Текст книги "Самая темная ночь"

– Ты не спишь? – прошептала Нина.

– Нет. Я слишком счастлив, чтобы заснуть. Хочу, чтобы это длилось вечно.

– Если бы… Если бы только мы могли проснуться завтра и узнать, что война закончилась. Как было бы чудесно, правда?

– Но война уж точно не продлится вечно. Так просто не должно быть.

– А когда наступит мир и будет возможно все что угодно, что ты сделаешь прежде всего?

– Если будет возможно все что угодно? Наверное, поступлю в университет.

– А что будешь изучать?

– Наверное… сельское хозяйство. Звучит, конечно, не очень увлекательно, но мне и правда многому нужно научиться – как сохранять землю плодородной, увеличивать урожай, защищать растения от болезней, и так далее. Я знаю об этом совсем мало, вон та книга на комоде – единственное руководство по сельскому хозяйству, которое у меня есть. Я хочу узнать больше.

– Мне вовсе не кажется, что это скучно, – сказала Нина и чуть крепче обняла его, словно для того, чтобы подчеркнуть свои слова. Лампу они давно погасили, но сейчас ей хотелось видеть его лицо.

– А ты чем займешься, когда война закончится? – спросил он через несколько секунд.

– Я хочу изучать медицину и стать врачом, как мой папа. – Нина впервые поделилась этой мечтой с кем-то, кроме отца. И впервые позволила себе думать об этом, с тех пор как покинула Венецию.

– Ты станешь замечательным врачом. В тебе есть то, что для этого нужно: ты добрая и терпеливая. И очень сильная, когда нужно проявить силу. А специализацию уже выбрала?

– Пока нет. Папа специализировался на нефрологии.

– Я знаю. Мне отец Бернарди сказал, что познакомился с твоим папой, когда ему понадобилась помощь из-за камней в почках.

– Раньше к папе приезжали больные со всей Европы, но после принятия расовых законов он вынужден был закрыть клинику. После этого он стал лечить пациентов тайно, сам к ним ходил. Большинство были совсем бедными, я даже не помню, чтобы ему кто-то платил.

– Как же вы жили?

– У него были кое-какие сбережения. Один друг, не еврей, хранил их у себя, иначе эти деньги конфисковали бы. Кроме того, мы научились экономить. Все, чего мы хотели, – это жить в мире со всеми, оставаться в городе, где я родилась и где родились мои мама и папа, и все поколения наших предков, о которых нам известно. Много веков Венеция была нашим домом, а теперь… – Нина замолчала – боялась, что, если продолжит, ее незамутненное счастье растает и исчезнет.

– Венеция снова станет вашим домом, – сказал Нико. – Как только закончится война.

– Но, возможно, тогда будет слишком поздно. Мои родители…

– Не заслуживают того, что творится. И ты не заслуживаешь.

– Я с детства привыкла молиться – просить Господа защищать мою семью, хранить нас от бед…

– И сейчас молишься?

– Не молилась уже несколько лет. Надеюсь, ты из-за этого не подумаешь, что я плохой человек?

– Никогда, – прошептал Нико, нежно коснувшись губами ее лба. – Помимо прочего, еще и потому, что мне знакомы те же сомнения и страхи.

– Ты больше не веришь в Бога?

– Я очень хочу верить, но то, что мне довелось видеть и делать самому… изменило меня. Оставило след. И теперь я уже не могу представить себе, чем закончится эта война и где буду я, когда она закончится.

– Ты будешь здесь, со мной. Мы будем вместе, – пообещала Нина. – Скажи мне, что ты сумеешь поверить хотя бы в это.

– Я поверю, Нина. Ради тебя я буду в это верить.

Глава 17
2 апреля 1944 года

Настало Вербное воскресенье, и, к затаенному смятению Нины, это означало, что месса продлится дольше обычного. Как правило, она старалась демонстрировать вовлеченность и внимание, хотя бы для того, чтобы не огорчить отца Бернарди, но ей тяжело было даже просто держать спину прямой, а глаза – открытыми в переполненной душной церкви. Впрочем, ее отсутствующего взгляда сейчас никто бы и не заметил – она, как всегда, заняла привычное место у стены, и головы людей поблизости то и дело опускались, вздергивались и снова клонились вниз, когда прихожане погружались в дремоту.

