Текст книги "Самая темная ночь"

Глава 11
15 ноября 1943 года

Настал понедельник – день стирки, тот самый день, который они все ненавидели. Работа по понедельникам начиналась в восемь утра, сразу после того, как Карло убегал в школу, а в больших чайниках закипала вода. Бадья для стирки уже стояла на месте – ее водрузили на табуретку, чтобы Розе не приходилось нагибаться слишком низко, – и когда в кипящую воду налили ровно столько холодной, чтобы кожа на руках не облезла, а хозяйка добавила туда хозяйственную соду и самодельное мыло, началась стирка постельного белья и одежды для всего семейства.

Роза никого не считала способным отстирать вещи так, чтобы они стали действительно чистыми, поэтому сама трудилась больше и дольше других, ее руки ни на секунду не переставали тереть и полоскать ткань. Лишь когда результат собственных стараний ее удовлетворял, она передавала выстиранный предмет одежды или полотенце Нине и девочкам. Их задачей было отжимать и складывать вещи в выстроенные рядком ивовые корзины, грузить корзины в повозку, запряженную мулом, чтобы после обеда отвезти их вверх по склону холма к ручью.

Это занимало все утро, и к тому часу, когда они делали перерыв на обед – извечный вчерашний суп, поскольку времени на готовку не было, – кисти и предплечья у них были красные и распухшие от воды и едкого щелочного мыла. Мужчины по понедельникам не заходили домой до вечера.

Нина только что закончила есть; ее взгляд ненароком упал на календарь, висевший на гвоздике в стене под фотографией папы римского в рамке. Ноябрь. Уже ноябрь, вдруг поняла Нина, а это значит, что она пропустила Дни трепета – Рош а-Шана был через две недели после ее приезда в Меццо-Чель, а Йом-Киппур – спустя еще десять дней, и они миновали так, что она про них и не вспомнила. Родители, должно быть, в те дни думали о ней, молились за нее, но здесь, на ферме, дни летели один за другим в трудах и хлопотах, она то работала не покладая рук, то жалела себя, и вот забыла обо всем остальном.[23]23
  Рош а-Шана – иудейский Новый год, который празднуют в течение нескольких дней, выпадающих на новолуние осеннего месяца тишрей (в конце сентября – начале октября). Йом-Киппур отмечается на десятый день месяца тишрея и завершает Дни трепета (или Десять дней покаяния) между этими двумя праздниками.


[Закрыть]

Этого оказалось достаточно, чтобы выбить ее из колеи – опять нахлынула тоска по дому, по всему, что было ей привычно и дорого, по всему, что она любила и что у нее отняли. И еще это снова напомнило Нине, что ее родители сейчас могут быть бог знает где, что, возможно, они страдают и терпят унижения, а у нее даже нет способа узнать об их судьбе.

– Что-то случилось, Нина? – донесся нежный голосок Агнесы. – У тебя сейчас такое лицо было…

– Нет, просто зуб вдруг разболелся.

– У Розы есть гвоздичное масло, – сказала Анджела. – Она всегда его достает, когда у кого-то из нас болят зубы. Оно помогает, правда.

Карло поморщился:

– У меня от него язык щиплет.

– Спасибо, уже все прошло, – покачала головой Нина. – Лучше помогите Розе нагрузить повозку, пока я помою посуду.

Дети побежали во двор, а она взялась мыть тарелки, потом протерла пол и к тому времени, как отправилась вслед за остальными, календарь с его удручающими напоминаниями уже исчез из ее мыслей. Солнце светило вовсю на чистом, бездонной синевы небе, и казалось, пешая прогулка к ручью будет как нельзя кстати для того, чтобы окончательно развеяться.

Она шла огородами и вдоль окраины полей – голых сейчас, скучающих в ожидании посева озимых, – свернула на восток, на изрезанную колеями тропу, затем опять на север по набирающему крутизну склону, и вскоре услышала журчание воды и девичьи голоса. Преодолев насыпь, Нина спустилась, слегка оскальзываясь на булыжниках, к поросшему травой берегу ручья, где Роза и девочки полоскали собранную в корзины одежду.

– Я здесь, – весело оповестила Нина. – Принести еще корзину?

– Давай, – отозвалась Роза. – С простынями.

