Текст книги "Самая темная ночь"

Роза презрительно рассмеялась:

– К этому шарлатану? Я не доверю ему принять роды и у козы. Нет. Мы позовем Ромильду, когда настанет время. Она в Меццо-Чель у всех роды принимает. К сожалению, когда родился Карло, она помогала другой роженице, иначе моя мать была бы жива. Ромильда сумеет хорошо позаботиться и о тебе, и о твоем ребенке.

– У меня будет ребенок… – проговорила Нина, все еще пытаясь это осмыслить.

– А ты как думала? – хмыкнула Роза. – Вы двое как голубки, воркуете напропалую. Даже странно, что так поздно ребеночка сделали. – Она встала и помогла Нине тоже подняться на ноги. – Ну, как ты? Готова идти?

Нина кивнула, и они направились домой. Красавчик с повозкой плелся позади, а Нина по дороге все подсчитывала и подсчитывала в уме дни, и каждый подсчет приводил ее к одному и тому же результату – она беременна четыре месяца с небольшим. Четыре месяца с небольшим не замечала ни единого признака. Она набрала вес, но думала, что это прибавилась мышечная масса из-за тяжелой работы и хорошего аппетита. Пуговицы на юбке пришлось перешивать уже два раза, но ее это ничуть не насторожило. Как можно быть такой слепой?!

Они уже подходили к дому, когда Роза остановилась вдруг и порывисто обняла невестку:

– Я знаю, это твое право сообщить новость моему брату, и обещаю, что буду молчать. Но пообещай и ты мне кое-что, пожалуйста. Удостоверься, что Нико сидит, перед тем как скажешь ему об этом. Не хочу, чтобы он грохнулся в обморок.

* * *

Нико вернулся в ночь на среду, так поздно, что в этот час не спали только Нина и Роза, потому что в тот вечер в деревне не отключили электричество и они решили дошить и доштопать все, что было, раз уж так повезло со светом.

Нико совсем вымотался после долгой дороги и работы на полях дядюшки Беппе, так что Нина без слов поняла, о чем он сейчас мечтает – о горячей ванне. Они вдвоем с Розой вытащили бадью, поставили кипятиться большой чайник, а когда вода была готова, Роза, пожелав им доброй ночи, удалилась к себе с многозначительной улыбкой.

Нико, хоть и сидел за столом с полуприкрытыми глазами, все равно заметил ее веселость.

– Отчего это у моей сестрицы такой довольный вид? – поинтересовался он.

Нина собиралась поделиться с ним своей тайной, когда они окажутся наедине в спальне, поэтому с наигранной беззаботностью пожала плечами:

– Просто она в хорошем настроении. День у нас прошел чудесно. Вот и всё.

– Ну, может, и так, – протянул Нико, вставая, и принялся снимать грязную одежду.

Перед уходом Роза погасила верхний свет, оставив только керосиновую лампу гореть на столе. Они были одни, в полумраке, и Нина понимала, что едва ли их кто-то потревожит в столь поздний час, но все же невольно покраснела при виде широкой голой спины и мускулистых рук Нико.

Он тихо зарычал от удовольствия, опускаясь в горячую воду.

– Спасибо. Это мое лучшее возвращение домой. Я только и думал, что о твоем хорошеньком личике и о горячей ванне.

– Хочешь побриться? Могу принести твои принадлежности из спальни.

– Нет, не сейчас. Я так устал, что только порежусь. – Он обернулся и улыбнулся ей поверх плеча: – Поскорей бы оказаться в постели с моей прекрасной женой!

– Хочешь… э-э… я вымою тебе голову? – спросила Нина, чувствуя, как сердце пускается вскачь.

– Да, пожалуйста, – отозвался Нико, и она вздохнула с облегчением – теперь у нее появилась возможность хоть чем-то себя занять, вместо того чтобы пожирать его глазами и краснеть от комплиментов.

Нина села на табуретку рядом с бадьей, прихватив с собой кусок самодельного мыла Розы и кувшин с водой для ополаскивания.

– Намочи сначала волосы, – попросила она.

Нико, покорно наклонив голову, сложил ладони лодочкой, зачерпнул воды и полил сверху себе на затылок. Выпрямившись, он откинул голову назад, на край бадьи, почти на колени жене, и она взбила мыльную пену.