Вместо того чтобы прислушиваться к нескончаемому богослужению на непонятной латыни, она пыталась вспомнить похожий день начала Песаха, иудейской Пасхи, который был, казалось, вечность назад. В прошлом году он выпал на конец апреля, но Нина не знала, да и не задумывалась никогда, как устанавливается эта дата. Возможно, их праздник уже прошел – насколько она помнила, бывали годы, когда он приходился и на конец марта.

В прошлом году ее семья уделила этим священным дням недостаточно внимания, поскольку за соблюдение традиций у них всегда отвечала мама, а после того как ее перевезли в дом призрения, устраивать седер без нее было до боли странно и тягостно. Тем не менее Нина перемыла и до блеска натерла все столовое серебро и китайский фарфор, выгладила скатерть и салфетки, которые мама доставала только на Песах, а потом помогла Марте сделать уборку в квартире. Они вычистили все от пола до потолка, и Марта приготовила незамысловатое меню – куриный суп с шариками из мацы и ореховый пирог. Это была не такая обильная трапеза, как полагалось, но папа остался доволен. Они вместе вознесли молитвы, затем папа задал ей четыре ритуальных вопроса, будто она все еще была маленькой девочкой, и в заключение они вместе по обычаю произнесли: «L’Shana Haba’ah B’Yerushalayim!» – «В следующем году – в Иерусалиме!» А потом отправились в дом призрения, прихватив с собой пирог, который был таким мягким, что даже мама смогла прожевать кусочек, а перед возвращением домой Нина спела ей колыбельную.[39]39
  Седер – ритуальный семейный ужин в первый день иудейской Пасхи.


[Закрыть]

Сейчас ее рассеянный взгляд, блуждая по церкви, остановился на пугающе реалистичной статуе Христа, и Нине пришло в голову, что, возможно, отец Бернарди сумеет ей помочь с вычислением дней Песаха в этом году. Ведь христианская Пасха, должно быть, мистически связана во времени с иудейской. Надо будет отвести его в сторонку под каким-нибудь предлогом, решила Нина, и спросить. Но только не сегодня, не на паперти – там всегда собирается народ, и всем всё слышно. Придется выдумать повод заглянуть к нему домой на неделе.

Когда месса закончилась, Нина встала в очередь из прихожан, желавших пообщаться с отцом Бернарди на ступеньках лестницы, и долго ждала, пока он пожимал руки взрослым, целовал в макушку детей и терпеливо выслушивал рассказы о бедах и заботах, которыми каждый хотел поделиться. Когда настал наконец черед семейства Джерарди, к удивлению Нины, священник первым делом взял за руки именно ее и на этот раз был многоречивее обычного:

– Дорогая моя Нина, вот ты-то мне и поможешь.

– Чем же я могу помочь, падре? – спросила она.

– О, ни о чем важном речи не идет, – отозвался он, а затем, подступив поближе, произнес вроде бы шепотом, но так, что все услышали: – Шишки на больших пальцах ног меня ужасно беспокоят, и я подумал – может, ты, как медсестра, что-нибудь посоветуешь?..

Выражение лица у него при этом было напряженное, но, возможно, ему просто неловко было обсуждать перед толпой свидетелей состояние собственных ног, подумала Нина.

– Конечно, падре. Я только прихвачу из дома аптечку и…

– Не стоит. У меня в домике при церкви есть все необходимое для первой помощи.

– Иди, – подтолкнула ее Роза. – Я тебе обед попозже разогрею.

Так все и решилось – отец Бернарди взял Нину под локоть и повел обратно в церковь, остановившись лишь один раз пожать руки отбившимся от остальной паствы прихожанам. Далее они прошли по узкой галерее, соединявшей церковь с домом священника, а, едва оказавшись в своем скромном жилище и закрыв за ними обоими дверь, отец Бернарди повернулся к Нине с робкой улыбкой:

– Прошу простить, что заманил тебя сюда обманом, но другого выхода у меня не было.

– Значит, шишки на ногах вас ничуть не беспокоят? – догадалась Нина, оценив его актерское мастерство.

– Беспокоят, увы, но это подождет. Есть дело поважнее.