Нина сняла тяжелую корзину с повозки и кое-как дотащила ее до кромки воды, где на траве были выложены широкие плоские камни. Камни обеспечивали чистоту тем, кто стирает на берегу, но сидеть на них было мучительно неудобно; Нина уже знала, что колени после этого перестанут болеть только в среду-четверг, не раньше.

Места здесь были красивые, но вода в ручье – ледяная, и руки у Нины окоченели, не успела она прополоскать и первую наволочку. Окунуть, поболтать, вытащить, скрутить – и еще раз скрутить, чтобы выжать, и еще, но вода продолжает течь. Нина часто останавливалась, промакивала руки о юбку, растирала их, стараясь вернуть чувствительность пальцам, но, едва они согревались, наступала очередь другой наволочки, другой рубашки, другой простыни, и вскоре уже все тело сводило холодом до костей, несмотря на сияющее солнце и синее-синее небо.

Наконец все вещи опять были сложены в корзины, и повозка покатила обратно по склону холма – Красавчик, как всегда, никуда не торопился, и когда они все-таки добрались до дома, Роза сразу взялась готовить ужин, а Нина и девочки развесили все выстиранное белье на веревках, которые тянулись от дома до первых виноградных лоз, закрепили прищепками и оставили сушиться, мысленно уповая на то, чтобы жаркое солнце задержалось над горизонтом чуть подольше.

Все валились с ног, и Нина тоже устала настолько, что с трудом заставила себя поужинать, но сочла своим долгом помочь снять с веревок еще не просохшее белье, которое нужно было убрать на ночь в дом и опять развесить сушиться с первыми лучами солнца. Затем Альдо включил радио, Роза принесла самодельную мазь с пчелиным воском, оливковое масло и обработала ноющие руки прачек, а после девочки весь вечер подпевали исполнителям их любимых песен.

Когда настало время новостей в девять часов, Нина слушала вполуха. Она вязала носок и как раз дошла до пятки – самого сложного места, так что все ее внимание было поглощено подсчитыванием петель. Поначалу сообщение по радио даже не показалось ей чем-то важным; говорили о Веронском конгрессе – о съезде новой фашистской партии и принятии манифеста. [24]24
  Имеется в виду итальянская Республиканская фашистская партия, созданная Бенито Муссолини. Веронский конгресс проходил 14–15 ноября 1943 г.


[Закрыть]

«…Далее будут изложены основные пункты, по которым на сегодняшний день достигнуто соглашение. Что касается конституционных и внутренних…»

– Всё та же ерунда, что и обычно, – проворчал Альдо под монотонный бубнеж диктора, а Нина тем временем вязала петельку за петелькой, чувствуя приятную пустоту в голове.

«…Пункт номер шесть. Религия республики – римско-католическая апостольская вера. Всякая другая религия, не противоречащая государственным законам, заслуживает уважения. Пункт номер семь. Представители еврейского народа приравниваются к иностранцам; в этой войне они принадлежат к враждебной национальности. Что касается внешней политики…»

Иностранцы. Враждебная национальность.

Нина отодвинулась от стола так, что ножки стула заскрипели на глиняной плитке. Она встала, не обратив внимания, что вязание упало на пол и несколько петелек распустились.

– Прошу прощения. Я не… Я очень устала. Спокойной ночи всем.

– Опять зуб разболелся? – забеспокоилась Агнеса.

– Это она, наверно, по Нико скучает, – хихикнул Карло.

Нико ей действительно не хватало, особенно сейчас, ведь он умел ее успокоить. Нико лучше, чем кто-либо, знал, как развеять ее страхи. Но сказать об этом детям Нина не могла.

– Нет, друзья, я и правда устала. Вот и всё.

Она торопливо поднялась в спальню – ей необходимо было поскорее оказаться в надежном укрытии, под одеялом, в блаженной безвестности, которую обеспечат тишина и одиночество. Никак не удавалось унять охватившую тело дрожь.

Она так скучала по Нико… Он вернется через… Нина забыла, сколько прошло дней. Когда это было – пять дней назад? Шесть? Нико предупредил ее, что ему придется уехать, предупредил, как и в прошлый раз, и сказал, что будет отсутствовать дней десять, по меньшей мере.