Нина завороженно наблюдала, как он расслабляется от ее нежных прикосновений, как разглаживаются тревожные морщинки и исчезают тени от усталости на его лице, – и от этого у нее на сердце становилось все легче. Но вода тем временем остывала, а Нико нужно было хорошенько выспаться, поэтому Нина неохотно взяла кувшин и смыла чистой водой мыльную пену с его волос.

А потом вдруг слова сами сорвались с ее губ:

– Нико, мне нужно тебе кое-что сказать.

Она обещала себе дождаться момента, когда они вдвоем поднимутся на второй этаж и уединятся в своей комнате, но сейчас ее так переполняли эмоции, что от них щемило сердце, и она не могла больше ждать.

– Ладно, – полусонно пробормотал он. – Я слушаю.

Она молчала. Тогда он открыл глаза, взглянул ей в лицо:

– Что-то случилось? Опять Цвергер приходил? – И резко развернулся к ней – от этого движения вода расплескалась из бадьи. На лице Нико отразилась тревога.

– Нет, у меня хорошая новость, – поспешила успокоить его Нина. – Просто чудесная!

Их взгляды встретились. Глупо было смущаться, Нина это понимала, поэтому призвала себя к порядку, взяла его ладони в свои и положила их на свой пока еще почти плоский живот.

– Ты станешь отцом, – прошептала она и увидела, как в его глазах тревога сменяется радостью.

– Любимая! Как же я счастлив! – Он наклонился и поцеловал ее руки, переплетенные со своими. – Ты уже знаешь, когда?..

– Осенью. Думаю, в октябре.

– А еще кто-нибудь в курсе?

– Только Роза. Но она раньше меня догадалась.

– Я же говорил – моя сестра одна из самых умных женщин на земле! А отцу Бернарди ты не говорила?

– Нет, я ждала твоего возвращения. Как думаешь, что он скажет?

– Он захочет убедиться в серьезности моих намерений, это уж точно. И возможно, мне придется выслушать назидательную речь. Отец Бернарди, конечно, священник, но в душе он романтик.

– Он нас не одобрит?

– Из-за того, что мы официально не женаты? Или из-за того, что ты еврейка?

– Из-за того и другого вместе, – вздохнула Нина, чувствуя, как эйфория постепенно проходит.

Нико улыбнулся:

– Ну, первое, возможно, даст ему повод немного поворчать. А вот из-за второго можешь не беспокоиться – многие не одобрили бы наш брак, но только не Джулио Бернарди, тут у меня нет никаких сомнений. – Нико вылез из бадьи и нахмурился, увидев, сколько воды разлилось вокруг на полу. – Я и твое платье намочил. Надо бы нам вытереться и прибраться здесь. Только поскорее – не могу дождаться, когда уже наконец доберусь до постели и усну в твоих объятиях.

* * *

На следующее утро они поделились своей новостью со всеми в доме, а после этого Джерарди от мала до велика, вместо того чтобы сразу взяться за дела по хозяйству, отправились в церковь. Был праздник Вознесения, смысл которого Нико пытался объяснить Нине на рассвете, но не слишком в этом преуспел. Служба в тот день, как ей показалось, почти не отличалась от остальных. Вернувшись домой и пообедав, мужчины ушли в поле, детей отправили полоть сорняки в огороде, а Роза с Ниной занялись подготовкой скромного праздничного ужина в честь священного дня и благой вести о прибавлении в семье.

– Обычно на Вознесение деревенские устраивают гуляния на пьяцце, но сейчас немцы запретили праздновать, – сказала Роза. – Странно, да? Развести костер на Богоявление разрешили, а теперь говорят – никаких сборищ. В общем, я сразу сказала папе, что нам нужно отпраздновать самим, дома.

– А если кто-нибудь придет и увидит? – встревожилась Нина.

– Пауло терпеть не может танцы, так что я пообещала отпустить его в субботу с друзьями на рыбалку, если сегодня вечером он постоит в дозоре. К тому же мы не собираемся особенно шуметь – просто поужинаем во дворе и потанцуем под любую музыку, которую будут передавать по радио. Фейерверками пугать народ не станем.

