Текст книги "Песнь Хомейны"

Глава 17

Солнце садилось. Поле было алым, оранжевым, золотым, но я не знал, что более красит его в алый цвет – кровь заката или людская кровь.

Земля была влажной, сухая трава вытоптана и вырвана клочьями, но я не сразу поднялся с колен. Я остался стоять так, опираясь на вонзенный в землю передо мной меч и глядя в Око Мухаара. Может, этот огромный рубин окрасил все вокруг в цвета крови…

Но я знал, что это не так, что поле действительно залито кровью – алой и уже черной, стылой: цвета смерти. И стервятники кружили над полем в извечном танце смерти с победными криками – победителями были они, люди проиграли. И крики их мучительным звоном отдавались в моей гудящей голове.

Силы оставили меня. Я дрожал от слабости и усталости, проникавшей в меня до костей, и кровь моя была – холодна, как вода. Ничего не осталось во мне, кроме отстраненного осознания, что все кончено, а я еще жив.

Позади раздался шорох шагов. Я резко обернулся, подняв меч, нацеленный человеку в грудь.

Он стоял вне пределов досягаемости, и все же достаточно близко для того, чтобы я мог достать его, сделав длинный выпад – если бы у меня еще оставались на это силы. Но в этом не было необходимости:

Финн не был врагом.

Клинок опустился к земле. Я облизнул губы, покрытые запекшейся кровавой коркой и подумал о глотке вина. А лучше – воды, чтобы остудить пересохшее горящее горло. Мой голос прозвучал глухо и безжизненно – похоже, я сорвал его в бою. Тень голоса. Тень звука.

– Кончено, – тихо молвил Финн.

– Я знаю, – я сглотнул и попытался говорить без рожденной слабостью дрожи, – Я знаю это.

– Но почему же тогда ты стоишь тут на коленях, словно молишься этому лахлэновому Всеотцу?

– Может, так оно и есть…

Я глубоко вздохнул и, пошатываясь, поднялся на ноги. Чуть было не упал снова, я был слишком измучен, чтобы легко восстановить равновесие. Каждая коcть, казалось, разламывалась от боли, бессильные мускулы были похожи на тряпичные мешки. Я провел рукой по лицу, пытаясь стереть с него пот и кровь

– и выговорил, наконец, то, что боялся признать даже перед самим собой, во что не смел поверить:

– Беллэм разбит. Хомейна – моя.

– Да, господин мой Мухаар, – как всегда, в голосе моего ленника звучала ирония.

Я снова вздохнул и сурово – насколько я был на это способен сейчас посмотрел на Финна:

– Благодарю за то, что ты защищал меня. Весь этот день он прикрывал меня, не позволял врагам отрезать меня от остальных воинов, за все время битвы я ни на минуту не оставался один. Он пожал плечами:

– Я связан клятвой крови, она обязывает меня… – и тут, наконец, он открыто ухмыльнулся и жестом показал, что понял все. Мы часто обходились без слов – слова были не нужны, чтобы понять друг друга.

Он протянул руку и сжал мое плечо, принимая благодарность, которую я не был в силах выразить словами.

– Ты думал, мы доживем до этого? – наконец, спросил я.

– Ода. Пророчество… Я жестом остановил его:

– Хватит. Довольно об этом. Я устал от вашего Пророчества, которое ты поминаешь по всякому поводу, – я сумел, наконец, отдышаться. – Но нужно еще освободить Мухаару. Бой не окончен.

– Почти окончен, – так же тихо ответил Финн. – Я пришел, чтобы отвести тебя к Беллэму. Я бросил на него острый взгляд:

– Вы взяли его в плен?

– Он… у Дункана. Иди и посмотри.

Мы медленно прошли по полю боя. Вокруг нас были только мертвые, над землей витал запах страха, крови и боли. При взгляде на этот пир смерти сама жизнь казалась бессмысленной и тщетной. Изломанные, истерзанные тела – пронзенные мечами, пригвожденные к земле копьями, утыканные стрелами… Птицы с криками взлетали при нашем приближении и, покружив, снова опускались на свою добычу.