Значит, ждать еще пять дней, больше ей ничего не остается. Нико скоро вернется, и у него будут ответы на все ее вопросы. Всего-то через пять дней. Это совсем не долго…

* * *

Ее тряхнули за плечо, вырвав из сладкой дремы.

– Нина! Нужна твоя помощь.

– Папа?

В последней раз отец поднимал ее среди ночи очень давно…

– Нет, милая. Это Нико. Прости, что разбудил, но мне правда нужна твоя помощь.

– Что случилось? Что-то с детьми?

– Нет-нет, с ними все в порядке. Я привел кое-кого с собой. Этим людям нужна еда, безопасное место для ночлега и…

– Я сейчас оденусь.

– Спасибо. Я оставлю тебе лампу.

Нина быстро оделась, впопыхах натянув пару носков Нико вместо своих чулок, и сбежала по лестнице вниз.

Возле кухонного стола сбилась в кучку незнакомая семья – целая семья, – изнуренные, перепуганные люди, и судя по витающему в кухне аромату, Роза уже разогревала суп. Двое детей – дошколята – цеплялись за юбку матери, а молодой отец держал на руках, прижимая к груди, младенца.

Нина старалась не топать, но незнакомцы все равно вздрогнули, и глаза их расширились от страха, когда она переступила порог.

– Все хорошо, – сказал Нико тихим, успокаивающим голосом. – Это моя жена. Она поможет. – И обратился к ней: – Вот этот малыш, похоже, подвернул ногу – обо что-то споткнулся в темноте. И у всех остальных ссадины и царапины.

– Мне осмотреть их прямо сейчас?

– Нет, сначала пусть поедят.

– Где мы их спрячем?

– Я покажу.

Она последовала за Нико наверх, обратно в их спальню.

– Может, положить для детей на пол соломенные тюфяки? Не думаю, что они все уместятся на кровати… – Девушка осеклась, глядя, как Нико берет стоявший у окна стул и несет его в дальний угол комнаты. Там, в углу, встав на стул и чуть не уперевшись головой в балки, он поднял руки и нажал на потолок. Что-то со скрипом подалось – оказалось, это люк. Одним ловким плавным движением Нико подтянулся и исчез в открывшемся черном проеме.

Нина подошла ближе и привстала на цыпочки, но не смогла ничего разглядеть в темноте наверху.

– Нико!

Из проема опустилась тонкая деревянная лестница, следом показалось его худое лицо, неузнаваемое в игре теней.

– Помоги поставить лестницу на пол. Да. Вот так. И подай лампу, пожалуйста, – надо проверить, нет ли здесь мышей.

Нина услышала его шаги наверху, раздался знакомый шорох кукурузной шелухи – похоже, Нико взбивал тюфяки, – и снова зазвучали шаги. Он протянул ей обратно лампу и спустился по лестнице.

– Я была в амбаре, – сказала Нина. – Там нет и намека на…

– Перегородка отделяет это помещение.

– Ты раньше не говорил мне…

– Собирался сказать именно сейчас. Пригодится на случай, если тебе самой понадобится спрятаться.

– Немцы придут искать этих людей?

– Не думаю. По крайней мере, не сегодня ночью. Но могут прийти, поэтому я постарался принять все меры предосторожности.

На кухне Роза уже достала аптечку, приготовила большую миску с теплой водой и чистые тряпки. Перевязав мальчику лодыжку, Нина промыла с мылом и обработала йодом ссадины остальным, затем проводила всех наверх и стояла в сторонке, глядя, как Нико и отец семейства помогают всем подняться в укрытие.

– Вот лампа, но несильно выкручивайте фитиль, – предупредил Нико. – Вон там есть ночной горшок. Утром я принесу вам еще еды и воды. Постарайтесь поспать хоть немного. Завтра с наступлением сумерек опять отправимся в путь.

Лестница была убрана, люк закрыт, и в спальне настала тишина.

– Спущусь ненадолго, поговорю с отцом, – шепнул Нико. – Я быстро.

Нина переоделась в ночную рубашку и вернулась в постель. На сердце было тяжело от страха за людей наверху, в голове теснились вопросы. Впрочем, от кого они бегут, и так было ясно. Так же, как и то, что будет, если их поймают.