Нина никогда раньше не танцевала с Нико. Очень много всего они еще не делали вместе. Но когда-нибудь, после того как закончится война, они вместе сходят в картинную галерею, вместе пообедают в ресторане и часами будут танцевать под звездным небом. Когда-нибудь…

Однако сначала надо было помочь Розе приготовить все для скромного торжества.

– Значит, стол нужно вынести из дома? – уточнила Нина.

– Да, но пусть его мальчики тащат. Может, ты пока вынесешь стулья? А потом замесим тесто для кростоли – Нико их обожает.[40]40
  Кростоли – итальянское печенье, похожее на «хворост».


[Закрыть]

Вечером они сели ужинать во дворе за большим столом, а когда небо начало темнеть, расставили на окнах светильники, и один повесили на ветку оливы. Маттео пристроил радиоприемник на табуретке у кухонного порога, долго крутил ручку настройки и нашел радиостанцию, передававшую американскую танцевальную музыку.

– Только не слишком громко, – предупредил Альдо. – Нам тут незваные гости не нужны.

А потом они танцевали – Альдо и Нина, Нико и Роза, и даже Маттео согласился составить компанию по очереди Агнесе и Анджеле. Карло, конечно, тоже не остался в стороне – упросил Нину потанцевать с ним, и они покружились на месте в медленном танце; мальчик запрокинул голову, глядя на нее, и его лицо сияло от счастья.

Зазвучала новая песня – Нико, узнав первые такты, тотчас увел у Карло партнершу, пообещав, что потом они вдвоем еще раз с ним потанцуют.

– Я люблю эту песню, – пояснил он. – И хочу потанцевать под нее с женой.

Нико увлек Нину за собой на край импровизированного танцпола.

– Узнаёшь? – спросил он.

– Это Polvere di Stelline? [41]41
  «Звездная пыль» (ит.). Вероятно, имеется в виду знаменитая джазовая песня Stardust американского композитора Говарда Хогленда Кармайкла, написанная в 1927 г.


[Закрыть]

– Да. На английском она звучит лучше.

– Ты понимаешь английский?

– Немного. В итальянской версии поется о любви, воплощение которой – златовласая девушка с голубыми глазами. Но все ведь знают, что у самых красивых девушек темные кудри и глаза цвета лесного ореха.

Нина заулыбалась, глядя на него, очарованная этим романтическим признанием, его умением танцевать так легко и свободно и восхитительной уверенностью, что этот мужчина принадлежит ей.

– Английский текст гораздо лучше, – продолжал Нико. – Настоящая поэзия. – И он запел, сначала на английском, а потом перешел на итальянский, чтобы она понимала. – «Звезды сияют, и ты в моих объятиях…» – пропел Нико негромко и нежно, а потом шепотом проговорил для нее одной: – Не важно, где я, Нина, рядом или вдали, ты одна мне снишься, ты одна рассыпаешь звездную пыль на небосводе.

– Это тоже слова из песни? – спросила она, хотя прекрасно понимала, что в английской песне не может звучать ее имя.

– Только первые. Остальные подсказало мне сердце. Запомни их, чтобы не забывать обо мне, когда я снова уйду.

Глава 19
7 августа 1944 года

Если бы только она не заснула тогда под оливой…

У Нины с утра болела спина, отекли ноги, но она заявила, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы помочь Розе и детям в огороде. Однако ее помощь была отвергнута.

– Лучше останься во дворе и займись штопкой, – сказала Роза привычным тоном, который означал, что спорить бесполезно.

Поначалу Нине было даже немного стыдно от того, что она так уютно расположилась в серебристой тени дерева – девочки специально для нее вынесли из дома кухонный стул и подсунули под спину подушку, а Карло подкатил полено, на котором она удобно пристроила ноги. Возле ее локтя стоял бокал с прохладной водой, солнце разливало вокруг прозрачный яркий свет, а кудряшки у нее на затылке ерошил легкий ветерок.

Нине было покойно, она чувствовала себя счастливой и считала часы до возвращения Нико, потому что вчера ребенок впервые пошевелился у нее в животе. Это было ощутимое движение, настоящий пинок, а поскольку после этого пинки, тычки и что-то похожее на икоту продолжалось еще несколько часов, Нина догадалась, что малыш таким образом настойчиво заявляет о себе и требует внимания.