– Что-то с Нико? – У Нины от испуга даже перехватило дыхание.

– С ним все хорошо, но нам нужна твоя помощь. Один из его… э-э… друзей ранен.

– Как? Где?

– Нико сам тебе расскажет. Они наверху.

Нина бросилась бежать по узкому и темному лестничному пролету, перепрыгивая через две ступеньки:

– Нико! Ты где?

– Здесь.

Он стоял в конце коридора, на фоне темного дверного проема, широко раскинув руки, и она бросилась к нему, забыв обо всем, кроме чистого счастья от того, что сейчас снова окажется в его объятиях.

Нико где-то пропадал две недели, и это была его первая долгая отлучка после тех ужасных декабрьских событий, когда в дом вломились два немецких солдата. В последние дни Нине чудилось, что память потешается над ней, создавая ложные воспоминания о ночи с Нико. Она уже не знала, действительно ли испытала такое блаженство в его объятиях.

Теперь сомнения рассеялись. Ее тело все запомнило в точности – на поверку оказалось, что макушкой она достает Нико до подбородка, а если слегка наклонить голову и прижаться ухом к его груди, будет слышно биение сердце – и это самый восхитительный и умиротворяющий звук на свете.

Отстраниться от него пришлось раньше, чем ей хотелось бы, потому что сейчас не время было поддаваться своим слабостям – раненый друг Нико нуждался в ее помощи.

– Что случилось?

Он снова привлек Нину к себе, взял ее руку в ладони, прижал к своей груди и поцеловал в макушку.

– Милая, как я по тебе соскучился…

– Я тоже. А теперь расскажи мне, что произошло.

– Мы выбирались из Косталунги с местными партизанами. Глупо было соваться на дорогу, но мы ужасно устали, а местные сказали, что там все чисто. Так что мы недолго думая залезли в кузов их грузовика, и они повезли нас в горы. А четверть часа спустя наткнулись на контрольно-пропускной пункт. Водитель, вместо того чтобы прорываться напрямик, не останавливаясь, развернулся и погнал обратно по дороге. Тогда немцы начали стрелять.

– В твоего друга… – Нина благоразумно не стала спрашивать его имени, – попала пуля?

– Нет. Водитель так паниковал, что грузовик на повороте опрокинулся в ров. Все остались целы, но один парень подвернул лодыжку. Еще у него несколько царапин. Не думаю, что очень уж глубокие.

– Ты сказал, вы ехали из Косталунги? Это далеко?

– Километров десять. Может, чуть больше.

– И как же вы добрались? Твой друг наверняка не мог идти.

– Нико принес его на спине, – донесся из другого конца коридора голос отца Бернарди.

Никколо тяжело вздохнул:

– Мне было несложно. В любом случае, мы здесь, а как нам это удалось – не важно.

– А сам ты не ранен? – спохватилась Нина.

– Заработал пару ссадин, не более того.

– Хорошо, – кивнула Нина, хотя одним-единственным словом невозможно было передать, какое облегчение она испытала. – Мне нужна ваша аптечка, отец Бернарди.

– Она у вас по-прежнему хранится на кухне? – спросил священника Нико. – Да? Тогда я сейчас принесу ее. Вы и так из-за нас всю ночь по лестнице бегали туда-сюда.

Нина вошла в спальню, зажгла лампу – открывать ставни она не решилась, – и села на стул рядом с кроватью. Друг Нико лежал, закрыв глаза и вытянувшись на покрывале. Он был в одежде, заляпанной грязью и кровью, и в ботинках. На щеках топорщилась щетина, в длинных, до воротничка рубашки, волосах, виднелась седина. Он был старше Нико, но явно не намного. «Где-то, – подумалось Нине, – есть люди, которые его ждут. Люди, которые его любят».

Девушка быстро заморгала, стараясь удержать готовые скатиться слезы. Она не может сейчас – не должна – расплакаться. Нужно собраться. Сосредоточиться. И совладать с собственным страхом.

В этот момент она почувствовала на плече теплое прикосновение ладони отца Бернарди.

– Если бы я только могла ему помочь… помочь им всем. Но я ничего не могу сделать, – тихо проговорила Нина.

