Текст книги "Самая темная ночь"

Глава 31

В начале июня их перевели в пражский госпиталь, хотя Нина убеждала врачей, что она уже достаточно окрепла для того, чтобы отправиться домой. Врачи ее сочувственно выслушивали, но проявляли непреклонность: ее не выпишут, пока она не наберет еще десяток кило и пока легкие у нее не очистятся, потому что развился плеврит. Стеллу, как несовершеннолетнюю, тоже не могли отпустить без сопровождения взрослого.

Так что они ждали. Нина писала Розе каждую неделю, хоть и сомневалась, что ее письма дойдут до адресата, да и многого поведать на бумаге золовке, которая находилась так далеко, она не могла. И все же Нина исправно передавала письма каждый понедельник и ждала ответа, но весточки от Розы все не приходили.

По невероятно удачному стечению обстоятельств, главный врач госпиталя увидел девичью фамилию Нины на каком-то бланке, который попал к нему на рабочий стол.

– Вы не родственница Габриэле Мацина, нефролога?

– Он мой отец. Его убили в Биркенау.

– Как жаль это слышать… Я был с ним знаком – он приезжал читать лекции в нашем университете, а потом мы разговорились на званом ужине. У вас… остались еще родственники?

– Да. Семья моего мужа живет в окрестностях Бассано. Когда меня выпишут?

– Скоро. Обещаю.

Доктор Коллер с тех пор навещал Нину почти каждый день и проявлял интерес не только к ее здоровью, но и к планам на будущее. Он был очень деликатен, однако высказал вежливое сомнение в том, что простая сельская жизнь достойна дочери Габриэле Мацина.

– Теперь, когда ваш муж погиб, у вас нет необходимости возвращаться в деревню, в глушь, хоть его родственники и были добры к вам.

– Мое место рядом с ними. Там мой дом. Они моя семья.

– Я понимаю, понимаю. Однако ваши родители хотели, чтобы вы получили хорошее образование, ведь так? Я знаю, вам не дали закончить школу, но вы умная девушка, и, если годик позанимаетесь с репетитором, уверен, вам будет легко сдать вступительные экзамены.

– Не знаю… Я должна заботиться о дочери.

– И все же подумайте о том, что я сказал. У вашего отца было много друзей, которые с радостью вам помогут. Ваши познания в практической медицине и сейчас весьма недурны.

– И что же вы посоветуете мне, доктор Коллер? – в конце концов спросила Нина.

– Поступить в медучилище. Уверен, ваш отец, будь он жив, тоже посоветовал бы вам хотя бы попробовать. Вы очень способная – наши беседы за последние несколько недель меня в этом всецело убедили.

Доктор Коллер действительно верил в нее – это льстило Нине и очень ее вдохновляло, но планы, которые он для нее построил, она собиралась отложить на потом. В тот момент единственным ее желанием было поскорее вернуться в Меццо-Чель. Возможно, однажды она снова пойдет учиться. Когда-нибудь, в один прекрасный день…

В середине сентября врачи решили, что Нина и Стелла достаточно окрепли для путешествия. Никто не пытался их разлучить, хотя доктор Коллер и высказал мнение о том, что Нина еще слишком молода, чтобы взять под опеку подростка.

– Одно дело – нянчить в вашем возрасте младенца, но вы же и сама немногим старше Стеллы. Возможно, будет лучше найти для нее хороший приют и…

– Нет, ни за что, – перебила врача Нина. – Стелла поедет со мной. Ее в Меццо-Чель ждет настоящая семья.

Домой Нина и Стелла ехали в невообразимой роскоши – в пассажирском купе третьего класса с обитыми мягкой тканью сиденьями, с окном, которое можно было открывать и закрывать, и с туалетом в конце каждого вагона, а несколько раз в день проводница прикатывала к ним тележку с чаем. У них с собой был свежий хлеб, сыр и яблоки – подарок от одной из медсестер, – а доктор Коллер дал Нине в дорогу десять долларов. Проводница была счастлива получить пятьдесят центов за восемь чашек чая – по две в день для каждой за все время пути до Мюнхена. В Мюнхене Нина и Стелла сели на автобус, шедший на юг, на базу союзников в Миттенвальде на австрийской границе. Там им обеим и другим пассажирам, которые были беженцами, возвращавшимися домой, выдали новые документы и невообразимую сумму – пятьсот лир на человека. Из страха, что их ограбят, Нина и Стелла решили понадежнее спрятать деньги – заперлись в ближайшей уборной, отпороли подкладку на новом пальто Нины – это был еще один подарок от персонала госпиталя – и зашили купюры между слоями ткани.