Но сегодня ребенок утихомирился – видимо, дремал, потому что было очень жарко и потому что, наверное, Нине тоже все время хотелось спать. Как было бы чудесно просто закрыть глаза и отдохнуть – совсем недолго, несколько минут, иначе она не сможет закончить штопку…

Ее разбудил до ужаса знакомый шелест автомобильных шин по гравию, и первое, что она увидела, открыв глаза, – незваный-непрошенный «Мерседес» немецкого офицера, остановившийся в паре метров от ее ног.

Цвергер вернулся. Несколько месяцев не давал о себе знать – и вот явился, а она сейчас одна, рядом нет даже Сельвы. Нина обещала Нико спрятаться, если к дому приблизятся фашисты, но сегодня она заснула, и теперь бежать в укрытие было поздно.

Она встала – не так изящно, как хотелось бы, – одернула юбку и длинную рубашку, раньше принадлежавшую Маттео. Рубашку недавно слегка перешила Роза под ее округлившуюся талию. Нина ждала, сложив руки на животе, чтобы унять в них дрожь, пока фашист вылезал из машины и шагал к ней.

– Много времени прошло с вашего последнего визита, оберштурмфюрер Цвергер.

– Да.

– Чем могу помочь? – осведомилась Нина, мысленно проклиная его за любопытство, а себя – за то, что имела глупость заснуть во дворе. – Нико работает в поле с другими мужчинами, – солгала она.

Теперь оставалось уповать на то, что Цвергер не потребует за ним послать. На самом деле Нико был не так уж далеко – уехал в Сан-Дзеноне на несколько дней помочь овдовевшей тетушке накосить сена у нее на ферме. Надо было все-таки сказать Цвергеру правду, потому что…

– Вы не поверите – я приехал повидаться не с ним, а с вами. Всего лишь дружеский визит, честное слово. Просто хотел посмотреть, как вы освоились в этой деревенской глуши. Жизнь здесь, должно быть, весьма непривычна для венецианки.

– Я из Падуи. А в Венецию приезжала учиться.

– Почему именно в Венецию? В Падуе тоже есть курсы медсестер, так ведь?

Нина не знала, что ответить, – они с Нико никогда это не обсуждали.

– Да, но я… я запоздала с решением, и в Падуе тогда набор уже закончился, а в Венеции нашлось для меня место. При больнице. Учебу можно было начать в любое время.

Цвергер кивнул – любезно и с одобрением, словно этот ответ его полностью удовлетворил.

– А почему вам так срочно понадобилось стать медсестрой? – поинтересовался он.

– Мне… мне нужна была работа, – с запинкой проговорила Нина. – Я слишком долго прожила в приюте. Пора было начинать самостоятельную жизнь.

Ложь в ее ответах все множилось – теперь главное было самой не запутаться во всем, что она наговорила.

– Понятно. Что ж, вы приняли весьма отважное решение – покинуть единственное место, которое было для вас домом.

– А что же мне оставалось?

Этот ее вопрос Цвергер проигнорировал. Он внимательно изучил безупречно чистую ткань собственных галифе, снял с них несуществующую ниточку и медленно огляделся вокруг; глаза из-под козырька фуражки смотрели настороженно и недоверчиво, губы были плотно сжаты. Затем внимание офицера снова переключилось на Нину:

– Напомните вашу девичью фамилию. Должно быть, я уже спрашивал вас о ней в прошлый раз.

– Марцоли.

– Не слишком распространенная фамилия в этом регионе Италии.

– Мои родители из Рима или из его окрестностей. Так, по крайней мере, мне сказали в приюте. Я их не помню.

Ложь всё преумножалась.

– Как назывался приют, в котором вы росли?

– Зачем вам это? – Глупо было отвечать вопросом на вопрос, но слова сами выпорхнули у Нины, как перепуганные скворцы из-под наличника хлева.

– Праздное любопытство, не более того. Мы часто находим беспризорных детей, чьи родители умерли или сбежали, неплохо бы знать хороший приют для бедных сироток.

– Приют Святого Антония.