Еще она боялась за Нико и за семью Джерарди – не только из-за спрятанных в доме беглецов. Эти люди уйдут завтра вечером, а она останется здесь. Одного ее присутствия достаточно для того, чтобы обречь всех в доме Джерарди на гибель, хотя они и ведать не ведают, кто она такая, не знают, что приютили еврейку, что она чужая для Нико и для всей их семьи. Немцам не будет до их неведения никакого дела – они казнят Нико как преступника, отправят его отца и братьев в трудовые лагеря, заберут скот, инструменты и все припасы до последнего зернышка, без зазрения совести оставив Розу с девочками умирать голодной смертью.

Нико вернулся в спальню, тихо и осторожно ступая, и сразу погасил свет. Развязал шнурки, снял ботинки и улегся на кровать, медленно и аккуратно, лицом к ней.

– Не буду раздеваться на всякий случай, – шепнул он.

– Кто эти люди?

– Лучше тебе не знать.

– Они бегут от…

– Да.

– Значит, вот чем ты занимаешься во время своих отлучек?

– Да. И я не посвящаю тебя в эти дела не потому, что не доверяю тебе. Доверяю. Но чем меньше ты будешь знать, тем всем будет безопаснее.

– Ты часто укрываешь здесь людей?

– Нет. Я привел сюда беглецов во второй раз. Потому что знаю – это опасно. Я понимаю, что рискую жизнью своих близких. Но сегодня и в прошлый раз тоже… это был единственный выход. Мне больше негде было их спрятать. Их слишком много, в доме священника не хватит места, к тому же нужно было, чтобы кто-нибудь осмотрел их травмы.

– Но в Меццо-Чель ведь есть врач?

– Доктор Пиветти – оголтелый фашист. Он выдал бы нас немцам, и глазом не моргнув.

– А как к этому относятся твой отец и Роза?

– Думаешь, сестра позволила бы мне этим заниматься, если бы не одобряла?

Нина не смогла сдержать улыбку:

– Действительно. Но мне не дает покоя мысль о том, что своим присутствием здесь я тоже всех вас подвергаю опасности. Надо мне найти другое убежище.

– Не говори так, Нина.

– Но это правда. Ты не должен рисковать ради меня. Чем я заслужила такую доброту?

– Тут дело вовсе не в заслугах, Нина. Жить в безопасности – твое неотъемлемое право. Это твоя страна в той же степени, как и моя.

– Но если бы ты мне не помог, я не стала бы тебя осуждать, – прошептала Нина. – Я поняла бы и простила.

Раздался легкий шорох, и пальцы Нико коснулись ее щеки – ласково и нежно.

– Ты бы меня простила, но я не простил бы себя. Оставшись в стороне, я был бы не лучше тех, кто тебя преследует.

– Вчера по радио я слышала их манифест…

– Да. И на деле все гораздо хуже.

– Расскажи мне, – попросила Нина.

– Они устраивают облавы. Не в Венеции, нет, туда еще не добрались, но в других городах разыскивают и хватают евреев. В прошлом месяце аресты были в Милане, Турине, Риме. На прошлой неделе – во Флоренции. Арестованных сажают в поезда. Одних отправляют в концлагерь в Фоссоли. Других… неизвестно. Мы не знаем, куда увозят людей.

– Мои мама и папа…

– Там же, где ты видела их в прошлый раз. Постарайся сосредоточиться на этой мысли, хотя бы только сейчас, пусть она тебя успокоит – тебе надо выспаться. Нам обоим надо. А утром продолжим разговор.

Не прошло и нескольких секунд, как Нико заснул, а Нина осталась наедине со своими тревогами. Нико ей не муж и не любовник, он ее верный друг – тот, кого встретить в нынешние времена практически невозможно. Но Нина встретила. И что же она такого сделала, чтобы заслужить проявленную им доброту? Почему ее спасают и берегут, пока других преследуют, арестовывают, бросают в тюрьмы?

Ответа не было. Причина отсутствовала. Чистая случайность привела ее в Меццо-Чель, на эту ферму, к этому мужчине. По воле судьбы она была спасена, и по воле судьбы с той же легкостью может вновь оказаться в опасности. И как ей теперь заснуть, как забыться под грузом такого знания? Как научиться с этим жить?

