мила.

Анна вскинула голову:

– Ты готова нянчиться с младенцем?

Почему-то этот вопрос прозвучал как предложение. Анна видела, что тетка взвешивает ответ, на ее выразительном лице появилась редкая для нее мина глубокого раздумья.

– Возможно, это – единственное, чем я еще ни разу в жизни не занималась.

Когда они подъезжали к Рочестеру, от прошедшего дня на западе горела лишь ярко-оранжевая полоса. В открытые окна ветер доносил с возделанных полей характерный запах земли и зелени. Справа простиралось озеро Онтарио, иссиня-черное. Анна живо представила себе Роуз, свернувшегося в кровати малыша Мелвина; Роуз дочитывает последнюю главу детектива Джека Эшера. Баскомб уже, наверное, проводил Руби на трамвае до дому и поехал обратно, в свою меблированную комнату. Эти картины вставали перед Анной словно наяву, но теперь она уже не страдала, она смирилась. Все это осталось в прошлом и таяло в космической дали: так она платит за то, что очертя голову рванулась куда-то, поддавшись на посулы этого оранжевого пламени. Она по нему изголодалась, и пусть будет что будет.

Поезд с грохотом мчался на запад; вдруг Анна резко выпрямилась. Ей вспомнился отец. Наконец-то она поняла: Так вот как он, значит, поступил!

Глава 31

Эдди сидел в парке напротив кинотеатра “Эмпресс” и не сводил глаз с входной двери: оттуда должна была выйти Анна. Она смотрела киножурнал “Миссури, линкор Военно-морского флота США”; линкор был построен на Бруклинской верфи, до замужества Анна работала на ней почти год.

Отец хотел пойти вместе с ней посмотреть кино, но она отговорила:

– Ты пропадал невесть где, – сказала она, – и не поймешь, из-за чего столько шуму.

– Можно, я тебя подожду?

– Ты волен делать что хочешь.

Эдди приободрился. Пока что его нынешний приезд складывается лучше, чем первый: тогда он сел в Сан-Франциско на электричку и на ночь глядя позвонил в дверь ее убогой квартирки. Из-за двери донесся плач младенца, и настроение у Эдди сразу упало. Он уже решил улизнуть по-тихому, но тут дверь отворилась, и перед ним возникла она, Анна, только взрослая; она пристально вглядывалась в его лицо.

– Папа, – едва слышно проговорила она.

Эдди прочел на ее лице восторг, смешанный с удивлением, но, возможно, она просто удивилась. Он тоже удивился: перед ним стояла бледная темноглазая женщина в домашнем халате, с рассыпавшимися по плечам волосами.

Анна влепила ему такую пощечину, что у него искры из глаз посыпались.

– Не думай сюда приходить, никогда! – прошипела она и бесшумно закрыла дверь – чтобы не испугать малыша, позже догадался он.

Второй визит состоялся в январе, после трехмесячного плавания на острова Гилберта в должности второго помощника; после “Элизабет Симэн” это был его первый рейс: Эдди никак не мог избавиться от затянувшихся неполадок с желудком. Он специально подгадал приехать, когда Анна на работе: очень уж ему хотелось повидаться с Брианн и познакомиться с “маленьким джентльменом”, как сестра ласково называла крепкого малыша с живыми глазками, которые с упреком таращились на него из корзины.

– А как выглядел его отец? – спросил Эдди, глядя на малыша. – Фотография у вас есть?

– Нет, – с постным видом ответила Брианн. – Все это сложили в саквояж, но в поезде он пропал.

Эдди еще повезло, что не Агнес нянчит младенца. По словам Брианн, в июне прошлого года она сбежала с семейной фермы, чем потрясла свою суровую родню не меньше, чем давним побегом: в семнадцать лет она взяла и удрала в Нью-Йорк. На этот раз она автостопом добралась до города и поступила на работу в Красный Крест. Теперь она уже где-то далеко, работает санитаркой. Ее письма проходят жесткую цензуру военного времени, и Брианн понятия не имеет, где она теперь, но однажды Агнес упомянула густые леса. Скорее всего, в Европе, решили они.

Эдди наблюдал, как малыш, точно неугомонный щенок, без устали болтает ножками:

– Ишь, разошелся, бедняга.

– Никакой он не бедняга, – оборвала его сестра. – Во всем свете не найти младенца, которого обожают и балуют так, как этого маленького джентльмена.

Эдди дивился, до чего легко и умело Брианн управляется с малышом: кормит и следит, чтобы он отрыгивал воздух, будто это ее собственное дитя; даже самая мысль о спиртном казалась в этом доме дикой. Чуть ли не в одно мгновенье – точно картинка в калейдоскопе – его сестра из стареющей шлюхи превратилась в заботливую наседку.

– Слушай, что же ты столько лет подавляла свои материнские инстинкты?