– Ну конечно. Точно. Теперь припоминаю – я ведь бывал в Падуе. – Ледяной взгляд Цвергера снова остановился на ней. – Вы хорошо выглядите. Верно ли мое предположение, что вы ждете пополнения в семействе?

– Да.

– Мои поздравления. Ваш муж, должно быть, счастлив.

– Да.

Нина с нетерпением ждала, когда этот мучительный разговор закончится, но Цвергер не отступался:

– И тем не менее он не пожелал остаться на ферме, чтобы всячески оберегать вас от опасностей?

– Он сейчас в поле, это недалеко. Могу вам показать дорогу, если хотите с ним повидаться. Только вот… сегодня был дождь. Тропу развезло, вы испачкаете сапоги. – Нина подумала, что хитрость должна сработать – Цвергер явно из тех, кто не станет пачкать обувь, если есть возможность этого избежать.

– И что же, он не оставил на ферме никого, кто мог бы за вами присматривать и оберегать?

– Роза и дети тоже поблизости.

– Я что-то никого не вижу. – Цвергер сделал шаг к ней.

– Я осталась во дворе закончить штопку. Днем было жарко… мне нездоровится…

– Значит, мы все-таки одни. – Он сделал еще один шаг.

– Если не считать ваших солдат.

Нина надеялась, что при свидетелях он все же не станет делать ничего недозволенного.

Цвергер сделал третий шаг и теперь был так близко, что мог протянуть руку и коснуться ее, но Нина стояла на месте как вкопанная. Нельзя пятиться – она не может проявить трусость и ни за что не будет умолять оставить ее в покое.

– Не хочу показаться невежливым, синьора Джерарди, однако я не вижу в вас ничего привлекательного.

– Что, простите?..

– Почему Никколо все бросил ради вас? Вы не такая уж красавица. Девица без роду, без племени, без образования, без денег… Что заставило его отказаться от предначертанного будущего, от своего истинного призвания?

– Возможно, он решил, что его предначертанное будущее связано со мной?

– Возможно. – Цвергер произнес это с нескрываемым презрением. – Либо… это было элементарное животное влечение.

– Вам не стыдно так говорить?

Он подошел настолько близко, что Нина видела капельки пота над его верхней губой и красноватую полоску на шее от врезавшегося в кожу слишком тесного воротничка.

– Мои родственники возвращаются, – выговорила она, хотя не слышала ничего, кроме заполошного стука собственного сердца. – У вас есть еще вопросы ко мне?

Цвергер буравил ее взглядом; капли пота катились по его вискам из-под светло-русых набриолиненных волос. Он отступил, лишь когда из-за угла дома неожиданно вышла Роза с братьями и сестрами.

Несколько секунд все молчали. Дети, только что весело щебетавшие, разом смолкли, будто им заткнули рты, а Роза застыла, глядя широко раскрытыми глазами на Цвергера, на его машину и на стоявших в стороне немецких солдат.

Но Сельва сразу почуяла опасность – прежде чем Роза успела схватить ее за ошейник, собака рванулась вперед, громко рыча, и в мгновение ока встала между Ниной и Цвергером.

Он отшатнулся, Сельва качнулась на него, яростно оскалив зубы. И Нина тоже не успела вмешаться – в следующий миг Цвергер выхватил из кобуры револьвер, хладнокровно навел ствол на собаку и выстрелил.

Сельва упала. Дети, крича, бросились к ней. Роза выронила корзинку с овощами и, подбежав, опустилась рядом с собакой на колени, прикоснулась к ее золотистой шерсти на боку – когда она отняла руку, ладонь была красна от крови.

Нина каким-то чудом устояла на ногах.

– Что вы за человек такой? – выдохнула она. – Как можно стрелять в собаку на глазах у детей, которые ее любят?

Цвергер прошелся взглядом по Сельве, по детям, склонившимся над ней, по Розе и ее испачканной в крови руке, затем снова посмотрел на Нину. Его лицо осталось бесстрастным – не было там ни раскаяния, ни ужаса, ни даже отвращения.

– Уходите, – велела Нина, и, к ее удивлению, он послушался. Просто развернулся на месте, зашагал к машине, сел на пассажирское сиденье и уехал вместе со своими солдатами.