Смерть равняла всех – врагов и союзников, правых и не правых, захватчиков и защитников.

Я остановился и взглянул на меч, который все еще сжимал в руке. Меч Чэйсули, сделанный Хэйлом, с тяжелым рубином в рукояти. Око Мухаара. Или это у меня в глазах все красно оттого, что я видел слишком много крови?

Финн положил руку мне на плечо. Когда я собрался с силами, я снова вложил меч в ножны и продолжил путь.

Дункан, Роуэн и несколько моих командиров стояли на вершине невысокого холма, на котором торчало обломанное древко знамени Беллэма. Тут же лежало и само знамя, втоптанное в пыль. Белое восходящее солнце на темно-синем фоне. Но солнце Беллэма закатилось навсегда.

Он был мертв. Тело его было так обезображено, что я не мог представить, какая сила могла сотворить это. Оно больше не было телом человека.

Тинстар. Я понял это сразу. Я не знал только одного – что было причиной смерти. Должно быть, этого мне и не было суждено узнать никогда.

Это – тело Беллэма больше нельзя было назвать телом мужчины – свернулось, как нерожденный младенец в утробе. Одежда и доспехи обгорели и расплавились.

Колыбелью – или погребальным ложем этому стал пепел, тело съежилось, как сброшенная одежда. Колени подтянуты к подбородку, руки охватили прижатые к груди ноги, плоть на лице словно бы истаяла. Безгубый рот Беллэма ухмылялся, то, что было некогда владыкой Солинды и Хомейны, глядело на нас провалами пустых глазниц.

А на почерневшем черепе все еще сиял венец из чистого золота.

Когда я смог сглотнуть застрявший в горле шершавый комок тошноты, я выговорил всего два слова:

– Похороните это.

– Мой господин, – начал Роуэн, – что нам теперь делать?

– Теперь? – я глянул на него и попытался улыбнуться. – Теперь я отправлюсь в Мухаару и, наконец, займу свой трон.

– Ты пойдешь туда один? – он был потрясен. – Теперь?

– Теперь же, – ответил я, – но не один. Со мной пойдут Чэйсули.

Город встретил нас слабым сопротивлением – скорее, просто по обязанности.

Солиндские солдаты и их союзники-атвийцы еще сражались за королевский дворец, но слух о том, что Беллэм мертв – и о том, как он умер, – быстро облетел весь город. Город был потрясен деянием Тинстара, теперь солиндцы должны были возненавидеть его, как убийцу их короля. И – начать бояться его. Да, он разорвал союзнические узы, связывавшие Беллэма с Айлини. Но может ли случиться так, что чары окажутся сильнее ненависти и страха, и солиндцы будут продолжать подчиняться ему?..

Сопротивление в Хомейне-Мухаар было быстро подавлено. Позади остались окованные бронзой ворота, Чэйсули и их лиир рассыпались по замку-крепости, отвоевывая стены и башни – розовые стены и башни Хомейны-Мухаар. Я спешился у подножия мраморной лестницы, ведущей к двери под высокой аркой и медленно начал подниматься по ступеням, сжимая в руках обнаженный меч. Боги, этот дворец наконец стал моим…

И, воистину, с божьей помощью. Я снова вспомнил о звездах.

Финн и Дункан поднимались на несколько шагов позади меня, с ними были и их лиир. И тут внезапно я остался один. Передо мной были украшенные серебряными чеканными пластинами двери Большого Зала. Позади все еще шел бой, но здесь его звуков было почти не слышно. Передо мной была моя толмоора.

Я улыбнулся. Толмоора. Да, так оно и было. Я распахнул двери и вошел.