– Ничуть не подавляла, совсем наоборот, но перед кем бисер метала? Перед обманщиками и грубиянами, у которых ума меньше, чем у этого карапуза!

Брианн подхватила младенца на руки и принялась чмокать его куда попало; тот заливался смехом.

– Ну-ка, дорогой братец, – обратилась она к Эдди, – подержи своего внучка.

Эдди робко протянул руки к младенцу, опасаясь ненароком причинить ему боль. Но маленький крепыш смело потянулся к нему и так нежно приник к его груди, что Эдди показалось, что не он малыша, а малыш его обнимает.

– Ну-ну, прекрати, – скомандовала Брианн. – Плакать тут позволено только младенцу.

Прежде чем пуститься в обратный путь, Эдди подошел к проходной на Мэр-Айленд и стал ждать Анну. К тому времени он уже выяснил, какой дорогой она всегда возвращается в одноэтажный домик, где живут она с Брианн и еще несколько человек, тоже работающих на верфи.

Эдди стоял поодаль от дороги под купой эвкалиптов, вокруг трепыхались на ветру пахучие серповидные листья. Из проходной вывалилась толпа отработавших смену людей, Анна появилась чуть позже вместе с какой-то девушкой, обе весело смеялись. Спортивная походка Анны была поразительно схожа с походкой Агнес – настолько, что Эдди уже не был уверен, которая из них сейчас перед ним. Анна попрощалась с подружкой и ускорила шаг; даже шляпа не могла затенить яркого румянца у нее на щеках. Для недавно овдовевшей женщины дочь выглядела невероятно счастливой. Впрочем, ее знакомство с лейтенантом Смитом было, скорее всего, очень недолгим, поэтому она не сильно о нем тоскует, тем более что дома ее ждет “маленький джентльмен”. Эдди смотрел на дочь и чувствовал, что его поглощает бездонная пустота, будто он все-таки умер на том плоту, а домой вернулся уже призраком. Ему надо выйти из тени на свет, решил он, по крайней мере он увидит, как она отреагирует на его появление, да и сам убедится в собственном существовании. Но у нее сейчас прекрасное настроение, а он его только испортит. И Эдди, почти невидимый, остался стоять в тени, а дочь прошла мимо.

Зато он удостоверился, что она счастлива, убеждал он себя. Все трое счастливы. Этим можно было бы утешиться, но не получалось. По настоятельному совету его возлюбленной, как шутливо именовала себя Ингрид (совсем не похожая на овдовевшую школьную учительницу), он решил сделать еще одну попытку повидаться с дочерью. Но прежде, в рамках масштабной военно-морской операции, сплавал к Новой Гвинее: американцы теснили япошек к их островам, рассчитывая, что там они капитулируют. В этом рейсе он снова встретился с Уикоффом, и по этому случаю они распили на палубе, под звездным небом, бутылку вина. Этот напиток все больше нравился Эдди. Теплый тихоокеанский бриз овевал их лица, и все страдания, связанные с “Элизабет Симэн”, казались кошмарным сном.

Пью, старый морской волк, которому сам черт не брат, довел-таки спасательную шлюпку до Британского Сомали, причем Уикофф, Спаркс, Боугз и все остальные не только выжили, но были в сносном состоянии. Шлюпку капитана Киттреджа обнаружили еще раньше, и в ней тоже все уцелели. В итоге примерно половина личного состава “Элизабет Симэн”, как гражданские, так и военные, пережили кораблекрушение. Ходили слухи, что, учитывая военное время, Администрация торгового флота стремилась немедленно отправлять переживших крушение моряков в новое плавание, чтобы они не распространяли страшных слухов о том, что им довелось испытать. Поэтому вскоре на разных кораблях вновь плавали все, кроме Пью (он ушел на пенсию и живет вместе с дочерью) и боцмана, который уже не выражается так витиевато, как прежде. Он вернулся в Лагос; Эдди пообещал навестить его после войны. Они регулярно переписываются, называя друг друга “брат”, и Эдди испытывает патологическое удовлетворение оттого, что по сравнению с эксцентричной прозой боцмана его собственный стиль письма напоминает заиканье школьника.

Анна вышла из кинотеатра, но отца не увидела и решила, что он ушел. Она огорчилась, но тут он поднялся с лавки на другой стороне улицы и помахал ей рукой. Она помахала в ответ и удивилась: у нее вдруг отлегло от сердца. Когда отец подошел, она уже снова злилась и готова была его прогнать. Но что с этого толку? Ежу ясно, что он намерен вернуться и будет возвращаться во что бы то ни стало. Не бить же его всякий раз.

Они шагали вверх по холму к ее одноэтажному домику; Анна нутром чувствовала, что отец очень переменился. Постарел, лицо изрыто морщинами, в волосах серебрится седина, но дело не в этом: его сухопарая красота помнилась ей с детства. Но уже нет былой рассеянности, погруженности в себя; теперь ей кажется, что это была его главная, уникальная черта. И еще запах табака. Но теперь он не курит, а его невозмутимость сбивает с толку. По словам Брианн, он был на волосок от смерти, спасателям казалось, что у него уже и сердце не бьется.