– Нина, она дышит! – крикнула Роза, держа пальцы на шее собаки.

– Сельва жива? Она так упала, что я думала…

– Она дышит, и я чувствую пульс. Ты можешь ее вылечить?

– Не знаю. Помоги мне отнести ее на кухню.

Сельва оказалась тяжелая – килограммов двадцать пять, – но вдвоем им удалось поднять ее на кухонный стол. Электричество опять отключили, так что Агнеса быстро зажгла две керосиновые лампы, и они с Анджелой поставили их с обоих концов стола, пока Нина пыталась осмотреть собаку. Это было нелегко, потому что Карло, безудержно всхлипывая, обнимал Сельву, и разжать эти объятия было невозможно.

– Карло, миленький, дай мне ее осмотреть, – взмолилась Нина. – Отойди, пожалуйста, ненадолго.

– Он убил ее! Достал пистолет и убил ее, а она всего лишь гавкнула на него! Сельва в жизни никого не укусила! А теперь она умерла! Он ее убил!

– Она не умерла, дорогой, она просто спит. И пока она спит, мне нужно ее осмотреть и постараться помочь. Дай мне к ней подойти, пожалуйста.

В конце концов Роза осторожно отвела брата в сторону и, не дожидаясь, когда Нина попросит, налила в миску теплой воды, а заодно принесла чистые тряпки.

Нина промыла и зажала тряпицей рану, из которой все еще сильно шла кровь.

– Мне нужны ножницы, – сказала она Розе. – Только сначала обработай их йодом. Надо срезать шерсть вот на этом участке, видишь? Пуля попала в плечо. По счастью, здесь у нее приличный слой жировой ткани – хорошо, что Карло все время подкармливает ее объедками.

Нина срезала шерсть вокруг раны, промокнула еще раз кровь, и теперь уже можно было хорошенько рассмотреть пулевое отверстие.

– Слава богу, пуля прошла по касательной. Нужно тщательно продезинфицировать рану, зашить, и собака поправится.

– А почему она лежит, как мертвая? – тихо спросила Анджела.

– Она без сознания. Пуля, даже если она не застряла в кости, ощущается как сильный удар. Даже хорошо, что Сельва еще не пришла в себя – она ничего не почувствует, пока я буду накладывать шов.

Нина никогда еще не имела дела с пулевыми ранениями, но порезы ей зашивать доводилось и с обеззараживающими средствами она обращаться умела, к тому же собака оставалась без сознания, так что были все шансы ее спасти. Нина обработала рану йодом и, удостоверившись, что в нее не попали шерсть и грязь, сшила края быстро и осторожно, молясь о том, чтобы Сельва не очнулась, пока дело не закончено.

Собака начала поскуливать, когда игла уже была отложена, и Роза держала «пациентку», пока Нина делала перевязку. Но Сельва и не думала вырываться, даже когда полностью пришла в сознание, как будто понимала, что ей хотят помочь. Наверное, ей было очень больно, однако она ни разу не гавкнула, не попыталась укусить их или вылизать рану. По счастью, пулевое отверстие было в плече, и дотянуться до швов она бы все равно не смогла.

Карло устроил для Сельвы лежанку на полу у очага и заботливо поставил миску с водой около ее морды, чтобы собака могла попить, а потом накормил ее кусочками куриного мяса, которое Роза достала из супа, приготовленного на обед.

Забыв о домашних делах, они ждали, когда придут Альдо и мальчики, работавшие в поле, и вернется Нико. Все это время в сердце Нины набирали силу гнев и ненависть, но хуже всего был парализующий, разъедающий душу страх. Цвергер хотел заставить ее бояться, и ему это удалось. Он до смерти напугал детей и Розу. Ради чего? Чтобы доказать что-то Нико? Или ей, Нине?..

* * *

Уже стемнело, когда Нико вернулся усталый и покрытый дорожной пылью. Он весь день косил сено на поле тети Норы. Незадолго до его возвращения дети отправились спать – неохотно и только после того, как Нина пообещала им посидеть с Сельвой до утра. Она опустилась на пол рядом с собакой, напоила ее бульоном из миски; тут скрипнула дверь и вошел Нико.