– Пусть не напрямую, а косвенно, но сегодня то малое, что ты сделаешь, положит начало переменам – не только для этого человека, но и для его семьи. Для всех людей, кому он в свою очередь поможет в ближайшее время. И вот такими делами ты будешь постепенно приближать победу. Малая толика сегодня, малая толика завтра – так мы потихоньку и достигнем цели.

Нина кивнула, обдумывая эти слова утешения, и велела себе быть сильной, не поддаваться страху.

– Я никогда не была такой, – призналась она, – не шарахалась от собственной тени, а теперь у меня сердце уходит в пятки от каждого скрипа на лестнице, я каждый день холодею от ужаса при мысли, что сейчас, вот сейчас прилетят вести о том, что мои родители погибли. Или что кто-нибудь придет и скажет, что Нико арестован, или ранен, или… – последнее, самое страшное, предположение она не смогла произнести.

– Нет ничего постыдного в том, чтобы испытывать страх, милая. Даже самые храбрые мужчины иногда боятся.

– Но как же я это выдержу?

– Выдержишь, и всё. Ты уже благославляла Нико, когда он отправлялся в путь. И знаешь, как тяжело ждать его возвращения.

– Знаю. И еще я знаю, что не должна его отговаривать делать то, что он делает. Знаю, что другим людям будет тяжелее, чем мне, без его помощи. Но…

– Продолжай.

– Я все равно мечтаю о том, чтобы он всегда был дома, – призналась Нина. – Так нельзя, я понимаю.

– Можно. Все хотят, чтобы их любимые всегда оставались рядом. Но сама подумай – если бы Нико сидел дома и ничего не делал, кем бы он был тогда? Если бы он сказал, что несправедливость и злодеяния, которым он был свидетелем, его не касаются, ты по-прежнему любила бы его?

– Нет, – прошептала Нина. – Я бы не узнала в нем своего Нико.

Она полюбила его именно потому, что он совершал правильные поступки. Она, Нина, была жива и невредима только благодаря тому, что он не остался в стороне. Не сказал, что ее судьба его не касается. Священник прав: пора ей перестать тревожится и взяться за работу.

– Спасибо, падре. Пойду посмотрю, не нужна ли Нико моя помощь.

– Нет, спасибо, – раздался с порога его голос. – Простите, что так долго, пришлось порыться у вас в шкафу. Это то, что нужно? – Нико поставил поднос на тумбочку и отошел, чтобы Нина могла изучить содержимое.

Ей хватило одного взгляда, чтобы удостовериться – он позаботился обо всем. На подносе были бинты, кусок марли, корпия, ножницы, пинцет, пузырьки с йодом и спиртом, а также миска с теплой водой.

– Медбрат Джерарди, отличная работа, – похвалила Нина. – А сейчас мне надо вымыть руки.

Она быстро спустилась на скромную тесную кухоньку. Кусок мыла нашелся на блюдце рядом с раковиной, но чистого полотенца поблизости не наблюдалось. Пришлось помахать руками, стряхивая капли воды, и бежать обратно вверх по ступенькам, пока не забыла, что еще нужно попросить у отца Бернарди.

– У вас есть чистые салфетки или полотенце, которыми я могу воспользоваться? Только самые лучшие не доставайте. Какую-нибудь тряпку, которую не жалко испачкать.

– Понял, – пробормотал священник и через несколько минут принес целую стопку стареньких, но накрахмаленных и выглаженных до стеклянного блеска полотенец.

– Вам не жалко?

– Ничуть. В холле у меня целый шкаф таких. Вот только… не могла бы ты забрать их потом домой, чтобы постирать? Я не хочу, чтобы моя домработница увидела на полотенцах пятна крови…

– Конечно. Роза должна знать, как их отстирать начисто. – Теперь Нина переключила внимание на человека, лежащего на кровати – он проснулся, пока она мыла руки, а сейчас пытался сесть. – Нет-нет, вам пока не надо двигаться. Сначала я вас осмотрю.

– Вы жена Нико? – хрипло спросил раненый.

– Да.

– Вы очень красивая, как он и говорил.

– Спасибо. Как вы себя чувствуете?

– Нога адски болит. И рука тоже.