Потом еще один нескончаемый день они тряслись в кузове огромного грузовика «Дженерал Моторс» до Инсбрука. Дорога была утомительная, зато американские солдаты вели себя вежливо, уважительно и щедро делились с девушками сэндвичами и шоколадом. В австрийском городе Нина со Стеллой купили билеты на поезд, отправлявшийся на юг, в Италию, – перевал Бреннер наконец-то снова был открыт, и через день они уже должны были оказаться в Бассано.

* * *

– Прошу прощения, синьора, но сегодня вечером поездов больше не будет.

Смотритель железнодорожной станции в Больцано был на редкость любезен и, конечно, не желал Нине зла, но почему-то решил всеми силами воспрепятствовать ее возвращению домой. По крайней мере, так казалось Нине, которая была сыта по горло всеми на свете поездами, станциями и вокзалами, которые находились слишком далеко от Меццо-Чель.

– Но в расписании значится поезд на Бассано-дель-Граппа в семь тридцать. У нас есть билеты – вот, смотрите.

Поезд из Инсбрука доставил их со Стеллой сюда с опозданием на три часа, но было всего семь вечера, а значит, они не могли пропустить пересадку.

– Ваши билеты в полном порядке, но поезда сегодня вечером не будет. – Смотритель развел руками с подобающим скорбным видом. – Поезд отправится утром, ждать не так уж и долго.

– Недолго. Что ж… Где тут можно переночевать?

– Вы имеете в виду гостиницу? Могу порекомендовать вам…

– Нет, спасибо. Я имею в виду комнату ожидания. Мне бы не хотелось покидать станцию.

Когда-нибудь она прогуляется по Больцано, но не сейчас, решила Нина. Сейчас воспоминания о Виа-Резия были слишком свежи – те дни в пересыльном лагере еще снились ей в кошмарах.

– Хорошо. Комната ожидания у нас открыта для пассажиров всю ночь, сторож всегда поблизости. Добро пожаловать.

Они со Стеллой без труда отыскали комнату ожидания, устроились на сиденьях в дальнем углу небольшого помещения, и Нина заглянула в свою сумку проверить, не осталось ли у них еды на ужин. В этом плане удача ее не покинула – на дне завалялись пара увядших, но не подгнивших яблок, крохотный кусочек сыра в вощеной бумаге и черствый-пречерствый ломоть ржаного хлеба, от которого Стелла отказалась утром. Однако они обе проголодались, до дома был еще целый день пути, а может, и больше, поэтому яблоки с сыром Нина приберегла для девочки, а сама решила, что постарается разжевать и проглотить ржаной сухарь, который неприятно напоминал о тех отбросах, что в лагере назывались пищей.

Нина ужасно устала – в поезде из Праги в Мюнхен она совсем не спала, а потом ей удалось лишь немного подремать у Стеллы на плече в другом поезде и в автобусе. Она устала, но сейчас нетерпение не давало ей заснуть, а стрелки часов еще не доползли и до половины восьмого.

Хорошо бы нашлось что-нибудь почитать – она не привередливая, сгодится и выброшенная газета.

– Пойду пройдусь, – сказала Нина девочке. – Я недалеко.

– Хорошо, – отозвалась та. – А я постараюсь поспать немного.

Станционные уборщики, однако, знали свое дело – Нина два раза обошла кассовый зал, заглянула под все скамейки, даже посмотрела в урны, но не нашла и обрывка какого-нибудь листочка с напечатанным текстом.

Впрочем, не совсем так. В этом кассовом зале, как и во всех других, где Нина со Стеллой побывали за последние несколько дней, была большая доска объявлений на стене, где обычно вывешивают расписание поездов, объявления и рекламные листовки. Как и на других станциях, сейчас доска в кассовом зале Больцано была обклеена листами бумаги – одни уже пожелтели, другие были совсем свежие, – на каждом из которых значилось чье-нибудь имя, а под ним шла просьба о помощи.

Нина устала, так устала, что пора было вернуться в зал ожидания и попытаться заснуть, но вместо этого она остановилась перед доской.