Глава 12
30 ноября 1943 года

– У меня осталась гора глажки на все утро, – сказала Роза после завтрака Нине. – Пока буду этим заниматься, сходи с девочками в магазин. У нас есть две дюжины яиц, этого хватит, чтобы расплатиться за все, что нужно.

– Яйцами?!

– А чем же еще? Золотом, что ли? Не волнуйся, синьор Фаваро будет с тобой любезен, это уж точно, иначе ему придется иметь дело со мной. Вот список покупок.

Нина еще ни разу не ходила здесь в магазин – эту обязанность брали на себя Роза или Альдо, который в таких случаях обычно не спешил возвращаться – поход за покупками давал ему возможность завернуть по пути в остерию и распить бутылочку вина с приятелями. Нина же покидала ферму только по воскресеньям, когда нужно было ходить на мессу.[25]25
  Остерия – итальянский ресторанчик.


[Закрыть]

День выдался облачный и прохладный, но девочки бодро шагали вприпрыжку, как будто погода была чудесная, и вскоре они уже ступили на пьяццу. Не в пример воскресным утрам, здесь было почти пусто – иногда кто-нибудь направлялся к торговым лавкам или выходил оттуда, а остерия и вовсе еще не открылась.

Нина и девочки проходили мимо фонтана в центре пьяццы, когда их обогнал автомобиль и, сделав круг, остановился перед полицейским участком. Большая, черная, хищного вида машина лоснилась, как шкура пантеры, и тревога, вдруг охватившая Нину, лишь усилилась при виде черного флажка СС на крыле.

– В чем дело? – спросила Агнеса. – Почему ты остановилась?

– Я… э-э… рассматривала пьяццу.

– Нам лучше поспешить. Роза будет ругаться, если мы задержимся.

Вывеска Fratelli Favaro была ничем не примечательной – небольшая расписная тарелка с надписью над дверью, – но проскочить мимо универсального магазина не представлялось возможным: у входа висели гирлянды из корзин, стояли снопы из веников и швабр, громоздились горы керамических кувшинов и плошек. Внутри не видно было стен – от пола до потолка тянулись полки, плотно набитые товарами. Слева они были отведены под продукты и бакалею; рядом, за прилавком из отполированного до блеска орехового дерева, стоял сам синьор Фаваро в белом фартуке. На полках справа от него теснились хозяйственные инструменты и кухонная утварь; тканям и одежде досталось место в глубине помещения – там царствовала синьора Фаваро, а если в природе существовал второй синьор Фаваро, брат первого, как обещала вывеска, то в данный момент он, видимо, куда-то отлучился.[26]26
  «Братья Фаваро» (ит.)


[Закрыть]

Владелец магазина одарил посетителей широчайшей улыбкой, едва они вошли:

– Доброе утро, синьора Джерарди! Мои поздравления с недавней свадьбой. Чего изволите?

– Доброе утро, синьор Фаваро. У меня список покупок от золовки. – Нина протянула ему бумажку и, почувствовав, что Агнеса подталкивает ее локтем, поспешно водрузила на прилавок корзинку с яйцами.

– Так-так, сейчас глянем… – пробормотал синьор Фаваро, нацепив на нос очки. – «Сахара на четыре яйца, риса на шесть, стиральной соды на шесть, марли на два. Катушку черных ниток и катушку белых, если шести яиц хватит за обе; если нет – только черных». Да, все четко и ясно. – Без дальнейших комментариев он принялся собирать вышеупомянутые товары, как будто расплачиваться яйцами вместо лир здесь было в порядке вещей.

Сестры тихонько стояли рядом с Ниной – их поведение было безупречным, – и они все вместе ждали, наблюдая за суетой синьора Фаваро. Было почти невозможно заставить себя не смотреть в окно на немецкую машину, но Нина изо всех сил старалась не дергаться, чем подавала отличный пример девочкам.

Позади открылась и закрылась дверь, прозвучали быстрые шаги – Нина не успела обернуться и посмотреть, кто вошел, потому что посетительницы быстро скрылись за полками, но их голоса были отлично слышны, и не прислушаться к словам было бы трудно, поскольку говорили эти женщины именно о ней.

– Ну, что ты о ней скажешь? О той венецианской девице, на которой взял, да и женился Никколо?

– Какая-то она зашуганная. Видала, как цепляется за его руку по дороге на мессу и обратно?