– А головная боль вас не беспокоит? Не трудно двигать руками и ногами? Вас не тошнит? Нет? Хорошо. Я сейчас осмотрю рану на ноге, но сначала надо снять с вас брюки. Придется их разрезать.

Мужчина расплылся в улыбке и хотел что-то сказать, но его взгляд скользнул поверх плеча Нины, и улыбка исчезла.

– Я… Да, конечно, – пробормотал он.

– Я помогу, – раздался голос Нико – он стоял позади ее стула, уже с ножницами в руке.

– Отлично, – кивнула Нина, – только режь по шву, тогда брюки проще будет потом зашить. И поосторожнее с лодыжкой и коленом – постарайся их не задеть.

Она отвернулась, радуясь тому, что ее избавили от выполнения этой задачи, и совсем уж перестала стесняться, когда увидела, что Нико набросил другу на бедра полотенце, хотя тот был в нижнем белье. Нина начала с того, что вымыла всю ногу от крови и грязи, промокнула кожу марлей, а затем медленно и осторожно прощупала колено и лодыжку – на случай, если пальцы обнаружат то, что не видно глазу.

– Здесь больно, вот тут, где я нажимаю? А здесь? – спрашивала она, ожидая обнаружить перелом костей в ступне или лодыжке, и вздыхала с облегчением, когда мужчина качал головой.

Цвет кожи у него был в норме – значит, циркуляция крови в ноге не нарушена, механических повреждений нет, но лодыжка все-таки заметно распухла.

– Без рентгена с точностью сказать не могу, но все-таки вряд ли у вас тут перелом. Я сделаю вам повязку с холодным компрессом на лодыжке и займусь рукой. – Она обернулась к Нико: – Можешь намочить одно полотенце? Только спусти сначала воду из крана, пока она не станет холодной. Так, а теперь займемся вашей рукой…

Вместе с отцом Бернарди они усадили мужчину на кровати и сняли с него рубашку и майку. На коже предплечья было много ссадин после аварии. Нина промыла их, удалила пинцетом каменную крошку, обработала царапины йодом и забинтовала руку.

– Зашивать тут нечего, достаточно почистить и продезинфицировать, – прокомментировала она.

Пока она хлопотала над рукой пострадавшего, вернулся Нико с влажным полотенцем и, увидев, что Нина еще занята, сам наложил холодный компресс на лодыжку друга. Закончив делать перевязку на предплечье, Нина размотала полотенце на ноге – посмотреть, не спáла ли опухоль, – и с удовлетворением отметила, что дело идет на поправку.

У нее ушло всего несколько минут на то, чтобы вернуть компресс на прежнее место, но к тому времени, как она закончила, мужчина сильно побледнел и дрожал. К сожалению, обезболивающего у нее не было.

– Пару глоточков граппы? – предложил отец Бернарди, словно прочел ее мысли.

– Отличная идея, но сначала нам нужно все вымыть. И тебе хорошо бы помыть руки, Нико.

– Ладно. – Присев у кровати, он улыбнулся другу: – Ты отлично держался.

– С такой медсестрой, как твоя жена, это было легко, – отозвался тот.

– Я помогу Нине здесь все убрать и вымыть, а потом принесу граппу, когда вернусь.

– Спасибо, синьора, – проговорил мужчина, слабо улыбнувшись Нине.

– Не за что. Завтра я еще зайду вас навестить.

На кухне она продезинфицировала миску, ножницы, щипцы, а Нико все уложил обратно в аптечку. Он управился до того, как вскипел чайник, поэтому воспользовался свободной минуткой – встал у Нины за спиной, обнял и поцеловал ее в висок и в мочку.

– Сегодня ночью мы с ним уйдем, – шепнул он, приятно пощекотав ее ухо теплым дыханием.

Нина кивнула, постаравшись скрыть разочарование от того, что он снова ее покинет, и смогла заговорить лишь через несколько секунд:

– Он не сможет идти без поддержки.

– Я ему помогу. Не волнуйся.

– Вы пойдете вдвоем?

– Да. – Он обхватил ее за плечи и развернул лицом к себе. – Что с тобой?

Она подняла голову, взглянула на россыпь веснушек у него на носу и попыталась улыбнуться:

– Я знаю, что ты не можешь остаться.