Воспоминания обрушились на меня, как падающие камни. Одно за одним, одно за одним. Я помнил все…

Шеин, стоящий на мраморном возвышении, громоподобные гневные речи…

Аликс, призвавшая Кая прямо в зал – полет огромного ястреба, ветер, поднятый его крыльями, задувающий свечи… Снова Шейн, мой дядюшка, изгоняющий Чэйсули за стены города, которые они построили в давние времена, разрушающий магию, удерживавшую Айлини – обрекающий Хомейну на поражение… Моя рука стиснула рукоять меча. О боги, я слишком хорошо помнил это поражение!

Я пошел к возвышению, на котором стоял трон, не обращая внимания ни на солиндские гербы на стенах, ни на темно-синие драпировки с гербом Беллэма. Я прошел мимо длинной остывшей жаровни, протянувшейся вдоль зала, под сводами, украшенными затейливой резьбой по темно-медовому дереву и изображениями зверей… Нет, не зверей: лиир. До того, как Чэйсули начали рисовать лиир на шатрах, они вырезали их изображения из камня, украшая ими замки. Правда была здесь, на виду – все те годы, что мы называли Чэйсули лжецами.

Я остановился перед возвышением. Мрамор его разительно отличался от холодного серого камня пола, он был теплым, розовым, с золотыми поблескивающими прожилками. Достойный пьедестал для стоявшего на нем трона.

Трон Льва. Ножки и подлокотники его были сделаны в форме львиных лап, спинка трона была увенчана львиной головой. Темное древнее дерево, натертое пчелиным воском до гладкого шелковистого блеска, и вырезанные на дереве руны поблескивают позолотой. Сидение обтянуто красным шелком с вышитым .на нем золотым гербовым львом. Этого Беллэм не изменил – оставил льва, как он был.

Мой лев, мой Трон Львов.

Мой?..

Я обернулся, он стоял там, где я и ожидал его увидеть.

– Мой? – спросил я. – Или – твой? Дункан не пытался притвориться, что не понял моих слов. Он просто вложил в ножны окровавленный нож, скрестил на груди руки и улыбнулся:

– Он твой, господин мой. С этого часа – твой. До времени.

Позади него раздавались звуки боя. Дункан стоял в распахнутых дверях, украшенных серебряной листвой. Черные волосы ниспадали на его плечи – они были столь же грязны от пота и крови, как мои, а на лице его были свежие ссадины. Но даже такой, в залитых кровью кожаных одеждах, с витавшим вокруг него запахом смерти, он был светлее, чем все великолепие этого зала.

У меня перехватило дыхание. Пройти весь этот путь, чтобы понять, сколь мало я значу…

– Трон, – хрипло и резко сказал я, – предназначен для Мухаара-Чэйсули. Так ты сказал.

– Когда-нибудь так и будет, – согласился он. – Но этот день настанет, когда не будет ни тебя, ни меня.

– Значит, все так же, как с этим мечом… – я коснулся сверкающего камня.

– Предназначено для другого…

– Перворожденный возродится снова, – Дункан улыбнулся. – Но его придется ждать долго. Есть еще время.

Шелковый вкрадчивый шепот прервал наш разговор:

– А меня вы тоже ожидаете? Я резко обернулся, вырвав меч из ножен. Тинстар – Тинстар медленно и мягко, как кошка, вышел из алькова подле трона. Дункан дернулся – и Айлини поднял руку:

– Не стоит, Изменяющийся! Стой, где стоишь, иначе я точно убью его, – он улыбнулся, – Ведь тебя опечалит, если вы потеряете своего Мухаара в тот самый день, когда возвели его на престол? Не так ли?

Он не изменился – у Айлини нет возраста. Он улыбался. Его лицо с небольшой бородкой было совершенно спокойно, почти умиротворенно, волосы были по-прежнему густыми – черные с серебряными нитями. Он был затянут в черную кожу, в руке его сверкал серебром меч.

Я почувствовал одновременно страх, гнев и отчаянье, поднимающиеся в моей душе. Тинстар всегда поворачивал все по своей воле, мы были лишь куклами в его руках.