Рикардо Росси, 22 года. В последний раз его видели на марше из Дахау в апреле 45-го. С любыми сведениями просьба обращаться к его матери, синьоре Росси, на Виа-Виттория в Борго-Валлессина.

Марко Фоа Реканьи, 36 лет, отправлен в лагерь под Фоссоли в августе 1944-го. В последний раз его видели во Флоссенбюрге. Его жена и дети будут благодарны за любые вести о нем, переданные на Виа-Сан-Феличе в Мараньоле.[82]82
  Флоссенбюрг – концентрационный лагерь нацистской Германии в Баварии.


[Закрыть]

Геррино Сальвати, 18 лет, в последний раз его видели на Монте-Граппе в прошлом сентябре. Если вы о нем что-то знаете, пожалуйста, напишите его отцу, синьору Этторе Сальвати, в настоящее время проживающему в доме номер 2 на бульваре Триесте в Кастельфранко-Венето.

Нина прочитала все объявления на доске, одно за другим, и не потому, что надеялась найти знакомое имя. Ни одного знакомого имени она не видела на других станциях, через которые они со Стеллой проезжали на пути домой. Но кто-то же должен был их прочитать. Кто-то должен был ненадолго вспомнить об этих погубленных жизнях.

Наконец она отошла от стены, утирая слезы, и собиралась вернуться в комнату ожидания, в тихий уголок, к своей скудной еде. Но вдруг замерла. У нее перехватило дыхание – на станцию только что вошел человек, и по какой-то нелепой причине он показался Нине знакомым.

Мужчина стоял в тени, разглядывая билет в своей поднятой руке. Нина видела, как он покачал головой и шумно вздохнул.

Потом он сделал шаг в сторону – свет упал на его лицо, и у Нины защемило сердце. Она и правда его узнала.

В тот момент она поняла, что радость может быть не менее мучительной, чем скорбь.

– Нико?.. – прошептала Нина едва слышно, а потом, обретя голос, закричала: – Никколо!

Он повернул голову – наверное, удивился, услышав свое имя так далеко от дома. И дорожный рюкзак выпал у него из рук.

– Нина? Как это возможно? Как ты узнала, что я буду здесь?

Его жена тоже была здесь, вдали от дома, – исхудавшая, хрупкая. И у нее на руках не было младенца. Она тоже ехала домой.

Нико все это увидел и понял за одно мгновение, и Нина знала, что у него чуть не разорвалось сердце.

Он упал на колени. Она бросилась к нему и тоже встала на колени перед ним, взяв в чашу из ладоней его искаженное мукой лицо.

– Почему ты здесь? Что с тобой стряслось? – спросил он, отстраняя ее ладони. Его руки дрожали, как листья на ветру; его страх казался почти осязаемым.

– Обними меня, – вместо ответа попросила Нина. – Я жива и здорова. Это правда.

– О боже… Скажи мне! Скажи, что произошло!

– Цвергер приехал на ферму. Угрожал нашей семье. И тогда я сказала, что поеду с ним – у меня не было выбора. Он привез меня в штаб СД в Вероне, а там во дворе стояла виселица, на ней висел мертвый человек, и на нем… на нем была твоя одежда. Цвергер сказал мне, что тебя казнили, и я ему поверила. Все это время я верила, что тебя больше нет.

– Нина… О, Нина… А я все это время верил, что ты и наш ребенок живы и невредимы. Как мне теперь это вынести? Ты… ты знаешь, мальчик это был или девочка? Тебе дали хотя бы…

– Она родилась до того, как меня арестовали, – перебила Нина, спеша его успокоить. – Я назвала ее Лючия, как ты и хотел.

– Она в безопасности? Правда? – По щекам Нико катились слезы, исчезая в многодневной щетине.

– Да, – кивнула Нина и мысленно взмолилась о том, чтобы это оказалось правдой. У нее не была никаких вестей от Розы, но она заставляла себя верить, что с Лючией все хорошо. Теперь она будет верить вдвойне – за себя и за Нико. – Прошло много времени с тех пор как я видела ее в последний раз, но могу сказать тебе, что она у нас красавица.

– Я… У меня все это в голове не укладывается, – пробормотал Нико, утирая слезы.

– Я понимаю. Пойдем в комнату ожидания, – сказала Нина. – На скамейках куда удобнее сидеть, чем на полу.