– Я кое-что слышал из вашего с отцом Бернарди разговора. Не хочу, чтобы ты переживала из-за меня.

Нине наконец удалось справиться с эмоциями, и она уверенно взглянула ему в глаза:

– Как же мне не переживать? Я люблю тебя, а значит, я за тебя боюсь. Но еще я тебе доверяю и понимаю, что ты не станешь рисковать понапрасну. – Она шагнула ближе к нему и прижалась щекой к его груди, стараясь запомнить успокаивающий, такой надежный ритм его сердцебиения. – Когда тебя ждать?

– Дома? Через неделю, может, чуть позже. Так или иначе, я обязательно вернусь к тебе. Обещаю. Скоро ты уже не будешь из-за меня волноваться.

Глава 18

Неделя, о которой говорил Нико, прошла, а он так и не вернулся, и теперь Нина с волнением вспоминала его уверенное обещание, что скоро они будут вместе.

Ко всему прочему, ее одолело какое-то недомогание – тошнило при виде любой еды, которую ставила перед ней на стол Роза. Через несколько дней все прошло, но по некоторым своим соображениям она решила притвориться, что еще продолжает себя плохо чувствовать.

Дело в том, что в Вербное воскресенье перед уходом из дома священника Нина все-таки попросила отца Бернарди выяснить, когда в этом году начинается еврейская Пасха. На следующий день он прислал ей записку, в которой говорилось вот что: «Те слова в Библии, о которых я хотел тебе напомнить, ты найдешь в восьмой строфе четвертой главы Книги Исход».

Должно быть, отец Бернарди ужасно гордился этой своей хитроумной шифровкой. Если Нина правильно его поняла, то начало Песаха выпало на 8 апреля. И хотя отметить свой праздник как должно у нее не было возможности, она все же могла воздерживаться от поленты и хлеба всю следующую неделю.

– Ты совсем исхудаешь, – покачала головой Роза.

– Ничего страшного. Мне вполне достаточно бульона с овощами, остальное в горло не лезет.

Несмотря на то что тошнота вроде бы отступила, через несколько дней у Нины закружилась голова, когда они пололи сорняки в огороде. Роза отправила ее в дом попить воды и сказала, что ей лучше пока заняться штопкой. Нина не стала протестовать. Она взяла корзину с одеждой, уселась в тени оливкового дерева и подумала, что никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо.

На самом дне корзины обнаружилась ее ночная рубашка – та самая, в которой она была, когда они с Нико обменивались брачными обетами. Штопать там было особо нечего, только подшить разошедшийся шов на подоле, но от одного взгляда на рубашку у Нины проснулись воспоминания, а потом сделалось совсем тоскливо.

Она вытирала слезы этой самой рубашкой, когда из сада пришла Роза и села рядом:

– Решила проверить, как ты себя чувствуешь, но вот уж не думала застать тебя в слезах за штопкой. Мне казалось, тебе нравится это занятие.

– Нравится. Просто раскисла немного.

– Ясно. Небось, о Нико думала, да?

– Да. Мне так тяжело без него. Я стараюсь не переживать, но все вокруг напоминает о нем.

Роза понимающе кивнула:

– Мне это знакомо. Сколько раз я просыпалась ночами от тревог… Потеряла счет.

– Ты скучаешь по нему, да? – осмелилась спросить Нина.

– По Нико? Конечно, скучаю.

– Я имела в виду Луку.

Последовала страшная пауза, и Нина испугалась, что позволила себе лишнее – Роза никогда не говорила о своем погибшем женихе даже с близкими родственниками, так зачем ей откровенничать с невесткой?

Но Роза, помолчав, кивнула и тихо ответила:

– Каждый день.

– Каким он был?

– Он был… хорошим человеком. Всегда приходил помогать мне на ферме, даже если у него самого хватало забот или нужно было что-то сделать для родителей. Я так на него злилась тогда…

– Когда он записался добровольцем и уехал в Африку? – вспомнила Нина рассказ Нико.

– Нет, – покачала головой Роза. – Когда его убили. Хотелось закричать ему в лицо: зачем ты послушал Марко? Почему не остался там, где безопасно? Глупо это было, конечно, я понимаю. Прошлое не изменишь.