Обретя, наконец, власть над собственным голосом, я спросил:

– Почему ты убил Беллэма?

– Я? – он снова улыбнулся. Улыбнулся.

Я внезапно вспомнил Зареда – то, как он умер. Как Лахлэн музыкой своей Леди убил его. Я очень отчетливо вспомнил, как выглядело его тело съежившееся, скрюченное…

Как и тело Беллэма.

Я успел удивиться – всего на мгновение, но нельзя было дать Тинстару провести меня.

– Почему?

Он еле заметно пожал плечами:

– Он был… использован до конца. Он был бесполезен для меня. Он был уже не нужен, – безразличный жест руки словно перечеркнул существование Беллэма. Но я все вспоминал его тело – его смерть. – Что еще? – с подозрением поинтересовался я. – Ведь было же и что-то еще.

Тинстар улыбнулся, его черные глаза сверкнули и я принужден был отвести взгляд. На его пальце сияло бело-голубое пламя. Кольцо. Оправленный в серебро кристалл.

– Было, – согласился он, – маленькое обещание, о котором ему так хотелось забыть. Беллэм был достаточно глуп, чтобы пожелать выдать свою прекрасную дочь за элласийского принца, а она была уже отдана мне, – на его красивом спокойном лице возникла насмешливая улыбка. – И тогда я сказал ему, что он умрет, если в этот день начнет битву с тобой. Бывают дни, когда твои боги сильнее моих.

Я сжимал в руке меч. Я так хотел нанести удар – но сейчас не мог. У меня оставалось, однако, другое оружие:

– Электра? – сказал я, – Твоя любовница, как я слышал? Что ж, я забуду ее прошлое ради ее будущего – ради того, чтобы она стала моей женой и королевой Хомейны.

В его глазах вспыхнул гнев:

– Ты не возьмешь в жены Электру.

– Возьму, я поднял меч так, чтобы он увидел сияющий рубин. – Как ты собираешься помешать мне, когда даже боги за меня?

Тинстар улыбнулся снова. И в тот момент, когда я сделал выпад, протянул руку и перехватил мой меч.

– Умри, – почти ласково сказал он. – Я устал от этих детских игр. Думаю, пришло время покончить с ними.

Словно молния пробежала от кисти руки до плеча. Мой удар достиг цели, но крови не было. Вместо того Айлини превратил мой меч в проводник своей силы и нанес мне удар – без оружия, одной своей магией.

Удар швырнул меня к трону, я едва не сломал себе хребет. Меча в моей руке больше не было: Тинстар держал его за клинок, подняв рукоять к самым моим глазам – и тут я увидел, что рубин почернел.

– Может, мне повернуть это оружие против тебя? – его глаза сияли едва ли не ярче, чем камень в кольце. – Мне нужно только дотронуться до тебя – совсем легко – этим камнем… и царствование злосчастного Кэриллона закончится, не успев начаться.

Меч приближался. Мой меч, теперь служивший ему. Я скользнул на колени, пытаясь откатиться в сторону, поднырнуть под рукоять, но Тинстар оказался быстрее.

И все-таки – недостаточно быстрым. Не успел почерневший рубин коснуться моей головы, в плечо Тинстара вонзился кинжал. Кинжал Дункана, который он метнул из противоположного конца зала. И Дункан устремился вслед за ним.

Я осознал, что лежу ничком на мраморном полу. Я не помнил, когда успел упасть, меч лежал рядом, на расстоянии вытянутой руки. Но рубин, еще недавно бывший таким ярким, теперь напоминал цветом глаза Тинстара.

Бросок Дункана сбил Тинстара с ног и отбросил его к подножью трона, недалеко от меня. Но Тинстар снова поднялся, а Дункан – нет. Он лежал, оглушенный падением, распростертый на ступенях. Одна рука, сверкающая золотом лиир, была вытянута в сторону – золото на золоте – и на мраморе расплывалась лужа крови.