Они кое-как поднялись на ноги, оба слегка пошатывались, и Нико обнял ее – осторожно и неуверенно, словно боялся, что она, такая хрупкая, сломается. Они не размыкали объятия несколько минут, и впервые за долгое, долгое время Нина чувствовала себя в безопасности.

Наконец она неохотно отстранилась – совсем чуть-чуть, чтобы видеть его лицо, потому что ей нужно было сделать еще одно признание.

– Я должна сказать тебе кое-что еще. Кое-что очень хорошее, – поспешно добавила она, видя, что Нико нахмурился. – В концлагере я нашла друга. Ее зовут Стелла, и она совсем юная. Эта девочка спасала меня не один раз, Нико. Ей некуда идти, ее родители погибли. И я подумала, что…

– Ну конечно! Конечно, она поедет с нами! – отозвался Нико, и Нина знала, что его ответ будет именно таким.

Она осторожно разбудила Стеллу, так, чтобы девочка не испугалась стоявшего рядом незнакомого мужчины.

– Ты помнишь, как однажды я сказала тебе, что перестала верить в чудеса?

– Да, – кивнула Стелла, неуверенно переводя сонный взгляд с нее на Нико и обратно.

– Беру свои слова обратно. Это Никколо.

– Твой Нико? Он приехал встретить нас? Как мило, но я не назвала бы это чудом.

– Но это чудо, Стелла. Я думала, что он погиб. Все это время я была уверена, что его больше нет. Я не говорила тебе, потому что произнести это вслух было для меня невозможно, невыносимо.

Стелла нахмурилась, пытаясь понять.

– А почему ты думала, что он погиб?

– Мне сказали, что его казнили, и показали тело человека на виселице. Он был в одежде Нико. Я думала, это он, но ошиблась. Наверное, Цвергер – это нацистский офицер, который меня арестовал, – хотел заставить меня поверить в смерть Нико, чтобы я страдала. И я поверила ему.

– Раз познакомиться, Стелла, – сказал Нико, по-прежнему стоявший рядом с ними. – Спасибо, что ты помогала Нине.

– Она тоже помогала мне.

– И все равно я безмерно тебе благодарен. Мы будем рады, если ты станешь частью нашей семьи. Я хочу, чтобы ты знала – наш дом всегда будет для тебя родным. Всегда.

* * *

Вскоре Стелла опять заснула, а Нина и Нико не сомкнули глаз до самого утра. Она сидела у него на коленях, в кольце объятий, и хотя в комнате ожидания, кроме них троих, никто не ночевал, это было довольно смело. Чувствуя себя в надежном укрытии, Нина рассказывала мужу свою историю. Она поведала ему о себе почти всю правду, умолчав лишь о некоторых самых страшных и горьких подробностях.

Нико услышал о Больцано и «нулях», об ужасной «переброске» в Биркенау, об «отборе» и о женщинах, чьи имена она так и не узнала. О том, как ее собственное имя заменили набором цифр. О дымящих печах и об aufseherin с мертвым пронзительным взглядом. О дне, когда она впервые поняла, что стало с ее родителями. О Стелле. О стылых мрачных месяцах существования в безымянном лагере в Чопау. О Георге, целебной мази и oberaufseherin. О тифе и Терезине. И о том, как она проспала окончание войны.

Нико снова заплакал, когда она показала вытатуированный на своей руке номер, и какое-то время они молчали. Нина прижалась ухом к его груди, слушала, как бьется его сердце, и думала, что никогда не забудет эту ночь. Она всегда будет благодарна за этот дар – за умиротворяющее биение его сердца.

– Что было после того, как тебя арестовали? – спросила она спустя несколько минут.

– Меня тоже отвезли в Верону. Раздели догола, бросили в камеру и оставили в одиночестве. Я помню только, что мне было очень холодно. Через несколько дней пришли солдаты, бросили мне какие-то лохмотья и затолкали в грузовик. Цвергера я больше не видел.

– Тебя тоже отправили в Больцано?

– Да, но в том лагере я провел всего пару дней, а потом меня повезли на поезде во Флоссенбюрг. Когда я немножко пришел в себя и смог работать, меня стали переводить из одного рабочего лагеря в другой. Однажды я оказался в Хемнице. Это совсем недалеко от Чопау.

– О, Нико, я тогда все отдала бы за то, чтобы повидать тебя, просто взглянуть одним глазком издалека, чтобы знать, что ты жив…

– Когда американцы были уже всего в паре дней пути, охранники заставили нас идти пешком в Дахау. Тех, кто спотыкался и падал, пристреливали на месте или оставляли на обочине умирать. До сих пор не верю, что я уцелел.