– Нет, Роза, это было не глупо. А сейчас ты все еще злишься на него?

– Больше не злюсь. Теперь у меня остались только воспоминания.

– И ты никогда не думала о том, чтобы выйти замуж за кого-то другого? Ты же молодая, можешь родить своих детей.

– Могу, – пожала плечами Роза. – Но мне и здесь хорошо. Раз уж Луки у меня больше нет, зачем мне выходить за мужчину, который всегда будет для меня чужим? Луку я знала, как саму себя. Связать свою жизнь с кем-то другим… даже думать об этом для меня невыносимо.

– Да-да, я не хотела…

– Я не обиделась из-за твоих вопросов. Потому что и сама их себе не раз задавала. Я знаю, что моя жизнь с Лукой была бы далеко не безоблачной, мы бы ссорились, как все… Но мне кажется… нет, я знаю, что мы с ним были бы счастливы.

– А сейчас ты чувствуешь себя счастливой?

– О, сколько вопросов! Не знаю, если честно. Наверно, могла бы быть счастливее. – Роза рассмеялась, но веселье в этом смехе было едва уловимо. – Однажды жизнь обязательно изменится к лучшему. Надеюсь, станет легче, когда война закончится.

– Когда я впервые появилась здесь, ты очень расстроилась. Из-за меня и из-за Нико. Я давно хотела тебе сказать, что мне очень жаль. Прости, что мы сделали тебе больно.

– Больно? Вовсе нет. Я просто была огорчена тем, что Нико окончательно отказался от хорошего образования. Ну и… неприятно было узнать, что у него есть от меня секреты.

– О… – Нина постаралась не думать о том, сколько еще секретов они таят от Розы.

– Мы с Нико всегда были очень близки, – продолжала Роза. – Он часто писал мне письма, когда уехал учиться. Всегда мне всё рассказывал, понимаешь? И вдруг я узнаю, что он давным-давно познакомился с тобой и при этом не сказал мне ни слова! Вот это меня действительно задело. Но я не должна была срывать злость на тебе.

– Я не в обиде на тебя, Роза…

– А надо было обидеться. Я не имела права так ужасно к тебе относиться и теперь сожалею. Ладно, что было, то прошло да быльем поросло, а мне еще ужин готовить. Ты как, сможешь сегодня проглотить что-нибудь, кроме бульона?

– Кажется, пока нет. Помочь тебе с готовкой?

– Чтобы у тебя опять голова закружилась? Нет уж, спасибо. Лучше заканчивай со штопкой и погрейся немного на солнышке, пока оно не зашло.

Это был хороший совет, так что Нина продела иголку в нитку и принялась подшивать ночную рубашку. Действительно, не грех будет воспользоваться последними лучами заходящего солнца. Надо впитать солнечное тепло всем телом, и ночью, если ей снова приснится кошмар – а такое часто бывает, когда она остается одна в холодной спальне, – можно будет подставить во сне лицо сохраненному в памяти солнцу и, нежась в тепле его лучей, думать о надежных объятиях Нико и слышать умиротворяющее биение его сердца.

* * *

Через две недели вернулся Нико. Роза, конечно, не замедлила сообщить брату, что его жена несколько дней плохо себя чувствовала, и, хотя Нина сразу же заверила его, что не помнит уже того недомогания и вообще не понимает, зачем упоминать о такой мелочи, он не отходил от нее полдня и весь вечер, окружив заботой.

Лишь ночью, когда они оказались в спальне наедине и можно было наконец спокойно поговорить, она открыла ему правду:

– Я не была больна. То есть чувствовала себя не так уж и плохо. Просто это были священные дни, и поскольку я не могла отпраздновать Песах как должно, воспользовалась предлогом, чтобы хотя бы не есть ничего недозволенного. Но это продолжалось всего неделю…

Он крепче обнял ее:

– Прости, что меня не было рядом. Когда-нибудь мы отметим твой праздник вместе. Ты расскажешь мне, как принято встречать Песах и что делать в другие священные дни. – Нико удовлетворенно вздохнул. – Значит, ты чувствовала себя хорошо?