– Тинстар!

То был Финн, летевший через зал с ножом в руке. Будет справедливо, подумал я, если Тинстар будет убит королевским хомейнским клинком…

Но он не был убит. Прежде, чем Финн успел добежать до него, он вырвал из раны кинжал Дункана, отбросил его, поспешно начертил в воздухе руну голубоватый туман окутал его высокую фигуру, и он исчез.

Я выругался и попытался подняться. И тут же рухнул назад, больно ударившись о подножие трона. От дальнейших попыток пришлось отказаться, я остался лежать, переводя дух. Финн склонился над своим братом.

Дункан что-то пробормотал, я видел, как он пытается приподняться – потом застыл, и только Финн смог удержать его от нового падения.

– Должно быть, ребро, – сквозь зубы проговорил Дункан, – Я буду жить, рухо.

– Эта кровь…

– …Тинстара, – закончил Дункан, усаживаясь на верхней ступеньке, прижимая одну руку к груди. – Расстояние оказалось слишком большим, иначе Тинстарн был бы мертв.

Он бросил на меня короткий взгляд, потом сделал жест в мою сторону:

– Финн… позаботься о Кэриллоне. Финн приподнял меня и прислонил к трону.

Моя голова опиралась на одну из львиных лап.

– Я думал, что, может быть, сумею убить его, – объяснил я, – чтобы мы больше не беспокоились о том, что он на свободе.

Финн поднял меч. Его лицо побледнело, когда он взглянул на рубин. На черный рубин.

– Он это сделал?

– Наверно, – чувство было такое, словно у меня переломаны все до единой кости. – Он положил руку на клинок, и камень, как видишь, почернел.

– Он использовал его, чтобы увеличить свою силу, – сказал Дункан. – Воля и силы Кэриллона были выпиты мечом, а потом вернулись – уже как удар. В мече было колдовство…

Он нахмурился:

– Рухо, этот меч всегда был просто мечом. Обычным мечом. Для того. чтобы на него подействовала магия Айлини, он должен был сам обладать магией. Может, ты что-то об этом знаешь?

Финн старался не встречаться глазами с Дунканом. Я ошеломленно уставился на него, пытаясь угадать его чувства, но он закрылся от нас обоих словно бы щитом.

– Рухо, – голос Дункана стал жестче, – ты использовал звездные чары?

– Он нашел их – нашел что-то, – я пожал плечами. – Пять камней и кровь, и падающие с неба звезды. Он сказал… – я остановился, пытаясь вспомнить в точности слова, сказанные Финном в прошлую ночь. – Жа-хай, чэису, Мухаар.

Дункан побледнел. Я сперва подумал, что это страх, но потом понял – он был в гневе. Он выплюнул какое-то слово на Древнем Языке, что-то, чего я не понял но, судя по бешенству, звучавшему в его голосе, это было только к лучшему. Я никогда не видел Дункана в таком гневе, зрелище зачаровало меня. И я невольно почувствовал огромную радость от сознания того, что этот гнев обращен не на меня.

Финн сделал резкий жест рукой сверху вниз – жест, призывавший к молчанию, который я видел очень редко, поскольку он считался грубым. На Дункана это не подействовало.

Он не кричал. Он говорил очень спокойно и тихо, но в его словах чувствовалась гневная сила, более действенная, чем крики и брань. Я шевельнулся, чувствуя себя чрезвычайно неуютно, и хотел было вмешаться, но передумал. Не мое дело – встревать в спор братьев.

Финн резко поднялся, все еще держа в руке меч Рубин был тускло-черным, казалось, что даже руна на клинке потемнели.

– Довольно! – крикнул он, и голос его разбудил дремлющее эхо. – Или ты хочешь вовсе лишить меня достоинства? Я признаю, что был не прав – признаю, слышишь! – но не нужно мне напоминать об этом. Я сделал то, что должен был сделать.