– Ты так исхудал…

– Ты не поверишь, но после освобождения я успел набрать двадцать килограммов. Знаешь, мне очень повезло – я попал в американский военный госпиталь в Линце, и врачи там знали, как помочь человеку в крайней степени истощения набрать вес так, чтобы его не убить. Мне повезло, но… – Он тряхнул головой, словно хотел избавиться от страшных воспоминаний.

– Мы оба многое пережили, – сказала Нина.

– Я знаю, что ты рассказала мне лишь часть того, что тебе пришлось вынести. Малую часть. Обещай, что когда-нибудь расскажешь всё.

– Когда-нибудь, да. Однажды. Но не сейчас. Сейчас мы оба не можем об этом говорить вслух.

– Надеюсь, ты найдешь в себе силы простить меня. Я хотел быть героем и никогда не думал о том, что будет с тобой, если меня арестуют. Мне так жаль, любимая…

Нина выпрямилась и развернулась у него на коленях так, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Нико, послушай меня. Мне не за что тебя прощать. Я выжила, и ты тоже выжил. И знаешь, что будет дальше?

Он заулыбался – той самой лукавой улыбкой, по которой Нина так скучала, и любовь к нему вспыхнула с новой силой.

– Нет, не знаю. Расскажи-ка.

– Мы поужинаем втроем. Меню будет самое восхитительное – два сморщенных яблока, кусочек сыра и краюха черствого хлеба. Запьем это великолепие водой из питьевого фонтанчика. Чистой водой, не как-нибудь. А потом продолжим ждать рассвета, и ты будешь меня обнимать. Мы сядем на первый утренний поезд, идущий на юг, и к завтрашнему ужину будем дома.

Глава 32

В итоге им понадобилось еще два дня, чтобы добраться до цели этого долгого путешествия, потому что поезд, на который они втроем сели тем утром, довез их только до Тренто. Оттуда пришлось идти пешком и ловить попутки, одну за другой. Их извилистый путь лежал на восток, вокруг Чима-Додичи, а затем на юг по берегу реки Бренты.[83]83
  Чима-Додичи – гора между провинциями Тренто и Виченца на севере Италии.


[Закрыть]

В Примолано Нико нашел для них места в пустом фургоне, направлявшемся в сторону Бассано. Водитель извинился и сказал, что не может потратить время и бензин на то, чтобы по дороге сделать крюк и высадить их в Меццо-Чель.

– Старый мост бомбили в феврале, – добавил этот человек. – Он не обрушился целиком, но на машине по нему не проедешь, только пешком можно. А на восточном берегу вы легко найдете кого-нибудь, кто подбросит вас до деревни.

Прогулка по некогда прекрасному мосту всех повергла в уныние – палладианские арки превратились в груды почерневших от копоти брусьев, а пару раз Нина думала, что они вот-вот упадут в бурные воды Бренты. По улицам старого города на другом берегу тоже трудно было пробраться – пришлось перелезать через груды камней, и до северной окраины они шли целую вечность. Но наконец вдали показались знакомые холмы.

– Я уже вижу дом, – заявил Нико, но Нина смотрела назад, на аллею у древней городской стены. Деревья на той аллее были украшены лентами, медалями и венками из давно увядших цветов.

– Там повесили партизан, – сказала она. – Ты помнишь? Бедный Пауло… Бедный мальчик. Он это видел.

– Я помню, – кивнул Нико. – Посмотри, какой сегодня чудесный день. До дома уже рукой подать. Ты идешь?

Они зашагали дальше, осеннее солнце согревало им спины, и Нина издалека увидела белоснежный шпиль колокольни на пьяцце, который сначала был точкой, потом рос по мере приближения и превратился в высокую башню, когда они одолели последний холм перед деревней. И хотя сейчас Нине казалось, что склон круче, чем ей запомнилось, каждый шаг по нему был для нее желанным и бесценным.

Прежние, посыпанные гравием дороги в деревне замостили булыжниками; тесно посаженные домики на главной улице Меццо-Чель исчезли, уступив место широкому пространству площади, зато впереди, незыблемые и неизменные, виднелись универмаг братьев Фаваро, сапожная мастерская, булочная и остерия. Скамейки перед остерией были по-прежнему заняты десятком седовласых мужчин.