– Что случилось? – спросил он, опускаясь на пол рядом с ними, наклонился к собаке, и та радостно облизала ему лицо.

– Цвергер приезжал, – сказала Нина. – Выстрелил в нее.

– Боже…

– Пуля прошла по касательной, разорвала плечо. Сельва потеряла сознание, и я успела зашить рану до того, как она проснулась.

– Значит, ты держалась молодцом, да? – улыбнулся Нико собаке, и та слабо вильнула хвостом, будто благодарила за похвалу. – Ты храбрая девочка. Умница.

– Это я во всем виновата.

Нина чувствовала, что должна ему все рассказать. Он разозлится, но скрыть от него правду она не имеет права.

– Как это? Почему ты?

– Я сидела под оливой, штопала одежду, и сама не заметила, как заснула. Проснулась, когда машина Цвергера уже въехала во двор.

– И ты не сказала Цвергеру, что я в Сан-Дзеноне? Он мог бы съездить ко мне туда.

– Он хотел поговорить со мной. Я была одна – Роза с детьми полола грядки в огороде. Я не знала, что делать. И как только меня угораздило заснуть?..

Нико кивнул, не отрывая взгляда от Сельвы:

– Ясно. Какие вопросы он тебе задавал?

– О моем прошлом. О приюте, в котором я якобы выросла. Интересовался, почему я поехала учиться в Венецию, хотя могла поступить на курсы медсестер в Падуе. – Нина понизила голос до шепота: – Цвергер меня напугал. Он подошел так близко. И сказал…

– Что он сказал? – Голос Нико прозвучал сурово и незнакомо. Сам он по-прежнему на нее не смотрел.

– Он хотел знать, почему ты на мне женился. Сказал, что я не красавица, сирота без роду, без племени, что у меня нет денег, а значит, у тебя должна быть… какая-то другая причина.

Нико кивнул и, поднявшись на ноги, потянул ее за собой, помогая встать. Прикосновения его были нежными, как раньше.

– Я должен еще раз попросить у тебя прощения.

– Но это же я виновата. Я заснула и потому не успела спрятаться…

– Теперь я не уеду из дома до тех пор, пока не буду уверен, что мой отец останется здесь присматривать за тобой. Обещаю, не уеду.

Нина обняла его и погладила по спине – она не только хотела его успокоить, но и сама нуждалась в успокоении.

– Как ты думаешь, почему он явился именно сегодня? Прошло несколько месяцев с того раза. Я думала, он уже никогда не вернется.

– Я тоже так думал. Должно быть, он нервничает. Немцы сейчас все взбудоражены – в пятницу была освобождена Флоренция.

– Значит, ход войны наконец переломлен?

– Да. И если Цвергер пытался запугать тебя, это верный признак, что он сам в панике. – Нико отодвинул стул, сел и притянул Нину к себе на колени.

Она прильнула к нему, уютно устроившись в надежных объятиях, и спросила:

– Как ты считаешь, война скоро закончится?

– Не скоро, нет. В следующем году, а может, и позже.

– Она продлится так долго?

– Да. И поэтому я подумываю о том, чтобы переправить тебя в Швейцарию.

Нина резко выпрямилась, отстранившись так, чтобы видеть его лицо:

– Нет! Ни в коем случае.

– Но ты же хотела уехать в Швейцарию с родителями.

– Это было давно, до того как я встретила тебя и мы стали семьей. До нашего ребенка. Если ты отвезешь меня в Швейцарию, я останусь одна.

– Но ты будешь в безопасности.

– Я не смогу там жить. Если Цвергер опять заявится сюда, обещаю, я спрячусь. Никогда больше не засну во дворе. Как только услышу шум мотора на дороге – сразу побегу наверх, даю тебе слово.

– Лучше мне вообще никуда не уезжать.

– Для кого лучше? Точно не для людей, которые нуждаются в твоей помощи. Я не хочу тебя отпускать, и мне хватает эгоизма в этом признаться, но я не стану просить тебя остаться. Никогда. Потому что знаю, что без твоей помощи кто-то умрет.

– Что ж… Тогда давай пообещаем друг другу быть осторожными. Такое обещание плюс немножко удачи – и мы оба увидим, как закончится эта война.