Отец стал Анне чужим человеком: она впервые знакомится с ним и пытается составить о нем свое мнение. Она смутно помнит, что ей очень хотелось как раз такой встречи, но когда желание осуществилось, стало ясно, что им почти нечего сказать друг другу. Он знать не знает, как и чем она живет; к примеру, ему не понять, почему вчерашнее письмо от Марла доставило ей столько радости:

Ангел небесный улыбнулся нашему общему другу мистеру Баскомбу: его взяли на флот. Накануне его отъезда на поезде в учебный лагерь ВМС США в Иллинойсе – лагерь называется “Великие озера” – мать Руби устроила прощальный ужин, а старик-отец поднял бокал за его здоровье. Похоже, правы те, кто говорит: “военная форма красит любого”. Хотелось бы написать тебе побольше, но Б., как всегда, был немногословен, не мог даже попросить для тебя свадебное меню. Без Б. корпус номер 569 уже не тот, что прежде.

– Про маму ты знаешь, – сказала Анна. Молчание ее тяготило.

Он кивнул.

– Повезло тем, кто попал в ее руки.

Вскоре после того, как Анна, скрывая свою беременность, уехала в Калифорнию, мать поступила на работу в Красный Крест. Анна по ней соскучилась. Мать все еще верит в басню про обреченного на гибель лейтенанта Чарли Смита. Анна сама не знает, решится ли она когда-нибудь рассказать ей всю правду; да и какое это будет иметь значение, когда кончится война? Ясно одно: Роуз думала, что мир вновь станет маленьким, но ошиблась. Во всяком случае, он уже никогда не станет прежним маленьким миром. Слишком многое в нем переменилось. И во время всех этих сдвигов и перегруппировок Анне удалось проскользнуть в щелку и исчезнуть.

– Когда мама вернется, она будет работать сиделкой, – сообщила она отцу.

– Она много лет работала сиделкой, – заметил он.

Они дошли до вершины холма и решили отдышаться. Под ними, у берега залива Сан-Пабло открывался вид на верфь Мэр-Айленд: утыканный пирсами полуостров, тянущийся вдоль канала, заполненного военными судами. Анна радовалась, что каждый день до работы может любоваться этим видом и отмечать про себя, какие суда ночью отплыли и какие пришвартовались. Работу она получила чудом: когда они с теткой осели в Вальехо, беременность уже не позволила бы ей заниматься подводными работами. Они с Брианн пошли работать в закусочной: Брианн официанткой, Анна – кассиршей; ютились они в тесной захудалой квартирке, пока не родился ребенок. Жуткое было время.

В ноябре прошлого года, через полтора месяца после того, как на свет появился Леон, Анна наконец предъявила документы о переводе на верфь “Мэр-Айленд”. К тому времени все давным-давно забыли о звонке лейтенанта Аксела. Впрочем, выяснилось, что это и не важно: три водолаза, специалисты по ремонтным работам под водой, теперь занимаются “Нормандией”, и один, их бригадир, был в группе, которую Анна водила по Бруклинской верфи. Всем троим запомнилась ее фотография в газете “Игл”. Она получила работу, зарплата – восемьдесят долларов в неделю, и теперь она чуть ли не каждый день спускается под воду.

– Странно, что у вас тут столько эсминцев, – заметил отец, глядя вниз, на верфь. – Ведь из Золотых Ворот конвоев теперь мало уходит.

– Их всего четыре, – поправила дочь.

– Шесть.

Анна пригляделась

– Боюсь, ты перепутал суда, – проронила она.

Он пересчитал заново, тыча в корабли пальцем. На третьем она его прервала:

– Это же минный тральщик, папа.

Эдди вгляделся и с улыбкой повернулся к дочери:

– Виноват, ошибся.

С моря стал наползать туман; сначала с океанских просторов потянулась длинная белая прядь. Вдали заревели туманные горны. Такого низкого и громкого рева Анна не слыхала, хотя с детства знакома со звуками горнов. Так ведь и туман здесь иной, густенный, хоть лепи из него что вздумается. Кажется, будто он ночью откуда-то вырвался и теперь, словно зрительная агнозия, норовит поглотить целые города.

Аааах Оооох

Аааах Оооох

Судовые сирены гудели, чтобы корабли не столкнулись, но Анне всякий раз чудилось, что они сбились с курса и в непроглядной белизне ищут сотоварищей. От этого звука в душе почему-то возникало дурное предчувствие.

Ночью, проснувшись от воплей горнов, она первым делом протягивает руку к корзине, в которой спит Леон, и кладет ладонь ему на грудь, чтобы услышать торопливый стук его сердечка.