Нина постаралась не думать о том, как она в последний раз стояла на пьяцце, прячась в толпе и глядя, как Цвергер чинит расправу над Нико.

– Навестим отца Бернарди? – спросила она.

– Попозже. Давай сегодня вечером. Идемте, девушки, мы почти на месте.

Они ускорили шаг, миновали церковь, кирпичную стену, возле которой чуть не погиб Нико. Земля у стены пропиталась тогда его кровью, и эта кровь все еще была там – Нине показалось, что она видит страшные пятна. Они вышли на дорогу, делавшую в этом месте петлю и снова распрямлявшуюся. Нико протянул правую руку Нине, левую – Стелле, и они бросились бежать.

* * *

Сельва первая поняла, что они уже дома. Собака выскочила из хлева, разразившись таким оглушительным лаем, что Нине захотелось заткнуть уши. А потом к ним кинулись и остальные.

– Мы всё ждали, ждали… – рыдала Роза. – Открытки от Красного Креста пришли давным-давно. А кто-нибудь из вас получал мои письма?

– Нет, но теперь это уже не важно. Тише, тише… – Нико сгреб сестру в объятия. – Мы дома. Мы живы.

– А кто эта прелестная юная синьорина? – поинтересовался Альдо, заметивший Стеллу. Девочка замерла в нескольких метрах от них; вид у нее был неуверенный и немного грустный.

Нина потянула ее вперед, обхватив за плечи.

– Это Стелла Донати. Она выросла в Ливорно, а теперь будет жить с нами. Она много раз спасала меня, когда мы были… – Глядя на счастливые лица детей и на все еще тревожные лица Розы и Альдо, Нина не смогла произнести название того места, где они были со Стеллой.

– Когда они были далеко отсюда, – докончил за нее Нико. – Но теперь мы дома, и нам не терпится увидеть Лючию. Где она?

– Спит в колыбели. В вашей комнате.

Они бросились вверх по ступенькам, забыв о том, что нельзя шуметь, и распахнули дверь в свою спальню. Лючия проснулась, она сидела в колыбели, глядя широко открытыми глазами на незнакомцев.

Нико, как и ожидала Нина, был мгновенно поражен в самое сердце:

– О, доченька моя! Моя драгоценная девочка! Какая ты прекрасная! У тебя волосы, как у мамы!

– Возьми ее на руки, не бойся, – подбодрила его Нина.

Нико так нервничал, что у него дрожали руки, но он отлично знал, как обращаться с детьми. Лючия некоторое время рассматривала его своими круглыми глазками, потом подумала и схватила за нос.

– Поверить не могу! – засмеялась Роза, заглянувшая в комнату из коридора. – Обычно она робеет в присутствии чужих… То есть я хотела сказать – незнакомцев… При виде новых лиц, в общем. Конечно, вы ей не чужие!

Как только Лючия увидела Розу, чары рассеялись – крошечный ротик скривился, бровки нахмурились, и Нико, перестав от растерянности улыбаться, протянул дочку сестре.

– Не волнуйся, скоро она признает вас обоих, – заверила Роза. – Мне кажется, она уже догадывается, кто вы. Я весь день ей о вас говорила. Ты знаешь, кто это, Лючия? Это твоя мама, вот эта прекрасная синьора с курчавыми волосами и глазами орехового цвета. А это твой папа. Твои родители вернулись. Я же обещала тебе, что они вернутся, да? И вот они здесь… – Роза не смогла сдержать слезы. – Господи, через что же вы прошли? Мне и подумать об этом страшно. После всех историй, которые я слышала… А от фотографий в газетах кровь стыла в жилах…

– Не будем говорить об этом сегодня, – пообещала Нина золовке. – Знаешь, мы ужасно проголодались, а я Стелле все уши прожужжала похвалами твоему супу!

Они уже заканчивали ужинать, когда пришел отец Бернарди, – Карло сбегал в дом священника, чтобы поделиться хорошей новостью, сразу после обеда.

Слезы радости мешали доброму отцу Бернарди говорить, и Нина решила отложить рассказ о том, что случилось с ней и с Нико. Вместо этого они собрались вокруг стола, Альдо принес бутылку самой лучшей граппы, и все, кроме Карло, выпили за чудесное возвращение Нико и Нины и за прибавление в семействе Джерарди – за Стеллу.