– Представляю, что о ней может сказать Роза. По этой городской дамочке сразу видно, что она ничегошеньки делать не умеет.

– О чем он вообще думал?

– Так он и не думал вовсе, по крайней мере уж точно не мозгами. Они, мужики, все такие: видят хорошенькую мордашку, и готово, вей из него веревки.

– Это папина гадкая кузина и ее подружка, – шепнула Агнеса Нине. – Не слушай их. Если бы Роза здесь была, она бы им высказала.

– Нет, они правы, – шепнула Нина в ответ и попыталась улыбнуться, чтобы девочки за нее не переживали. – Я действительно толком ничего не умею делать – ни убирать, ни готовить, в отличие от вас.

– Ну, может, поначалу не умела, – заметила Анджела, – но ты уже многому научилась.

– А венецианской девицей они тебя назвали, потому что завидуют, – подхватила Агнеса. – Ни одна из них ни разу не была в этом городе, они даже море никогда не видели.

– А вы?

– Пока нет, но Нико говорит, что обязательно отвезет нас на побережье после войны. На Лидо.[27]27
  Лидо – архипелаг из трех песчаных островов рядом с Венецией, популярный курорт.


[Закрыть]

– Какая чудесная идея, Агнеса. Мы все туда поедем. Будем загорать на пляже, купаться и перепробуем все виды мороженого.

– Я ни разу не ела мороженое. Это вкусно? – спросила Анджела.

– Очень! Конечно, быстро его не съешь, иначе зубы сведет от холода, и много тоже нельзя – живот разболится. Но в жаркий день нет ничего лучше мороженого.

Нина много лет не была на Лидо – с тех пор как вступили в действие расовые законы и евреям был запрещен вход на общественные пляжи.

Синьор Фаваро наконец собрал все, что было в списке Розы. Если он и слышал разговор между своей женой и двумя посетительницами, то не подал и виду.

– Вот, синьора, прошу вас. И позвольте ваши карточки на сахар и рис.

– Благодарю, синьор Фаваро, – сказала Нина, достаточно громко, для того чтобы ее услышали в отделе тканей. – Хорошего вам дня.

Когда они вышли из магазина, немецкой черной машины на пьяцце уже не было. Шагая с девочками к ферме, Нина убеждала себя выкинуть услышанный разговор из головы. Ведь эти женщины ничего не знают об Антонине Мацин, они видели только Нину, «венецианскую девицу», безнадежную горожанку, пустышку, которая вскружила голову Никколо и села на шею всему семейству Джерарди. Именно такой образ запомнят местные жители, и образ этот будет всем казаться вполне правдоподобным и убедительным.

Корзинка тяжело оттягивала руку, но Нина отказалась делить ношу с Агнесой и Анджелой, чтобы они могли порезвиться и насладиться прогулкой хотя бы на этом коротком участке дороги – каких-то пара сотен метров отделяла их от дома и от хлопот по хозяйству. Обе девочки были шустрыми и смышлеными, им бы еще в школе учиться вместо всего этого… И надо же – они ведь никогда не видели моря. Если бы только можно было подхватить их и вместе слетать на побережье, купить им мороженое, поплескаться в море… Если бы только, да… Во-первых, сейчас декабрь и море ледяное, напомнила себе Нина, а во-вторых, у нее в кармане ни одной лиры. Да и крыльев в наличии не имеется.

– Нина! Нина! Иди посмотри!

Девочки примчались назад по дороге, раскрасневшиеся от волнения, но на лицах не было и намека на страх.

– Что там? Что случилось?

Агнеса и Анджела потащили ее за собой к дому, корзинка с покупками тяжело заплясала на сгибе руки. А свернув за угол, они втроем остановились как вкопанные при виде той самой машины, что недавно стояла на пьяцце. Теперь автомобиль немецкого офицера был припаркован прямо посреди двора фермы Джерарди. В кабине никого не было, но в следующую секунду Нина заметила Розу – та стояла у кухонной двери, крепко держа Сельву за поводок.

Все инстинкты требовали немедленно убежать и спрятаться – бросить корзину и помчаться в поля, лететь сломя голову, пока ослабевшие ноги будут ее нести. Но поступить так означало бы оставить Розу и девочек на произвол судьбы.