– Меня немного тошнило несколько дней, сразу после твоего отъезда. Думаю, просто съела что-то не то. А потом, когда все прошло, я подумала, что проще притвориться больной, чем придумывать для Розы какие-то дурацкие объяснения, почему я на целую неделю отказываюсь от дрожжевого хлеба.

– Ты заставила меня поволноваться. Страшно думать, что ты можешь заболеть, пока я в отъезде.

– Но сейчас ты здесь.

– Да, только вот на следующей неделе мне опять придется уехать – надо помочь дяде Беппе на его полях в Лиедоло. Мы будем ночевать у тети Норы – путь неблизкий, чтобы возвращаться домой каждый вечер.

– Надолго?

– На несколько дней, не больше.

Нико провел на ферме субботу и воскресенье, а в понедельник уехал на рассвете. Нина с Розой, проводив его, взялись за еженедельную стирку. Только к полудню Нина смогла перевести дыхание и подумать о чем-то, кроме корзин с исходящим пáром бельем, их погрузке на повозку, запряженную Красавчиком, и о полоскании каждой простыни, каждого полотенца и предмета отдежды в ледяных водах ручья, от которых немеют руки.

В разгар дня они закончили с полосканием и, загрузив чистое белье в повозку, приготовились отправиться в обратный путь. Роза отпустила девочек вперед, а они с Ниной позволили себе слегка передохнуть.

– Всего пару минуток, имей в виду, – предупредила Роза, – а то упустим время развесить белье, пока солнце еще жаркое.

Нина почти не обратила внимания на эти слова – было так жарко, а она до того устала, что всё отдала бы за возможность прилечь ненадолго, хоть на пять минут. Это все, что в тот момент ей было нужно.

– Вот, возьми. – Роза протянула ей чистую, влажную и восхитительно холодную салфетку. – Вытри лицо и шею, будет не так жарко.

– Спасибо. Не знаю, почему я совсем без сил. Вроде бы хорошо выспалась ночью…

– Ты ему уже сказала? – осторожно поинтересовалась Роза.

– Что сказала? – не поняла Нина. – Что мне нездоровилось? Ты же сама ему меня выдала, разве не помнишь?

– Нет, глупенькая, – фыркнула Роза. Она всегда так фыркала, когда кто-нибудь из ее младших сестер и братьев, чаще всего Карло, проявлял тупоголовое упрямство. – Ладно, я могу понять, что ты не хочешь пока говорить об этом Нико, но от меня-то зачем скрывать?

Нина отняла от лица прохладную салфетку и уставилась на Розу во все глаза:

– Что скрывать?

– Ты что, правда не понимаешь, о чем я толкую? И чему тебя только учили на курсах медсестер?

Нина все еще с недоумением смотрела на золовку, которая по какой-то необъяснимой причине улыбалась. Или в ее глазах стояли слезы?..

– Когда мы в последний раз отстирывали твое белье во время месячных?

И тут Нина, по-прежнему не отрывая удивленного взгляда от лица Розы, вдруг ощутила проблеск понимания. Может ли быть, что она… А если так, почему сама не заметила признаков?..

– Ты что, не отслеживаешь эти дни? – хмыкнула Роза.

– Я… э-э…

– Я же замечаю, что тебя все еще тошнит по утрам, и только не говори мне, что дело в несварении. А когда недавно перевязывала порез у Маттео на ноге, ты же вся позеленела… Эй, Нина, что с тобой?

– Мне нужно присесть… Можно я… просто посижу минутку…

В следующую секунду Нина оказалась на земле. Она еще ни разу в жизни не падала в обморок, у нее даже сильных головокружений не случалось, но понимание того, что с ней происходит, ее ошарашило. Это было настолько невероятно, что не укладывалось в голове.

Роза подхватила салфетку, прежде чем Нина успела ее выронить, опускаясь на землю.

– Наклони голову между колен, а я положу салфетку тебе на шею. Вот. Так лучше?

– Я беременна, – пробормотала Нина. – Не могу поверить…

– Как ты не поняла этого раньше?

– Раньше со мной такого не случалось. То есть… я хочу сказать… у меня еще не было детей… И что теперь делать?

– Ничего особенного. Дети обычно сами знают, как им родиться.

– Может, обратиться к доктору Пиветти?