Анджела и Агнеса объявили, что собираются показать своей новой сестре ферму, а когда Карло принялся возмущаться, что его, дескать, все бросили, Стелла протянула ему руку и попросила представить ее синьору Красавчику, потому что она, дескать, наслышана о нем от Нины и хочет своими глазами увидеть самого прекрасного мула на свете. Пауло и Маттео ушли на второй этаж – Роза велела им переставить кровати так, чтобы у Стеллы теперь тоже было свое место.

– Стало быть, вы случайно встретились в Больцано? – уточнил отец Бернарди; граппа его взбодрила и осушила слезы. – На маленькой железнодорожной станции?

– Да, – кивнула Нина. – Все случилось, как в книжках. Я обернулась и увидела его. Герой моего романа стоял там, мне не понадобилось его искать – он сам пришел ко мне.

– Чудесно, чудесно… И теперь с вами со всеми всё в порядке? Вы хорошо себя чувствуете? И Стелла тоже?

– Да-да. Мы похудели, конечно, но сейчас уже в добром здравии. Я бы назвал это чудом, если бы еще верил в такие вещи. – Горький смысл последних слов Нико смягчил непринужденной улыбкой.

Отец Бернарди покивал и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но слова как будто застряли у него в горле. Впервые Нина видела его таким нерешительным.

– Что-то случилось? – спросила она. – Вы собирались нам что-то рассказать?

– Мне бы не хотелось портить такой радостный день и будить дурные воспоминания, но думаю, вы должны знать, что Цвергер мертв. Его солдаты дезертировали, это было перед самым окончанием войны, и он решил в одиночку добраться до Австрии. Но в горах его поймали партизаны и привезли сюда, в Меццо-Чель. В лесу они его избили до полусмерти и собирались повесить на ближайшем дереве, но кто-то вспомнил, что Цвергер чуть не убил Нико на пьяцце. Тогда они притащили его сюда, поставили на пьяцце у стены и расстреляли.

– Вы видели, как это было? – спросила Нина; она слушала, сурово сжав челюсти, и тем не менее была до глубины души потрясена случившимся.

– Я не успел вмешаться, но все же подошел к нему, когда он лежал там, умирая, и предложил принять его исповедь. Хотел дать ему последний шанс на раскаяние. Но он отказался. Отвернулся от меня и через несколько минут умер. Увы, я не нашел в себе ни капли сострадания к Цвергеру. Я не жалею о том, что он умер вот так. С моей стороны это грешно, и я много молился о вразумлении. Но мое сердце слишком упрямо.

Нико медленно кивнул, не сводя взгляда с лица Нины, как будто хотел набраться уверенности в том, что собирался сказать:

– Я не могу вас за это осуждать, падре. Если и есть на свете человек, заслуживающий такой смерти, это Карл Цвергер. Хорошо, что мир от него избавился.

Лючия спала у Нико на руках, но теперь проснулась. Длинные ресницы вспорхнули над розовыми щечками, и Нина наконец-то набралась храбрости, чтобы взять у него дочку и прижать к своей груди. Она была дома. Она выжила.

– Раз уж вы здесь, отец Бернарди, мы с Ниной хотим попросить вашего благословения. Синагоги еще закрыты, поэтому мы пока ограничимся гражданским бракосочетанием.

Они с Нико успели обсудить это ночью на станции, но Нина не ожидала, что он так быстро объявит об их решении.

– Почту за честь, – кивнул священник. – Когда вы собираетесь расписаться?

– Как можно скорее. А потом устроим пир. Настоящий праздник для всех!

– Гости будут шокированы, если узнают об истинном поводе, – с улыбкой заметила Роза.

– Я думаю, мы сумеем сохранить истинный повод в тайне, – сказал отец Бернарди. – Давайте объявим всем, что это праздник в честь вашего возвращения домой. Собственно, это будет чистая правда.

В один прекрасный день они с Нико сыграют настоящую свадьбу в Испанской синагоге в Венеции, где сочетались браком ее родители, дедушки и бабушки. А в другой прекрасный день, когда ее дети подрастут и уже будут все понимать, она усадит их рядом с собой, крепко обнимет и расскажет свою историю.

Расскажет о той семье, которую потеряла, и о той, которую обрела. Расскажет об их с Нико любви – о любви, что расцвела так неожиданно и волшебно в долгие часы под звездным небом в самую темную ночь.