– Должен был!.. – губы Дункана побелели и искривились от боли и гнева. Что было бы, если боги отказали бы тебе? Что стало бы с королем?

– С королем? – я понял, что все же имею какое-то отношение к этой ссоре. Что ты такое говоришь, Дункан?

Финн снова повторил свой жест. И снова Дункан не обратил на это внимания:

– Он просил богов о звездных чарах. Насколько понимаю, они дали ему то, что он просил – ты ведь жив.

– Жив? – я сел и выпрямился. – Хочешь сказать, что я мог умереть? Дункан потрогал грудь:

– Такое делается очень редко и лишь тогда, когда другого выхода нет. Риск слишком велик. Более чем за шесть сотен лет это пережили только двое.

Я судорожно сглотнул – во рту у меня внезапно пересохло:

– Теперь трое.

– Двое, – Дункан был чудовищно серьезен, – я считал и тебя.

Я уставился на Финна:

– Но зачем?..

– Это было необходимо. Для блага Хомейны, он не смотрел ни на меня, ни на брата, его внимание было приковано к мечу, который он держал в руках. – Ради Чэйсули.

– Тебе это было нужно ради тебя самого, – отрезал Дункан, – ты знаешь не хуже меня, что о звездных чарах может просить только воин, родня по кропи создателю меча. Это был твой шанс отвоевать место жехаана. Хэйл убит, но Финн нет. И сын пожелал наследовать жехаану. Получить его власть, – Дункан поднял глаза на меня. – Рисковал не только ты. Если бы прошение было отвергнуто, магия поразила бы вас обоих.

Я посмотрел в лицо Финну: он был все еще бледен, разгневан тем, как Дункан расценил его действия, и, без сомнения, ожидал от меня самого худшего. Я не был уверен, действительно ли он не заслужил этого.

– Почему? – снова спросил я.

Финн по-прежнему смотрел на камень:

– Я хотел этого, – очень тихо ответил он. – Всю мою жизнь я мечтал просить об этом богов. Увидеть, действительно ли я истинный сын своего жехаана, – я увидел, как горько искривились его губы. – Во мне было меньше от него, чем в Дункане… в его бу-сала. Я хотел того, что мог получить, был бы случай – я не упустил бы его. Так я и сделал. И сделал бы это снова, потому что знал – у меня все получится.

– Откуда? – спросил Дункан. – Никогда нет уверенности в успехе.

– В этот раз она была. Вспомни о Пророчестве. В зале повисло молчание.

Наконец, Дункан нарушил его – рассмеявшись. Смех его был не слишком веселым, но он разрядил обстановку.

– Пророчество, – проговорил он, – Боги, мой рухолли говорит о Пророчестве.

И говорит с богами, – он вздохнул и покачал головой. – Первое частенько делаю и я, но второе… о, второе… это не для бу-сала. Это может сделать только родной сын, не приемный.

На мгновение Дункан стал словно бы много старше своих лет, в его лице читалась страшная усталость:

– Я отдал бы все за то, чтобы быть родным сыном Хэйла. А ты готов предложить это право – и себя в придачу – в жертву богам. Ох, Финн, неужели ты никогда ничему не научишься?

Финн посмотрел на своего брата. Сводного брата. Они были братьями по матери, но в обоих было что-то от отца, хотя родным отцом Хэйл был только для одного.

Я долго молчал – ничего не приходило в голову, а тишина становилась все более невыносимой. Потом наконец поднялся, забрал у Финна свой меч и коснулся почерневшего рубина:

– Дело сделано. И оно стоило такого риска. Я повторил бы это снова.

Финн бросил на меня острый взгляд:

– Даже зная..?

– Даже зная, – я пожал плечами и сел на трон. – Что еще оставалось делать?

Дункан вздохнул. Он поднял руку в знакомом жесте – раскрытая рука ладонью вверх.

Я улыбнулся и повторил его движение.