– Что происходит? – спросила она охрипшим голосом, подойдя к золовке.

– Сейчас объясню. Девочки, быстро в дом.

Из темноты под навесом хлева вынырнул германский офицер и направился к ним. Встретив его при других обстоятельствах, Нина подумала бы, что перед ней самый обычный парень, ничем не примечательный шатен с симпатичным мальчишеским лицом и серо-голубыми глазами – безобидный тип, из тех, у кого вечно не хватает духу заговорить с самой красивой девчонкой на вечеринке.

Однако воспринимать этого человека отдельно от фашистской униформы было невозможно; кроме того, Нина не могла не думать о пистолете в кобуре у него на поясе и о двух немецких солдатах, которые тоже подошли и остановились в нескольких шагах позади офицера. В их облике ничего безобидного не было.

– Добрый день, оберштурмфюрер Цвергер, – спокойно проговорила Роза. – Простите, я была в кухне и не слышала, как вы приехали. Чем могу помочь?

– Вы прекрасно знаете, что я приехал повидаться с вашим братом, синьорина. Мы же с ним давние друзья.

Нина огромным усилием воли заставила себя не шевелиться, иначе немедленно повернула бы голову и вытаращилась на Розу во все глаза. Нико дружит – или дружил когда-то – с этим человеком?!

– Мой брат в отъезде.

– В отъезде? По какому делу?

– Помогает нашим кузенам забивать свиней, – солгала Роза. – Должен вернуться через день или два.

На лице офицера мелькнуло отвращение:

– Ясно. Однако я полагал, что он покинул семинарию ради того, чтобы помогать отцу здесь.

– Именно так.

– Для человека, чье присутствие столь необходимо для существования этой фермы, он слишком часто бывает в отъезде. – Выражение лица Цвергера снова изменилось всего на мгновение – теперь он как будто слегка нахмурился. – Весьма удивительно. Как вы могли заметить, я приехал сюда уже в третий раз и снова его не застал.

– Наш дядя умер в прошлом году, и кузенам нужна помощь. Передать Никколо, что вы его искали?

– Конечно, – кивнул Цвергер и его внимание вдруг переключилось на Нину. – А это кто с вами? – лениво осведомился он. – Еще одна кузина?

– Нет. Это моя невестка, – ответила Роза. – Жена Никколо.

– Вы его жена? – Цвергер смерил девушку оценивающим взглядом, и в его глазах отразилось нескрываемое презрение. – Жена, стало быть, – повторил он, продолжая пристально смотреть на нее.

– Да, – выдавила Нина, хотя горло сдавило так, будто начался приступ удушья.

– Мои поздравления, синьора Джерарди. Свадьба, полагаю, состоялась совсем недавно?

– Да.

– Можно полюбопытствовать, как вы познакомились?

– Случайно. В Венеции.

– Значит, вы венецианка?

Нине ничего не оставалось, как повторять заученные пункты их с Никколо вымышленной истории и аккуратно отвечать на вопросы фашиста, не добавляя ничего лишнего.

– Нет, я выросла в Падуе. В Венецию приехала учиться.

– Где вы учились?

– На курсах медсестер.

– А как же ваша семья? Вероятно, трудно было уехать от родных так далеко?

– Мои родители умерли. – Нину при этих словах охватил ужас, но ей пришлось их произнести ради собственной безопасности. – У меня больше никого не осталось.

– А с Никколо вы давно знакомы?

Давно?.. Нина не помнила, что они с Нико придумали, и даже усомнилась теперь, что они обсуждали этот вопрос. Что же ей ответить?..

– У них случился молниеносный роман, – вмешалась Роза. – В наши дни такое не редкость.

– О да, – покивал офицер. – Однако всех вас столь стремительные события, должно быть, повергли в шок.

– Не скрою, для нас это был сюрприз, но приятный, – заверила Роза. – Мы счастливы, что у нас появилась Нина. Она мне очень помогает.

– Что ж, прекрасно. Передайте мужу мои поздравления, синьора. – Цвергер развернулся, взметнув надраенными сапогами облачко пыли, и зашагал к автомобилю. Уже открыв дверцу, он вдруг театрально замер и обернулся:

– Помимо вашего брата Никколо и отца, синьорина Джерарди, сколько на ферме мужчин?

– Нисколько. Только мои младшие братья.

– Напомните их возраст.

– Почему вы…

– Их возраст, синьорина.

– Старшему из них семнадцать, – выговорила Роза. – Еще двоим пятнадцать и десять. Они дети.

– Вы прячете их здесь, хотя у нас повсюду нехватка рабочей силы? Вы ведь должны знать об этом.

– Мальчики нужны нам на ферме. Ведь наш долг – снабжать армию продовольствием, верно?

– Едва ли на такой небольшой территории требуется труд четверых мужчин.

– Как вы можете об этом судить? Вы когда-нибудь работали на ферме?

– Разумеется, нет, но я вполне способен вычислить тунеядцев и уклонистов среди местных жителей. Берегитесь, синьорина Джерарди, острый язык не доведет вас до добра. Ладно, так или иначе, я здесь потратил достаточно времени.

Цвергер сел в машину, и она тронулась с места. Но даже после того, как шум двигателя стих вдали, а сердце у Нины перестало бешено колотиться, страх ее не отпустил.

Этот офицер не был похож на человека, который легко сдается. Он трижды приезжал к Нико и без сомнения вернется снова. Но главное – теперь он знает о ней, о Нине. Он видел ее лицо. Он выяснил, что раньше она жила в Венеции. И что же ей теперь делать?..

* * *

Нико вернулся через несколько дней – усталый и покрытый с ног до головы дорожной грязью, поскольку добрую часть пути ему пришлось прошагать пешком под жарким послеполуденным солнцем. Нине ужасно хотелось отвести его в сторонку и все рассказать, но Нико совсем вымотался, к тому же на нем тотчас повисли дети, так что было бы нечестно сразу обрушить на него историю о Цвергере и о том, как этот фашист ее напугал. Лучше было немного подождать.

Вечером, когда дети наконец улеглись спать, Альдо откупорил бутылку вина и Роза с Ниной поведали Нико о недавнем визите Цвергера. Он слушал, массируя пальцем переносицу, и молчал, пока они не закончили.

– Можете описать униформу Цвергера? Вы не заметили какие-нибудь необычные значки или нашивки? Постарайтесь вспомнить воротник кителя – там не было эмблемы СС с правой стороны? Такой, как на флажках, которые они крепят на машины?

Нина закрыла глаза, припоминая:

– Нет… Кажется, нет. Воротничок был черный, а из значков на нем только ромбы.

– Была нашивка у него на рукаве, – сказала Роза. – На левом. Буквы «СД».

Нико кивнул, но больше ничего не добавил – молча допил остатки вина.

– Поверить не могу, что вы были друзьями, – тихо проговорила Роза.

– Не были. Мы вместе учились в семинарии, на одном курсе, но всего пару лет. Его отчислили в тридцать восьмом. Наверно, он тогда вернулся домой, в Австрию.

– Ты знаешь, почему его отчислили?

– Он издевался над нашими однокашниками, над ребятами вроде меня, из бедных семей. Они не могли дать ему отпор, потому что робели перед его богатой, влиятельной семьей, которой он кичился. Цвергер отбирал у них деньги и вещи, заставлял делать за себя разную работу, а одного парня избил и вынудил его сказать, что он просто упал и ушибся. Одного – это насколько мне известно. Может, были и другие.

– И что случилось дальше? – спросила Нина.

– Я пошел к ректору, хоть и думал, что он меня сразу прогонит. Но ректор меня выслушал. А Цвергер на следующий день уже собирал чемодан.

– Наверняка он узнал, что это был ты, – ужаснулась Роза, – поэтому и приезжает на ферму!

– Сомневаюсь. Не могу себе представить, чтобы ректор выдал меня ему, а больше я никому не рассказывал о том, что сделал. Но я не мог иначе – мне невыносима была мысль о том, что Цвергер может стать священником и обрести власть над людьми.

– Теперь у него власти хоть отбавляй, – покачал головой Альдо. – Что, если он вернется и снова тебя не застанет?

– Я какое-то время побуду здесь. Вы с мальчиками собирались помочь дяде Беппе, когда он начнет забивать свиней на следующей неделе, да? Я останусь на хозяйстве во время вашего отсутствия, и, если Цвергер не объявится за это время, сам его навещу.